Гордейчик Алексей Владимирович исследование

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 14

§ 1.2. Дискуссия о дефиниции понятия «судебные доказательства»

Долгое время понятие доказательств в науке давалось скорее на житейском уровне, как всё то, посредством чего устанавливаются обстоятельства дела. Вот что писал, например, известный русский дореволюционный ученый-юрист Л.Е. Владимиров: «Всё, что наполняет мир вещественный, всё, что может быть нами воспринято из мира духовного, может составлять уголовное доказательство»^¹. Не изменилось такое понимание и в первые десятилетия советского периода: «Определяя судебные доказательства, наука доказательственного права подчеркивает их тождество с точки зрения самого процесса доказывания с обычными доказательствами, какими могут быть любые факты, события, явления, вещи»^². В последующем такие взгляды получили название «донаучной (архаической)» трактовки доказательств^³. Однако, и в этот период процессуальная наука всё же признавала наличие определённой специфики судебных доказательств. Выдающийся русский дореволюционный процессуалист К.И. Малышев выразил эту мысль следующим образом: «Доказательством в обширном смысле или доводом называется всё, что убеждает наш ум в истинности или ложности какого-нибудь факта или положения. В техническом смысле нашей науки судебными доказательствами называются законные основания для убеждения суда в существовании или несуществовании спорных юридических фактов»^⁴. В этой связи ключевым в данном высказывании является указание на «законность» оснований для возникновения судебных доказательств.

Начало нового этапа изучения вопроса было инициировано в 1958 г. принятием Основ уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик от 25 декабря 1958 г. и последующим принятием Основ гражданского судопроизводства Союза ССР и союзных республик от 8 декабря 1961 г., в которых доказательства в общих чертах были определены аналогичным современной легальной дефиниции образом. В результате этого изучения сформировалось несколько направлений трактовки понятия, значимость которых менялась с течением времени.

Первой сформировалась так называемая концепция «логической» модели доказательства^¹. Согласно ей доказательствами делу являются только факты, объективно существующие и познанные факты реальности. Наиболее последовательно данные взгляды были выражены С.В. Курылёвым. Согласно его воззрениям доказательствами являются только известные факты, с помощью которых устанавливаются неизвестные, искомые факты: «Судебным доказательством является факт, полученный из предусмотренных законом источников и предусмотренным законом способом, находящийся с искомым в судебном процессе фактом в определенной связи, благодаря которой он может служить средством установления объективной исконности искомого факта»^².

Будучи основанными на философском законе всеобщей связи и взаимосвязи явлений природы и общества (поскольку мир – единое целое, все явления в мире связаны друг с другом, то и объект познания связан с другими предметами и явлениями), эти взгляды, тем не менее, подвергались и подвергаются жесткой критике за односторонность и неполноту.

Достаточно отметить, что данная концепция довольно стройно обосновывает лишь косвенные доказательства, поскольку прямые доказательства-факты в её рамках являлись доказательствами самих себя, при этом она полностью игнорировала вопрос о правовой форме существования доказательств, ведь факты без процессуальных средств доказывания не могут быть вовлечены в процесс^³. Однако применительно к так называемым доказательственным фактам (например, алиби), по мнению многих авторитетных исследователей, упомянутые взгляды, по крайней мере, до новейшей реформы процессуального законодательства сохраняли своё как теоретическое, так и практическое значение.

Как альтернатива «логической» модели значительное число приверженцев вскоре завоевала так называемая «двойственная» концепция доказательств. Согласно этой трактовке, доказательствами являются и факты (сведения о них), и те средства доказывания (по терминологии некоторых авторов – источники), из которых эти факты почерпнуты. Иначе, термин «судебные доказательства», в соответствии с данной концепцией, имеет два значения. Разработка указанной системы взглядов традиционно связывается с именем выдающегося отечественного ученого-юриста М.С. Строговича^¹.

Этого понимания и ныне придерживаются многие авторитетные авторы. Например, Д.М. Чечот: «Судебными доказательствами являются все фактические данные (факты и сведения о фактах), а также средства доказывания, которые в предусмотренных законом процессуальных формах используются в суде для всестороннего и полного исследования обстоятельств и вынесения законного и обоснованного решения»^². Аналогичным образом подходит к решению вопроса А.К. Сергун: «Известная сложность в понимании категории судебных доказательств связана с тем, что доказательствами называют не только каждое средство доказывания в целом, скажем, представленный стороной письменный документ или полученное судом заключение эксперта, но и отдельные сведения, т.е. фактические данные об обстоятельствах дела, которые суд из них получает»^³.

При этом некоторые сторонники данной концепции, например, Л.Т. Ульянова, уже рассматривали доказательства как единство фактов и источников сведений о них (средств доказывания)^⁴. Справедливости ради, следует отметить, что взгляды Л.Т. Ульяновой с таким же успехом можно отнести к следующей, «информационной» модели доказательств^⁵.

В этой связи сторонники «двойственной» модели преодолели односторонность в понимании доказательств, характерное для модели «логической». Подобная трактовка, являлась шагом вперед, хотя она и не снимала в полной мере противоречия, связанные с пониманием доказательства главным образом как факта.

Данную группу противоречий во много удалось преодолеть «информационной» модели доказательств, появившейся под влиянием кибернетических идей в середине 60-х гг. ХХ в. Согласно этой концепции, доказательством является единство сведений (информации) и их, в терминологии одного из разработчиков концепции В.Я. Дорохова, источника (материального носителя)^⁶.

«Информационная» модель, сформировавшаяся в результате длительной дискуссии, не смотря на многочисленность своих вариативных комбинаций, является в настоящее время господствующей в науке процессуального права, поскольку наиболее адекватно отражает легальную дефиницию понятия^¹.

Широкое распространение данные взглядов в науке доказательственного права дало основание некоторым их приверженцем утверждать, что указанная концепция не нуждаються в дальнейшей дополнительной аргументации^². Именно её считает наиболее обоснованной, а равно носящий диалектический характер и автор^³.

Действительно, даже вполне мыслимое разграничение сведений и их процессуальной формы доказательств фактически не поддается последовательному лингвистическому разделению в процессуальных законах. Этот тезис, к слову, ярко проявился при предпринятом автором анализе третьего значения термина «доказательства», упоминаемого в процессуальных законах, например, применительно к ч. 4 ст. 67, ч. 4 ст. 198 ГПК РФ и ч. 7 ст. 71, п. 2 ч. 4 ст. 170 АПК РФ. Ведь суд, отвергая ту или иную информацию по мотиву того, что она не относится к делу, тем самым не принимает во внимание и конкретное средство доказывания и, наоборот, «не допустимое» средство доказывания, в свою очередь, препятствует использованию информации, в нём содержащейся.

Кроме того, новшества процессуального законодательства позволяют говорить о попытке последовательного закрепления «информационной» модели на легальном (законодательном) уровне.

Во-первых, следует упомянуть о том, что доказательства в процессуальных законах (ч. 1 ст. 55 ГПК РФ, ч. 1 ст. 64 АПК РФ, ч. 1 ст. 74 УПК РФ) однозначно определены через «сведения», а не «фактические данные». Впервые данная новация была предпринята в ч. 1 ст. 52 АПК РФ от 5 мая 1995 г. С другой стороны, тезис о тождестве указанных понятий задолго до этого был убедительно обоснован наукой доказательственного права. При этом в подтверждение изложенной посылки обычно приводились как доводы языкознания («данные» – сведения, необходимые для какого-либо вывода, решения; «фактический» – отражающий действительное состояние чего-либо, соответствующий фактам^¹; иначе, фактические данные – есть сведения о фактах), так и теория информации, понятие сигнала^². В развитие такого понимания в абз. 1 ч. 1 ст. 55 ГПК РФ, ч. 1 ст. 64 АПК РФ абсолютно логично подчёркивают, что доказательствами являются не просто любые сведения, но «сведения о фактах». Показательно в связи с изложенным, что Т.В. Сахнова вообще предложила отказаться и от последнего словосочетания в пользу научного термина «информация»^³.

С другой стороны, к числу наиболее «слабых сторон» такой формулировки легального понятия «доказательства» относится то, что она не рассматривает в качестве доказательств так называемые доказательственные факты (известные факты, служащие для установления иных, искомых фактов), которые (хотя и чрезвычайно редко) суды рассматривают в качестве доказательств. Так в одном из решении Краснофлотский районный суд г. Хабаровска в подтверждение производства ремонта автомобиля после предыдущей аварии сослался на то, что указанный автомобиль после неё прошёл технический осмотр и находился в эксплуатации без всяких ограничений^⁴.

Одновременно сам тезис о наличии такого противоречия, на взгляд автора, во многом спорен, поскольку и в приведённом выше примере, доказательством, в конечном итоге, выступает конкретная информация о фактах, заключенная в определённых средствах доказывания, а не факты как таковые. В этой связи так называемые «доказательственные факты» относятся, скорее, к оценке доказательств в собственном смысле, а не к процессу установления у доказательств тех или иных свойств (признаков), то есть отождествлению их с судебными.

Несколько иное, более развернутое обоснование тезиса о том, что «доказательства ни при каких условиях не могут трактоваться как факты объективной действительности», применительно к уголовному процессу отстаивает С.А. Шейфер. По его мнению, реальные явления действительности не могут фигурировать в материалах дела в качестве доказательств, ибо в мышлении правоприменителя существуют и взаимодействуют не вещи, а их образы. Подтверждением этому служит и анализ процесса формирования доказательств. Данный процесс характеризуется многократным отражением события, составляющего предмет исследования: сначала оно отражается в окружающем мире, оставляя в нем материальные (место происшествия, предметы, телесные повреждения и др.) и идеальные (память участников события) следы, затем эти следы воспринимаются правоприменителем, отражаются его сознанием и объективизируются в материалах дела, превращаясь в доказательства в процессуальном смысле^¹.

«Именно в процессе «вторичного отражения» формируются доказательства как фактические данные, запечатленные в предусмотренной законом процессуальной форме, – пишет С.А. Шейфер, далее замечая, – представляется бесспорным, что в процессе формирования доказательства также происходит преобразование оригинала: реально существующие объекты и устные сообщения трансформируются в идеальный объект – познавательный образ, который сохраняется затем путем преобразования его в протокольную запись или иную надежную форму сохранения информации. Здесь в полной мере действует характеристика различия между психическим отражением и отражаемым, согласно которой чувственное представление не есть существующая вне нас действительность, а только образ этой действительности»^².

Данные рассуждения, на мой взгляд, нуждаются в существенном уточнении. «Вторичное отражение» как явление, в полной мере согласующееся с собственно теорией отражения, приверженцем которой, как уже отмечалось во введении к настоящей работе, является автор, в ходе доказывания действительно, имеет место. Вместе с тем, вся логика процессуального закона направлена на то, чтобы нивелировать его негативные последствия применительно к процессу обнаружения, закрепления и исследования доказательств, то есть процессу придания результатам «первичного отражения» процессуальной формы, направлена как бы на «клонирование» первичного доказательственного материала посредством культивирования другой всеобщей закономерности – закона онтогносеологического соответствия. «Вторичному отражению» законом придаётся значение лишь в рамках оценки доказательств в собственном смысле, то есть в процессе формирования внутреннего убеждения правоприменителя. Исключение из данной «закономерности» составляет требование непосредственности исследования доказательств, объединяющее первое правовое явление со вторым.

Во-вторых, абз. 2 ч. 1 ст. 55 ГПК РФ, ч. 2 ст. 64 АПК РФ и ч. 2 ст. 74 УПК РФ отказались от понятия «средства доказывания».

Данное нововведение было также осуществлено в ч. 1 ст. 52 АПК РФ от 5 мая 1995 г. При его комментировании разработчики указали, что оно введено скорее «по соображениям редакционного характера»^¹. При этом процессуалисты в своём большинстве в этой связи не собирались отказываться от самого термина, всячески подчеркивая его универсальное значение, как для гражданского, так и для арбитражного процесса^².

С другой стороны, некоторые исследователи полагают, что нет необходимости вводить термин «средства доказывания», поскольку, например, ч. 1 и ч. 2 ст. 64 АПК РФ определяют единое правовое явление – «доказательство»^³. Именно как развитие последней позиции следует воспринимать прямую характеристику бывших средств доказывания в качестве доказательств, предпринятую в ч. 2 ст. 64 АПК РФ и ч. 2 ст. 74 УПК РФ (абз. 2 ч. 1 ст. 55 ГПК РФ более традиционно указывает, что сведения, имеющие значения для правильного разрешения дела, «могут быть получены из…»).

В этой связи формулировки ч. 2 ст. 64 АПК РФ и ч. 2 ст. 74 УПК РФ нельзя признать в полной мере удачными, хотя бы потому, что они не ликвидируют законодательной основы выделения «двойственной» модели доказательств, а скорее, в определённом смысле, подтверждают её обоснованность.

Другой вопрос, что автор не считает себя её приверженцем. В этой связи следует уточнить, что ни письменные или вещественные доказательства, ни иные средства доказывания вне связи с их содержательной (информационной) стороной, действительно, «судебными доказательствами» признаваться не могут. «Существование вещественного доказательства – это действительно реальный факт, – обоснованно пишет С.А. Шейфер, – Однако доказательственную ценность имеет не этот факт сам по себе, а информация, носителем которой служит предмет, и обстановка, в которой он находился»^⁴. При этом такое суждение в полной мере согласуется с современными представлениями о различных формах существования информации, в том числе и в материальных объектах^⁵.

В отношении же законодательного отказа от термина «средства доказывания», то он, на взгляд автора, во всяком случае, сохраняет существенное научно-практическое значение, поскольку достаточно удачно отграничивает содержательную составляющую доказательств, от их формальной стороны, служит весьма точным обозначением носителей доказательственного материала (информации), а небрежение им, только затруднят лингвистические построения (и законодательные, и доктринальные). К тому же понятие «средства доказывания» не заменить в полной мере и термином «виды доказательств», хотя бы, потому что классификаций доказательств великое множество. Более того, само понятие всё же сохранилось в ст. 60 ГПК РФ, что лишний раз подчеркивает его универсальный характер.

Аналогичным образом можно подвергнуть критике попытки заменить это понятие термином «источники», чрезвычайно распространённым в науке уголовного процесса. При чём вопрос даже не в том, что под источниками доказательств в науке гражданского и арбитражного процесса, понимается несколько иное, и автор считает сам этот термин в общепринятом значении излишним, а в том, что подобная «подмена» приведет к признанию – доказательством является исключительно информация. О критике же подобной точки зрения речь будет идти чуть ниже.

Примечательно в этом контексте, что мнение о целесообразности сохранения в научно-практическом обороте понятия «средства доказывания» после вступления в силу новых процессуальных кодексов стало практически общепринятым^¹.

На основании изложенного под судебным доказательством здесь и далее в наиболее обобщенном виде понимаются фактические данные (сведения) об обстоятельствах, имеющих значение для правильного разрешения дела, содержащиеся в средствах доказывания, обнаруженных, закрепленных и исследованных в соответствии требованиями федеральных законов. При этом такие фактические данные и средства доказывания соотносятся между собой в качестве содержания и процессуальной формы.

Примечательно, что именно такой подход к существу вопроса исповедуют и высшие судебные инстанции. Проиллюстрируем последний тезис на примере, имевшего большой общественный резонанс казуса, хотя и имевшего место в рамках уголовного процесса, но наиболее явственно обнаружившего указанную тенденцию:

«… Согласно ст. 220 УПК РФ, в обвинительном заключении следователь, наряду с другими обстоятельствами, обязан привести перечень доказательств, подтверждающих обвинение. В соответствии со ст. 74 УПК РФ доказательствами по уголовному делу являются любые сведения, на основе которых суд, прокурор, следователь устанавливают наличие или отсутствие обстоятельств, подлежащих доказыванию, а также иных обстоятельств, имеющих значение для уголовного дела.

В ч. 2 ст. 74 УПК РФ перечисляются источники доказательств, к которым относятся показания подозреваемого и обвиняемого, потерпевшего, свидетеля, заключение и показания эксперта, вещественные доказательства, протоколы следственных и судебных действий, иные документы.

В ст. ст. 76 – 81 УПК РФ дается определение понятий каждого из доказательств. При таких обстоятельствах надлежит признать, что в соответствии со ст. 220 УПК РФ следователь обязан сослаться не только на источник доказательств, как это имеет место в обвинительном заключении по данному делу, но и привести сами сведения, составляющие их содержание как доказательств»^¹.

Естественно, что концепция рассмотрения доказательств в качестве единства формы и содержания, как и любая теория идеализации, пытающаяся объяснить столь сложное и неоднозначное явление, не лишена определенных противоречий. Например, в рамках вышеприведённого определения «информационная» модель не учитывает ряд легальных правил, ставящих допустимость доказательств в зависимость не от их процессуальной формы, а от содержания, о которых (правилах) уже упоминал автор.

Аналогичные противоречия служат основанием для её (концепции) перманентной критики, пафос которой состоит в том, что понимание доказательств в качестве единства содержания и правовой формы не раскрывает, а, напротив, игнорирует сущность судебных доказательств, подлинную диалектику их формы и содержания^².

В этой связи следует выделить ещё одну систему воззрений на понятие «доказательства». Её можно обозначить, как «смешанную (синтезированную)» концепцию доказательств. Согласно данным взглядам доказательством являются и сами факты, и сведения о них, и их источники.

Имеется, по крайней мере, две разновидности этой концепции.

В одном случае такое понимание доказательств выводится из выделения информационного и логического путей (сторон) доказывания, для которых характерны различные гносеологические средства доказывания. Поэтому в информационном пути доказательством является единство сведений и средства доказывания («информационная» модель), а в логическом факты-аргументы («логическая» модель)^³. Другая группа авторов включает в содержание доказательства и факты, и сведения о них, то есть предлагает симбиоз «информационной» и «двойственной» моделей^⁴.

Существуют и иные, менее распространенные точки зрения, которые нельзя рассматривать в качестве самостоятельных научных направлений. Например, о том, что под доказательством следует понимать исключительно фактические данные (сведения) в отрыве от собственно процессуальной формы^¹.

Следует заметить, что последняя точка зрения, по наблюдениям автора, приобретает всё большее число сторонников среди молодых юристов, особенно практиков. Объективно это связано с современной информационной революцией, в результате которой относительная доступность весьма разнородной информации создает ложное ощущение её «полного» отрыва от непосредственного носителя. В связи с чем, на критическом анализе подобных воззрений необходимо остановиться отдельно.

Проблема в том, что рассмотрение доказательств исключительно в качестве информации будет приводить нас к весьма парадоксальным выводам. Например, о том, что тождественная во всех существенных доказательственных аспектах информация, заключенная в различных средствах доказывания (письменных доказательствах и свидетельских показаниях) будет являться одним доказательством. Ведь каких-либо иных отличительных признаков она (информация) содержать не будет.

В этой связи на уровне серьёзных теоретических построений представляется целесообразным отказаться от иллюзий возможности единообразного применения в процессуальных законах термина «доказательства», то есть устранения различий в его употреблении, отмеченных в § 1.1. настоящей главы.

Кроме того, как исключительно идеалистическую следует характеризовать цель конструирования исчерпывающего легального определения понятия доказательства. На лингвистических неопределенностях в этих определениях применительно к предыдущим процессуальным законам ранее довольно подробно писал автор^².

Именно невозможность подобных языковых построений, по всей видимости, является лучшим подтверждением диалектической природы судебных доказательств.

Как следствие, вопрос о полном и адекватном описании понятия «судебные доказательства» – должен быть адресован теории.

Blog

Гордейчик Алексей Владимирович исследование