Н. А. Римского-корсакова в. М. Пивоев философия и психология политики учебное пособие

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7

Потребность в иллюзиях

Очень часто люди устремляются не к подлинным ценностям, а к мнимым, иллюзорным идеалам и утопическим идеям. Об этом писал современный грузинский философ З. М. Какабадзе: "...Самопознание человека осложняется тем, что человек в известной мере склонен к самообману: люди не всегда хотят знать всю правду о себе, о тенденциях и возможностях собственного бытия. Люди иногда убегают от правды. Они, ища опору, оправдания и облегчения бытия, проявляют склонность создавать иллюзии на этот счет и предаваться им. Человек часто обманывает себя в оправдание и облегчение своего собст-

46

венного бытия... Конечно, человек способен преодолевать эту склонность к самообману. Но дело в том, что она, эта склонность, всегда присутствует в нем и ему, его честности, его честному самосознанию всегда приходится проходить через этот барьер" (55, 17). Человек, склонный к самоанализу, легко обнаружит, что этим он тоже грешит, что это все о нем: "Самообман - это весьма сложный и совершенно своеобразный феномен: мы видим в нас самих что-то неприятное для нас, мы знаем о нас что-то неприятное и не хотим выдать нашу тайну даже самому себе, не хотим знать о ней. Мы как бы отводим глаза и делаем вид, что не видим. Но поскольку этим самым неприятным зрелищем являемся мы сами, то нам, конечно, не удается полностью отвести глаза и совершенно не видеть. Мы как бы надеваем маску на собственное лицо, делаем выражение, прихорашиваемся перед самими собой. Но поскольку все это проделываем мы сами, то это не может остаться для нас вполне незамеченным... Мы знаем, что это маска, которая при малейшем неосторожном движении может сорваться с нашего лица" (55, 18-19). Это очень похоже на страуса, спрятавшего голову в песок и вследствие этого уверенного в своей безопасности.

Откуда же берется эта потребность в самообмане, в иллюзиях? В чем ее причины?

Проблема "иллюзии" осознается достаточно давно. Еще в "Ригведе", одном из древнейших памятников мифологического сознания Древней Индии, появляется слово "майя" для обозначения неподлинной, иллюзорной видимости, причем в гимнах она восхваляется как необходимая, поддерживающая мир сила. Концепция "майи" была позднее развита в философии "веданты" (см.: 109, 508-536).

Словари определяют "иллюзию восприятия" как "неадекватное отражение воспринимаемого предмета и его свойств" (108, 133). Одной из фундаментальных потребностей человека является потребность в безопасности. Как писал З.Фрейд, страх - это эмоция по поводу нашей неготовности к опасности. Чем менее мы готовы к опасности, тем больше страх перед опасностью (см.: 144). Действие этого страха может быть или мобилизующим, или парализующим. Включение первого или второго

47

механизма реакции не опирается на сознание, оно совершается на основе интуитивного (инстинктивного) выбора, опирающегося на предшествующий опыт. Сильный человек с крепкой нервной системой, активным темпераментом, с достаточным опытом преодоления опасностей Судет мобилизован страхом на сверхнапряжение. Человек со слабым типом нервной системы, пассивным темпераментом и без привычки активной борьбы с опасностями вероятнее всего будет парализован страхом. Наибольший страх вызывает новое, неизвестное, поскольку мы не можем оценить нашу готовность и возможной опасности. Гораздо меньший страх вызывает известная, освоенная опасность, знакомый зверь или враг.

Какую стратегию избрать древнему человеку в условиях постоянно возобновляющихся опасностей со стороны чужого мира? На первый взгляд, разумнее преувеличить опасность, чтобы обеспечить большую мобилизованность, готовность встретить ее во всеоружии. Но тогда эта сфера жизнедеятельности займет слишком большое место, потребует чрезмерного перерасхода анергии и времени, что приведет к падению активности в других сферах, я свертыванию сферы освоения мира, к деградации культуры. Древний человек избирает другую стратегию, преуменьшает опасность и преувеличивает в своих глазах свою собственную вооруженность и готовность к опасностям. Конечно, это чревато срывом, если полное игнорирование опасности переходит в беспечность и отсутствие бдительности - такое не останется безнаказанным со стороны чужого мира. Тем не менее, некоторая доля превышения уверенности в себе над действительной боеготовностью формирует потребность престижа (положительного самоопределения), которая стимулирует подтягивание до намеченного уровня самоидентификации. Именно эту цель - поддержание в потомках памяти о подвигах и славе предков - преследует мифология, которая предъявляет к сыновьям, потомкам требование - не посрамить эту память, это славу отцов. Возникает социальное нормативное требование - традиция, которую хранили певцы, рапсоды, кобзари, ашуги. В связи с этим и формируется потребность в иллюзии, в некотором приукрашивании (хотя и бессознательном)

48

картины мира, эту главную задачу и решает мифология.

Другой источник потребности в иллюзиях можно обнаружить в связи с первым страхом, "травмой рождения" и памятью о существовании в утробе матери, где все потребности ребенка удовлетворялись автоматически. Спроецированное в будущее, это воспоминание и формирует ожидание и надежду на возвращение состояния гармонии со средой.

Третий источник связан с переживанием неудовлетворенной потребности, о которой писал Л.Фейербах (см.: 134, 2, 580). Это переживание, если оно становится устойчивой и сильной страстью, может по закону доминанты Ухтомского генерализовать и подчинять родственные, соседствующие ощущения, искажать их в угоду основному стремлению: "Страсти вводят нас в заблуждение, так как они сосредотачивают все наше внимание на одной стороне рассматриваемого предмета и не дают нам возможности исследовать его всесторонне... Иллюзия - непременное следствие страстей, глубина которых измеряется степенью ослепления, в которое они нас погружают" (32, I, 158).

На поверхности сознания потребность выступает чаще всего в виде интереса. Интересы могут быть фундаментальными или производными, поверхностными. Но последние могут занять место первых, отсюда могут возникать склонности к поискам более легких и "дешевых" путей самореализации и счастья, эти склонности опираются чаще всего на самообман и иллюзии (см.: 155, 17-18).

Э.Фромм указывает на потребность в выработке и усвоении схемы ориентаций в мире, которая тесно связана с потребностью в иллюзиях: "Интенсивность потребности в ориентации объясняет факт,' который удивлял многих исследователей человека; тот факт, что человек легко попадает под влияние различных иррациональных доктрин (политических, религиозных и др.), хотя для "неверующих" они кажутся плохо и неубедительно построенными. Отчасти это происходит в результате идейного влияния лидеров, отчасти связано с внушаемостью человека. Но это, конечно, не все. Человек, вероятно, не был бы таким внушаемым, если бы у него не было потребности во взаимосвязанной системе ориентаций. Чем более идеология

49

претендует на то, чтобы быть ответом на все вопросы, тем более она привлекательна. Здесь, возможно, лежит причина того, что иррациональные и очевидно безумные умозрительные системы так просто привлекают человеческий разум" 53, ИЗ). Действительно, привычка к целостному, монистически выстроенному мировоззрению заставляет принять всю систему, даже если некоторые ее части не согласуются с нашим опытом.

В массовом сознании, как отмечает Б. А. Трушин, достаточно распространенным является такое положение, когда не совпадают реальные потребности людей и формы их внешнего выражения. Он выделяет три группы таких фактов. Первая связана с замещением желаемого невозможного сходным возможным; вторая - с извращенным замещением; третья - с престижными средствами удовлетворения недостаточно развитых потребностей, которые получают неподлинное удовлетворение (см.: 37, 318-319).

Выдающийся советский психолог Л.С.Выготский назвал игру "иллюзорной реализацией нереализуемых желаний". Ребенку не дают накую-то дорогую и хрупкую вещь, но ему хочется поиграть, чтобы освоить ее. Тогда он берет другую вещь, какую-нибудь палочку, дощечку, присваивает ей имя желаемой вещи и играет с нею, удовлетворяя таким превращенным образом свое желание. Аналогичная ситуация возникает и в общественном сознании: люди удовлетворяют свои потребности в идеалах, ценностях, образцах попавшимися под руку, доступными и часто ловко подсунутыми суррогатами. Но если дети осознают, что они играют, что это "понарошку", то взрослые могут не отдавать себе отчета в этом. Входя в игру, дети принимают правила игры, где игрушка выполняет функции подлинной вещи, но, выходя из игры, откладывают ее в сторону и забывают. Взрослые часто не осознают, что они пользуются суррогатами, иллюзиями. Чтобы понять это, необходим большой жизненный опыт, опыт освоения ценностей, опыт верификации и критической рефлексии, развитый интеллект. Конечно, тот или иной опыт есть у каждого, и многие считают его более, чем достаточным. Человек легко распространяет свой опыт до космических масштабов, придавая ему статус общезначимости,

50

статус единственной верной картины мира. Это особенно характерно для мифологического сознания. К. Маркс в одном из ранних произведений писал о противоречии между философией и обыденным сознанием: "Сократовская ирония, как ее понимает Баур и как необходимо понимать ее вслед за Гегелем, а именно в качестве диалектической ловушки, при посредстве которой обыденный здравый смысл оказывается вынужденным выйти из всяческого своего окостенения и дойти - не до самодовольного всезнайства, а до имманентной ему самому истины,- эта ирония есть не что иное, как форма, свойственная философии в ее субъективном отношении к обыденному сознанию" (85а, 198). Чем этот опыт больше, тем больше уверенность, что не будет ошибок в оценке идеалов, в их выборе. Но нередко люди удовлетворяют свои потребности иллюзорным образом, вполне осознавая, ч т о они делают (например, алкоголики, наркоманы).

К.Маркс писал, что критикуя иллюзии, человек избавляется от них. Желание избавиться от иллюзий понятно, потому что рациональное отношение к миру нуждается в адекватности, точности его отражения, однако избавиться от иллюзий полностью нельзя. Потребность в иллюзиях слитном прочно укоренилась в культуру человека, в. арсенал его способов я средств освоения мира. Избавившись от одних иллюзий, мы приобретаем новые. Хотим мы этого или нет, но наши потребности, мечты и надежды с необходимостью формируют эмоционально-ценностные установки и идеалы, которые работают по законам аксиологики, заставляют принимать желаемое за действительное (что мы и называем аксиологикой; см. об этом: 100).

Иллюзия, как мы определились,- это ошибка восприятия реальной действительности, или, по определению Н. П. Ферстера, "... иллюзией называется неправильное восприятие, искаженное именно под влиянием находящихся в сознании представлений, но в то же время сопровождающиеся уверенностью в правильности, то есть в соответствии с действительностью" (136, 81). Существуют также иллюзии, связанные с неверными, недостаточно обоснованными социальными установками и иллюзии как несбывшиеся надежды. При этом воспринимающий (субъект восприятия или реципиент) не замечает ошибки, полагает, что

51

он получает достоверную информации. Или, прогнозируя ситуацию, он относится к ней, как будто она уже реализована, то есть смешивает желаемое с действительным. Иллюзии возникают, когда процесс восприятия искажается внутренними или внешними факторами и условиями, предшествующим опытом, стереотипами, привычками, предрассудками, а также эмоциональными потрясениями и даже просто сильным желанием, страстью. Иллюзии, как заметил Я.Э.Голосовкер, призваны спасти сознание человека от ужасов "неведомого", но и от ужасов неприятной правды (см.: 34, 142-143). У одних это проявляется больше, у других меньше, но только машина лишена иллюзий» человек же с необходимостью включает их в свое мировоззрение. Академик Б.В.Раушенбах называет это "потребностью в чуде" или "геном религиозности", который есть у многих людей. Если запретить церковь, то они будут верить в "летающие тарелки" или во что-то иное. Причем, любопытно, что как только факт теряет статус "чуда", обнаруживается его физическая природа, интерес к нему сразу же пропадает.

Каким образом иллюзия способна становиться "реальностью"? Как она приобретает значение реального фанта и события, которые' вызывают те же чувства, что и реальные? Вспомним Пушкина: "...Над вымыслом слегами обольюсь". Действительно, искусство сознательно пользуется вымыслом, иллюзиями для создания художественной реальности в рамках художественной условности. Но искусство перестает быть искусством, если, как в известном случае - во время показа фильма "Чапаев" в осажденном Мадриде республиканцы начинают стрелять в белогвардейцев на экране. Это давно известно, и искусство в течение многих веков хорошо справляется со своей обязанностью удовлетворять потребность в иллюзиях. Сама же потребность связана, помимо указанного выше, с возникновением второй сигнальной системы, в которой складываются условные рефлексы на слова или другие знаки по ассоциации с реальными событиями и предметами. Но эти условно-рефлекторные связи могут иметь естественный и необходимый характер, и тогда знак выражает сущностное качество предмета.

52

Алкоголь и миф

Современная мифология - явление многоплановое. Некоторые мифологические построения возникают стихийно на основе слухов, стереотипов, предрассудков., другие сознательно и целенаправленно создаются и распространяются. Нередко используются и древние формы, в которые вливается современное содержание. Например, мифы об избранности того или иного народа Судьбой или Богом для каких-то выдающихся свершений или особой роли в истории. Пример из другой 'области: пристрастившиеся за годы сталинщины и застоя к алкоголю люди настойчиво распространяют представление о том, что пьянство на Руси было всегда, что это национальная традиция, а потому не только простительный грех, но даже напротив - проявление патриотизма. "Все эти Успенские, все эти Помяловские - они без стакана не могли написать ни строчки! Я читал, я знаю! Отчаянно пили! Все честные люди России! а отчего пили? - с отчаяния пили! пили оттого, что честны! оттого, что не в силах были облегчить участь народа! Народ задыхался в нищете и невежестве, почитайте-ка Дмитрия Писарева! Он так и пишет: Народ не может позволить себе говядину, а водка дешевле говядины, оттого и пьет русский мужик, от нищеты своей пьет! Книжку он себе позволить не может, потому что на базаре ни Гоголя, ни Белинского, а одна только водка, и монопольная, и всякая, и в разлив, и на вынос! Оттого он и пьет, от невежества своего - пьет" (47, 67-68). Здесь, в этой "философии" есть доля правды, соединение иронии и серьезности, но сама эта идея оправдания пьянства имеет мифологический характер. Несколько иначе понимает причины пьянства А.Синявский: "Пьянство - наш коренной национальный порок и больше - наша идея-фикс. Не с нужды и не с горя пьет русский народ, а по известной потребности в чудесном и чрезвычайном, пьет, если угодно, мистически, стремясь вывести душу из земного равновесия и вернуть ее в блаженное бестелесное состояние. Водка -белая магия русского мужика: он ее решительно предпочитает черной магии - женскому полу. Дамский угодник, любовник пе-

53

ренимает черты иноземца, немца (черт у Гоголя), француза, еврея. Мы же, русские, за бутылку очищенной отдадим любую красавицу (Стенька Разин)" (151, 471). Нужно учесть также, что алкоголь - наркотический по характеру воздействия на психику и сознание препарат. Он создает оптимальные условия для мифологизации сознания, для насаждения иллюзий. Он уменьшает степень критичности, подавляет интеллект, увеличивает доверчивость, снимает напряжение и психические комплексы, убирает социальные "тормоза", уменьшает чувство социальной ответственности - все это создает иллюзию гармонии со средой или облегченных надежд и упрощенных форм решения существующих проблем. Это сродни тому опьянению надеждой, которое охватило революционную молодежь после победы революции. Затуманенному алкоголем сознанию легче принять мифологемы, искажающие реальный облик мира. Привычка к алкоголю вытесняет культурные потребности (если они были), снижает интерес к информации. Иронично и зло пишет об этом В.Ерофеев: Мне нравится, что у народа моей страны глаза такие пустые и выпуклые. Это вселяет в меня чувство законной гордости... Можно себе представить, какие глаза там. Где все продается и все покупается: ...глубоко спрятанные, притаившиеся, хищные и перепуганные глаза... Девальвация, безработица, пауперизм... Смотрят исподлобья, с неутихающей заботой и мукой - вот какие глаза в мире чистогана...

Зато у моего народа - какие глаза! Они постоянно навыкате, но - никакого напряжения в них. Полное отсутствие всякого смысла - но зато какая мощь! (Какая духовная мощь!). Эти глаза не продадут. Ничего не продадут и ничего не купят. Что бы ни случилось с моей страной, во дни сомнений, во дни тягостных раздумий, в годину любых испытаний и бедствий,— эти глаза не сморгнут. Им все божья роса..." (47, 26-27).

В основе алкоголизма, как и наркомании, лежит, по заключению австрийского психолога В. Франкла, потребность замещения утраченного или не найденного смысла жизни (см.: 142). Эта мысль звучит в монологе героя В. Ерофеева в словах о том, что русские люди пьют, поскольку не в состоянии решить социальные проблемы, а без этого жизнь лишена подлинного смысла.

54

Смысл жизни может приобретать иллюзорно-мифологический характер, как например, служение Богу в качестве смысла жизни. При этом речь не идет об умалении данного смысла жизни, он имеет ценность наравне с другими такими же вариантами смысла.

В основе мифа лежит аксиологический принцип - выдавать желаемое за действительное. В мифологии человек ищет убежище от сложных коллизий современного мира, в котором постоянно возрастает число факторов, воздействующих на человека, включающих его в бесчисленные связи и отношения, возлагающие на него ответственность за состояние мира. Человек уходит от этой ответственности в мифологию (см.: 116; 2, 185). Так, например, есть мифология бюрократа, который сочиняет миф о собственной важности и незаменимости и т.п.

Рациональное и иррациональное

Эпоха Просвещения заложила достаточно прочные основы под идеалы грядущего торжества разума, рассудка и справедливости; это привело к абсолютизации, преувеличению значимости рационального метода и гносеологической ориентации в общественном сознании. Однако начало XIX века, расцвет капиталистического промышленного производства и рыночных отношений раскрыли такие стороны человеческого характера, которые вызвали шок и разочарование у гуманистически настроенных мыслителей и кризис гуманистический иллюзий и преувеличения роли разумного начала в человеке.

Ряд философов, усомнившихся в безграничных возможностях разума, рационального подхода к осмыслению мира, стали третировать просветительскую идеологию как ложное сознание. Так, А.Шопенгауэр полагал, что не разум, а слепая, неразумная воля является двигателем человеческих устремлений. В.Дильтей считал, что жизнь вообще невозможно постичь с позиций научного знания, "живой дух" доступен лишь интуиции, экстатическому, религиозному чувству. С.Киркегор писал в 1848 году: "Тирания равенства - коммунизм - вот самая ужасная тира-

55

ния" (103, 101), - он противопоставлял также веру и разум, отдавая предпочтение первой.

Ф.Ницше резко критиковал разум: "Чем доказывается истина? Чувством повышенной власти - полезностью - неизбежностью - короче, выгодами (а именно, предпосылками того, какова должна быть истина, чтобы она была нами признана)... Для чего познавать: почему бы не обманываться?.. Чего всегда хоте-ля - это не истина, а вера... Вера же создается с помощью совершенно иных, противоположных средств, чем методика исследования: - она даже исключает последнюю" (119, 122-123). Он предпочитал строить основания общества не на разуме и целесообразности, а на идеях "сильной личности" и "воли к власти".

Вслед за романтиками, Ницше пытается реабилитировать понятие "мифа": "...Без мифа всякая культура теряет свой здоровый творческий характер прирожденной силы: лишь обставленный мифами горизонт замыкает целое культурное движение в некоторое законченное целое. Все силы фантазии и аполлонических грез только мифом спасаются от бесцельного блуждания. Образы мифа должны незаметными вездесущими демонами стать на страже; под их охраной подрастает молодая душа, по знамениям их муж истолковывает себе жизнь свою и битвы свои; и даже государство не ведает более могущественных неписанных законов, чем эта мифическая основа" (91, I, 149). Представим себе для сравнения, продолжает Ницше, человека, оторванного от мифологии, представим себе культуру, лишенную прочных мифологических корней: "И вот он стоит этот лишенный мифа человек, вечно голодный, среди всего минувшего и роет и копается в поисках корней, хотя бы ему и приходилось для этого раскапывать отдаленнейшую древность" (91, I, 149).

Ницше начинал с критики общественного сознания, критики стереотипов, предрассудков, иллюзий, но вскоре понял, что без них человек теряет уверенность в своих силах, обречен на топтание на месте, освобождение от организующей и мобилизующей силы иллюзий и мифов может развязать деструктивный по-тенциал, разрушительную энергию Человеку нужно "покрывало иллюзий", он может найти спасение лишь в иллюзии"(91,1, 29).

56

Поэтому Ницше приходит к необходимости переоценки ценностей, отказа от устаревшей картины мира и построения новой, осознанно опирающейся на мифологические иллюзии. "Иллюзии,- по словам П.С.Гуревича,- выполняют общественно необходимую функцию: укрепляют, стабилизируют общественные отношения, поскольку помогают индивиду выражать свои побуждения" (42, 76). Итальянский социолог и экономист Вильфредо Парето полагал, что "миф конструирует не разум; его вызывает к жизни некий аффект, а разум, логика подключается позже, чтобы как-то оправдать миф" (49, 76-77). Он различал в человеческих действиях логические и нелогические основания, рациональную и чувственную мотивировку» Но даже логические и рациональные мотивировки есть результаты осознания и рационального обоснования внутренних иррациональных потребностей. Пытаясь создать классификацию мифологических образований в современном общественном сознании, Парето указывает на образ "врага", которого необходимо обнаружить, разоблачить, изолировать или уничтожить; на мифологему "избавителя", "спасителя", соответственно и мифы "освобождения", "избавления", "повергнутого кумира", "простоты", "злодейства", "вечной гармонии" и т. д. (см.: 42, 81).

Одни из идеологов анархо-синдикализма, социалист Ж.Сорель считал, что каждое социальное движение опирается на социальный миф, каждой класс создает свою мифологию с целью идеологического обоснования движения и борьбы, сплочения масс. К числу таких социальных мифов он причислял идеи всеобщей забастовки, "свободы", "равенства" и другие иллюзорные идеи (см.: 49, 81-82). Миф сродни утопии, хотя смешивать эти понятия нельзя. "Утопия,"- писал Сорель,- продукт интеллектуального труда, она является делом теоретиков, которые путем наблюдения и обсуждения фактов пытаются создать образец, с которым можно было бы сравнивать существующие общества и оценивать хорошие и дурные стороны последних; это совокупность вымышленных учреждений, которые, однако, представляют достаточную аналогию с существующими для того, чтобы юристы могли о них рассуждать... О мифе нельзя спорить, потому что в сущности он составляет одно с убеждениями социальной груп-

57

пы, является выражением этих убеждений на языке движения и вследствие этого его нельзя разложить на части и рассматривать в плоскости исторических описаний. Утопия же, напротив, может подлежать обсуждению, как всякая социальная конструкция... ее можно опровергать, показывая, как та экономическая организация, на которой она покоится, несовместима с нуждами современного производства", (124, 26). Об этом же пишет Э.Я.Баталов: "Миф иррационален, утопия продукт рациональной деятельности. Миф лишен критического измерения, он фиксирует конформное отношение человека (как рода, ибо миф не знает индивида) к социуму. Утопия же... есть по самой своей природе отрицание, бунт, ересь, даже если это всего лишь ересь "внутренней эмиграции сознания" (9, 82). Правда, утопия может стать мифологией, тогда они отождествляются и не могут быть объектом имманентной критической рефлексия. Тогда утопия становится объектом веры, знаменем революционного движения. Латиноамериканский революционер, коммунист Хосе Карлос Мариатеш утверждал, что "сила революционеров заключена отнюдь не в науке. Она - в их вере, в их страстности и силе воли. Это сила религиозного характера, мистическая, духовная. Это сила мифа" (3, 34). В этом случае утопия насыщается иррациональными смыслами, не допускает критического отношения к себе, а значит не может стать наукой.

По мнению П.С.Гуревича, идеология нередко конструируется в ответ да некие массовые ожидания, спонтанно рождающиеся и вызревающие запросы и установки. Канадский социолог Л.Фойер в книге "Идеология и идеологии" рассматривает идеологию как выражение навязчивых эмоциональных настроений, чувств и стереотипов на грани патологии. Накопившийся потенциал эмоционального напряжения трансформируется в идеологические мифы. Вот основные из них, в трактовке Фойера:

- библейский миф о Моисее, который вывел израильтян из рабства в Египте, осмысливается как основа для мессианства, идей освобождения, избавления от мучений и несправедливости; с этим мифом связываются надежды на нового лидера, вождя-избавителя;

- другой миф об Иакове, незаконно получившем право пер-

58

вородства и ставшем наследником отца, хотя это право должно было принадлежать старшему брату Исаву. Иаков сумел "перехватить инициативу", обосновать свои притязания средствами демагогии. В данном мифе воплощаются честолюбивые планы молодежи, их мечты поскорее получить право воплотить свои замыслы в жизнь;

- третий миф об Исаве, обездоленном, лишенном привилегий. Этот миф переосмысливается в плане спора о праве "отцов" и "старших братьев" распоряжаться судьбой молодых, спора о судьбах систем ценностей старших поколений, о характере аксиологической преемственности. При этом Фойер пытается доказать, что идеология - это лишь рациональные по форме символы иррациональных устремлений различных групп общества, что общественное сознание - арена схватки, противоборства различных идеологий и мифологий. Здесь может быть применено такое сравнение: идеология - это надводная часть айсберга, иррациональные страсти - подводная (см.: 42, 100-101).

В политической жизни ХХ века противопоставление рационального и иррационального, правды и мифа приобрело особую окраску в связи с тем, что фашистская идеология прямо и откровенно заявила об опоре ее на иррациональный миф. Нацистский "теоретик" А.Розен-берг ставил задачу "создать новый тип человека, исходя из нового мифа о жизни". В книге "Миф двадцатого века" он раскрывает огромные возможности мифа для управления сознанием масс, осмысливая механизмы мифотворчестве в современном обществе. Теоретические выводы Розенберга во многом верны, поскольку древний миф как способ освоения мира Действительно живет в нижних слоях сознания людей, дремлет в виде инстинктов, которые можно разбудить; справедливы также критические выводы относительно ограниченных возможностей рационального подхода в освоении мира. "Мировоззрение,- писал Розенберг,- будет "истинным" только в том случае, если миф, легенда, искусство и философия взаимно поддерживают друг друга, выражая одно и то же различными способами» имея в качестве исходного пункта внутренние ценности одного и того же рода" (103, 96). Розенберг, как известно, использовал мифологию для разработки идеологии ре-

59

сового превосходства, человеконенавистничества.

Х.Мюнклер, политолог из Франкфурта, считает, что в воспитании агрессивности немецкой молодежи в 1930-е годы, которая обернулась десятилетие спустя жестокостью и беспощадностью, сыграла важную роль мифология Нибелунгов, которая интерпретировалась фашистскими идеологами именно в духе безжалостной, непреклонной, фанатичной преданности великой судьбе/ нации. Он полагает, что очаровывающее воздействие мифа испытывают и наши современники (в качестве примера он ссылается на образ Рембо) и предупреждает о деструктивном потенциале подобных идеологических аллюзий, которые являются всего лишь средством к установлению тоталитарной власти (см.: 88, 4-11). Фашистская идеология и мифология, воплощенные на практике, привели к массовым жертвам, получали однозначную негативную оценку в мировом общественном мнении, что и явилось одной из причин недоверчивого и враждебного отношения к иррациональному и к мифологии современности (см.: 103, 93-98). Иррационализм стал рассматриваться как синоним обскурантизма и антигуманизма, а рационализм, напротив, понимался как основа гуманизма. Однако рационализм, изолированный от своего инобытия, стал истолковываться все более примитивно, догматически и антидиалектически, хотя в политическом плане он считался философским основанием прогрессивного мировоззрения. Между тем, еще Гете справедливо заметил, что "сущее не делится на разум без остатка".

Сегодня настало время реабилитации иррациональности. Разумеется, речь не идет о шарахании в крайность после тотального, господства рационализма - в абсолютизацию иррационального. Дело заключается в повышении степени доверия к иррациональному опыту и способам иррационального освоения мира со стороны как мыслителей, тая и практиков. Тем более, что обыденное сознание перенасыщено иррациональным: слухами, суевериями, предрассудками, настроениями и другими эмоциональными явлениями. Иррациональное является необходимым компонентом общественного сознания. Через него рациональное сознание подпитывается новыми идеями, обогащается новыми смыслами, организуется на реализацию новых це-

60

лей и задач.

Любая истина превращается в нечто противоположное, стоит ей застыть, окостенеть. Точно также и общество чревато аналогичной застойностью, а значит неизбежно станет объектом отрицания. Естественный дуализм (бинаризм) способов освоения мира (рационального и иррационального способов) связан с функциональной асимметрией полушарий головного мозга, и поэтому их нужно не противопоставлять и абсолютизировать, но искать каналы и способы взаимоувязывания. Этим обеспечивается большая полнота освоения игра: рациональный подход обеспечивает аналитическую, дифференцирующую точность, а иррациональный - целостность.

Blog

Н. А. Римского-корсакова в. М. Пивоев философия и психология политики учебное пособие