Geum.ru

Издание осуществлено в рамках программы «Пушкин» при поддержке Министерства Иностранных Дел Франции и Посольства Франции в России Данное издание выпущено в рамках программы

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   29   30   31   32   33   34   35   36   ...   52


[268]


одних разговоров о письме недостаточно: так можно предать его боль­ше, чем когда-либо.


Что объясняется нам в последней главе «Traumdeutung». Теперь речь идет о том, чтобы завершить чисто и сугубо топическую метафо­ру психического аппарата, призвав на помощь силу и двоякого рода процессы или типы прохождения возбуждения: «Попытаемся же те­перь подправить некоторые представления [интуитивные иллюстра­ции: Anshauungen], которые могли по недоразумению возникнуть, пока мы под двумя системами в ближайшем и грубом их смысле понимали две локальности внутри психического аппарата, представления, оста­вившие свой осадок хотя бы в выражениях "вытеснить" и "проник­нуть". Если, таким образом, мы говорим, что бессознательная мысль стремится к переводу (Übersetzung) в сферу предсознательного, чтобы затем проникнуть в сознание, то не хотим этим сказать, что должна быть образована вторая мысль на новом месте, как бы перепись ( Umschrift), наряду с которой продолжает присутствовать и оригинал; представление о перемене места мы хотим отделить и от проникнове­ния в сознание»*.


Прервем на какой-то момент нашу цитату. Итак, сознательный текст не есть переписывание, поскольку нечего было перекладывать или переносить — не было наличного где-то еще в бессознательном виде текста. Ведь значение наличного, присутствия может к тому же опасно подействовать и на понятие бессознательного. Итак, нет нуж­ды в разыскании бессознательной истины, будто бы сначала записан­ной где-то еще. Нет написанного и наличного где-то текста, способ­ного дать развернуться, оставаясь при этом неизменным, какой-либо обработке или овременению (последнее, если дословно следовать Фрейду, принадлежит к сознанию), которые были бы по отношению к нему внешними, как бы плавая на его поверхности. Нет вообще на­личного, настоящего текста, нет даже прошедше-настоящего текста, текста сейчас прошлого, но когда-то бывшего настоящим. Текст не­мыслим в форме присутствия — как изначальной, так и измененной. Бессознательный текст уже соткан из чистых следов, из различений, где соединяются смысл и сила, этот текст нигде не присутствует, он составлен из архивов, которые всегда уже переписаны. Изначально оттиснуты. Все начинается с воспроизведения. Всегда-уже: это храни­лища смысла, который никогда не присутствовал, чье означаемое на­стоящее всегда восстанавливается с запозданием, nachträglich, задним числом, восполнительно: nachträglich означает и эту добавочность. Позыв восполнения тут изначален, он углубляет выемку того, что с


* Р. 615. В «Я и Оно» (G. W., xiii, гл. 2) также подчеркивается опасность топичес­кого представления психических фактов.


[269]


запозданием восстанавливается в качестве настоящего. Восполнение кажется добавкой полного к полному, но это также придача недоста­ющего. «Восполнять: 1. добавлять то, чего не хватает, дополнительно доставлять необходимое», — говорит Литтре, сомнамбулически под­чиняясь странной логике этого слова. По этой логике и следует мыс­лить возможность подхода задним числом, а также, наверное, и отно­шение первичного ко вторичному па всех вообще уровнях. Заметим: Nachtrag имеет также точный смысл, когда речь заходит о грамоте: приложение, приписка, постскриптум. Называемый наличным текст поддается расшифровке не иначе, как внизу страницы, в примечании, в постскриптуме. До этого возвращения присутствующее настоящее — только призыв примечания. Что настоящее как таковое не изначаль­но, но восстановимо, что оно не абсолютная, полностью живая и кон­ституирующая форма опыта, что нет чистоты живого настоящего — вот ключевая для истории метафизики тема, которую Фрейд призы­вает нас осмыслить в рамках неравной самой вещи понятийности. И это, несомненно, единственная мысль, что не исчерпывается ни в ме­тафизике, ни в науке.


Коль скоро переход к сознанию — не производное пли повторяе­мое письмо, не переписывание, дублирующее бессознательное пись­мо, то производится он оригинально и в самой своей вторичности изначален и неустраним. Так как сознание для Фрейда — открытая внешнему миру поверхность, именно здесь и нужно не вяло пробегать метафору, принимая ее в банальном смысле, а. напротив, понять воз­можность письма, говорящего о своей сознательности и активности в мире (видимая наружность графики, литерности, становления литерности литературностью, и т. д.), на основе работы того письма, что циркулирует психической энергией между бессознательным и со­знательным. «Объективистское» или «мирское» рассмотрение пись­ма ровным счетом ничему нас не научит, если не соотносить его с пространством письма психического (мы могли бы назвать его транс­цендентальным, если вслед за Гуссерлем признаем психе регионом мира. Но коль скоро это и случай Фрейда, который стремится разом уважить и бытие-в-мире психического, его локально-бытие, и ори­гинальность его топологии, несводимой к обычной внутримирности, то следует, может быть, думать, что работа письма, как она здесь нами описана, стирает трансцендентальное различение между нача­лом мира и бытием-в-мире. Стирает, производя его: среду диалога и размолвки между гуссерлевским и хайдеггеровским понятиями бытия-в-мире).


На самом деле в отношении этого чуждого переписыванию пись­ма Фрейд добавляет одно существенное уточнение. Эта оговорка со всей очевидностью покажет: 1) опасность обездвижить, заморозить


[270]


энергию в бесхитростной метафорике места; 2) необходимость не от­вергать, а переосмыслить пространство или топологию этого письма; 3) что Фрейд, по-прежнему стремящийся представить психический аппарат при помощи искусственного монтажа, все еще не обнаружил механической модели, которая была бы адекватна графематической понятийности, уже используемой им для описания психического тек­ста.


«Если мы говорим, что предсознательная мысль вытесняется и принимается затем бессознательной сферой, то эти образные выраже­ния, заимствованные из круга представлений (Vorstellungskreis) о борь­бе за определенную территорию, могут побудить нас к предположе­нию, что действительно некоторое устройство (Anordnung) устраняет­ся из одной психической локальности и заменяется в другой локальности на другое. Вместо этого сравнения возьмем другое, бо­лее соответствующее реальному положению вещей: в определенное устройство вкладывается, либо изымается оттуда, заряд энергии (Energiebesetzung), так что психическое образование подпадает под власть некоторой инстанции либо вызволяется от нее. Здесь мы опять заменяем топический тип представления динамическим; не психичес­кое образование кажется нам чем-то подвижным (das Bewegliche), a его иннервация» (там же).


Прервем еще раз нашу цитату. Метафора перевода как переписы­вания оригинального текста отделила бы силу от протяженности, со­хранив простую внеположность переводимого и переводящего. Сама эта внеположность, статичность и топологичность этой метафоры обеспечили бы прозрачность нейтрализованного перевода — процес­са форономического, а не метаболического. Фрейд это подчеркивает: психическое письмо не дается переводу, потому что это единственная энергетическая система, как бы она ни подразделялась, и потому что она покрывает весь психический аппарат. Несмотря на различение инстанций, психическое письмо вообще — это не смещение значений в безоблачности неподвижного, предданного пространства и нейтраль­ной белизне дискурса. Дискурса, который мог бы быть зашифрован, не переставая при этом быть прозрачным. Здесь энергия не дает свес­ти себя на нет, и не ограничивает, а производит смысл. Разграничение между силой и смыслом производно по отношению к архе-следу, оно принадлежит к метафизике сознания и присутствия, точнее — присут­ствия в глаголе, в галлюцинации языка, определенного исходя из сло­ва, из словесного представления. К метафизике предсознательного, сказал бы, возможно, Фрейд, поскольку предсознательное — предпи­санное им вербальности место. Коли не это, разве научил бы нас Фрейд


чему-либо новому?


Сила производит смысл (и пространство) одной лишь способнос-


[271]


тью к «повторению», которая водворяется в ней изначально как ее смерть. Эта способность, иначе говоря неспособность, которой откры­вается и ограничивается работа силы, учреждает переводимость, де­лает возможным то, что зовется «языком», преобразует абсолютную идиому во всегда уже преступленную границу: чистая идиома не язык, она становится им только при повторении; повторение всегда-уже раздваивает острие первого раза. Вопреки видимости, это не проти­воречит тому, что говорилось нами выше о непереводимом. Тогда речь шла о том, чтобы вспомнить начало преступающего движения, нача­ло повторения и становления языком идиомы. Зациклившись на дан­ности или эффекте повторения, на переводе, на очевидности разгра­ничения между силой и смыслом, мы не только сбиваем оригиналь­ный прицел самого Фрейда, но и притупляем живость отношения к смерти.


И потому стоило бы поближе исследовать — здесь мы, конечно, не можем этого сделать — все, что предлагает осмыслить нам Фрейд относительно силы письма как «торения», психически повторяя этот некогда нейрологический термин: открытие своего собственного про­странства, пролом, пресекающий сопротивление проем просеки, вры­вающийся прорыв, пролагающий рутинy дороги (rupta, via rupta), на­сильственная запись формы, начертание (следа) различия в природе или материи, которые мыслимы как таковые только в своей оппози­ции к письму. Дорога открывается в природе или в материи, в чаще или лесу (гиле) и достигает здесь обратимости времени и простран­ства. Стоило бы совместно, в генетическом и структурном плане ис­следовать историю дороги и историю письма. На ум здесь приходят тексты Фрейда о работе мнезического следа (Erinnerungsspur), кото­рый, перестав быть следом нейрологическим, еще не стал «сознатель­ной памятью» («Бессознательное», G.W., х, р. 288), и странническая работа следа, прокладывающего, а не пробегающего свою дорогу, следа следящего, следа, который сам торит себе путь. Метафора про­торенного пути, столь частая в описаниях Фрейда, всегда сообщается с темой восполняющей запоздалости и восстановления смысла задним числом, после кротовьего путепроходства, после подземной страды впечатления. Впечатление оставило по себе работящий след, который никогда не воспринимался, чей смысл никогда не переживался в насто­ящем, то есть в сознании. Постскриптум, составляющий прошедшее настоящее как таковое, никогда не ограничивается, как, возможно, думали Платон, Гегель и Пруст, его пробуждением или откровением в его истине. Он его производит. Что такое фрейдовское сексуальное запаздывание: лучший пример или само существо этого движения? Ложный вопрос, без сомнения: предмет — гипотетически известный — вопроса, а именно сексуальность, определяется, ограничивается или


[272]


не ограничивается лишь возвратно, самим ответом. Ответ Фрейда, как бы там ни было, решителен. Возьмем, к примеру, человека волков. Восприятие первосцены — реальность это или фантазия, не суть важ­но — переживается во всем своем значении именно с запозданием, и половое созревание — не случайная форма этой задержки. «В возра­сте полутора лет он получил впечатления, запоздалое понимание ко­торых стало для него возможным ко времени сновидения благодаря его развитию, возбужденности и сексуальным опытам». Или уже в «Наброске», по поводу вытеснения при истерии: «Мы неизменно об­наруживаем, что вытесняется память, которая становится травмой лишь с запозданием (nur nachträglich). Причиной этому служит за­паздывание ( Verspätung) половой зрелости в сравнении с развитием индивида в общем и целом». Это должно подвести если не к реше­нию, то по крайней мере к новой постановке пугающей проблемы овременения и пресловутой «вневременности» бессознательного. Здесь больше чем где-либо ощутим разрыв между интуицией Фрей­да и его понятиями. Вневременность бессознательного, конечно, определяется только в противопоставлении расхожему понятию вре­мени, понятию традиционному, понятию метафизики, времени ме­ханики или сознания. Наверное, следовало бы прочесть Фрейда, как Хайдеггер прочитал Канта: как и «я мыслю», бессознательное вне-временно, конечно, только в сличении с вульгарным понятием вре­мени.


Диоптрика и иероглифика

Не будем поспешно делать вывод, что с привлечением энергетики против топики перевода Фрейд отказался от локализации. Если, как мы вскоре увидим, он упорно дает проективное и пространственное, даже чисто механическое, представление энергетических процессов, делается это не только ради дидактической ценности изложения: во­обще, идея системы неотделима от некоторой пространственности, и эта пространственность неустранима; ее природа тем более загадоч­на, что ее уже нельзя рассматривать как однородную и невозмутимую среду динамических и экономических процессов. В «Traumdeutung» метафорическая машина еще не приспособлена к аналогии с письмом, которая уже здесь, как скоро выяснится, управляет всем описатель­ным изложением Фрейда. Это оптическая машина.


Вернемся к нашей цитате. Фрейд не хочет отказываться от топи­ческой метафоры, против которой он только что нас предостерег: «Тем не менее я считаю целесообразным и оправданным и дальше пользо­ваться наглядным представлением [метафорой: anschauliche Vorstellung] обеих систем. Мы избегнем какого-либо злоупотребления подобным способом изображения [инсценировкой: Darstellungsweise], если вспом-


[273]


ним, что представления ( Vorstellungen}, мысли и вообще все психичес­кие образования должны быть локализованы не в органических эле­ментах нервной системы, а, так сказать, между ними, там, где сопро­тивления и торения образуют соответствующий им коррелят. Все, что может стать объектом (Gegenstand) нашего внутреннего восприятия, является мнимым, все равно как изображение в телескопе, получающее­ся от прохождения лучей света. Системы же, сами по себе не представ­ляющие психических образований [выделено нами] и никогда не могу­щие стать доступными нашему психическому восприятию, мы вправе сопоставить с линзами телескопа, проецирующими изображение. Про­должая это сравнение, мы могли бы сказать, что цензура между двумя системами соответствует преломлению лучей (Strahlenbrechnung) при переходе их в новую среду» (р. 615—616).


Это представление уже не может быть понято в пространстве про­стой и однородной структуры. Перемена среды и момент преломле­ния достаточно четко на это указывают. Кроме того, еще раз обраща­ясь к этой же машине, Фрейд проводит одну интересную дифференци­ацию. В той же самой главе, в разделе о регрессии, он так пытается объяснить соотношение памяти и восприятия в мнезическом следе: «Тем самым мы подходим к идее психической локальности. Мы полно­стью оставляем в стороне то, что душевный аппарат, о котором здесь идет речь, известен нам в качестве анатомического органа [Präparat: лабораторный препарат], и постараемся избегнуть искушения опре­делить психическую локальность в каком-либо анатомическом смыс­ле. Мы останемся на психологической почве и намерены только при­держиваться требования, чтобы инструмент, служащий целям душев­ной деятельности, мы представляли себе чем-то вроде сложного микроскопа, фотографического аппарата и т. п. Психическая локаль­ность соответствует тогда тому месту (Ort) этого аппарата, в котором осуществляется одна из предварительных стадий образа. В микроско­пе и телескопе это, как известно, отчасти лишь идеальные точки (Örtlichkeiten) и плоскости, в которых не расположено никаких осяза­емых составных частей аппарата. Просить извинения за несовершен­ство этих и всех аналогичных сравнений я считаю излишним» (р. 541).


Помимо своей педагогической ценности, эта иллюстрация оправ­дана тем, что показывает различие между системой и психическим: психическая система не есть нечто психическое, и в этом описании вопрос стоит только о ней. Затем, Фрейда интересует работа аппара­та, его функционирование и порядок его операций, выверенное время его движения, как оно схватывается и засекается в различных частях механизма: «Строго говоря, нам вовсе не нужно предлагать какое-либо реальное пространственное расположение психических систем. Дос­таточно, если какой-либо определенный порядок создается тем, что


[274]


при известных психических процессах возбуждение с определенной последовательностью во времени проходит по всем этим системам». Наконец, эти оптические аппараты улавливают свет; в примере с фо­тографией они записывают его*. Фрейд уже здесь хочет принять в рас­чет фотографический негатив и письмо света, это и есть проводимая им дифференциация (Differenzierung). Она смягчит «несовершенства» аналогии и может быть «извинит» их. Но прежде всего она подчерк­нет на первый взгляд противоречивое требование, которое преследу­ет Фрейда начиная с «Наброска» и будет вполне удовлетворено толь­ко пишущей машин(к)ой, «волшебным блокнотом»: «Теперь у пас есть основание провести первую дифференциацию па чувствующем конце [аппарата]. Восприятия, получаемые нами, оставляют в нашем психи­ческом аппарате след (Spur), который мы можем назвать "воспомина­нием" [мнезическим следом: Erinnerungsspur]. Функция, относящаяся к такому воспоминанию, именуется памятью. Если мы серьезно отне­семся к намерению связать психические процессы с системами, то вос­поминания могут предстать перед нами только в виде продолжитель­ных изменений отдельных элементов систем. Однако, как это отмеча­лось уже в другом месте, возникает очевидное затруднение: одна и та же система должна сохранять в точности изменения своих элементов, но при этом и всегда сберегать свежесть восприятия, оставаться гото­вой к восприятию новых поводов к изменениям.» (р. 534). Так что тре­буется иметь две системы в одной машине. И эту двойную систему, сочетающую наготу поверхности с глубиной удержания, оптическая машина могла представить только отдаленно и с изрядными «несо­вершенствами». «Следуя за анализом сновидения, мы проникаем вглубь этого наичудеснейшего и наитаинственнейшего механизма, правда, совсем чуть-чуть, но этим уже положено начало». Вот что можно прочесть на последних страницах «Traumdeutung» (p. 614). Совсем чуть-чуть. Графическое представление (непсихической) систе-


* Метафора фотографического негатива встречается очень часто. Ср. статью «Ди­намика переноса» (G.W., viii, p. 364-35). Понятия негатива и оттиска здесь главные орудия аналогии. В анализе Доры Фрейд определяет перенесение в терминах издания, переиздания, стереотипных или пересмотренных и исправленных оттисков. В «Замет­ках о понятии бессознательного в психоанализе». 1913 (G.W., х. р. 436) отношения сознания к бессознательному сравниваются с фотографическим процессом: «Первая стадия фотографии — негатив: каждый фотографический снимок должен пройти ис­пытание "негативным процессом", и те из этих негативов, которые выдержали испы­тание, допускаются к "позитивному процессу", завершающемуся снимком». Эрве де Сен-Дени посвящает целую главу своей книги этой же аналогии. Намерения те же. Они, правда, подсказывают одну предосторожность, с которой мы снова встретимся в «Заметке о волшебном блокноте»: «Память в сравнении с фотоаппаратом обладает чудесным превосходством природных сил, которые сами способны обновлять свои средства действия».


[275]


мы психического еще не готово в момент, когда такое представление психического уже заняло, в самом «Traumdeutung», значительную тер­риторию. Попробуем измерить эту задержку.


Коренное свойство письма в некотором непростом смысле слова уже обозначено нами в другом месте как разнесение: диастема и пространствостановление времени; также развертывание в какой-то из­начальной локальности значений, которые необратимая линейная последовательность, переходя от одной точки присутствия к другой, могла разве что попытаться вытеснить — и в известной мере потер­петь в этом неудачу. Особенно в так называемом фонетическом пись­ме. Глубок сговор этого письма с логосом (или временем логики), управляемым принципом непротиворечия, основой любой метафизи­ки присутствия. Но во всяком безмолвном или хотя бы не чисто фони­ческом разнесении значений возможны цепочки, которые не подчи­няются уже линейности логического времени, времени сознания или предсознательного, времени «словесного представления». Зыбка гра­ница между нефонетическим пространством письма (даже u «фонети­ческой» письменности) и сценическим пространством сновидения.


Так что не будем удивляться, что Фрейд в попытках обрисовать странность логико-временных отношений в сновидении постоянно обращается к письму, к пространственному синопсису пиктограммы, ребуса, иероглифа, вообще нефонетичсского письма. Синопсис, а не стасис: сцена, а не картина. Лаконичность*, лапидарность сновиде­нья не то же самое, что невозмутимое присутствие окаменевших зна­ков.


Вот толкование разобрало но складам элементы сновидения. Оно показало работу сгущения и смещения. Теперь необходимо еще взять в расчет синтез, который сочиняет и ставит на сцене. Необходимо ис­следовать ресурсы инсценировки (die Darstellungsmittel). Известный полицентризм онирического представления непримирим с явно линей­ным, однолинейным развертыванием чисто словесных представлений. Логическая, идеальная структура сознательного дискурса должна по­этому подчиниться системе сновидения, подстроиться к ней как часть ее механизма. «Отдельные части этого сложного построения находят­ся, разумеется, в самых разнообразных логических соотношениях друг с другом. Они образуют передний и задний планы, отклонения и разъяснения, условия, аргументы и возражения. Когда вся масса этих мыслей подвергается давлению в работе сновидения, причем отдель­ные ее части перекручиваются, раздробляются и потом снова сплачи­ваются воедино, почти как торосы, то возникает вопрос, что же про-


* «Сновидение скупо, скудно, лаконично» (G.W., ii/iii. p. 284). Сновидение «стенографично» (см. выше).


[276]


исходит с логическими связями, которые до сих пор спаивали эту струк­туру. Каким образом во сне инсценируются все эти "если", "потому что", "подобно тому, как", "несмотря па то, что", "или — или" и все другие союзные слова, без которых предложения и речи оставались бы вне нашего понимания?» (р. 316—317).