Alexander Livergant Boris Kapustin, Frances Pinter, Andrei Poletaev, Irina Savelieva, Lorina Repina, Alexei Rutkevich, Alexander Filippov рассел бертран p 24 исследование

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 24

ГЛАВА VI

СОБСТВЕННЫЕ ИМЕНА¹

ОБЫЧНО в логике принято делить слова на следующие категории: имена, предикаты, бинарные отношения, тернарные отношения и т. д. В этот список входят не все виды слов; он не включает логические слова и вряд ли включает слова для «пропозициональных установок», такие как «верить», «желать», «сомневаться» и т. д. Существуют также трудности с «эгоцентрическими подробностями», например, со словами «я», «это», «теперь», «здесь» и т. д. Пропозициональные установки и эгоцентрические подробности будут обязательно рассмотрены далее. Пока же наш интерес концентрируется на именах.

Чтобы избежать многозначности, будем говорить о предикатах, когда это удобно, как о «монадических отношениях». Таким образом, будем иметь дело с различием имен и отношений, в связи с которым должны задать два вопроса:

(1) Можно ли придум.ать язык без различия имен и отношений?

(2) Если нет, какой минимум имен требуется для того, чтобы выразить все то, что мы знаем либо понимаем? И в связи с последним вопросом — какие из слов нашего естественного языка должны считаться именами?

Что касается первого вопроса, я вынужден сказать очень мало. Вполне возможно придумать язык без имен, но я совершенно не способен вообразить подобный язык. Этот аргумент не является

¹ Резюме содержания этой и следующих глав будет сделано в главе XXIV.

101

Собственные имена

решающим, но субъективно важен: он кладет конец моим возможностям обсуждать данный вопрос.

Я намерен, однако, предложить точку зрения, которая на первый взгляд эквивалентна избавлению от имен. Я предлагаю избавиться от того, что обычно называется «подробностями», и довольствоваться словами, которые обычно считаются универсалиями, такими как «красный», «голубой», «тяжелый», «мягкий» и так далее. Эти слова, как я предполагаю, являются именами в синтаксическом смысле; я, следовательно, не ищу, как избавиться от имен, а предлагаю необычный объем слова «имя».

Давайте начнем с определения этого слова. С этой целью прежде всего, нужно определить «атомарные формы».

Предложение имеет атомарную форму, когда не содержит ни логических слов, ни подчиненных предложений. Оно не должно содержать таких слов, как «или», «не», «все», «некоторые» или их эквивалентов; оно не должно быть таким, как «я думаю, что будет дождь», потому что последнее предложение содержит подчиненное предложение «будет дождь». В утвердительной форме, предложение является атомарным, если оно содержит одно слово-отношение (которое может быть и предикатом) и наименьшее из возможных количество слов, требуемых для того, чтобы образовать предложение. ЕслиЯ_а — предикат, R₂ — бинарное отношение, Я₃ — тернарное отношение и т. д., то

R_l (х), R₂ (χ,у), R₃ (χ,у, ζ),..

будут предложениями в атомарной форме, при условии что х,у, ζ — такие слова,, которые делают значимыми соответствующие предложения.

Если R_n (χ_α, х₂, х_3/.. х_п) — предложение атомарной формы, в кото- | ром R_n — η-местное отношение, то х_а,х₂,х₃„. х_п — являются именами. Уместно определить «имя» и как любое слово, которое может входить в любой вид атомарного предложения, т. е. в субъектно-предикатное предложение, в предложения с бинарным или тернарным отношением и так далее. Другие слова, если они могут входить в атомарное предложение, могут входить только в атомарные предложения одного вида; например, если R_n — η-местное

102

Собственные имена

отношение, то оно может входить только в атомарное предложение вида Я_п (х_г, Хр х₃,.. х_п). Имя может входить в атомарное предложение, содержащее сколь угодно большое число слов; отношение может входить в атомарное предложение только в комбинации с определенным зафиксированным числом других слов, подходящих для этого отношения.

Все сказанное приводит к синтаксическому определению слова «имя». Уместно отметить, что в понятии «атомарных форм» не задействованы никакие метафизические допущения. Подобные допущения появятся только в том случае, если думать, что имена и отношения, входящие в атомарные предложения, недоступны логическому анализу. В связи с некоторыми проблемами может быть важным знать, доступны ли наши термины анализу, но только не в связи с именами. Подобные вопросы могут возникнуть в дискуссии об именах только в связи с дескрипциями, которые часто маскируются под имена. Но всякий раз, когда имеется предложение формы:

«х, выполняющий <рх, выполняет ψχ»,

предполагается существование предложений формы «φα» и «ψα», где «а» — имя. Таким образом, вопрос, представляет ли собой фраза имя или дескрипцию, может быть проигнорирован в фундаментальной дискуссии о месте имен в синтаксисе. Для наших целей, пока не возникнут причины считать иначе, можно относить к именам все те слова, которые обычно и считаются именами: Том, Дик, Гарри, Солнце, Луна, Англия, Франция и т. д. Но при более глубоком рассмотрении обнаруживается, что хотя такие слова и являются именами, в большей части выражений они не являются обязательными. Per contra¹, хотя некоторые из слов, без которых не обойтись, должны классифицироваться, как мы полагаем, в качестве имен, все они в относятся к словам, которые традиционно к именам не относятся.

Имена бывают, на первый взгляд, двух сортов: те, которые подобно именам, упомянутым в предыдущей главе, обозначают определенные непрерывные пространственно-временные области

¹С другой стороны (лат.) — Прим. перев.

103

Собственные имена

те, которые имеют эгоцентрическое определение, такие, как «я», «ты», «это», «то». Последний класс слов мы предлагаем рассмотреть позднее, а пока проигнорируем их. Следовательно, будем пока иметь дело только с такими именами, которые обозначают, в принципе недвусмысленно, некоторые непрерывные пространственно-временные области.

Первый вопрос, подлежащий рассмотрению, таков: как мы отличаем одну пространственно-временную область от другой? В конечном счете, это приводит к следующему вопросу: если бы в Нью-Йорке была в точности такая же Эйфелева башня, как в Париже, то было бы две Эйфелевы башни или одна, но в разных местах? Если бы история повторилась, оказался бы мир в двух полностью совпадающих состояниях в два различных момента истории или одно и то же состояние встречается в истории дважды, т. е. повторяет само себя? Ответы на подобные вопросы лишь частично произвольны; во всяком случае, без них не обойтись в теории имен.

Теорией имен долго пренебрегали: ведь ее важность понятна только логику, а для него имена могут остаться полностью гипотетическими, поскольку ни одно суждение логики не может содержать какого-либо подлинного имени. Однако для теории познания важно знать, какого рода объекты могут иметь имена, если допустить существование имен. Кто-нибудь попытается рассматривать фразу «это — красное» как субъектно-предикатное суждение, но если он так поступит, то обнаружит, что «это» становится субстанцией, чем-то непознаваемым, чему присущи предикаты; вместе с тем субстанция не тождественна сумме ее предикатов. Подобный взгляд открыт для всех обычных возражений против понятия субстанции. Он имеет, однако, определенные преимущества в отношении пространства-времени. Если «это — красное» является суждением, приписывающим качество субстанции, и если субстанция не определяется суммой ее предикатов, тогда возможно, что «это» и «то» обладают в точности одними и теми же предикатами, но не являются тождественными. Данный взгляд может показаться существенным, если мы намерены сказать, что предполагаемая Эйфелева башня в Нью-Йорке не тождественна той, что в Париже.

104

Собственные имена

Я предлагаю считать, что фраза «это — красное» не является субъектно-предикатным суждением, а имеет форму «краснота существует здесь», что «красный» — это имя, а не предикат, а то, что обычно называется «вещью», не представляет собой ничего, кроме пучка сосуществующих качеств, таких как краснота, плотность и т. д. Но если наша точка зрения принимается, то тождество неразличимых становится аналитическим, а предполагаемая Эйфелева башня в Нью-Йорке оказывается в точности тождественной башне в Париже, коль скоро реально от нее неотличима. При дальнейшем анализе нашей точки зрения потребуется, чтобы пространственные и временные отношения, такие, как слева от или прежде чем, не приводили бы к различиям. Это приводит к трудностям в построении пространственно-временного континуума, в котором нуждается физика, и подобные трудности следует преодолеть, прежде чем предложенная точка зрения может быть признана возможной. Мы полагаем, что подобные трудности преодолимы, но только если объявить эмпирическими и сомнительными те суждения, которые ранее казались нам бесспорными, такие как «если А — слева от В, то Л и В — не тождественны», где А и В — максимально похожи на «вещи», допускаемые нашей теорией.

Давайте, прежде всего, установим полезную часть словаря. Давайте называть «качествами» специфические оттенки цвета, степени твердости, звуки, полностью определенные их высотой, громкостью и другими различимыми характеристиками, и т. д. Хотя мы и не можем в восприятии точно различать находящиеся крайне близко друг к другу цвета или какие-либо другие виды качеств, мы можем опытным путем прийти к понятию точного сходства, поскольку оно транзитивно, в то время как близкое сходство — нет. Для данного визуального пространства мы можем определить его цвет как группу визуальных пространств, которые схожи с ним и друг с другом по цвету, но не схожи по цвету с пространствами за пределами данной группы¹. В подобном определении мы однако допускаем, что если данный оттенок цвета присутствует в двух

¹ Ср.: Carnap R. Logischer Aufbau der Welt.

105

Собственные имена

визуальных пространствах, каждому из этих пространств может быть дано какое-либо имя; фактически мы допускаем различение этого и того помимо их качеств, чего мы намеревались избегать. Давайте поэтому пока что примем качества как неопределенные термины, а позднее вернемся к вопросу о различении двух качеств, настолько сходных, что они не могут быть различимы в непосредственном восприятии.

Здравый смысл считает, что «вещь» имеет качества, но не определяется ими; она определяется пространственно-временным положением. Мы хотим предположить, что для здравого смысла, где бы ни находилась «вещь» с качеством С, мы могли бы сказать, вместо этого, что С само существует в том месте и что «вещь» может быть заменена собранием качеств, существующих в том же месте. Таким образом, «С» становится именем, а не предикатом.

Главным аргументом в пользу нашего предположения является то, что оно освобождает от непознаваемого. Мы изучаем качества, но не предмет, которому они предположительно присущи. Введения непознаваемого можно избежать, предположительно всегда, при помощи подходящих технических средств, и, конечно, его следует избегать, где только можно.

Главная трудность той точки зрения, которую я защищаю, касается определения «местоположения». Давайте посмотрим, можно ли подобную трудность преодолеть.

Предположим, мы видим одновременно два пятна данного цветового оттенка С; пусть угловые координаты одного пятна в визуальном пространстве будут ft φ, а другого — ff, φ\ Тогда мы можем сказать, что С находится в (ft φ), но также и в (ff, φί).

Угловые координаты объекта в визуальном поле могут рассматриваться как качества. Так, (С, ft φ) — один пучок качеств, а (С, 0, φ*) — другой. Если мы определяем «вещь» как пучок качеств (С, θ, φ), то имеем право сказать, что «вещь» занимает местоположение (ft φ), причем аналитически истинно, что она не занимает местоположение (ff, φ*). Давайте распространим этот процесс на конструирование физического пространства-времени. Если мы пускаемся в путь из Гринвича с хорошим хронометром или с при-

106

Собственные имена

емником, из которого мы ежедневно узнаем, что наступил полдень по Гринвичу, мы можем определить нашу широту и долготу посредством наблюдения. Аналогично мы можем измерить высоту. Таким образом, мы можем определить три координаты, которые однозначно устанавливают наше положение относительно Гринвича, и сам Гринвич может быть определен подобными же наблюдениями. Мы можем для простоты истолковывать координаты местоположения как качества; в этом случае местоположение может быть определено как бытие его координат. Отсюда аналитически следует, что никакие два местоположения не имеют одних и тех же координат.

Все это хорошо, но скрывает эмпирический факт, от которого зависит полезность широты и долготы. Предположим, что два корабля находятся на расстоянии десяти миль, но могут видеть друг друга. Если их приборы достаточно точны, мы говорим, что они дадут различные значения для широты и долготы каждого корабля. Это вопрос эмпирического факта, но не определения; ведь когда мы говорим, что корабли находятся на расстоянии десяти миль друг от друга, мы говорим нечто, доказуемое посредством наблюдений, совершенно независимых от тех, которыми определяют широту и долготу. Геометрия как эмпирическая наука имеет отношение к наблюдаемым .фактам следующего вида: если расстояние между двумя кораблями вычисляется из различия их широты и долготы, мы получим тот же результат, что и при вычислении на основе прямых наблюдений с одного или другого корабля. Все такие наблюдаемые факты суммируются в утверждении, что пространство приблизительно Эвклидово и что поверхность Земли приблизительно сферическая.

Таким образом, эмпирический элемент возникает, когда мы объясняем полезность широты и долготы, но не при задании их определения. Широта и долгота связаны физическими законами с другими вещами, с которыми они не связаны логически. Эмпирическим является тот факт, что если мы можем видеть два местоположения, достаточно удаленных друг от друга, они не имеют одних и тех же широты и долготы; именно это мы естественно вьтра-

107

Собственные имена

жаем, когда говорим, что местоположение на земной поверхности однозначно определяется широтой и долготой.

Когда я говорю, что краснота может быть в двух местах сразу, я подразумеваю, что краснота может иметь к себе одно или более из тех пространственных отношений, которые, в соответствии со здравым смыслом, ни одна из «вещей» не может иметь в отношении себя. Краснота может быть справа от красноты или над краснотой в непосредственном визуальном поле, краснота может быть в Америке и в Европе, в физическом пространстве. Нам для физики необходимо нечто такое, что не может быть в Америке и Европе в одно и то же время; физика ничто не может считать «вещью», пока оно не занимает непрерывную пространственно-временную область, которую краснота не занимает. Даже более того: что бы ни занимало более чем одну пространственно-временную точку, должно, с позиций физики, быть делимым на меньшие «вещи». Наша цель, если возможно, сконструировать из качеств такие пучки с пространственно-временными свойствами, которые в физике требуются для «вещей».

Широта, долгота и высота не являются, конечно, прямо наблюдаемыми качествами, но они определимы в терминах качеств, поэтому можно не прибегать к иносказанию, а так и называть их качествами. Они, в отличие от красноты, имеют необходимые геометрические признаки. Если 0, ç_r h — широта, долгота и высота, мы обнаружим, что пучок (θ, φ, h) не может быть не севернее, не южнее, не западнее или восточнее, не выше и не ниже самого себя, в то время как краснота — может. Если мы определяем «местоположение» координатами (Θ, ç_t h), пространственные отношения будут обладать ожидаемыми характеристиками; если же мы определим «местоположение» с помощью качеств, подобных красноте и твердости, — то нет.

Достаточно о пространстве, давайте теперь рассмотрим время.

Касательно времени: мы желаем найти такие эмпирические объекты, относительно которых время было бы линейно упорядоченным; это означает, что мы желаем найти класс, определимый в терминах наблюдаемых объектов, такой что если х, у, ζ — члены класса, будем иметь:

108

Собственные имена

(1) χ не предшествует х;

(2) если χ предшествует уму предшествует z, тогда χ предшествует ζ;

(3) если χ не совпадает с у, то либо χ предшествует у, либо наоборот.

Мы могли бы для начала пренебречь третьим условием, которое применимо только к моментам времени, но не к событиям. Конструирование моментов времени как классов событий является проблемой, которую я рассмотрю как-нибудь в другой раз.

Что нам нужно, так это класс событий, обладающих временной однозначностью по аналогии с пространственной однозначностью широты, долготы и высоты.

Можно искусственно принять дату и время суток как установленные обсерваторией. Но в этом случае возможны ошибки; мы же хотели бы по возможности чего-нибудь менее искусственного.

Эддингтон использовал для этой цели второй закон термодинамики. Препятствием этому решению служит то, что закон принимает во внимание Вселенную как целое и может быть ложным, когда применяется к любому конечному ее участку; но ведь наблюдаемы только конечные участки. Коль скоро метод Эддингтона мог бы быть выполнен только всеведущим существом, он более-менее эмпирически неадекватен для нас.

Бергсоновская память, если бы кто-то мог поверить в нее, служила бы нашей цели наилучшим образом. В соответствии с берг-соновскими взглядами, ничто, узнанное по опыту, не забывается; следовательно, наши воспоминания раннего периода являются подклассом наших воспоминаний позднего периода. Мои суммарные воспоминания в различное время могут, следовательно, быть линейно упорядочены отношением принадлежности к классу, а время может быть линейно упорядочено корреляцией с суммарными воспоминаниями. Предположительно, память может быть использована для наших целей без признания того, что ничто не забывается, но я склонен сомневаться в этом. В любом случае память бесполезна в отношении геологического и астрономического време-

109

Собственные имена

ни, которое включает периоды, когда предположительно никакая память не могла существовать.

Прежде чем перейти к поиску класса событий, имеющих желаемые свойства, давайте рассмотрим чуть более внимательно, что именно мы предполагаем. Мы предполагаем, что существуют только качества, но не существуют мгновенные качества. Поскольку данный оттенок цвета может существовать в двух разных периодах, он может предшествовать самому себе; отсюда «предшествование» не является в общем случае асимметричным, но будет таковым в лучшем случае относительно специального вида качеств или пучков качеств. Нет логической необходимости в том, чтобы какой-либо подобный вид качеств существовал; если же он существует, то это — удачный эмпирический факт.

Многие писатели изображали историю циклической и утверждали, что нынешнее состояние мира рано или поздно повторяется. Как можно изложить данную гипотезу в свете наших взглядов? Мы должны будем сказать, что позднее состояние количественно тождественно с ранним состоянием, но мы не можем сказать, что данное состояние наступает дважды, поскольку из данного утверждения следует такая система датирования событий, которая делает невозможной рассматриваемую гипотезу. Ситуация будет аналогична той, когда человек совершает кругосветное путешествие: он не говорит, что пункт начала путешествия и пункт прибытия являются двумя различными, но в точности сходными местами; он говорит, что они — одно и то же место. Гипотеза, что история имеет циклический характер, может быть выражена следующим образом: формируем группу всех качеств, совпадающих по времени с данным качеством; в определенных случаях группа в целом предшествует самой себе. Или по-другому: в этих случаях каждая группа одновременных качеств, какой бы она ни была большой, предшествует самой себе. Подобная гипотеза не может считаться логически невозможной, коль скоро мы имеем дело только с качествами. Чтобы сделать ее невозможной, нам следовало бы предположить существование мгновенного субъекта качеств и утверждать, что этот субъект обладает самотождественностью, но не по

110

Собственные имена

своим отличительным признакам, а по пространственно-временному положению.

Тождество неразличимых, аналитически следующее из нашей теории, отвергается Витгенштейном и другими на основании того, что если даже α и b совпадают во всех свойствах, их все же остается два. Этим предполагается, что тождество неопределимо. Более того, в этом случае оказывается теоретически невозможной процедура перечисления. Предположим, нам желательно посчитать совокупность из пяти объектов А, В, С, Д, £, и еще предположим, что В и С — неразличимы. Из этого следует, что в момент счета В мы также посчитаем и С, и отсюда мы заключим, что было посчитано четыре объекта. Сказать про В и С, что их «реально» два, хотя они кажутся одним, значит сказать нечто такое, что совсем лишено смысла, если В и С полностью неразличимы. В самом деле, я бы отметил данное обстоятельство как достоинство отстаиваемой теории, делающее аналитическим тождество неразличимых.

А теперь давайте вернемся к поискам множеств качеств или групп качеств, которые обладают свойствами, требуемыми для построения линейно упорядоченного времени. Не думаю, что это может быть сделано без учета эмпирических законов; следовательно, это не может быть сделано с уверенностью. Но пока мы не заняты поиском логически неуязвимой достоверности, мы можем получить эмпирически приемлемые средства, выбрав то, что вначале было отвергнуто, например память или второй закон термодинамики. Не все причинные законы, которые нам известны, обратимы, а те, которые обратимы, не дают средств для датирования. Легко сделать часы, которые кроме часов и минут будут каждый день показывать число, на единицу большее, чем в предыдущий день. Таким способом можем создать комплекс качеств, который не повторится, по крайней мере пока продолжает существовать наша цивилизация. Больше этого мы не можем знать, хотя мы можем найти основания полагать, что в крупных масштабах строгое повторение ситуаций крайне невероятно.

Мой вывод: качества достаточны, и не требуется предполагать, что у них есть моменты. Случайно мы редуцировали к эмпиричес-

111

Собственные имена

кому уровню определенные свойства пространственно-временных отношений, которые угрожали стать синтетическим α priori общих истин.

С позиций теории познания имеется еще вопрос, на который следует ответить, прежде чем принимать рассматриваемую теорию. Он представляет часть более общего вопроса об отношении понятийной точности к чувственной размытости. Все науки используют понятия, которые в теории точны, но на практике более или менее размыты. «Один метр» был определен французским революционным правительством со всей возможной тщательностью: это расстояние между двумя метками на определенном стержне при определенной температуре. Но возникают две трудности: метки не являются точками, а температура не может быть определена точно. Или возьмем определения времени, скажем полночь по Гринвичу в конце декабря, 31,1900. (Английская общественность считала этот момент концом девятнадцатого века, хотя ей следовало бы использовать меридиан Вефлеема вместо Гринвичского). Полночь может быть определена только посредством измерений, скажем, хронометром; но ни одно наблюдение не является точным, т. е. существует конечный период времени, в течение которого любой хронометр, как кажется, указывает на полночь; более того, ни один хронометр не показывает в точности правильное время. Следовательно, никто не мог точно знать, когда закончился девятнадцатый век. Два взгляда могут быть приняты в этой ситуации: первый, согласно которому существовал точный момент времени, когда девятнадцатый век закончился, и второй, согласно которому точность иллюзорна, а точная датировка вообще концептуально невозможна.

Давайте приложим подобные воззрения к случаю с цветом, который более непосредственно касается нашей нынешней проблемы. Я предположил, что собственное имя должно быть дано каждому оттенку цвета, но оттенок цвета обладает тем же видом точности, что и точная дата или точный метр, и никогда не может быть определен на практике.

Существует формальная процедура, которая приложима ко всем тем случаям, когда мы ищем, — как вывести из чего-то данного в

112

Собственные имена

ощущениях понятие, обладающее точностью, которой нет у данности. Такая процедура позволяет перейти от неразличимости к тождеству. Пусть «5» обозначает «неразличимость». Тогда, если даны два цветовых пятна, можно наблюдать, что цветовой тон одного пятна находится в отношении S к другому. Можно, однако, доказать, что S не влечет тождества, поскольку тождество транзи-тивно, а 5 — нет. Другими словами, если заданы три оттенка цвета х, у, z, существующие в трех видимых пятнах, можно иметь xSy и ySz, но не xSz. Следовательно, χ не тождественен ζ, и отсюда у не может быть тождественным одновременно с χ viz, хотя он неотличим от них. Мы можем сказать, что χ и у тождественны только при условии, что xSz всегда влечет ySz, и наоборот. Точный оттенок цвета χ может теперь быть определен как цвет, общий всем пятнам у, которые таковы, что если что-либо неотличимо по цвету отх, неотличимо также по цвету от у, и наоборот, так что каждое пятно отличимо от обоих χ и у, или неотличимо ни от одного из них.

Таким путем определение точного оттенка некоторого цветного пятна редуцируется к собранию большого числа данных, каждое из которых может в принципе быть получено из наблюдения. Трудность теперь заключается не в отношении к какой-либо имеющейся данности, а в отношении к разнообразию данных. Наше определение предполагает, в его втором пункте, что каждое пятно цвета ζ может быть сравнимо с каждым у, который неотличим отх. Это оказывается практически невозможным, поскольку требует полного обозрения видимой Вселенной в настоящем, прошлом и будущем. Мы никогда не можем знать, что два пятна χ и у имеют один и тот же оттенок цвета. Хотя каждый уже наблюдавшийся нами ζ может находиться в отношении 5 либо к χ и у одновременно, либо ни к одному из них, всегда позже может быть найден новый ζ, для которого данное утверждение будет неверным. Итак, если «С» является именем точного оттенка цвета, ни одно суждение формы «С существует здесь» не может быть известным до тех пор, пока «С» не определено как «оттенок, существующий здесь».

Можно заметить, что подобные трудности существуют со всеми эмпирическими понятиями. Возьмем, например, понятие «чело-

113

Собственные имена

век». Если все этапы эволюции современного человека разложены перед нами, должны существовать такие особи, в отношении которых без колебаний можем сказать, что «это — человек», а в отношении других, что «это — не человек»; но должны существовать и промежуточные экземпляры, в отношении которых мы будем находиться в сомнениях. И ничто из того, что можно сделать в теории для уточнения наших определений человека, не устранит данной неопределенности. Фактически возможно, что на некотором этапе эволюции произошла крупная и внезапная мутация, которая оправдывает наше имя «человек» для всех последующих особей, но не для предшествующих им, и если так, то это просто счастливая случайность, хотя все равно промежуточные формы по-прежнему можно вообразить. Короче, каждое эмпирическое понятие обладает какой-либо размытостью, что видно на таких примерах, как понятия «высокий» или «лысый». Некоторый мужчина определенно высокий, другие определенно нет, но о мужчине промежуточного роста мы могли бы сказать: «Высокий? Да, мы полагаем, что так» или «Нет, мы не склонны считать его высоким». Такая же ситуация может быть обнаружена в большей или меньшей степени в отношении каждого эмпирического качества.

Наука состоит в значительной мере из средств для создания более точных понятий, чем понятия повседневной жизни. Степень точности, которой обладает понятие, позволяет дать ему количественное определение. Пусть «Р(х)>> означает «х обладает предикатом Р». Давайте обозревать все известные примеры вещей такого рода, от которых можно ожидать, что они обладают предикатом Р; предположим, что число таких вещей — п. Предположим далее, что в т таких случаев мы можем суверенностью утверждать, что «не-Р(х)>>. Тогда m/n представляет меру точности нашего понятия Р. Возьмем для примера измерение: истинность утверждения «длина данного стержня превышает метр или не достигает одного метра» может быть продемонстрирована научными методами только в крайне незначительном проценте случаев, но грубо сработанные методы сохраняют куда более высокий процент сомнительных случаев. А теперь возьмем утверждение «длина этого стержня равна одному

114

Собственные имена

метру». Оно никогда не может быть доказано, но не может быть и опровергнуто в тех случаях, когда не могло быть доказано наше предыдущее суждение. Итак, чем большую точность мы сообщаем понятию, тем чаще оно неприменимо и реже применимо. Когда же понятие абсолютно точное, оно никогда не может быть применимо.

Чтобы «метр» понимать как точное понятие, нам следует разделить все длины на три класса: (1) те, которые явно меньше метра; (2) те, которые явно больше метра; (3) те, которые не принадлежат к этим двум классам. Мы можем, однако, предпочесть «метр» в качестве неточного понятия; тогда метр будет означать «любую длину, которая существующими научными методами неотличима от стандартного метра». В этом случае мы можем иногда сказать: «Длина этого стержня составляет один метр». Но истина того, что мы говорим, будет теперь зависеть от существующей техники; совершенствование измерительной аппаратуры может превратить наше высказывание в ложное.

Все, что было сказано про длину, приложимо mutatis mutandis¹к оттенкам цвета. Если цвета определяются длиной световых волн, аргумент по поводу длины применим слово в слово. Во всех отношениях очевидно, что фундаментальным эмпирическим понятием является неразличимость. Технические средства могут ослабить, но не устранить полностью неточность, присущую данному понятию.

Давайте скажем так: цвет данного пятна может быть назван «С». Тогда цвета других пятен подразделяются на два класса: (1) те, о которых мы знаем, что они не-С; (2) те, о которых мы не знаем, что они не-С. В целом назначение методов уточнения состоит в том, чтобы сделать второй класс настолько малым, насколько это возможно. Но никогда не достичь положения, в котором мы бы знали, что член второго класса должен быть тождественным С; все, что мы в состоянии сделать, так это образовать второй класс из цветов, все более и более подобных С.

В итоге мы приходим к следующему утверждению: я даю имя «С» пятну цвета, которое я вижу в визуальном положении (θ, φ); а имя «С'» — цвету в (ff, φ). Может быть так, что С и С' — различимы,

¹С соответствующими изменениями (лат.) — Прим. перев.

115

Собственные имена

тогда они определенно различные цвета. Может быть так, что они неразличимы, но существует цвет С", отличимый от одного из упомянутых цветов, но неотличимый от другого; в этом случае С и С' также определенно различны. Наконец, возможно, что каждый известный мне цвет либо отличим от С и С'; либо неотличим от них; в этом случае С и С' могут быть тождественны, т. е. «С» и «С'» могут быть двумя именами одной и той же вещи. Но поскольку нам никогда неизвестно, обозрели мы все цвета или нет, мы никогда не можем быть уверены, что С и С' — тождественны.

Сказанное дает ответ на вопрос по поводу отношения понятийной точности к чувственной размытости.

Остается еще изучить возможные возражения нашей теории, вытекающие из того, что мы называем «эгоцентрическими подробностями». Это будет сделано в следующей главе.

116

Blog

Alexander Livergant Boris Kapustin, Frances Pinter, Andrei Poletaev, Irina Savelieva, Lorina Repina, Alexei Rutkevich, Alexander Filippov рассел бертран p 24 исследование