Михаил Мухамеджанов

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Михаил Мухамеджанов, 5756.28kb.
• Автор файла (январь 2009г.): Мухамеджан Мухамеджанов, 250.83kb.
• Источник: приан ру; Дата: 25. 07. 2007, 1194.96kb.
• Симфония №6, фа мажор,, 117.38kb.
• Михаил Зощенко. Сатира и юмор 20-х 30-х годов, 1451.23kb.
• Белоголов Михаил Сергеевич «79 б.» Королёв Сергей Александрович «76 б.» Лущаев Владимир, 13.11kb.
• Михаил кузьмич гребенча, 73.67kb.
• Бюллетень книг на cd поступивших в библиотеку в 2010 году, 544.6kb.
• Алексеев Михаил Николаевич; Рис. О. Гроссе. Москва : Дет лит., 1975. 64с ил. (Слава, 1100.71kb.
• Михаил Илларионович Кутузов великий сын России, величайший полководец, генерал-фельдмаршал, 113.48kb.

- А почему бы и нам такое не сшить? – спросил Ибрагим, подбодренный вмешательством бабушки.

Женщины затихли и удивленно переглянулись.

- Но ведь оно же будет длинным, а это сейчас не модно? – неуверенно возразила мама невесты.

- Вот именно, длинное, - улыбнулся Ибрагим, начиная брать в руки инициативу. – Думаю, именно в нем ваша дочь будет выглядеть, как самая настоящая принцесса. Почему она обязательно должна быть похожа на остальных невест? Ведь это же ее праздник, она сама может диктовать, что модно, а что – нет. Главное, выглядеть прекрасной и счастливой.

- Знаешь, мама!.. А ведь и правда! – воскликнула невеста. – Чего мы мучаемся, чтобы угодить этой моде? Может, Ибрагим действительно прав, почему бы не сшить строгое, длинное платье? Между прочим, мне кажется, я и чувствовала бы в нем себя лучше, увереннее.

Ее мама и все остальные женщины еще раз удивленно переглянулись и, сочтя доводы Ибрагима резонными, согласились. Все дальнейшее происходило уже под его руководством.

Он, конечно же, не представлял, как шьется и кроиться такое больное платье, не говоря уже о том, чтобы его шить самому, но неожиданно подумал, что это не так уж сложно. Морской китель в покрое был в тысячу раз сложнее, а этот женский наряд чем-то очень походил на национальные, таджикские платья, пошитые из атласа с небольшой кокеткой, отложным воротником и небольшими рукавчиками. Сшить его могли не самые опытные портнихи, по крайней мере, все его сестры делали это сами, без особых проблем. Это как раз выручало и его, да и ситуацию в целом. Рукава приподнимались немного выше плеча и скрывали плечи, а свободный, длинный крой скрывали ноги.

Естественно, что вместо крепдешина была немедленно куплен белый тонкий шелк, за которым мгновенно сгонял в Военторг услужливый адъютант адмирала, специально приставленный для таких поручений.

Самым сложным моментом оказался крой кокетки.

Уж этого Ибрагим точно никогда не делал. Можно было обратиться к двум ошарашенным портнихам, но этого уже не хотелось. Мог пошатнуться завоеванный авторитет и испортить все дело. Ему, матросу прислуживал капитан второго ранга, смотревший на него, как на невиданное чудо, да и все остальные уже слушались его беспрекословно. Пришлось включать мозги и думать самому, даже не спрашивая ни у кого совета. И его соображалка, как выражался командир, снова не подкачала. Почему бы не использовать старую рубашку или блузку девушки, решил он, поправив на ней вытачки, рукава и размер? Уж это он делал почти профессионально, приведя в порядок довольно большое количество морских форм.

Рубашку, только абсолютно новую, через минут десять доставил адъютант, Ибрагим мелом сделал на ней свои «замечания», привычно прострочил все на машинке, снова примерил на невесте, убедился, что соблюдены все правила кроя, и взял в руки ножницы, чтобы отрезать все лишнее. Женщины и адъютант, наблюдавшие за его манипуляциями, приоткрыв рты и затаив дыхание, несколько смутили чародея, и он попросил остаться только портних и невесту. Иначе «чуда» и в самом деле могло не произойти.

После того, как еще не успевшие отойти от оцепенения женщины вывалили из комнаты, подгоняемые мамой невесты, а так же незаметно исчез адъютант, Ибрагим себя почувствовал свободнее и увереннее. Дело в том, что его «методика кроя» требовала, чтобы он постоянно касался тела клиентки, в некоторых случаях интимных, запретных мест. А делать это под напряженными взглядами нескольких женщин, да еще матери девушки было просто невыносимо.

Слава Богу, что девушка даже не придала этому значения. Видно, она уже посчитала, что будет лучше довериться этому парню и не мешать. В результате тот более-менее спокойно отрезал рубашку на уровне груди, сделал дополнительные необходимые вытачки, и кокетка, вернее, ее черновик, сидела, что называется, «как влитая». Опомнившиеся портнихи предложили свою помощь, дело пошло быстрее и через час платье было готово. Собственно, от них требовалось пришить к кокетке ткань, собранную в сборках на уровне груди, и аккуратно отрезать все лишнее на уровне каблуков туфель.

Посмотрев на невесту в своем произведении, Ибрагим решил сделать еще несколько дополнительных «мазков художника». Прежде всего, он приталил платье широким поясом, завязав его большим бантом, предложил сделать небольшую стоечку вместо отложного воротника, которая скрывала слишком тонкую шею, а в заключение решил сделать небольшой вырез на кокетке в виде небольшой, пикантной капельки, отрывавший верхнюю часть груди. Все это мгновенно было исполнено уже беспрекословно подчиняющимися портнихами, помощь которых он благосклонно принимал, даже строго на них поглядывал, не показывая вида, что страшно волнуется. Ведь он и сам до конца не знал, что получится в итоге, но по восторженным взглядам женщин читал, что платье действительно начинает производить еще более благоприятное впечатление. Да и самому оно все больше нравилось.

Видя, что счастливая невеста уже не в силах оторвать восхищенного взгляда от зеркала, он решил добавить еще несколько штрихов в самом наряде. Сначала были порекомендованы белые, тонкие, не слишком обтягивающие руку, длинные до локтей, ажурные перчатки, что немедленно было исполнено адъютантом, а затем не слишком длинная фата, украшенная маленькими белыми, искусственными розами, переплетенными с живыми белыми фиалками. До этого предлагался довольно длинный шлейф, который должны были нести за невестой ее подружки.

Если предложение с перчатками как-то скрывало слишком уж тонкие руки невесты, то, почему была предложена такая фата, он не мог объяснить даже себе. Видно, уже так увлекся, что трудно было остановиться, как говорится, разыгралась фантазия. Но, как потом оказалось, это было удобно, принято с восторгом, и так выделило невесту из общей массы, что она на самом деле стала законодательницей нового веяния в моде, по крайней мере, среди невест моряков. Они с удовлетворением заметили, что теперь могут отличаться от всех остальных тем, что всем своим видом показывают, «насколько жена моряка свободна в своих желаниях и поступках».

После того, как были наповал сражены женщины и мать девушки, обреченно ожидавшие результата в соседней комнате, словно в предоперационной, можно себе представить, что стало происходить с Ибрагимом дальше. А дальше были просьбы жены командира, его дочерей, остальных офицерских жен. Ну, как им было отказать?

К счастью, экипаж во главе с командиром очень постарались, избавить своего любимца от этих хлопот и позволить ему заняться спортом. К концу его службы всем оставалось только с грустью вспоминать и жалеть о том, что того искусного мастера, завоевавшего сердца, как женского, так и мужского населения городов, где жили семьи подводников, больше нет. Для Ибрагима же это послужило хорошим, очередным уроком, как не стоит лишний раз выпячиваться и выставлять напоказ свои таланты.

Тем не менее, сшить свадебное платье для невесты своего друга Ибрагиму не составляло особого труда, тем более таджикские женщины не так подвержены влиянию европейской моды. Своих мужчин они покоряют и поражают совсем другими, не менее действенными приемами и искусными нарядами.


-5-

Ибрагим еще раз взглянул на силуэт девушки и стиснул зубы от досады. Значит, здесь в горах родня во главе с тетушкой решила поставить его перед фактом так же, как когда-то Карим проделал с родителями Муниры. А это означало, что утром весь поселок явится свидетелем того, что он и эта девушка провели ночь в этой комнате. Сначала их немного побранят, а потом «простят», поздравят, и начнутся предсвадебные приготовления.

«И все! – раздосадованный думал он. - Прощай, свобода! Может быть, даже институт с Москвой?! Новые друзья, знакомые! Новая увлекательная жизнь! Замыслы! Опять начнется обыденная жизнь под руководством тетушки».

При мысли о тетушке он вздрогнул, непроизвольно сжав кулаки.

«Нет! – мысленно произнес он, обращая к тетушке, которую сам себе представил и впервые в жизни назвал на – «ты». - Не будет, по-твоему!.. Костьми лягу, а не покорюсь!»

От ярости его затрясло так, что почувствовал, как у него заходили желваки на скулах, снова вызвав острую головную боль. Не обращая не нее внимания, он взял себя в руки, заставил успокоиться и оторвался от стены. Головная боль немного стихла, а мысли стали более ясными и четкими.

«Думай! – приказывал он сам себе. - Нужно что-то предпринять, пока все спят. Так,… прежде всего, необходимо оценить обстановку. Через дом не пройти, значит – окно».

Он осторожно подполз к окну, приоткрыл занавеску и выглянул. Там было тихо.

«Вот балбесы, я бы на их месте поставил кровать или посадил собаку на цепь», - усмехнулся он, вспоминая, как приласкал и угостил костью из плова огромного рыжего пса, вероятнее всего, вожака.

Собаки, как правило, в мусульманских домах живут редко. Ислам почему-то считает их порождением дьявола. Вероятно, это произошло потому, что они является переносчиком бешенства. Поэтому собаку, как и свинью, объявили «нечистым» животным, во всяком случае, в Коране о ней говорилось не слишком лестно. Несмотря на это, даже самые правоверные таджики заводили собак, прощая им даже «демоничность» за верную службу и преданность.

Первым в роду Ибрагима здесь, в горах собак завел дед Ниязи. У него было два огромных сильных пса – кавказца, подаренных горными пастухами. Благодаря знакомству с этими волкодавами Ибрагим перестал бояться даже самых свирепых и серьезных собак. Дед научил его, как с ними обращаться, подчинять своей воле. После его смерти собак в поселке больше не заводили. Не было их и во время последнего приезда Ибрагима сюда во время отпуска из армии. Эти же три «бестолковые» дворняги появились совсем недавно, может быть, даже перед самым его приездом. Вероятно, тетушка продумала и этот момент. Он понял это по тому, как себя вели псины, и не ошибся. Как потом оказалось, их и в самом деле привезли перед его приездом, поэтому они еще толком не освоились. И хотя он не знал этого, было понятно, что с ними особых проблем не будет.

Убедившись, что путь через окно свободен, он стал пересчитывать тех, кто может и будет его догонять? Кроме четверых двоюродных братьев, в поселке было еще трое незнакомых крепких парней, за весь вечер не проронивших не единого слова. Их наверняка прислали в помощь братьям. Все семеро были подобраны специально. Они были крупными, здоровыми, выносливыми, немного старше, причем, именно эти его четыре двоюродных брата не разделяли его мировоззрений, не одобряли его действий и составляли тетушкину свиту. Теперь стало понятно, почему в поселок не удалось пригласить Рашида, Зафара и Алишера. Все они симпатизировали ему, а не тетушке.

С того момента, как он появился дома, его не оставляли одного, даже в туалет за ним увязывался какой-нибудь из тетушкиных соглядатаев. Конечно же, его зорко сторожили.

«Значит, семеро. Что ж, посмотрим, кто кого?» - подумал он и вспомнил, как его учили убегать от оравы, изматывая догоняющих и вырубая лидеров по одному. А бегал и дрался он неплохо, сурово и осознанно, хотя не любил ни того, ни другого. Сказывались спортивная подготовка, неплохие природные данные, постоянные выяснения отношений с душанбинской шпаной и несколько успешных участий в соревнованиях, в том числе и по национальной борьбе – гуштингири*. Частенько его противники выходили из драк покалеченными. Не зря же еще до армии он два года ходил в секцию по спортивной гимнастике, год занимался плаванием, почти четыре года посещал секцию по вольной борьбе, где получил квалификацию перворазрядника, а потом стал мастером спорта по пятиборью. А, учитывая те убийственные тибетские приемы, которым его обучил дед Ниязи, его действительно можно было считать чуть ли ни «машиной смерти».

Да, его семерым противникам в случае столкновения с ним пришлось бы очень несладко.


-6-

Шел второй год его службы.

Однажды он не вернулся на лодку из увольнения. Защищая честь женщины, он умудрился так разобраться с тремя здоровыми оболтусами, причем, спортсменами, что двое из них оказались в больнице.

На всю жизнь ему запомнился диагноз врачей: «субарахноидальное сотрясение мозга», который поставили одному из них. Это означало, что этот парень оставался калекой на всю жизнь, с переломом основания черепа. За это грозило до семи лет лишения свободы за «превышение самообороны». К счастью, его оправдали. Спасло то, что нападающих было трое, все они были в хоть и в небольшой, но все же стадии опьянения, имели не слишком лестные характеристики, а, главное, отец покалеченного парня решил забрать заявление.

Будучи капитаном третьего ранга и служащим Генерального штаба, он увидел, что обвиняемого рьяно защищают моряки, а его избалованный оболтус окончательно превратился в неисправимого злостного хулигана. Стало понятно, что дальнейшая защита своего непутевого чада может, послужить серьезной угрозой и ему, и его карьере, и его семье. Слишком часто он вытаскивал отпрыска из разных неприятных переделок и так достал своими просьбами, как свое, так и милицейское начальство, что на этот раз все они ответили ему дружным отказом и посоветовали забрать заявление. Свою роль сыграли характеристики на сына с работы, из спортивной секции по боксу, где того уже неоднократно предупреждали о невыносимом поведении и грозились выгнать, не говоря уже о том, что за аморальное поведение отчислили из института. Несмотря на причитания и истеричные вопли супруги, офицер решил проявить принципиальность ради своей чести и сохранения остальной семьи – двух младших детей. Тем более что вершителя возмездия над его старшим характеризовали так, что он бы готов был пожертвовать чем угодно, чтобы вырастить остальных сыновей, хоть чуточку на него похожими.

Пока велось следствие и все это выяснялось, Ибрагиму пришлось три месяца отсидеть в городском следственном изоляторе. Камера, в которую его определил следователь, ни в какую не соглашавшийся отдавать матроса военной прокуратуре, была переполнена блатными.

- У, басурманская морда, ты у меня сгниешь в тюрьме! - злобно кричал белобрысый, полноватый молодой старший лейтенант милиции. – Ему, видите ли, не понравилось, как наши ребята выражаются при женщинах? Слух его неприятными словами трогают. Сам-то из своего аула только-только спустился, а все туда же, в интеллигенты, нас вздумал учить, как вести себя с этими шлюхами. Я бы всю вашу черножопую братию своими руками удавил! Вас в Россию пустили, так вы за это всем нам задницы должны лизать, и рожи свои обезьяньи не скалить. Что бельмами своими сверкаешь?.. Ты глазки-то притупи! А то рассердишь меня совсем, сверкать нечем будет. Хотя поверь, скоро спесь твою поумерят. Будет время!.. Уж я-то постараюсь, чтобы тебя упрятали надолго. А там из тебя выбьют всю твою азиатскую гордыню. Навсегда забудешь, как калечить русских ребят. А для начала посидишь в камере с мужиками, которые поучат тебя, как надо себя вести в России.

После того, как мужики в камере решили поучить его «уму разуму», он оказался в карцере за то, что отключил минут на двадцать троих сокамерников. Надзиратели довершили то, что не смогли сделать блатные и перед карцером отлупили его полотенцами, в которые были завернуты мешочки с солью. Правда, они не проявляли особого усердия. «Белобрысого», который просил быть с этим подследственным построже, они не уважали, а еще поняли, что с этим драчуном особенно связываться не стоит, могут возникнуть серьезные проблемы. Судя по тому, как он упорствовал, сверкал своими черными глазами и стойко переносил мучения, было понятно, что он скорее умрет, чем позволит уронить свою честь. И долгий опыт работы с людьми их не обманул.

Сослуживцы Ибрагима первыми заметили, как обострено его чувство собственного достоинства, осторожно подшучивали, что он «носится с ним, как с писаной торбой», и предпочитали не связываться. Он и в самом деле готов был погибнуть за свою честь или кого-нибудь угробить. Сокамерники были тоже людьми опытными и наблюдательными, поэтому этот парень им так же приглянулся.

Через день его вернули в камеру, где коренастый, седовласый пахан «Дементий» предложил ему присесть на койку рядом с собой и спросил, за что на него так взъелся «Белобрысый?

Когда Ибрагим все честно ему поведал, тот гневно воскликнул:

- Вот гнида!.. Парень, можно сказать, за честь свою и бабью заступился, а его на нары. Вот оно – советское законодательство. Раньше это только кровью смывалось, уважения заслуживало, а сейчас?.. А эта мерзость белобрысая даже представления не имеет, что такое честь? Вот уж действительно «мент поганый»! Все они суки позорные, но этот вообще все границы перешел. А на меня гад пытается повесить то, чего я не делал. Я, конечно, не без греха, но вешать на меня чужие дела, это уже слишком!.. А ты молодец!.. Правильно сделал, что смолчал о причинах драки в камере. Больше тебя никто не тронет!.. А можешь научить меня так же отключать людей? Мы тут все головы сломали, как ты это сделал? Мгновенно а, главное, - тихо. Вон «Молот» в три раза больше тебя, а ты его двумя пальцами. Мы в то место, куда ты его ткнул, если только молотом не стучали, а ему, хоть бы что. А ты его на пол часика отдохнуть определил. Правда, «Молот»?..

Тут вся камера дружно расхохоталась, а бугай «Молот», посматривая на тонкие, музыкальные пальцы Ибрагима, удивленно покачивал головой.

Когда смех стих, Ибрагим смело посмотрел в глаза «Дементию».

- Извини, пожалуйста!.. Но обучать этому не буду! – твердо сказал он. – Это мастерство в нашем народе передается из поколения в поколение только тем, кто никогда не применит его в качестве оружия нападения. Я, правда, и сам им владею не в совершенстве, но, как ты сам понимаешь, передавать его человеку, которого я почти не знаю, не стоит. К тому же, Бог обязательно накажет любого, кто применит его не в качестве защиты или передаст его человеку, в котором сомневается. Еще раз извини, но, даже, уважая тебя, я этого делать не буду. Уверен, ты человек умный и все поймешь сам.

- Так ты что, не этим отоварил тех троих? – спросил удивленный Дементий, намекая на тех парней, из-за которых Ибрагим оказался в тюрьме.

- Нет! – ответил Ибрагим и рассказал, что на соревнованиях по борьбе даже в самые критические моменты боялся применить эти приемы, которым его обучили дед и отец. И что Аллах действительно его однажды сурово наказал за то, что он в очередной драке отключил зачинщика.

- Ну что же… нет, так нет, воля твоя! – вздохнул Дементий. - Может, ты и прав?.. Я ведь тоже верю в Бога.

Потом он повернулся к сокамерникам и громко произнес:

- Братва, все слышали и все поняли!?.. А кто не понял, я и без всяких приемов объясню, чтобы было доступнее. А «белобрысую гадину» не мешало бы придушить.

Остальное время, проведенное в тюрьме, для Ибрагима прошло относительно спокойно. Его переводили в разные камеры, но и там к нему относились с уважением.

В тот морозный и снежный вечер, когда его освободили, узнав, что «Белобрысый» задержался в тюрьме, он решил подождать его на улице. В сущности, он не собирался ему мстить или серьезно выяснять отношения. Просто ему страшно захотелось «заглянуть в его глаза» и высказать все, что он о нем думает.

Понимая, что другого такого случая не будет, он попросил друзей, приехавших за ним, оставить его здесь, около тюрьмы одного, чтобы насладиться долгожданной свободой, обещая добраться до части пешком и намеренно скрывая свои истинные намерения.


Таджики – народ, твердо верящий слову, особенно сказанному мужчиной. Их немногословность и ответственность, которая воспитывается, вернее сказать, впитывается «с молоком матери», заставляют относиться к слову бережно, с особенным уважением. Безусловно, у всех людей человек, не сдержавший своих обещаний, вызывает негативное отношение, но у таджиков, особенно у мужчин, этот порок считается чуть ли не самым страшным. Поэтому-то и возникает та наивность, с которой таджики так верят слову, особенно печатному или сказанному официальным лицом.

Многие россияне, видя добродушное, приветливое лицо таджика, часто думают, что с таким «простофилей» можно делать все, что угодно. Как же они ошибаются.

Таджики и в самом деле добродушны, жизнерадостны, часто бывают чрезмерно наивны. Но вместе с этим они способны постоять за себя и своих близких так, как другим и представить трудно. Они ценят и помнят добро, но в той же мере надолго запоминают обиды и оскорбления. Да таджик просто перестанет себя уважать, если простит их или забудет. При этом он может ответить не сразу, а затаиться, обдумать, собраться с силами и только потом сказать или сделать так, что обидчик проклянет тот день и час, когда решил неосторожно с ним связаться.

Нелегкая жизнь в горах и не всегда спокойных долинах приучила этот народ к терпеливости, рациональности и осторожности. Поэтому и в драках он, как правило, серьезен, расчетлив и отважен. Раскачать таджика просто так «помахать руками» не так-то просто, но лучше этого не делать. Последствия могут быть непредсказуемыми, может даже и ужасными.

В России ведь как? Размяться и намять кому-то бока – это же святое дело. Подумаешь, немного перестарались и отвесили лишнего, или отоварили так, что дело дошло до больницы. Так ведь все это же от любви, играючи, можно сказать, от широкой русской души. И никто не думает, а что же будет завтра? Ведь завтра все образуется по принципу: «до свадьбы все заживет» или «терпи казак, атаманом будешь». Наутро все мирятся, обнимаются, да еще смеются, как здорово вчера погуляли, что чуть глаз кому-то не выбили. С таджиками, как, впрочем, со многими другими восточными мужчинами такие шуточки не проходят. Ну, что с них взять? Одним словом – дикий народ, угрюмый, жестокий, а в драках и вовсе озверевший.

Однажды в одной казарме решили поучить «уму-разуму» одного, только что начавшего служить солдата – таджика, устроив обычную темную. Сделали это просто так, «для профилактики». Он плохо понимал язык, соответственно, и команды. Результат был ошеломляющий. Немного оправившись, через два дня он решил поодиночке расправиться с каждым. Старшина и сержант были задушены сразу же, а трое солдат серьезно покалечены. Да и в живых остались только потому, что двое других случайно увидели, как их жертва пытается расправиться с третьим. Кровавую драку с трудом остановил подоспевший патруль. Ошарашенный офицер и двое сопровождавших его солдат никак не могли понять, как маленький и щупленький солдат сумел нанести серьезные увечья трем довольно крупным парням, один из которых успел лишиться глаза, а другой извергал из гортани кровавую пену? Пока другие били этого мстителя, он выбирал себе жертву и «упорно ее уничтожал».

Ибрагим был сыном своего народа. Поэтому он отказывался понимать, как можно обижать слабого, унижать, оскорблять, «грязно» выражаться при женщинах, а главное, безответственно что-либо обещать и не выполнять своих обещаний. Только позже, уже какое-то время прожив в России, он стал понимать, что здесь, к сожалению, это является нормальным явлением. Естественно, он пообвык, стал понемногу умерять свой пыл, даже не замечать жестоких разборок, но тогда в нем все кипело от возмущения и незаслуженных оскорблений, нанесенных следователем. Ведь тот даже не счет долгом извиниться, хотя был зачитан оправдательный приговор и все его с этим поздравили.

А кроме того тот по закону не имел права сажать его в камеру к блатным, отправлять в карцер и производить многие другие незаконные действия, пока он считался только обвиняемым, а не виновным. Ибрагим это знал точно. Сначала ему объяснили в камере, потом он вычитал в уголовном кодексе и окончательно убедился, поинтересовавшись у своего защитника. Он еще толком не знал, что он будет говорить «Белобрысому», делать с ним, но его оскобленная душа требовала компенсации, как вакуум требует немедленного заполнения воздухом.

Поджидая «Белобрысого», он прогуливался около проходной тюрьмы уже около двух часов. За это время он основательно промерз и изучил местность.

Кроме самой тюрьмы и двухэтажного здания, больше похожего на барак, где состоялся суд, других учреждений и организаций вблизи не было. Напротив ворот тюрьмы расположился захудалый, маленький магазинчик, около которого приютились сигаретный ларек и уже давно не работающий газетный киоск. Все они обслуживали несколько частных домов, одноэтажный жилой барак, два трехэтажных кирпичных дома и, естественно, саму тюрьму. Собственно, она и являлась центром этого захолустья, куда даже не заезжал рейсовый автобус. Здесь он был просто не нужен. Все население, если и ходило на работу, то только пешком. Ближайшая автобусная остановка находилась в полукилометре от проходной, на шоссе, связывающим Архангельск с Северодвинском.

Было уже часов девять вечера, когда «Белобрысый» вышел из ворот тюрьмы и направился к остановке. Ибрагим его не сразу заметил, так как, спасаясь от холода, довольно прилично отбежал в противоположную сторону, где растирал снегом слегка обмороженное лицо. Увидев удаляющуюся спину милиционера, он побежал следом и догнал его в метрах ста от проходной.

Увидев преследователя, «Белобрысый» расстегнул кобуру, выхватил из нее пистолет и, ухмыляясь, направил его на преследователя. Заметив, что оружие находится на предохранителе, Ибрагим ловко выбил его ногой и сделал попытку схватить милиционера за ворот шинели. Тот, в свою очередь, тоже попытался применить какой-то прием, чтобы заломить его руку. Попытка окончилась тем, что правая рука милиционера повисла, как плеть.

«Белобрысый» неожиданно побледнел, обмяк и упал на колени.

- Прости!.. Христом Богом прошу, прости! – стал молить он испуганным голосом. – Только не убивай!.. Я сделаю все, что ты хочешь… только пощади!.. Пожалуйста!

Глядя в его испуганное, дрожащее и перекошенное от боли лицо с округлившимися от ужаса маленькими глазками, Ибрагим даже растерялся. Ничего подобного он не ожидал. Перед ним на коленях стоял хоть и милицейский, но офицер, который дрожал от страха и молил о пощаде. Не зная, что делать дальше, он нагнулся, чтобы поднять свою бескозырку и милицейскую шапку, слетевшую с «Белобрысого».

Именно это спасло его голову от сокрушительного удара. «Белобрысый» свободной левой рукой попытался ударить его ребром своего тяжелого портфеля. Удар пришелся по спине и был такой силы, что Ибрагим, взвыв от боли, упал лицом в сугроб. Понимая, что за этим ударом может последовать второй, он вскочил и выбил из руки «Белобрысого» уже снова занесенный для удара портфель.

Тот снова обмяк, упал на колени и заплакал.

- Умоляю!.. Прости! - начал всхлипывать он. – Не убивай!.. Хочешь, поклянусь, что уйду из органов?.. Чем хочешь, поклянусь, расписку напишу, все сделаю, умоляю!

Ибрагим поежился от боли и, наконец, схватил милиционера за ворот шинели.

- Что же ты, сволочь, делаешь? – грозно прошипел он. – Я ведь не собирался тебя даже трогать, а ты, оказывается, такая мразь, что тебя и убить не жалко. Может, тебя на самом деле грохнуть здесь?

Он оглядел улицу. Вокруг было пустынно и тихо. Никакого намека на присутствие людей. В это время тюрьма отдыхала и готовилась к отбою. Не было слышно даже собак.

Почувствовав искорку надежды, «Белобрысый» все еще стоя на коленях, перестал скулить, оживился и начал быстро говорить:

- Извини!.. Я думал, ты собрался меня убивать. Признаю, виноват, готов возместить ущерб, пятьсот рублей, думаю, будет достаточно?.. За три месяца тюрьмы это даже многовато, но отдам, причем, сейчас же!.. Ну, хорошо, так и быть, тысячу за то, что ударил!

Ибрагим слушал его, и ему стало мерзко. У этой сволочи, оказывается, есть деньги, и, судя по тому, как он так свободно их раздает, немаленькие. Кроме того, он может отдать их сейчас же, значит, они в портфеле. Недаром он такой тяжелый. Видно, получил он их где-то в тюрьме. За что?.. Какая разница, важно, что они получены за какое-то мерзкое дело, как и он сам.

«Ну, что же!.. Посмотрим, что будет дальше?» – подумал он и опустил тяжелый взгляд на «Белобрысого».

- Что, мало? – удивленно спросил тот. – Это уже переходит за все рамки. Сколько же ты хочешь?

Ибрагим продолжал напряженно молчать.

- Послушай, это уже ни в какие ворота! – продолжал торговаться успокоившийся и удивленный «Белобрысый». – Черт с тобой, согласен на полторы!

Ибрагим застыл, как изваяние, продолжая сверлить его глазами. До него вдруг дошло, что этот мерзавец хочет втянуть его в какую-то очень неприятную и опасную историю. У него было много денег. Видимо, это взятка за какое-то преступление, и теперь «Белобрысый» предлагает ему стать соучастником. А ведь в какой-то момент он чуть не дрогнул. Еще бы, такие деньги. Нет! Он их не возьмет, даже если эта мразь выложит целое состояние. Нужно срочно звонить в милицию. Пусть уж лучше они с ним и разбираются.

Не отпуская ворота его шинели, Ибрагим начал быстро ее расстегивать.

- А-а-а! – закричал «Белобрысый» и снова задрожал. – Умоляю!

- Молчи сволочь!.. Расстегивай! – грозно приказал Ибрагим.

После того, как дрожащий от страха следователь покорно выполнил его приказание левой рукой, он вытащил ремень, крепко стянул им его руки сзади, встал и решительно направился в сторону тюрьмы.

- Послушай!.. – запричитал «Белобрысый» дрожащим, плаксивым голосом ему вслед, начиная понимать намерения Ибрагима и по мере удаления, усиливал голос до крика. – Ты с ума сошел? Куда ты? Не делай этого! Возьми мой портфель. Там деньги… Их хватит на всю твою оставшуюся жизнь, только не делай этого! Таких денег ты не видел никогда. Здесь не только мои. Моих здесь мало. Меня убьют, если я не донесу их до начальства, но ты их бери! Я маленький человек. Хочешь, я еще дам денег, у меня дома еще есть. Тебе ведь все равно не поверят, а меня погубишь. Да и сам погибнешь, я скажу, что давал тебе деньги, чтобы ты убил Дементия, а ты отказался, потому что мало…

Последняя фраза заставила Ибрагима остановиться и обернуться. Он увидел, как «Белобрысый» успел вскочить и упасть спиною в сугроб, где находился пистолет.

Бегом, вернувшись обратно, он слету ударил «Белобрысого» по шее ребром ладони и оттащил обмякшее тело за угол какого-то полуразрушенного здания. Там он шнурками связал ботинки «Белобрысого», засунул ему в рот кляп из его милицейского галстука, для верности повязал его серым милицейским шарфом, снял свой флотский ремень и притянул им связанные руки к торчащей из стены арматуре. Поделав все это, он вернулся за портфелем, достал носовой платок, обернул им его ручку, взялся за нее и поднял, чтобы отнести туда же, где лежал связанный следователь. Портфель оказался довольно тяжелым, появилось огромное желание посмотреть, что находится внутри, которое тут же пришлось погасись. Прежде всего, нужно было решить, что делать дальше?

«А ведь этот мерзавец прав», - задумался он, поглядывая на портфель. Действительно, что он мог им рассказать, кто бы ему поверил? А потом, что он мог предъявить? Военный билет и справку из тюрьмы? Ведь он чуть не убил человека. По крайней мере, калекой оставил. А главное, «Белобрысый» - милиционер. Вдруг поверят ему или просто не захотят выносить сор из избы, а вот он – драчун и убийца?

И тогда появилось решение звонить командиру. Уж он-то знал своего непутевого, вечно попадающего в передряги матроса. Ну, отчитал, всыпал бы по первое число, но хотя бы попытался разобраться. Надо было намекнуть, чтобы об этом узнали особисты. Те-то уж точно знали этого странного азиата, недаром ходили по пятам, вербовали. Может, это бы помогло? Они же всесильны, тем более мусоров не жаловали, просто ненавидели. Точно, надо было звонить бате, выручал не раз, и на этот раз сможет выручить. Иначе из этого дерьма не выпутаться.

Он высунулся из-за угла и огляделся. Вокруг по-прежнему не было ни души. Он вспомнил, что рядом с проходной тюрьмы стояли две телефонные будки. Слава Богу, что хоть с этим был относительный порядок. Город был военным и закрытым. Он пошарил в карманах бушлата, но нужной меди для таксофона не оказалось. Тогда он с брезгливым чувством сунул руку в карман милицейской шинели, выгреб оттуда мелочь, отсчитал несколько двухкопеечных монет, а остальную высыпал обратно.

Когда в трубке зазвучал голос командира его лодки, Ибрагим успел выстроить версию и доложил, что только что скрутил следователя-милиционера, который предлагал деньги за убийство местного авторитета – вора в законе. Еще он добавил, что не решился звонить в милицию, потому что следователь их офицер. В конце доклада он намекнул о начальнике особого отдела дивизиона, которому, вероятно, было бы интересно узнать, что творит милиция в закрытом городе?

Увы, пришлось солгать даже своему любимому командиру, но иного способа, как наказать мерзавца и выпутаться из этой истории, в данный момент он не находил.

Минут через пятнадцать на месте происшествия один за другим стали появляться командир, замполит лодки с тремя офицерами военной прокуратуры, помощник военного коменданта города, начальник особого отдела дивизиона подводных лодок и двое понятых, за которыми в поселок сгоняли комендантский «газик».

Ибрагим негромко и четко отрапортовал командиру и подполковнику военной прокуратуры, что следователь предлагал ему деньги за убийство местного авторитета «Дементия», показал портфель и место в сугробе, где лежит пистолет, которым угрожал милиционер, если он откажется от предложения. В конце он добавил, что следователь намекал на приказ своего руководства.

В присутствии понятых подполковник военной прокуратуры в резиновых перчатках вскрыл портфель, вынул из него шестнадцать аккуратно упакованных пачек с деньгами, бутылку дорогого импортного коньяка, увесистую папку с какими-то бумагами и поручил капитану прокуратуры писать протокол изъятия. Всего денег оказалось - двенадцать тысяч рублей. Из сугроба достали пистолет, и криминалист-лейтенант в перчатках положил его в полиэтиленовый пакет.

Глядя на содержимое портфеля, Ибрагим ужаснулся и понял, почему удар был таким сильным. Одна папка с бумагами, на вид весившая килограмма четыре, могла только так размозжить его голову, не говоря уже о бутылке, пачках с деньгами и самом портфеле, углы которого были обиты железными пластинками. Белобрысый знал, что делал, когда использовал портфель, как оружие. Им действительно можно было убить.

Теперь же он смотрел на все это остекленевшими глазами и бормотал, что все это не его.

- И пистолет? – спросил подполковник юстиции.

- Пистолет мой, - растерянно кивнул «Белобрысый».

- Ах, все-таки ваш, а коньяк, деньги? – продолжал допрос подполковник.

- Это не мое! – воскликнул «Белобрысый» с ужасом в глазах.

- Конечно же, не ваши, - со злобной иронией подтвердил подполковник. – У простого советского человека, тем более офицера не может быть таких денег. Тогда чьи же они? Этого матроса, которого только что освободили? Или скажете, что вы их нашли по дороге из тюрьмы? Молчите!?.. Тогда я попытаюсь предположить и ответить за вас. Скорее всего, это взятка за какую-то чудовищную, мерзкую услугу, которую вы согласились оказать такому же ничтожеству, как и вы. Ну, ничего, с этим мы еще обязательно разберемся. Разберемся еще и с теми, кто надел на вас погоны офицера. Со всем и во всем разберемся.

- Товарищ подполковник, - обратился к нему замполит лодки капитан второго ранга Болышев. – Теперь становится понятно, почему этот тип так вцепился в нашего матроса, не отдавая его вам? Ему, оказывается, нужен был подручный. Хрен ему вышел, а не подручный. Моряков так просто не возьмешь. Видели, как Сабиров упаковал этого подлеца? Наша школа!

- Молодец! – сказал подполковник, пожимая руку Ибрагиму.

- Служу Советскому Союзу! – приложив руку к бескозырке, воскликнул Ибрагим.

- Хорошо служишь! – улыбнулся подполковник Ибрагиму и, обращаясь к его командирам, добавил. – Всем бы так служить. Он у вас, оказывается, не только драчун, а еще и неплохой моряк. Честный, принципиальный. Не забудьте его отметить, да и мы постараемся. Обещаю разобраться с этим делом самым тщательным образом! Думаю, и особый отдел поможет. Надеюсь, вы не откажете нам в помощи, Виктор Сергеевич?

- Безусловно! – согласился начальник особого отдела полковник Строгнин. – Милиция совсем распоясалась, стала даже лезть в наши дела. Кстати, а почему, в самом деле, этим славным матросом занимались именно они? Насколько я знаю, он ведь находится на срочной службе, да еще секретной, никто его не увольнял, и его делом действительно должна была заниматься военная прокуратура. Что вы на это скажете, товарищи офицеры?

- Так как раз именно этот милицейский следователь крайне возражал против этого, - пояснил подполковник прокуратуры. – Дело, говорит, уголовное и этим должны заниматься только они. Его еще их начальник поддерживал, да еще прокурор города.

- Ну, тогда, действительно, становится понятно, - усмехнулся Строгнин и, обернувшись к Ибрагиму, добавил. – Им нужен был наш матрос, чтобы списать на него убийство авторитета. Дескать, вот вам, вояки, получите подарочек! А он и в правду, молодец, мало того, что не поддался на уговоры и деньги, еще и скрутил эту мерзкую падаль. Конечно, разберемся, еще как разберемся! Жаль, время не военное, мы с ними еще не так бы разобрались. Жиреют сволочи, на наших бедах наживаются, наших славных молодцев порочат. Ну, уж нет! Теперь мы с ними действительно посчитаемся. У меня достаточно дел накопилось, думаю, у военного прокурора тоже. Посчитаемся, ой, как посчитаемся!

«Белобрысый» посмотрел на него, потом перевел остекленевший взгляд на Ибрагима и горько заплакал. Он понял, что ему уже никто не поверит, а его непосредственные начальники будет его «топить», чтобы самим выкарабкаться из этой дикой и весьма опасной истории.

С милицией в городе и в самом деле разобрались. Оказалось, что у военных и КГБ давно «чесались руки», и данная история явилась довольно удачным поводом, чтобы основательно свести с нею счеты. Новый начальник городской милиции торжественно поблагодарил Ибрагима за оказанное содействие в разоблачении «преступника в погонах в рядах МВД», извинился за неправильно проведенное расследование и вручил почетную грамоту.

Ибрагим смущенно ее принял, так же смущенно поблагодарил, а про себя подумал, что теперь эту неприятную историю можно будет забыть раз и навсегда. Она, видимо, закончилась для него благополучно, а та ложь, произнесенная в той горячке и выстроенная следствием в стройную версию обвинения, так и осталась нераскрытой. Даже, если «Белобрысый» и пытался что-то прояснить, ему действительно уже никто бы не поверил.

Получалось, что Ибрагиму удалось найти единственное правильное решение этой непростой задачи. Все произошло так, как он и предполагал. Скажи он правду, его бы затаскали по следственным кабинетам, а тут он отделался одним, единственным посещением военной прокуратуры, да и то недолгим и незначительным, чтобы подписать свои показания. Его даже не вызвали в суд.

Потом он узнал, что его обидчик-следователь под угрозой неопровержимых улик повесился в камере. Это известие его не обрадовало. Жалости к «Белобрысому» он не испытывал, тот получил то, что заслуживал, и все же он не ожидал, что месть будет такой жестокой. Ведь, хотя и невольно, он отнял жизнь у человека, и успокаивал себя тем, что иного выхода тот ему просто не оставил. Окончательно его успокоила неожиданно пришедшая мысль, что с «Белобрысым», видимо, расправились его подельники в погонах или люди Дементия. Причем, скорее всего, это совершили первые, для них живым он представлял серьезную опасность.


Другой случай, когда ему снова пришлось калечить людей, произошел уже в Москве. Но этот раз он выяснял отношение с местной шпаной, где противников было уже пятнадцать, правда и он был не один. С ним оказалось четверо его сокурсников.

Ему и его друзьям здорово досталось, но все они отделались синяками и ушибами, а вот среди нападавших семеро были здорово покалечены, двое из которых очень серьезно, из-за чего даже не были призваны в армию. В той заварухе было трудно разобраться, скольких покалечил он, считать было некогда? Однако, судя по тому, что ему досталось больше всех его друзей, выходило так, что он «помахал» руками и ногами намного интенсивнее, чем они.


Да, он мог оказать серьезный отпор, но решил не допускать этого ни в коем случае. Как же после этого жить и смотреть людям в глаза, зная, что изуродовал или, не дай Бог, убил человека? Но если бы такое и произошло, то это уже было бы на совести тетушки.

«Да, уладила, так уладила, - со злостью и отчаяньем подумал он о ней. - Неужели мне и в самом деле придется убивать и калечить своих же братьев? А у меня есть другой выход? Но может случиться и так, что я себя переоцениваю, и они со мной сладят?»

Эта мысль обожгла его словно кипяток.

Увы, не всегда он был таким смелым и отважным. В его жизни было немало эпизодов, когда он разумно отступал, трусил, даже спасался бегством. Один такой случай произошел совсем недавно в Подмосковном городке Хотьково, когда ему, Сане и Валентину пришлось убегать от подвыпившей компании отморозков, вооруженных цепями и заточенными прутьями из арматуры. Тем почему-то не понравились заезжие «интеллигенты» из Москвы. Остановить эту озверевшую, вооруженную ораву можно было только одним – силой. Увы, силы были неравны, поэтому благоразумнее было отступить.

У него неожиданно похолодело в груди. В памяти всплыл тот жуткий, унизительный обряд обрезания, когда несколько незнакомых крепких мужчин распяли его шестилетнего на полу, стянули с него штанишки и держали, пока какой-то маленький, беззубый старик читал молитву и совершал над ним свое варварское деяние. Его потом долго душили слезы, но не от боли, а от обиды. Обидно было то, что над ним совершили насилие, которое он не терпел ни в каком виде. Ведь он и сам мог бы лечь «под нож», если бы ему толком объяснили, что это необходимо.

Вот и сейчас, представив себя тем беззащитным мальчишкой, он понял, что любая его оплошность, жалость к себе и к людям, тем более братьям, может привести к тому, что его просто убьют, сбросив в ущелье. Кто знает, какой они получили приказ? И выяснить он этого не сможет, просто не успеет. Разбираться будет некогда. Любое их движение в его сторону будет воспринято, как сигнал к действию, и никаким словам он уже не поверит. Значит, и он, и все они был просто обречены на жестокую, смертельную битву.


-7-

Ибрагим еще раз внимательно пригляделся к девушке, все так же сидевшей на корточках у двери, внимательно наблюдавшей за ним и вздрагивающей при каждом его движения. Да, кажется, это была она, его нареченная невеста, с которой его обручили, когда им было по восемь лет. Тогда их, играющих в саду, подозвали к достархану, за которым сидело много взрослых, по обычаю над их головками разорвали большой красный платок и его половинки вручили довольным отцам. С тех пор они считались посватанными, он стал женихом, она - невестой.

Чувствуя, что головная боль почти отступила, он осторожно приподнялся, подошел к девушке и шепотом спросил:

- Ты, Ниссо?

В ответ раздались тихие всхлипы.

- Только, пожалуйста, не плакать! - мягко приказал он. – Значит, ты Ниссо.

Девушка перестала плакать и засопела. Он тоже присел на корточки, а она дернулась к двери.

- Да не бойся ты!.. Пожалуйста! – попросил он, осторожно, но крепко поймав ее за руку.

Она дернулась, попыталась вскочить, но понимая, что это не так просто, прекратила сопротивляться и затихла.

- Ну, здравствуй! – прошептал он, чувствуя, как она дрожит. - Успокойся, пожалуйста, а то мы сейчас будем реветь и дрожать в унисон. Ничего себе положеньице. С ума сойти можно. Средневековье какое-то. Давай успокоимся и подумаем, что делать дальше?.. Ты согласна?

В ответ она робко кивнула.

- Так ты, значит, хочешь выйти за меня замуж?

- Нет!- послышался тихий голосок вместе с глубоким вздохом.

- Это, правда? – изумился он.

- Да! – кивнула она, не переставая дрожать.

- Честно?

Она еще раз кивнула.

На улице начинало светать, в комнате понемногу стала рассеиваться мгла. Он увидел ее большие грустные, наполненные слезами, глаза и повторил вопрос:

- Так ты на самом деле не хочешь замуж? Так зачем же ты здесь?

- Папа и дядя приказали, - глубоко вздохнула она и попыталась высвободить руку.

- Понятно! - грустно улыбнулся он, отпустив ее руку. – Так значит, ты меня не ждала?

- Нет! – тихо ответила она и немного успокоилась.

- Честно?

- Да!

- Вот гады, а мне наврали, что ты жить без меня не можешь.

Он снова услышал тихий плач.

- Тихо!.. Тихо!.. Только не реветь!.. А твои здесь? – попытался он ее успокоить.

- Только братья, - ответила она, шмыгнув носом.

- Значит, эти трое твои братья?

- Да!

- А чем они занимаются?

- Учатся, работают.

- Спортом занимаются?

- Да!

- Каким?

- Тамаз борьбой, Бури плаванием и боксом, Мамед – чемпион по легкой атлетике.

- Они все родные?

- Нет, только Бури, остальные двоюродные.

- Понятно, а родители?

- Приедут днем.

- А когда тебя привезли?

- Вчера, после обеда, - ответила она, и он увидел, что ее дрожь понемногу стала стихать.

В комнате стало светлее. Он понял, что нужно скорее заканчивать этот бессмысленный диалог и принимать решение.

«Нужно убегать, но все пути отхода, скорее всего, давно перекрыты, - напряженно думал он. - Слишком хорошо знаю тетушку, уж она-то все продумала. Э, нет!.. Не все!.. Тропа деда!.. Если пойти по ней первым, идущим следом будет кисло. А потом, она же ведет к памирцам, а тетушка с ними не дружит. Значит, они выручат. Обязательно выручат, хотя бы в память о деде. Это мысль!.. Это выход, причем, единственный!.. Только бы они его не перекрыли. Вряд ли!.. Ночь!.. Они думают, что я дрыхну. Значит, решено. Тропа!.. Все равно, другого пути нет!.. А дальше видно будет».

Немного успокоенный своим решением, он снова шепотом спросил девушку:

- У тебя кто-нибудь есть?

Увидев, что она промолчала и опустила глаза, он понял, что эта тема для него запретна.

- Извини, меня это не касается! – улыбнулся он. - Значит, точно, не хочешь за меня замуж?

Она несколько раз мотнула головой в стороны.

- Ладно, больше спрашивать не буду!.. А если я сейчас исчезну, ты не будешь возражать?

Она подняла на него удивленные глаза и тихонько спросила:

- А если тебя поймают?

- Обо мне не беспокойся. Ты согласна?

- Да! – услышал он тихий ответ.

- Жалеть не будешь? - уверенней спросил он.

- Не буду!.. Они же тебя покалечат или убьют, - с ужасом в глазах произнесла она.

- Еще раз говорю, обо мне не беспокойся! – заявил он и, предупреждая ее желание задать тот же вопрос, произнес. - Что ж!.. Может, и поймают, но все беру на себя. А ты, пожалуйста, будь счастлива!.. И, как говорят в России, не поминай лихом!

Он c улыбкой протянул ей руку и, глядя в ее большие, красивые и расширившиеся от удивления глаза, на какое-то мгновение задумался о том, что девушка славная и при других обстоятельствах, очень даже может быть, и остался в этой комнате. Но решение было принято, и отступать от него в угоду родным, особенно коварной тетушке не собирался.

Бросив прощальный, дружеский взгляд на растерянную, несостоявшуюся невесту, он выдернул из-под курпачи свои брюки, которые по флотской привычке перед сном клал под матрац, схватил чей-то старый халат и первую, попавшую под руку рубашку, и выпрыгнул в окно.


МОСКВА


-1-

В Москве Ибрагим оказался совершенно случайно. Несмотря на то, что за три года службы в армии он очень соскучился по дому, мысль о том, что его там ждет, нагоняла на него такую тоску, что ее не могли прогнать даже изнурительные, бесконечные вахты во время походов и занятия в спортивной секции по пентатлону. После телефонных разговоров с родителями он возвращался таким мрачным и угрюмым, что сослуживцы начинали спрашивать, не случилась ли какая беда? И чем ближе к концу подходил срок службы, тем мрачнее становился он.

Где-то перед самым дембелем сослуживец и приятель Слава предложил ему погостить у себя дома, в Москве, и он, не раздумывая, согласился.

Сдружились они еще в Киеве, в учебном центре Северного флота или, как его называли моряки, «учебке». Потом очень привязались друг к другу, так как попали на одну лодку, проходили на ней все три года, он – «глухарем», Славка - радистом, вахты несли в одном – центральном отсеке, койки их были рядом. Короче, вместе делили тяготы нелегкой службы, свободное время и даже «губу».

Ибрагим и прежде бывал в Москве. Когда-то здесь жили дедушка Саид и бабушка Нурия. Его привозили к ним еще совсем ребенком. Последний раз он гостил здесь в восемь лет, даже учился в московской школе, правда недолго и еще во втором классе, да и то, под неусыпным наблюдением тетушки и ее московских родственников.

Воспользовавшись приглашением друга, он решил ни им, ни домой не сообщать, что какое-то время будет гостить в столице. Родителям же он отправил телеграмму о том, что его задерживают в армии. Пришлось соврать, иначе дома его бы не поняли, но он не так уж был далек от истины. Им со Славкой и в самом деле пришлось «отмотать» еще три лишних месяца. Когда пришел приказ о «дембеле», лодка еще находилась в Атлантике, а после окончания похода требовался еще и «положенный» месяц на реабилитацию. Хорошо еще, что их отпустили, и не пришлось слоняться по военному санаторию, где главный врач обязательно воспользовался бы дармовой рабочей силой. Это офицеров и мичманов отправляли «на Юга», а матросы довольствовались военными госпиталями и медсанчастями Севера.

Оправдать свою ложь он мог еще и тем, что ему вообще предлагали остаться на сверхсрочной. Он мог бы решить эту проблему еще проще, договорившись с девицами из спецотдела, что занимались рассылкой военной почты, но делать этого не стал. Подводники – народ суеверный. Были случаи, когда человека уже не было на свете, а письма, открытки и телеграммы приходили от него еще очень долгое время, оставляя родным надежду, что он еще жив.


Москва встретила друзей тепло и радушно. На улицах, в скверах и во дворах бушевал май. Дни были жаркими, а вечера и ночи теплыми и нежными. Ароматы цветов и трав сладко кружили головы. Соловьи по ночам не давали спать.

Их приезд совпал с затянувшимися майскими праздниками. Потянулись бесконечные встречи со Славкиной родней и бессонные вечеринки с его друзьями. Очень скоро Ибрагиму это порядком надоело. На скучноватых и однообразных вечеринках, как правило, происходило одно и то же, а ему очень хотелось с головой окунуться в столичную жизнь со всеми ее разнообразными искушениями.

Скоро он понял, что Славка и его друзья не составят ему компанию. Все его попытки хоть как-то расшевелить и разнообразить их скучное, по его понятиям, времяпрепровождение, заканчивались для него обидой и разочарованием. Над ним постоянно подшучивали, к примеру, в Третьяковке можно поглядеть «на Врубеля «за рубль», а в Пушкинском на шикарный портрет «Моряка - таджика», намекая на роскошные зеркала музея.

Он понимал, что они, таким образом, посмеиваются над его провинциальностью. А его в свою очередь удивляло, что они ни в какую не хотели посещать даже те места, в которых никогда не были. Однажды он выронил бокал с вином, узнав, что две Славкины подружки вообще никогда не были в Большом театре. И тогда он решил не терять на Славку и его друзей свое драгоценное время, пытаясь развлечь себя сам.

Столица поражала, будила воображение, не переставая удивлять даже в таких мелочах, мимо которых суетливая толпа, состоящая не только из москвичей, пролетала со скоростью неплохих авто. Впечатлений было столько, что он не успевал их переваривать. Все они были яркими, запоминающимися, оставляющими огромную кучу вопросов.

Одним из таких моментов, поразивших его до глубины души были объявления по радио в метро и другом общественном транспорте. Он не поверил своим ушам, когда услышал, что, оказывается, необходимо уступать место пожилым, инвалидам, беременным и женщинам с детьми. В его мозгах это никак не укладывалось, и действительно было странно.

Ему казалось, что в городе, где были сосредоточены все самые лучшие, известные мировые культурные ценности огромной страны, должны были жить люди, на несколько порядков отличавшиеся от тех же провинциалов культурой, воспитанием и знаниями. А им постоянно напоминали, да еще по радио, о невоспитанности и невнимании к старшим. При этом они воспринимали это, как должное, спокойно, даже не обижаясь. Ибрагим долго мучился этим вопросом и не решался спросить хозяев, опасаясь и не желая их обижать.

Сначала он подумал, что это напоминание предназначается для приезжих, тех же иностранных граждан, но их пришлось отмести сразу же. В таком случае текст должен был повторяться на иностранных языках, по крайней мере, на трех-четырех основных. Так нет же, напоминали только на русском, как по радио, так и было написано на табличках и стеклах. И тогда получалось, что напоминание было адресовано именно таким, как он, следовательно, и ему лично. И в этом случае должен был обижаться он, причем, не только за себя, но и за всех своих «собратьев по несчастью», оказавшихся в столице. Но и в этом случае текст должен был произноситься или читаться хотя бы на пятнадцати языках союзных республик. Не все же владели русским языком даже на уровне школы. Многие приезжие, особенно из глубинок вообще его не понимали, но как раз они-то и вели себя, как полагается. Он почему-то сразу же стал отличать москвичей от приезжих, по крайней мере, тех, кто приехал не слишком давно и прожил в столице не больше нескольких лет. Было заметно, как они скованы, стеснительны и внимательно наблюдали за местными жителями, чтобы, как это говорят в народе, «не опростоволоситься».

Да, они толкались в очередях, может, что-то делали неправильно, но поверить в то, что они не помнили об уважении старших, было весьма сомнительно. А потом, именно они первыми и уступали места, а эта молодежь просто предпочитала стоять, чтобы не вскакивать при виде входящей бабушки, женщины с ребенком или дедушки.

В своих наблюдения Ибрагим сделал несколько забавных открытий, доказывающих, что именно москвичи были весьма изобретательны в том, чтобы не уступать своего места. Можно было, к примеру, сесть и закрыть глаза, делая вид спящего, или взять книгу, газету и внимательно ее читать. Лучше, если бы это были какие-то научные труды или, специально для студентов, конспекты,

учебники. Тогда бы это вызывало больше уважения к сидящему. Неважно, что книга была перевернута и оставалась раскрытой на одной странице, важно было то, что тебя никто не трогал, стоящая рядом старуха могла прожечь презрительным взглядом хоть до дырки, да еще уже почти сидя на твоих ногах, а напоминания по радио отскакивали, как теннисные шарики от ракетки. Да приезжий до такого просто бы не додумался. Для этого требовалась практика, да еще очень длительная. Без нее полностью заглушить оставшиеся позывы совести было бы просто невозможно.

В результате получалось, что эти настойчивые напоминания об уважение адресованы никуда и никому. Ведь даже кавказцы, о которых здесь ходила молва, что они самые развязанные и наглые, старались наладить дружеские отношения с местным населением. Они прекрасно понимали, что им здесь жить, главное - трудиться. А без улыбки и доброжелательного отношения та же торговля могла претерпеть трудности, если и не встала бы вовсе. Неужели и им необходимо напоминать об уважении, которое они впитали с молоком матери?

Между тем, никто этого не замечал, не обижался и жил своими заботами, по принципу - как выражался Славка: «Нечего забивать голову всякой хренью, живи, как все»! Ибрагим не был большим исключением и, как хороший ученик, послушался друга и пришел к выводу, что уважение здесь вещь довольно дефицитная и обращаться с ней нужно осторожно.

Действительно, попробуй проявить уважение и еще неизвестно, как это будет воспринято? Например, подашь руку женщине, когда она выходит из автобуса, и испугаешь до потери чувств. А уж если предложишь поднести сумку или чемодан, и вовсе окажешься в милиции.


Была еще одна такая «хрень», поразившая его в самое сердце. И озаглавить ее можно было бы, как «Размышления о российских специалистах».

Еще в армии он был удивлен, что даже его друзья восхищаются его «золотыми руками» портного. Когда его стали признавать электриком, слесарем, мастером теле и радиоаппаратуры, он стал воспринимать это как одобрительную шутку. А когда мастером холодильников признал сам командир, он понял, что шутка затянулась.

Ведь он ничего особенного не сделал, взял, да поменял перебитый провод. Правда, до него никто этого определить не мог, даже главный электрик лодки старший лейтенант Лащенко. Холодильник был новый, на гарантии, почти неделю ждали мастера, а хозяйка – жена командира все эти шесть дней не давала мужу прохода. Тогда Ибрагим так и не понял, почему его в оный раз признали специалистом? Служба закончилась и он демобилизовался.

Осознание того, что же происходило на самом деле, пришло уже в Москве. А началось с того, что Славкиной бабушке принесли из ремонта вязальную машину «Северянка». Она попробовала на ней что-то связать и возмутилась. Чудо современной техники, заменяющее долгий и кропотливый труд любителей вязания, поработало минут пять и снова сломалось. Машина снова рвала пряжу.

Возмущению бабушки не было предела. Мало того, что она уже четыре раза «таскалась с этой бандурой» через весь город, ремонтируя ее по гарантии, теперь предстояло это делать снова, да еще, вероятнее всего за деньги. Гарантия закончилась, а те три дня, которые давались на проверку машины, она пролежала у племянника, который забирал ее из ремонта.

Утром, собираясь к «нехристям, которым нужно было обломать все руки», ее возмущение сменилось изумлением. Машина, которую она вчера вечером швырнула в чехол, лежала на кухонном столе открытой и, как выяснилось, исправно работала, даже туже затягивала пряжу, чего не делала даже новой. От этого связанный рисунок становился ровнее и тоньше.

- Мама, ты чего так рано? – сонно позевывая, обратилась к бабушке дочь, вошедшая в кухню следом за нею.

Ее мать склонилась над кухонным столом и застыла, как изваяние.

- Мама, что с тобой? – встревожилась дочь, мгновенно сбросив остатки сна. – Тебе нехорошо?.. Может, скорую вызвать?

- Нет, Лиза, мне очень хорошо, - как-то странно растягивая слова, ответила ее мать, начиная выходить из оцепенения. – Скорой не нужно, а вот от рюмочки бы не отказалась.

- Мамочка, да что с тобой? Ты меня пугаешь, - еще больше взволновалась дочь.

- Успокойся, Лизонька! – улыбнулась мать, видя, что напугала дочь. – Со мной все в полном порядке, правда, минуту назад я подумала, что сошла с ума.

- Как сошла с ума? От чего? – вскрикнула дочь.

- Да, успокойся ты! – прикрикнула на нее негромко мать и снова улыбнулась. – Может, ты мне объяснишь, кто сотворил это чудо?

Она показала рукой на стол, где лежала машина. Ее дочь надела очки, подошла поближе к столу и тоже застыла в изумлении. Вчера она переживала за мать, что их с мужем подарок измучил ее настолько, что они уже собирались втайне от нее выбросить его на помойку. Теперь было видно, что мама промучилась не зря. Машина, наконец, показала, на что способна. Оказывается, ее нужно было только наладить. Но кто ее наладил? Откуда ночью в квартире мог оказаться мастер, хорошо знакомый с этой техникой.

Подозрение сразу же пало на друга сына. Славка и на километр бы не решился подойти к машине, он вообще не мог даже гвоздь в стенку забить, муж пришел поздно смертельно уставший после двух бессонных ночей и не вставал даже в туалет. Конечно, это мог сделать только Ибрагим, никто другой ночью в квартире не появлялся, он и был тем самым мастером. Вероятно, у себя дома не раз отлаживал такую технику. Славка же уверял, что он прекрасный портной.

Принимая поздравления и восхищенные отзывы о мастерстве, теперь уже изумился Ибрагим. Никаким мастером по ремонту вязальных машин он не был, он вообще увидел этот агрегат впервые. Да, он часто чинил что-то дома, помогал с ремонтом соседям, друзьям по-соседски и по-дружески. И ему доставляло удовольствие, покопаться в технике, разобраться, может, что-то и починить, но называться после этого специалистом у него бы просто не хватило смелости, хотя ее отсутствием он не страдал. Единственное, чему он не возражал, когда его признавали профессиональным шофером. Это было законно и обосновано. Он же имел водительские права шофера 3-го класса, полученные до армии в клубе ДОСАФ. А называть себя каким-либо специалистом, имея в запасе «доморощенный дилетантизм», было бы просто наглостью и большим свинством. Да он бы умер со стыда, если бы признал себя мастером, да еще такой сложной техники, которой до этого и в глаза не видел.

Между тем, чем больше он жил в России и сталкивался с профессионализмом жителей, которые себя называли специалистами в той или иной сфере, тем сильнее у него возникало желание, как выражалась Славкина бабушка, «оторвать им руки». Дома, на родине тоже не все обстояло так благополучно с мастерами, как бы хотелось, но они, по крайней мере, старались отработать те силы и средства, которые были затрачены на их обучение. Здесь же, в России, да еще в столице, глядя на жалкие потуги этих халтурщиков, которые они назвали работой, складывалось впечатление, что они и понятия не имеют о том, что делают вообще. Вот о них-то как раз и можно было подумать, что они впервые видят то, с чем им приходилось сталкиваться каждый день. При этом абсолютное большинство надувало щеки от важности, с пренебрежением и чувством превосходства посматривало на несчастного клиента, да еще хамило, когда он выражал свое недовольство.

Что удивляло больше всего, почти в каждой мастерской, каждом пункте сферы услуг висели благодарственные грамоты, дипломы, всевозможные вымпелы, свидетельствующие о том, что эти коллективы являются передовиками, отличниками производства, «мастерами – золотые руки». Причем, чем больше висело таких наград, тем больше было важности и хамства.

Чтобы произвести благоприятное впечатление на приемную комиссию университета, Ибрагим наивно решил постричься в престижной парикмахерской, вернее «Салоне красоты» у мастера, победителя престижного конкурса. Как он понял потом, лучше бы он стригся сам, да еще с закрытыми глазами.

Для начала шустрый и хамоватый парень чуть не отстриг ему часть уха. Уж больно лихо и неосторожно он орудовал ножницами. Затем он так же лихо отхватил локон, в результате чего на виске стала проглядываться кожа. Ну, и в заключении выстриг затылок лесенкой, который невозможно было сровнять даже машинкой. То, что клиент увидел в зеркале, не поддается описанию. Слава Богу, что заведующая салоном извинилась, вернула деньги за модельную стрижку и самолично сделала обычный «полубокс», орудуя только одной машинкой, ужасаясь каждый раз, когда на пол слетал очередной локон великолепной шевелюры, сразивший наповал немало женских сердец. Иначе, клиент превратил бы именитого мэтра в отбивную, а салон в гарнир из стекла и бетона.

Выскочив из этой кошмарной пыточной на улицу и немного придя в себя, Ибрагим подумал, что это могло оказаться случайностью. У кого не бывает промахов? Понаблюдав какое-то время за выходящими, не всегда довольными клиентами, он все-таки решил дождаться своего мучителя. Уж больно захотелось выяснить, где тот учился такому мастерству и как стал лауреатом конкурса красоты?

Прижатый к стенке и дрожащий от страха «чародей» признался, что действительно учился в комбинате и стал лауреатом, но только благодаря дяде – большому чиновнику управления сферы обслуживания населения. Дядя запихнул его в свою подчиненную «сферу», чтобы он «не бил баклуши и становился человеком». И теперь после такого ужасного случая, он клялся, что станет таковым, начнет, наконец, уважать клиентов и подучится у настоящих мастеров.

Слушая его, Ибрагим поражался. То, что этому хмырю помогал дядя, было еще понятно. Но о каких мастерах говорил этот недоделанный урод, когда другие в его салоне были еще хуже? И ведь этот салон находился в центре столице, да еще на центральной улице, а в очередь к этим палачам нужно было записываться чуть ли не за месяц. Он же неплохо «подмазал» приемщице, чтобы сократить этот срок до двух дней.

Все это было абсолютно непонятно, но что было непонятнее всего, если можно так было выразиться, так это позиция населения, которое обслуживали. Никто всего этого безобразия не замечал, терпел это форменное издевательство и хамство, а если кто-то пытался выказать недовольство, очередь мгновенно вставала на защиту «несчастных», обиженных специалистов, с радостью выталкивая смутьяна и улюлюкая ему вслед. «Не дай Бог, - раздавались крики, - испортить мастеру настроение, он же и обслуживать будет хуже».

«Куда же хуже?» – думал Ибрагим.

Дома таких проходимцев и нахалов давно бы уже зажарили на сковородке. А тут происходило что-то непонятное. С этими горе - профессионалами носились, как с писанной торбой, защищали люди, на несколько порядков грамотнее, раскованнее, можно даже сказать, умнее те же провинциалов, опасаясь, что не обслужат уроды, которые не уважают ни их самих, ни себя, ни свою работу. Ведь здесь в столице был такой богатый выбор. Не нравится, врежь так, чтобы другим неповадно было, и иди в другую мастерскую. Ведь в провинции не было такого выбора, но мастер, хотя и один на всю округу, из кожи лез вон, чтобы угодить клиенту, боясь потерять уважение.

И на этой мысли он, словно бы споткнулся.

«А ведь и в правду, здесь никто, никого не уважает, - осенило его. – Не только старших, но и себя, свой труд и всех окружающих».

Это открытие его поразило. О каком усердии, профессионализме могла идти речь, когда отсутствовал самый главный компонент – уважение. Можно было получить хоть тысячу образований, но все эти удостоверения, свидетельства и дипломы, как их здесь называли, «поплавки» абсолютно ничего не значили, знаний и навыков не прибавляли, оставаясь лишь ничего незначащими бумажками. И свидетельствовали они только о том, что на человека были затрачены силы, деньги, душевные силы преподавателей, а он всем этим не воспользовался, более того просто, как здесь говорили, начихал и плюнул.

И именно поэтому на человека, который умел хоть что-то сделать по-человечески, смотрели как на непревзойденного мастера и специалиста, приравнивая его к тем самым мастерам своего дела, которые ценились на вес золота. Их, как потом выяснил Ибрагим, оказалось не так уж мало, но они предпочитали не высовываться в силу разных причин. Кто-то уважал себя и свою работу даже слишком, требуя за это соответствующее вознаграждение, кто-то старался лишний раз не раздражать остальной коллектив, кто-то просто и честно выполнял свою работу потому, что не мог поступать иначе, но все они не на словах, а на деле знали, что такое уважение. Остальное большинство было чистыми приспособленцами, которые пользовались тем, что страна социализма уравнивала всех не только в правах, но и вознаграждение за труд.

«Значит, права все-таки оказалась тетушка, когда говорила от Москвы все зло и исходит, - думал Ибрагим. – А может, я спешу с выводами? Уж больно все просто. Нет, нужно еще посмотреть и подумать. Дома всякого дерьма хватает, значит, и здесь оно тоже должно быть».

Действительно, может он увидел только накипь, которая всегда вылезает на поверхность? Значит, нужно было еще покопаться, выяснить, почему в столице происходит такое безобразие. Ведь получалось, что, если он снимет головную боль, как маме или тетушке, еще могут признать доктором. И ведь точно признают, да еще в очередь выстроятся. Вот смеху-то будет. Ну, уж нет, этого он не допустит. И показывать свои таланты и способности нужно очень осторожно.

Он-то думал, что в России люди особенные, умные, а оказалось, что в некоторых случаях они были даже наивнее, глупее его соотечественников. Даже Славкины предки. Бабушка кандидат наук, мама – доктор наук и туда же: «Ты – Ибрагим – прекрасный мастер своего дела. У тебя золотые руки. Что же ты скрывал такое богатство»?

Интересно, какое такое богатство он скрывал, когда видел эту машину первый раз в жизни? Интересно стало, покопался, да и бабку жалко было. Все на Славика удивлялся, что он ничего не умеет, а тут оказывается все безрукие, даже эти гады, что называют себя специалистами. А он все голову ломал, почему все с ума сходят, когда у него что-то получается? А все оказывается так просто. Кругом одни халтурщики, да обманщики. Один нашелся честный, так его сразу в мастера. Интересно, в кого бы они его произвели, если бы узнали, что он еще может из глины пиалу вылепить? Гончаром? Вот бы дед от души посмеялся.

Когда Славка увидел, что Ибрагим мучается вопросом, почему в Москве только одна мечеть, когда даже в его «занюханном» Канибадаме православных церквушек, аж, целых три, не говоря уже о Душанбе и Ташкенте, где они есть при каждом кладбище, где есть русский участок, он выразился еще крепче. Еще и добавил, что за такие вопросы можно спокойно вылететь из партии, а то и надолго загреметь по этапу. А потом, коммунисту в мечети делать нечего, неужели ко всем своим выкрутасам его друг еще и тайный правоверный мусульманин?

Нет, ни тайным, ни правоверным верующим Ибрагим не был, и ни в какую мечеть не собирался, но ему было обидно за народы, исповедующие ислам. Раз уж Советская власть пошла на послабление института церкви и разрешила открыть многие христианские храмы, включая православные, католические, старообрядческие, даже протестантские, то почему мусульмане, составляющие чуть ли не половину населения Москвы, не имеют возможности выбора своего храма божьего? Ведь мусульмане тоже разные, даже те же татары. Получалось, что власть превращала одну единственную мечеть в монополиста, пытаясь «причесать всех по одну гребенку», а не согласных с этим, загоняет в секты. Хвала Аллаху, что разрешает молиться в любом месте, но где же тогда этим несчастным единиться?

Можно было подумать, что мусульман устраивало такое положение, так нет же. Ибрагим узнал, что огромное количество самых разнообразных просьб и петиций было просто отклонено. Никто даже не подумал, что таким образом власть сама отталкивает этих людей, оскорбляя их чувства, тем самым приближая свой ужасный конец. И у Ибрагима впервые появилась крамольная мысль, а правильно ли он сделал, что стал коммунистом? Уж больно много странного, непонятного, а порой и просто лживого оставляло после себя Великое шествие коммунизма.


Наряду с этими неприятными мыслями, Ибрагим был очень доволен, что задержался в Москве, которая нравилась ему все больше и больше. Ему было приятно, что и здесь были места, где можно было вспомнить о родине. А это магазин «Таджикистан» на улице Горького, павильон республики на ВДНХ. Кроме того, он видел, как проводятся декады союзных республик, в больших концертах участвуют таджикские артисты, устраиваются их гастроли. Самым приятным было то, что русская интеллигенция неплохо знала ирано-таджикскую поэзию, восхищались ею и воздавали дань мудрости великих таджикских поэтов и ученых. Короче, в России знали, помнили его далекую родину, и это наполняло душу гордостью за свой родной край.

Между тем он неожиданно для себя стал влюбляться и в саму Россию, и это чувство овладевало им все сильнее и сильнее. В какой-то момент он даже испугался. Ведь он всю жизнь считал себя таджиком, гордился тем, что страстно любил родину, а тут с ним творилось что-то непонятное. Ему действительно стали нравиться все эти люди, их культура, природа. Все это неожиданно стало казаться ближе, роднее. Говорят, что сердцу не прикажешь, вот и его стало переполняться любовью, потянуло как к магниту.

Вероятно, в этом свою роль сослужила служба во флоте, среди добрых, открытых и сильных людей, научивших его по-настоящему дружить, любить и радоваться жизни. Дома все это тоже было, но с какими-то оговорками, постоянно опасаясь, как на это посмотрят старшие? Уважение старшего – это очень хорошее, доброе и необходимое качество, а вот беспрекословное послушание порой перечеркивает даже эту добродетель. Ну, как можно слушаться старого и уважаемого человека, если он несет чушь или просто выжил из ума?

Здесь, в России, конечно же, тоже все было не идеально, но, по крайней мере, никто не сдерживал, не мешал жить, как хочешь, подбирать друзей по душе. Одним словом, свобода, о которой дома приходилось только мечтать, была здесь полной и никем не сдерживаемой.

Тогда он еще не знал, что ему суждено жить с сердцем, рвущемся на две половины, одна из которых плотью прирастет к России, а другая все время будет стремиться домой, на родину. Да и мог ли он забыть землю, по которой были сделаны первые шашки, людей, подаривших ему жизнь, вложивших в него частицы своих душ? Для нормального человека, если он желает таковым считаться, все это остается свято и незыблемо, какой бы не была она – его Родина.

А пока он жил у друга в Москве, и был признателен его семье за то, что подарили ему самое настоящее счастье – лицезреть и наслаждаться этим прекрасном городом столько, сколько пожелает душа.

Славка жил на Таганке в большой трехкомнатной квартире с родителями, бабушкой и имел даже свою отдельную комнату. Вначале Ибрагим очень стеснялся, понимая, что оказался в ней случайно. Почувствовав теплое и дружеское расположение обитателей квартиры, он стал понемногу осваиваться. А когда он случайно подслушал разговор Славкиных родителей, где его мама Елизавета Николаевна отметила, что «дружба с ним благотворно влияет на сына», он и вовсе почувствовал себя уверенней и свободней.

Избалованный и неуверенный в себе Славка и в самом деле слушался волевого и практичного Ибрагима. Команда лодки часто подшучивала над Славкой, грозя пожаловаться Ибрагиму «Грозному». И в этой шутке была доля правды. То, что не могли его заставить делать другие, порой даже сам командир, почему-то удавалось именно Ибрагиму.

Через неделю после их приезда родители напомнили Славе, что пора готовиться к вступительным экзаменам в институт. Елизавета Николаевна договорилась с преподавателем, который подтянет сына по математике, и взяла слово, что он сядет за учебники. Ибрагим выразил желание помочь другу. Конечно же, родители возражать не стали. Более того они были довольны, так как не слишком верили в обязательность и прилежность сына.


Славка до армии несколько раз поступал в институт, но не добирал нужных баллов, поэтому в свободное от службы время частенько брал в руки учебники. Ибрагим из солидарности стал помогать другу и через какое-то время понял, что физика с математикой начинают его увлекать. Таких интересных задач он прежде не решал. Этими предметами в школе он особенно не интересовался, отбывая на уроках, как в наказание. Учителя были слабыми и совсем не требовали прилежания. Если бы не его школьный друг Карим, он, вероятно, вообще не имел с математикой ничего общего.

Тут он собрался, месяца два забрасывал Славку вопросами и перерешал с ним почти все задачи, которые предлагались на предыдущих вступительных экзаменах. Поняв, что выжал из друга все, что мог, он начал приставать с вопросами к двум офицерам, которые заочно оканчивали технические Вузы. Не получив должных ответов, он стал завсегдатаем дивизионной библиотеки, где переворошил еще десяток книг по физике. Позже он немного поостыл, но продолжал заниматься с другом до конца службы.

Понимая, как другу трудно засесть за учебники, Ибрагим решил снова, как в армии, составить ему компанию. Ради этого он даже престал изучать Москву с ее окрестностями и просиживал с ним дни и ночи в душноватой комнате, в результате чего впервые в жизни схватил насморк от постоянно работающего вентилятора – «подхалима».

А природа, как нарочно, манила за город, на прогулки, отвлекая от скучных и убаюкивающих занятий. В комнату вместе с весенним, теплым ветерком влетали майские жуки и ароматы сирени.

Славка страшно мучился, придумывая разные предлоги, чтобы сбежать из-под опеки неожиданного «надсмотрщика», а однажды даже намекнул, что тому, мол, пора домой. Но Ибрагим был тверд и непреклонен, отбирая у хозяина ключи, отключая телефон, гоняя всех его друзей, особенно подружек.

Этим он еще больше понравился Елизавете Николаевне, которая стала даже уговаривать его погостить еще.


-2-

Прежде Ибрагим не думал о том, чтобы надолго задержаться в Москве. Да и как? Без жилья? Без средств к существованию? А тут у него вдруг неожиданно возникло страшное желание остаться хотя бы на полгода.

За ужином он поделился этим со Славкиной родней. Они улыбнулись и сказали, что он может жить у них столько, сколько сочтет нужным. Он поблагодарил их за гостеприимство и заявил, что ни при каких обстоятельствах этим не воспользуется, объясняя это тем, что не только стеснит их, но и сам будет стеснен в действиях. Они сочли его доводы разумными и стали перебирать различные возможности, позволяющие остаться в столице.

Было обсуждено несколько вариантов: жениться на москвичке, пойти на стройку или в дворники. Можно было, наконец, вернуться в армию, где его, как спортсмена, приняли бы с радостью. Конечно же, больше всего ему понравился вариант с поступлением в институт. Спортсмену там тоже давались некоторые послабления. И тут возник вопрос, в какой? Пришлось крепко задуматься.

Родители хотели, чтобы он стал врачом, тетка – юристом или экономистом, сам же он мечтал стать биологом, еще лучше - зоологом. Это дело он любил, во всяком случае, имел хоть какое-то представление. До армии он посещал кружок юных зоологов при Душанбинском сельскохозяйственном институте, куда и собирался поступать после возвращения.

- Биологом? – задумчиво произнесла Елизавета Николаевна, работавшая доцентом на химическом факультете МГУ. – А ты представляешь, как трудно поступить в МГУ на биологический факультет? Там конкурс раза в три больше, чем в Славкин, инженерно-физический.

- А разве в Москве больше нет института, где готовят биологов или зоологов? – удивился он.

- Есть еще «Второй» медицинский, - произнес Славкин отец Александр Михайлович. - Там есть медико-биологический факультет, но он открылся недавно, группы там малочисленные, поэтому конкурс туда, скорее всего, будет не меньше. Помимо своих абитуриентов, в него будут поступать еще и те, кто не прошел по конкурсу в университет, - пояснил он и, строго поглядев на сына, добавил. – Там экзамены сдают в августе, а в университете и Вячеславу сдавать в июле.

- А ты твердо хочешь стать биологом? Там еще есть факультет почвоведения, туда и поступить легче, – предложила Елизавета Николаевна.

Ибрагим твердо ответил, что хочет поступать только на «биологический».

На том и остановились. В июле он пробует свои силы в МГУ, а в августе - во «Втором» медицинском. Елизавета Николаевна приняла активное участие в его подготовке: снабжала литературой, договорилась с преподавателем с кафедры зоологии о нескольких консультациях и подарила огромную книгу «Биология» под редакцией Вилли.

Он стал усиленно готовиться, даже посетил лекций шесть для абитуриентов МГУ, но скоро понял, что из этой затеи ничего не выйдет. Приехав в университет сдавать документы и поговорив с работниками приемной комиссии, он окончательно решил, что даже пробовать свои жалкие знания на экзаменах не будет. Абитуриенты знали наизусть не только «Биологию» Вилли, но и кучу других не менее толстых талмудов, хранящих познания этой, как оказалось, непростой науки, в которой он не мог осилить даже первых страниц. Мало того, что он не понимал каких-то специфических терминов, он вообще не имел представления о каких-то непонятных науках, той же генетике, гистологии, даже не знал, что они существуют. И никой спорт бы не помог. Все закончилось бы письменным экзаменом и позором.

Обо всем этом Славкиным родным он решил не рассказывать. Уж очень хотелось еще задержаться в Москве. Признался он только Славке, который вдруг тоже решил не сдавать документы. Ну, нет! Этого он допустить не мог и поехал с другом в его институт, чтобы убедиться, что тот поедет именно туда, а не сбежит по дороге к своим дружкам.


Так впервые Ибрагим оказался в знаменитом инженерно-физическом институте, или, как его сокращенно называли, МИФИ.

Сначала он думал подождать друга на улице, но, опасаясь, что тот обманет, вошел в приемную комиссию вместе с ним. Славка с усмешкой пошутил, как Ибрагим предполагает выслеживать его дальше, например, на собеседовании или экзаменах? И случилось то, чего не ожидал ни он, ни сам Ибрагим. Немного подумав, Ибрагим сдал документы вслед за ним, благо они оказались в кармане. Славка присвистнул, удивленно посмотрев на друга, так резко поменявшего свое желание, а потом обрадовался, что поступать, а, может быть, и учиться они будут вместе.

На собеседовании Ибрагим честно во всем признался, чем рассмешил председателя приемной комиссии - сухонького мужчину средних лет с большими умными, добрыми глазами.

- А вы вообще-то понимаете, куда попали? – улыбнулся тот. - Может вы ошиблись, и вам нужно в цирк или театральный?.. Как раз там ваши спортивные достижения пригодились бы, да и людей вы веселить умеете. У вас это неплохо получается. Вы, я вижу, человек веселый, а у нас скучно, да и учиться трудновато. А потом, вступительные экзамены сдавать придется, во всяком случае, на письменном спортивная кафедра бессильна. Неужели вы рассчитываете, что у вас что-то получится?

- А вдруг да получится? - улыбнулся в ответ Ибрагим и серьезно добавил. – Мне начинает казаться, что это как раз то, чего я хочу. Правда, я впервые серьезно увлекся физикой благодаря другу только в армии, но меня она очень заинтересовала. Мне вообще интересно изучать что-то новое, неизведанное. Кроме того, у себя дома мне удалось побывать на Памирской высокогорной станции физического института Академии наук, где занимаются исследованиями космических лучей. Мне очень понравились и сами люди, и то, чем они занимаются. Вот я и подумал. Получу у вас знания, будет, с чем возвращаться домой. А если возьмут на станцию, вообще здорово. Буду только счастлив. А потом, если кто-то осилил ваш институт, почему бы и мне не попробовать. Медведей и то обучают езде на мотоциклах. Неужели я хуже?

Профессор снова рассмеялся:

- Нет!.. Вам определенно нужно в театр. Ну, а если серьезно, что именно вас привлекает в профессии физика? Только честно.

- Умение абстрактно мыслить, анализировать и точно формулировать, – четко, по-военному отрапортовал Ибрагим.

- И вы думаете, у нас этому учат? – удивленно спросил профессор.

- Думаю, что у вас учат именно этому, - убежденно ответил Ибрагим и добавил. – Я хотел сказать, что этому учат, вероятно, там, где изучают точные науки: физику и математику.

- И давно у вас тяга к точным наукам? Наверное, с детства? – попробовал снова улыбнуться профессор.

- Увы, совсем недавно, - грустно ответил Ибрагим. – Можно сказать, дня два, как только сдал документы в ваш институт. До этого мечтал быть зоологом.

- Что же так вдруг поменяло ваше решение?

- Понял, что зоолог из меня никакой. Да и знаний никаких.

- А для физика, думаете, знаний хватит?

- Думаю, и для физика маловато, но желание появилось. И, поверьте, огромное, иначе я бы даже документы не сдавал. Смешить людей, как вы выразились, я вообще-то не люблю, особенно, когда это касается серьезных дел.

На этот раз профессор лукаво улыбнулся и внимательно посмотрел в глаза Ибрагиму.

- А не испугают трудности?.. Ведь у нас ой как нелегко. Студенты стонут. Преподаватели строгие. Да и знания подтягивать придется.

- А вы знаете, чем труднее задача, тем интереснее. А учиться я люблю. Когда есть желание и цель, остальное прикладывается само собой