Н. И. Фалеев Цели военного наказании Диссертация

Вид материала

Диссертация

Содержание ГЛАВА III. Россия § 30. Системы и цели воинских наказаний в XVII-XVIII вв.

Подобный материал:

• Становление теории авиации: эпистемологический анализ, 368.29kb.
• Диссертация на соискание учёной степени кандидата юридических наук, 1614.07kb.
• Портрет Дориана Грея»), А. Камю («Посторонний»), Р. Брэдбери («Наказание без преступления»)., 350.82kb.
• Свобода и несвобода в бытии, 2069.65kb.
• «военного коммунизма», 55.38kb.
• Институционализация террологии в россии как философско-эпистемологическая проблема, 773.75kb.
• Механизм уголовно-правового регулирования режима военного положения, 651.42kb.
• Парадигмы образования в социокультурном пространстве современного российского общества, 783.53kb.
• Государственное управление системой высшего военного образования в современной россии, 417.84kb.
• Роль Президента Российской Федерации в формировании системы государственного оборонного, 399.31kb.

ГЛАВА III.

Россия

§ 30. Системы и цели воинских наказаний в XVII-XVIII вв.

Первые памятники военно-уголовного права в России встречаются только в начале XVII столетия¹. С этого момента становится возможным изучение вопроса о русском воинском наказании. Были ли до этого времени какие-либо военно-карательные постановления, применявшиеся в русском войске, мы в настоящее время не в состоянии ответить утвердительно.

При самом даже поверхностном обозрении всех военно-законодательных памятников вплоть до воинского устава о наказаниях 1868 года, можно заметить, что русское военно-уголовное законодательство развивалось не самостоятельно, а под господствующим влиянием иноземных кодексов. Понятно, что и идея о воинском наказании шла тем же путем, и на всем протяжении истории нашего законодательства мы встречаемся с оригинальными явлениями сильной борьбы русского правосознания с иноземными началами военной права.

К XVII столетию в западной Европе на воинское наказание смотрели, как на карательную функцию государства, осуществляемую в интересах устрашения; в таком же виде воинское наказание было пересажено и на русскую почву.

"Устав ратных, пушкарских и других дел, касающихся до военной науки" (1621 г.), или "статейная роспись пушкарская"² дает возможность видеть первые попытки законодателя ввести в войсках юридическую организацию, построенную на началах, заимствованных от Запада. Этот первый военно-уголовный кодекс представляет собой сколок с тех кодексов, которые применялись к Европе: тот же порядок расположения материала, та же неопределенность и смешение воинских и общих преступлений, та же грубая форма первичного устрашения.

Восстанавливая, насколько это возможно, систему военно-карательных мер, можно с вероятностью предположить, что "Устав" не был простым дословным переводом какого-либо европейского кодекса, а довольно обширной компиляцией из различных законов, причем наибольшее сходство в отношении воинских наказаний замечается с указанными выше постановлениями Максимилиана II¹.

Система воинских наказаний по уставу представлялась крайне несложной.

Смертная казнь была наиболее выдающимся по своей распространенности наказанием, что, при господстве идеи устрашения, становится вполне понятным. Это наказание – "по заповеди казни смертные" – имело в виду заставить военнослужащих относиться к своим прямым "пушкарским" обязанностям с должной осмотрительностью, и раз виновный совершал действие, заключавшее в себе нарушение специальной обязанности – отлучку от пушки, допуск посторонних к орудию, пьянство на службе и т. п. – он, для примера и острастки, должен был подвергнуться наказанию "по вышеименованной заповеди и указу". Иногда смертная казнь, по терминологии устава, называлась «наказанием великим»² и «наказанием смертным»³. В уставе не упоминается о каких-либо видах смертной казни, поэтому и всякие предположения в этой области не могут иметь за собой достаточной вероятности.

Телесное наказание устав называет "наказанием животным"⁴. Впрочем, здесь вполне возможно сомнение в отождествлении понятий смертной казни и "животного" наказания, но статья 10 (320) может вполне убедить, что законодатель эти понятия разделяет самым положительным образом, говоря «а изымут, поведут его в свой приказ на суд, с суда укажут наказание смертное ли или животное, по обстоятельству дела". В какой форме применялось это наказание сказать с положительностью невозможно, но из 9 (310) статьи устава можно усмотреть, что в войске, между прочим, практиковалось и посажение в железо.

Лишение чина и службы представляло собой такое воинское наказание, которое не могло преследовать, да в сущности и не преследовало задач устрашения. По своему содержанию, оно являлось ничем иным, как позорным исключением из армии за деяния, несовместимые с почетными обязанностями военнослужащего, что следует из 2 статьи устава: "Даже случится, что который пушкарь дома имеет свою законную жену и детей и похочет со иной в нечистоте пребыти, и ее у себя держати, блуда ради, и тот своего чину и службы лишен и доведется его с бесчестие снаряду и от товарищей его отженути"⁵.

Полное господство идеи устрашения создавало неопределенность санкции уголовного закона – общее явление уголовного права рассматриваемой эпохи: авторитет начальника служил надежным ручательством, что цель общего предупреждения может быть достигнута более разумно самим судьей, близко стоящим к обстановке преступления, нежели законодателем. На этом основании устав, в иных случаях отказываясь регламентировать меру и форму наказания, предоставляет осуществить идею устрашения "по наказанию достойному"⁶, "по наказанию великому", "по великому и жестокому наказанию"⁷, "без пощады"⁸, "чего кто довелся”⁹, “смотря по делу"¹⁰. Таким образом, простая и несложная карательная система устава подвергалась бесчисленным осложнениям при практическом применении наказаний к виновным.

На основании этого можно утверждать, что в начале XVII столетия русское военно-уголовное право признавало воинское наказание, как средство достижения полезных целей для государства - задач устрашения. Что касается самой формы применения той или другой кары, то вполне вероятно, что начальники, осуществляя свои карательные функции, пользовались готовыми уже формами, в которых практиковалось общее наказание того времени¹.

Соборное уложение 1649 г. стоит на той же точке зрения в отношении к задачам воинского наказания, как и устав, но в то время как последний строит свою карательную систему на принципах внутреннего соответствия между преступлением и наказанием ("смотря по делу"), Уложение исходит из идеи талиона.

В самом деле, Уложение всю цель карательной деятельности видело не в угрозе закона, а в самом осуществлении воинского наказания. Так как исполнением угрозы законодатель рассчитывал удержать от нарушений возможных нарушителей, то, чтобы внушить им ужас, исполнение кары должно было поражать своим видом, уничтожая преступника и его преступную волю. Отсюда ряд мучительных средств борьбы с потенциальной преступностью, целая серия членовредительных осложнений в лишении жизни, прогрессивное развитие пугающих воображение воинских наказаний. Собирая массу людей и вооружая ее, законодатель ничем иным не мог держать ее в повиновении и делать из нее послушное свое орудие, как квалифицированной смертной казнью, батогами, обрезанием носа и. т. д.

На такой почве родилась военно-карательная система Уложения².

Собственно говоря, смертная казнь за воинские преступления применялась сравнительно редко, всего лишь в 6-ти случаях: за вооруженный бунт, возмущение в войске, государственную измену, сдачу города неприятелю³, прием зарубежных людей для измены и сношение с неприятелем; впоследствии смертной казнью было обложено уклонение от службы⁴. Исполнение казни было обставлено особенно торжественно и должно было, с одной стороны, устрашать товарищей виновного, с другой, – например, в случае измены, – публично свидетельствовать мощь государства в глазах даже неприятеля, так как предписывалось преступника "повести против неприятельских полков"⁵. Членовредительные наказания за воинские преступления находили редкое применение⁶.

Подобное ограничение двух выдающихся видов воинских наказаний имеет за собой, по нашему мнению, вполне естественное объяснение: армия Московского государства собиралась с громадными затруднениями; в течение всего XIX столетия государство ведет бесплодную борьбу с дезертирами и нетчиками, и смертная казнь применяется к беглецам только уже в последние годы этого столетия. Все это приводит к мысли, что в рассматриваемую эпоху к воинскому наказанию предъявлялось требование экономичности, так как законодатель отлично понимал, что, облагая воинские нарушения наказаниями, уничтожающими военнослужащего или его пригодность к службе, он тем самым ослаблял свою армию. Этим же в значительной мере объясняется и позднее появление указов о смертной казни дезертиров, именно, когда правительство поняло уже всю невозможность фактического преследования виновных и возвращения их в армию¹.

Наиболее распространенными наказаниями за воинские преступления являлись наказания телесные: кнутом и батогами; лишающие свободы: заключение в тюрьму и ссылка в украинские города и Сибирь; правопоражающие: понижение по службе, выдача обиженному головой и написание в разрядных книгах порочным и, наконец, денежные наказания - отобрание поместий и вотчин, конфискация имущества, убавка жалованья и денежное взыскание.

Между наказаниями кнутом и батогами, по самому существу их, проводилась большая разница: кнут был одним из наиболее распространенных средств, применявшихся к виновным по суду, в то время как батоги могли быть назначаемы и дисциплинарной властью начальника; кнут редко являлся в виде самостоятельного наказания, а всегда сопровождался теми или другими праволишениями; батоги иногда соединялись с тюрьмой². За чисто воинские нарушения кнут – торговая казнь – применялся иногда в случае побегов, неявки на службу, оскорбления бояр, взяточничества, кражи оружия и т. п.; присоединение других уголовных последствий имело место или при рецидиве, или особо тяжких нарушениях воинского правопорядка. Так, например, первый побег влек за собой только применение кнута; рецидив побега влек также кнут, но в соединен с убавкой поместного оклада и денежным взысканием; второй рецидив побега имел своим следствием, кроме кнута, также отобрание поместий. За неявку на службу в иных случаях применялся кнут и отобрание вотчин, за взяточничество – кнут и ссылка; за бесчестье кнут назначался в соединении с тюрьмой на две недели. Что касается воинских наказаний, направленных против свободы, то и они преследовали те же задачи устрашения³.

Наиболее распространенным и более отвечающим цели устрашения следует считать серию правопоражающих наказаний. В этой области, по странному совпадению обстоятельств, русское военно-уголовное право пошло по пути бессознательного подражания римскому праву; само собой разумеется, это совпадение не может быть объясняемо влиянием последнего, постановления которого, если и проникали в русское государство, то исключительно в сферу частноправовых отношений и отнюдь не в область военно-уголовную. Мы говорим об исключительном наказании, которое знало уложение, – о понижении по службе.

Римское "militiae mutatio" и русское "понижение по службе" являются совершенно тождественными карательными мерами по своему внутреннему содержанию. Так по условиям организации военного быта, Московское государство основывало служебное положение военнослужащих на особой военно-поместной системе. Княжеская дружина древней Руси, в виде дворян и детей боярских, составила высший класс служилого сословия, которое "версталось" исключительно самим правительством на условиях поместных окладов, за которые дворяне обязаны были военной службой: они являлись по призыву царя и входили в состав конных войск. От городов точно также в военное время собирались дворяне и дети боярские; исчисление их велось в разряде, где они делились на три статьи: на служилых по выбору, по дворовому списку и на служащих с городом. Выбор был выше дворового, служба же с городом составляла низшую степень. Это разделение и обусловливало величину поместного оклада и право на придворные звания. Из выборного списка назначались ко двору в звание жильцов, а если получали поместья в Московском уезде, то приобретали звание московских дворян и затем повышались в стряпчие, стольники, окольничие и бояре¹. Что касается мелкопоместных дворян и всяких вольных охочих людей, то они записывались в рейтарскую, копейную и драгунскую службу. Понижение по службе назначалось за воинские преступления: побег, нетчество и т. д.; оно являлось перемещением по разряду в низшую степень: из стольников - в городовые дворяне; из выбора и дворового – на службу с городом; из полковой службы - в рейтары и копейщики или даже написанием в пешую службу в солдаты². Понятно, что при господстве идеи о местничестве, подобная уголовная кара могла служить надежным средством против нарушителей воинского правопорядка.

Одним из средств борьбы с местничеством, распространенным в полках, было другое позорящее наказание: выдача головой обиженному; впрочем, эта мера могла применяться, как дополнительное наказание к бесчестью.

Написание в разрядных книгах порочным применялось за различные служебные нарушения только к одним начальствующим лицам, при чем к имени наказанного в списке ставился известный предикат: "клятвопреступник", "клеветник", "бездушник", "ябедник", "вор"³ и др.

Эти позорящие наказания преследовали также задачу устрашения, стремясь применением кары отбить и у самого виновного и у окружающих охоту к правонарушениям. Принцип воздействия на волю виновного, в смысле подавления в нем преступных побуждений, служил руководством при создании военно-карательной системы; но это воздействие должно было достигаться путем устрашения - исполнением карательной угрозы, чтобы тем задавить, заглушить возможность повторения.

Уложение дает большой запас и денежных наказаний за воинские преступления. При господстве в России поместной системы, как ленной на западе, этот род наказаний должен был получить большое развитие, так как он приводил к целесообразным результатам. В самом деле, государство, давая лицу известные права, могло требовать от него подчинения воинскому правопорядку, так как сама раздача земель обусловливалась таким подчинением, и отнимая у виновного поместья и вотчины, законодатель действовал на самые важные пружины человеческой деятельности.

Во главе денежных взысканий следует поставить отобрание поместий и вотчин, которое применялось к окладным служилым людям. Конфискация⁴ могла касаться или всего имущества виновного, или только известной его части. К этому же виду наказаний следует отнести и убавку или лишение жалованья; убавка назначалась на все время нахождения преступника на службе, лишение могло определяться на известный срок. Эти наказания нередко назначались в виде уголовных придатков к смертной казни, торговой казни, кнуту, ссылке и т. д. Денежные пени точно также являлись, по большей части, дополнительным взысканием; впрочем, в редких случаях они назначались и самостоятельно, при чем размер их колебался в пределах 1-500 руб⁵.

Вполне оригинальным является положение о денежных взысканиях, которые могли применяться не тотчас вслед за обнаружением преступления, а по истечении известного срока времени; так например, они не могли быть взыскиваемы во время военных действий или каких бы то ни было сборов ратных людей⁶. Из этого видно, насколько Московское государство ценило принцип экономичности в воинском наказании.

В таком виде представляется система воинских наказаний по Соборному Уложению. Подводя итоги всему вышеизложенному, следует придти к выводу, что Уложение, стоя на точке зрения устрашения, вместе с тем является одним из наиболее мягких уголовных сборников своего времени: задача устрашения только в очень редких случаях требует применения выдающихся карательных мер, предоставляя достигать те же цели мягкими сравнительно наказаниями. Главным недостатком Уложения, с современной точки зрения, надо признать отсутствие определенной санкции военно-уголовного закона, в виду чего выражения "наказать по указу", "по вине", "по рассмотрению" могли дать повод к злоупотреблениям карательной властью со стороны войсковых начальников.

Чем ближе мы подходим к царствованию Петра Великого, тем все яснее обнаруживается цель военно-карательной деятельности – устрашать нарушителей воинского порядка. Из законодательных памятников, появившихся на заре деятельности Преобразователя, следует остановиться на "Уложении", или "праве воинского поведения" (1701 г.) и "Кратком Артикуле", так как в этих военно-уголовных кодексах впервые появляются те карательные меры, которые составляют характерную черту Воинского Артикула 1716 г. и поэтому могут быть названы предтечей последнего.

Уложение и Краткий Артикул никоим образом не заслуживают названия русских военно-уголовных законов; представляя собой, в лучших случаях, дурную переделку кодексов западноевропейских¹. Они насильственно ввели в русскую армию чуждое ей право и чуждые наказания. Этим в значительной степени объясняется недолговечность обоих законодательных памятников и фактическая неприменимость Воинского Артикула.

В сущности, между армией данного государства и ее карательным законодательством существует постоянная органическая связь, обусловливаемая целым рядом различных культурных и бытовых условий, условий организации армии, ее комплектования и т. п. Законодатель начала XVII столетия, желая дать в руководство военнослужащим положительные законы, отыскивал таковые на западе и применял те из них, которые он считал лучшими, не задаваясь мыслью о пригодности их для русского войска. Таким путем явилось уложение Шереметева.

Сравнивая этот кодекс с Соборным Уложением, приходится поражаться громадной разницей не только в родах "казней", но и в формах их исполнения. Уложение Шереметева всецело переносит на русскую почву угрозу западноевропейских кодексов.

Кодекс Шереметева назначает лишение жизни уже в 52-х случаях и не за выдающиеся преступления, а за ничтожные сравнительно нарушения: тому, "кто с караула сойдет без перемены", кто "отбежит в погоне за неприятелем" и т. д.² Формы лишения жизни представляются в осложненном виде: кодекс знает уже четвертование и децимацию. "Буде кто на кого наймет или научит убить, а буде учинять убийство", – говорит 56 ст. уложения, – "то в страхе прочим на четыре части рассечь"; в другой статье за "все тайные сборы и советы без воли вышнего начальника" уложение довольно цинично предписывает виновника "рассечь на четыре штуки"³ подобное же постановление относится и к виновным в сообщении неприятелю различных сведений о войсках⁴. Децимация грозит в том случае, "буде целые полки, шквадроны, батальоны или роты присягу свою и обещание забудут, тогда оные начальники имения, чести купно и с животом лишены да будут и из тех же начальных людей солдатами рядовыми десятой человек, на которого жребий падет, повинен да будет" (ст. 44), или "буде осадные люди к сдаче места коменданта принудили -и за то тех начальников и солдат десятого человека по жребию казнить смертью" (ст. 132).

В группу телесных наказаний входили: кнут, шпицрутены, "ручное боевое наказание", отрезание носа, посажение в железо и ношение мушкетов. Кнут, заимствованный из Соборного Уложения, был поставлен рядом с новым наказанием – шпицрутенами и соединялся с ним союзом "или"¹. Шпицрутены назначались через одну или две роты или через весь полк² и часто влекли для виновного присоединение какого-либо правопоражающего наказания³.

"Ручное боевое наказание" представляло собой необходимый атрибут начальнической власти⁴; осуществлялось оно без суда, по усмотрению начальника; в исключительных случаях⁵ в виде "жестокого боевого на теле наказания", в одном случае оно назначалось "по судному приговору"⁶ вместо "чести нарушения". Членовредительное наказание – отрезание носа, в соединении с. изгнанием из земли, применялось к военнослужащему только за ложное целование креста⁷.

Посажение в железо было самым распространенным дисциплинарным взысканием, наравне с ношением мушкетов. Оно заключалось в том, что виновного или заковывали в цепи, или запирали в деревянную колодку; применялось оно за пьянство после наложенного взыскания⁸, пьянство в походе⁹ и за бесчестье¹⁰. Что касается ношения мушкетов, то тяжесть исполнения этого наказания зависела: от числа мушкетов, количества часов ношения в сутки и от числа суток. По уложению Шереметева везде упомянуто шесть мушкетов, которые в продолжение суток виновный должен был "держати по два часа и по три часа отдыхати"; это взыскание назначалось от двух суток до одной недели. К этому же виду наказаний следует отнести и содержание за караулом.

В числе воинских наказаний упомянем также и каторгу, назначавшуюся только в случае вооруженной татьбы в поле и в осаде¹¹.

Из наказаний, поражающих честь военнослужащего, уложение знало: отставление от службы, разжалование в рядовые, лишение чинов, лишение чести, употребление на службу за рядового, испрашивание прощения и получение преступником удара.

Отставление от службы было добавочным наказанием к кнуту или являлось его последствием¹². Следует иметь в виду, что оно применялось в случаях второго повторения пьянства "при неприятеле", рецидива пьянства в карауле, и рецидива отлучки с караула, т.е. в случаях обнаружения непригодности к несению военных обязанностей. Отсюда отставление от службы (или "от чину") использовалось вместо удаления виновного из армии.

Разжалование в рядовые, упомянутое в Уложении всего лишь в трех статьях¹³, назначалось на небольшой срок в два месяца или являлось последствием отставления от чина, причем, по мысли законодателя, виновный должен был приучить себя к надлежащему исправлению начальнических обязанностей путем прохождения службы рядовым; следовательно, это наказание не было вечным.

Лишение чести присоединялось к лишению имущества; закон указывал, что виновные "имения, чести купно и с животом лишены да будут"¹⁴; иногда оно присоединялось к "потерянию чина"¹⁵, к лишению жизни¹⁶; по терминологии Уложения, оно в некоторых случаях носило название "чести нарушения" и "бесчестия".

Испрашивание христианского прощения и получение преступником удара назначались: первое – за оскорбление словами, второе – за оскорбление действием, причем оскорбленный наносил оскорбителю такое же действие и при таком же количестве окружающих, как это было при оскорблении¹.

Денежные наказания, в виде пени², вычетов из жалованья и конфискации, находили довольно обширное применение.

Если присоединить к этому те военно-карательные средства, которые устанавливал другой памятник военного права той же эпохи – Краткий Артикул, то цель карательной деятельности в войске станет совершенно понятной.

К видам смертной казни артикул присоединил сожжение, колесование, отсечение головы и казнь с мучениями и пытками³, а вместе с тем устанавливал и неопределенную санкцию: "наказать по рассмотрении", "по вине", "достойно", "чрезвычайно", "без пощады", "жестоко"; таким образом, задача воинского наказания в рассматриваемую эпоху свелась к грубой форме устрашительного воздействия на толпу. В кодексах Шереметева и Меньшикова нельзя указать ни одной меры, которая преследовала бы другую цель, и даже исключение из армии не достойных ее членов являлось с тем же характером.

На такой почве выросла система воинских наказаний Артикула Петра Великого; он заканчивает начатое его предшественниками: устрашение вырастает в ужасающие размеры, принцип пользы для государства проникает во всю систему воинских наказаний, заботиться об исправлении преступника представляется невыгодным, неэкономичным, противоречащим стремлениям государства. Наказывать значит уничтожать, и чем выразительнее уничтожение злой воли, тем лучше результаты.

Однако Воинский Артикул уже сделал шаг вперед: идея соответствия между преступлением и наказанием ищет себе выражения не только во внешних формах, но и по существу. Вследствие этого принцип талиона, занимая в наказании значительное положение, вместе с тем не исключает и принципа внутреннего соответствия вины и наказания.

Чтобы выяснить задачи военно-карательной деятельности Петра, необходимо остановиться, хотя бы в самых общих чертах, на системе воинских наказаний по Артикулу.

Применение смертной казни увеличивается значительно⁴, формы лишения жизни разнообразятся и усиливаются, в интересах придания этому известной декоративности.

Четвертование – одна из наиболее употребительных форм наказания – применялось к самым тяжким нарушителям правопорядка: за сообщение неприятелю лозунга, за сношение с неприятелем, за допуск таких сношений, за измену, за бунт против Государя⁵. Артикул решительно выставляет принцип зависимости строгости наказания от возможных вредных последствий деяния. Так, если указанные воинские преступления повлекли за собой известные невыгодные последствия для государства, четвертование должно произойти в квалифицированном виде посредством разрывания тела клещами, и наоборот отсутствие таковых последствий могло повлечь простую смертную казнь, квалифицированную уже после смерти преступника также посредством четвертования.

Колесование за воинские преступления назначалось только один раз – за убийство начальника; за грабеж возчиков провианта колесование имело место уже после лишения жизни.

Сожжение применялось в случай поджогов городов, сел к т.д.; расстрел за проматывание вооружения и одежды; отсечение головы – за поднятие руки на фельдмаршала; повешение – за длинный ряд нарушений воинского характера: трусость, неповиновение и т. п.

Все эти меры воздействия, в сущности, не дают ничего нового: и Уложение Шереметева, и Краткий Артикул держались тех же карательных средств, имели в виду те же задачи, однако, все это получает законченный вид. Но если наказание имело целью устрашение, необходимо было допустить и быстроту военного процесса, иначе наказание могло потерять свое значение; для этого требовалось упростить сам порядок применения наказания и наделить начальника широкой карательной властью. Отсюда родились постановления Воинского Артикула, которые допускают убить всякого виновного в самовольном занятии квартир, за побег с поля сражения, за бунт, за сопротивление, за насильственное отнятие добычи, за возмущение. В таких обстоятельствах, когда, в интересах устрашения, следовало действовать самым решительным образом, закон отказывался от нормального порядка отправления правосудия и допускал лишение жизни в дисциплинарном порядке.

Эти данные свидетельствуют о необыкновенно сильном росте идеи устрашения: еще уложение Шереметева допускало лишать жизни виновного без суда за трусость и выход из строя во время похода; Воинский Артикул расширил число таких нарушений и установил смертную казнь в вид "лишения живота" и "предания смерти".

Подобные же явления наблюдаются и в области телесных наказаний: отсечение руки назначается за причинение раны хозяину квартиры или его домашним, вырывание ноздрей за симуляцию, членовредительство и порчу лошади; телесные наказания осуществляются и в дисциплинарном порядке властью офицера против солдата, не исполняющего приказание идти в строй. Это постановление обусловливалось также необходимостью поддержать идею устрашения и дать возможность офицеру устрашить и виновника и толпу посредством нанесения виновнику ран. Шпицрутены все более и более приобретают значения: теперь они уже применяются в 41 случае и в размере 12-ти раз через полк. Понятно, что такая мера могла свободно конкурировать с лишением жизни. Телесные наказания "обыкновенные": батоги, ношение мушкетов, заковывание в железо, сажание на деревянную лошадь, хождение по кольям составляли принадлежность начальнической власти. Из одного уже перечисления¹ их видно, что здесь было собрано воедино все, что мог дать опыт западных государств.

По духу военно-уголовного законодательства Петра Великого, военнослужащий, совершивший какое-либо тяжкое воинское нарушение, не мог быть уже правообладающим субъектом; ради устрашения, требовалось отнять у преступника права на государственную охрану его личности, применить к нему юридическую смерть. Выразителем этого начала явилось шельмование, как полное, бессрочное отнятие всех человеческих прав: права жалобы, права охранения своей неприкосновенности, права пользоваться доверием и сообществом честных людей. Нарушитель умирал: он переставал быть военнослужащим, гражданином и человеком, он уподоблялся дикому зверю².

Шельмование применялось в случае совершения преступных деяний, позорящих звание солдата: трусость, измена, побег с боя, отступление при штурме, переход к неприятелю, передача ему пароля и т. д. Обряд шельмования представлял собой особый торжественный акт: преступника выводили перед строем и над головой его преломляли шпагу, в знак лишения его воинской чести. Если виновный скрывался, то его шельмовали заочно, прибивая его имя к виселице.

В числе позорящих наказаний, которые знал Артикул, интересно отметить совершенно своеобразное лишение воинской чести¹. По своему характеру оно было наказанием исключительно воинским, так как поражало служебные блага военно-служащих и применялось при назначении децимации к целой части войск. По лишении жизни начальников и десятого из нижних чинов, все остальные должны были пройти сквозь строй и лишиться знамен, а затем изгонялись из места расположения войск и становились лагерем вдали от остальных военнослужащих, по примеру римского "tendere extra castra". То поражение допускало реабилитацию; в последнем сказывается уже какое-то неясное стремление к целям наказаний.

Довольно широкое распространение находило себе в Артикуле и другое исключение из службы. Применялось, оно в случаях, когда характер совершаемого преступления вызывал непригодность к службе виновника, и, следовательно, предполагало задачи удаления из армии преступника. Само удаление имело целью предупредить заразительность примера для других лиц, возможность подражания, а потому и основывалось исключительно на господствующей задаче общего предупреждения.

Исключение со службы влекло за собой лишение чинов, жалованья и формальной отставки: "чину извержен и без заслуженного жалованья и без пасу от полку отослан"; в других случаях исключение могло быть и не сопровождаемо лишением чинов. К иностранцам за те же нарушения применялось исключение из службы, в соединении с изгнанием из государства и остальными последствиями.

"Отставление от чина" влекло за собой постоянное или срочное удаление виновного от порученного ему командования; в некоторых случаях оно применялось в виде разжалования на срок.

Наконец, к числу позорящих наказаний следует отнести незначительную меру – выговор, имеющую за собой, однако, громадное значение, именно в виду того, что признанием необходимости подобного взыскания законодатель открывал новую область для наказания, отличающуюся и по существу и по тяжести правопоражения от всей системы воинских наказаний. В самом деле, нельзя же признавать за выговором устрашительное действие, в сравнении с теми устрашительными мерами, который были рассмотрены выше; поэтому применением выговора хотя и стремились предупредить преступность, но в то же время не забывали и самого виновника, который должен был, вследствие такой меры, исправить свое поведение.

Законодательство Петра выдвигает особое наказание, неизвестное до этого времени – арест². Придавая ему значение наказания телесного, законодатель стремится именно к соединению в нем поражения свободы с известными, невыгодными физическими лишениями, почему и задачей такого наказания является не исправление, а общее предупреждение. В самом деле, местом отбытия ареста назначалось определенное помещение у профоса, где заключенный и отбывал срок наказания вне всякого исправительного на него воздействия; таким образом, содержание его сводилось к лишению удобств и в этом смысле оно вполне заслуживает названия телесного наказания. Заключение в тюрьме – крепкое, жестокое – отличалось от ареста только местом и способом отбытия наказания, не внося ничего нового в его содержание и задачи.

Из имущественных наказании Артикул особенно выделял конфискацию, или отобрание пожитков. Конфискация являлась всегда добавочной карательной мерой при применении к виновному высших наказаний. От нее необходимо отличать конфискацию предметов, добытых преступлением. Между прочим, Артикулы знали денежное взыскание и лишение или вычеты из жалования.

Обращаясь к оценке системы наказаний воинского Артикула, необходимо заметить, что все почти карательные меры, установленные им, имели свойство жестокости, суровости, далеко не оправдываемой целями, которые преследовал законодатель.

Едва ли можно сомневаться, что большинство воинских наказаний не представляло собой таких лишений, которые единственно и всецело падали на самого преступника, на его единичную личность. Смертная казнь – этот несложный рычаг уголовной юстиции той эпохи – редко отнимал жизнь только у одного виновного: к этому наказанию, приобщались все, кто так или иначе мог быть сотрудником виновного. Всего яснее проглядывает это в постановлениях Артикула о трусости и бегстве целых войсковых частей: закон, отказываясь отыскать виновного среди общей массы нарушителей, оказываясь бессильным обнаружить степень виновности того или другого из виновных, действовал решительно: он объявлял лишение жизни для начальников, децимацию и позорные кары для всех остальных. Но, помимо этого, и на целом ряде других постановлений Артикула лежит та же печать бессилия карательной власти в деле справедливого ее осуществления. Да в сущности для законодателя это было бы излишней роскошью: чтобы наказание могло устрашать, вовсе не надо было наказывать виновного и только его одного; вполне достаточно было привести в исполнение угрозу на глазах массы и возбудить в ней ужас.

О моральности средств Артикул не заботился, равно как и о других свойствах: гибкости, восстановимости, делимости, экономичности наказаний.

Воинские наказания, как они представлялись по закону, должны были поражать самые реальные блага преступника: жизнь, здоровье, честь; в этом смысле действительность их стояла вне всякого сомнения и ничем не отличалась от понятия примерности и жестокости. Но, чтобы наказание было, поистине действительным необходимо также, чтобы оно было и неизбежным. Этому последнему условию Петровские наказания совершенно не удовлетворяли. В самом деле, Воинский Артикул, по своему существу, отнюдь не был непреложным законом; воинские наказания, предначертанные им, фактически зачастую бездействовали¹, чему в значительной степени способствовал порядок конфирмации приговоров и власть военного начальства, изменявшего решения судов и постановлявшего самостоятельные приговоры. Здесь необходимо, хотя бы отчасти, уклониться в сторону. Будучи переделкой (в области постановлений о воинском наказании) шведских артикулов 1683 г., Воинский Артикул явился на свет мертворожденным. С одной стороны, он вносил такие карательные средства, которые не были выработаны собственной исторической жизнью, он переносил на русскую почву все чуждое ей, которое не могло акклиматизироваться и пустить глубокие корни. Народное правосознание было не в состоянии примириться с навязываемыми ему новыми формами осуществления карательной власти, формами, почерпнутыми случайно иностранцами, не знавшими ни условий русского быта, ни народных понятий о праве и справедливости: заимствовали только те меры, которые представлялись наиболее решительными.

С другой стороны, фактическое осуществление карательных способов воздействия, по Артикулу, совершенно изменяло их физиономию. Конфирмовавшее приговор начальство и судьи редко справлялись с Артикулами: в большинстве приговоров того времени встретить ссылку на закон было очень трудно, и все они действовали, исходя не из постановлений закона, а из тех или других условий, лежащих в преступнике и его действиях. Таким образом, буквальное применение наказании по Артикулу разбивалось о конфирмующую власть².

Если это так, если суды не применяли положении Артикула, то какое же значение имела угроза военно-карательного закона? Это значение все исчерпывалось только содержанием понятия угрозы: показать возможным нарушителям, что закон считает это деяние преступным, что он порицает его и грозит виновнику тем или другим лишением. В этом заключалось существо угрозы закона¹. Другое дело – фактическое применение угрозы, ее осуществление: здесь уже выступал начальник с его властью конфирмовать по своему усмотрению приговор, ослаблять карательную силу закона и применять любую меру.

Из всего этого видно, что наказания по Артикулу не имели свойства неизбежности, этого необходимого условия целесообразности наказания.

Недостатки военно-карательной системы стали сознаваться при ее введении. Из именного Высочайшего Указа 1-го июня 1730 г.² мы узнаем, что сам великий законодатель Петр скоро увидел, что созданные им Артикулы далеко не отвечают нуждам русской армии. В самом деле, учреждая воинскую комиссию для рассмотрения действовавших в 1730 г. законов, императрица Анна Иоанновна говорит: "понеже еще при жизни блаженнейшего памяти Государя Дяди Нашего, Императора Петра Великого, сочинены новые военные артикулы, которые до сего времени в действо не произведены; того ради имеет комиссия оные артикулы также рассмотреть, чтобы могли потом по получении Нашей Всемилостивейшей конфирмации публикованы и в действо произведены быть"³.

Таким образом, Петр Великий, после издания Артикула (1716 г.), на промежутке в 9 лет (1725 г), убеждается в мертворожденности военно-уголовных законов и предписывает сочинить "новые военные артикулы". На этом дело далеко еще не остановилось. В 1730 г. учреждается, первая воинская комиссия, деятельность которой выражается только в собрании материалов⁴; в начале 1733 г. комиссия уже распущена; но в 1731 году новые артикулы Петра направляются в С.-Петербург для рассмотрения. Из донесения воинской комиссии в Сенат 3 августа 1731 года мы узнаем следующее: "По указу Его Императорского Величества и по пунктам из Правительствующего Сената велено сочиненные вновь военные артикулы, а действом не произведенные, рассмотреть воинской комиссии. На оные в прошлом 730-м году октября 11 дня, по определению прежде бывшего в той комиссии генералитета, определено: с приличными по оным указами направить штатскому действительному советнику барону Гиссену, да генерал-аудитору Центарову, который у сочиненья тех артикулов был. И сего 731 года апреля 13 дня послано в Высокоправительствующий Сенат от воинской комиссии доношение и требование, дабы повелено было оные из военной коллегии артикулы послать в Санкт-Петербург в воинскую комиссию с генерал-аудитором Центаровым, ибо при рассмотрении оных комиссией, с чего что в те артикулы написано, повинен объявить он, дабы в том излишнего замедления не было".

Вслед за тем, по инициативе Миниха, составляются новые военные артикулы на русском и немецком языках, представлявшие собой три самостоятельных кодекса¹, разыскать которые в настоящее время представляется совершенно невозможным. В 1754 г., в царствование императрицы Елизаветы, собирается новая законодательная комиссия, которая в 1755 г. "рассуждала" о "опробованном" в военной коллегии плане военных артикулов, но этим и ограничились²; к концу 1759 г. она совершенно прекращает свои работы. Существенный интерес представляет комиссия, учрежденная в 1762 г.; этой комиссии императрица дала особую инструкцию³, в 20 пункте которой говорилось, что "по прошествии столь великого времени и знатной перемены в нравах и воспитании народа, после издания в войске содержащегося в нем устава, Артикулов и процесса, весьма видимым образом требуется в них быть поправлена и пополнена, в чем особливо учрежденная комиссия уже и упражнялась, но наступившая война до желаемого в том окончания не допустила, то ныне сей комиссии все той, прежней комиссии сочинения касающееся до сего исправления, к себе взяв, рассмотреть и, сочинить по основанию нынешнего положения войска, вновь воинский устав, Артикулы и процесс, представить к Ее Императорскому Величеству"⁴.

"Экстракт, учиненной в учрежденной при Государственной военной коллегии воинской комиссии о сочинении по материалам и пунктам"⁵, дает возможность видеть, что генерал-майор Степан Языков в 50-х годах XVIII столетия сочинил новые воинские артикулы, не дошедшие до нас. К сожалению, мы не имеем всего этого законодательного материала, чтобы установить положительным образом рост идеи о целесообразности воинского наказания в рассматриваемую эпоху. Тем не менее эта хаотическая законодательная деятельность, начавшаяся еще при жизни Петра Великого и продолжавшаяся до 1812 г., ясно доказывает, что Воинский Артикул не удовлетворял правосознанию народа и духу русской армии, вследствие чего и соответствие ему осуществлялось более юридически, чем фактически.

В XVIII столетии, как известно, был выдвинут вопрос о смертной казни, и отрицательное отношение к этому виду наказания со стороны Елизаветы Петровны должно было произвести некоторый надлом в развитии идеи о целях наказания. Была ли в эту эпоху отменена смертная казнь или только исполнение ее временно приостановлено, вопрос, который может быть предметом самостоятельного исследования; с нашей точки зрения важно указать, какое значение имели взгляды и распоряжения императрицы Елизаветы в сфере воинского наказания. По нашему мнению, военнослужащие вовсе не были изъяты от применения смертной казни. Ни в указе фельдмаршалу Ласси 2-го августа 1743 г.¹, ни даже в указе 30 сентября 1754 г.² ни слова не говорится об отмене или приостановлении смертной казни для военных. Если и возможен спор в этой области, то исключительно в отношении общей карательной системы, так как военный быт той эпохи не мог отказаться от одного из наиболее верных средств охраны правопорядка.

В настоящее время мы еще не имеем доказательств фактического применения смертной казни в войсках в эпоху императрицы Елизаветы, но полагаем, что таковая имела место³. Со смертью императрицы вопрос становится исчерпанным: суды применяют казнь: так, например, известное дело поручика Мировича⁴, казнь 209 человек, бежавших в армию Костюшки⁵, и ряд других случаев, в 1800-м году казнь братьев Грузиновых по конфирмации военно-судной комиссии⁶, в 1807 г. Высочайшее повеление о применении смертной казни к виновным в карантинных нарушениях, в 1812 г. появляется полевое Уголовное Уложение, окончательно упрочившее "натуральную" смерть.

Все вышеизложенное заставляет придти к убеждению, что смертная казнь для военнослужащих в течение XVIII в. не отменялась и исполнение ее не приостанавливалось, а указы Елизаветы на цели воинского наказания никакого влияния не оказали.