, 2008. 327 с.: ил

Вид материала

История казачьего рода
Больше он с Нестеровым не встречался
Как легко, быстро и просто решался вопрос о жизни и смерти сотен людей — «Слушали..., постановили...».
Дед — Нестеров Ив. Ив. осужден в 1930 г. на 5 лет, в 1943-м погиб под Харьковом.
Н. Нестеров

Подобный материал:

1 ... 10 11 12 13 14 15 16 17 18

История казачьего рода

О мужской линии со стороны моей матери известно до обидного мало. Вот что сообщили из Государственного архива Ростовской области (ГАРО):

«Керенцев Евдоким Прокофьевич из казачьих детей, род. ок. 1843 г. Службу начал казаком 1 января 1863 г. В полку
№ 55 с 1 июня 1866 г. по 8 декабря 1869 г. Произведен в урядники 26 февраля 1870 г. В полку № 29 с 21 мая 1873 г. Жена — дочь казака Василиса Григорьевна. Дети: Мария р. 10 апреля 1870 г., Елена р. 1 июня 1873 г.» (д. 57, ПС за 1874 г.).

Добавлю, что после 1874 г. у прадеда в 1884 г. родилась дочь Александра (бабушка Саша), с которой я выпил не один самовар, а в 1988 г. появился на свет долгожданный и единственный продолжатель рода — сын (мой дед) Петр. Умер прадед в голодомор 1921 г. (см. прил.).

О судьбе деда известно и того меньше, так как рядовые казаки (в отличие от урядников и офицеров) в архивах вообще не значатся.

Со слов бабушки Саши знаю только, что в 1914 г. его, отца трех малолетних дочерей, единственного сына и продолжателя фамилии забрали на войну с «германцем». Оседлал он выращенного им же коня Ваську и уехал, чтобы уже не вернуться. Последняя весточка от него пришла весной 1916 г., т. е. продержался он в боях более полутора лет (см. прил.).

С отцовской стороны материала значительно больше. Поскольку он касается судеб трех поколений донских казаков Нестеровых, то пришлось для простоты изложения разделить его на две самостоятельные, но вместе с тем взаимозависимые части.

Заговор

Несколько лет назад, занявшись восстановлением своей родословной, я надолго засел в архивах. В материалах областного архива случайно наткнулся на две крохотные заметки от 2 и 5 ноября 1929 г. в газете «Борьба», органе Сталинградского окружного комитета ВКП(б). (В 1929 г. Сталинград был окружным центром Нижне-Волжского края, а его «столицей» — Саратов.)

В заметке под заголовком «Раскрыта контрреволюционная организация в Хоперском округе» сообщалось следующее: «В Хоперском округе вскрыта к/р организация, в состав которой входило 41 старых офицеров, 90 кулаков, 4 торговца и 7 попов. Организация своей целью ставила вооруженную борьбу с советской властью».

Уже через три дня в заметке «Хоперские контрреволюционеры расстреляны» сообщалось: «Коллегией полномочного представителя ОГПУ по краю приговорены к расстрелу главари Хоперской контрреволюционной организации. ...Организация ставила целью вооруженное выступление против советской власти. Приговор приведен в исполнение». Упомянуто было всего четыре фамилии. И хотя фамилии прадеда среди них не было, что-то, скорее всего количество заговорщиков, подсказало мне заняться его поисками именно в связи с этим делом. Было и еще одно желание — захотелось понять, как всего за три дня можно не только расследовать столь обширный заговор, но и расстрелять виновных. Усилия увенчались успехом, и передо мной оказалось теперь уже архивное уголовное дело № 2256 Хоперской контрреволюционной повстанческой организации, насчитывающее 13 томов по 500—700 листов в каждом (архив УФСБ РФ по Волгоградской области. № 14310). Так я «вышел» на моего прадеда, Нестерова Ивана Ивановича, казака Амочаевского хутора Новоаннинской станицы.

Чтобы понять ситуацию, сложившуюся к лету 1929 г. на Хопре, придется обратиться к тому времени. В хуторах и станицах Хоперского округа, в который входило 10 районов (Урюпинский, Новоаннинский, Новониколаевский, Алексеевский, Кумылженский, Нехаевский и др.) и центром которого был Урюпинск, шла борьба за выполнение сталинских начертаний по коллективизации. Общее представление об обстановке той эпохи мы имеем из шолоховской «Поднятой целины». Куда более конкретное, а главное, документальное подтверждение можно получить листая газеты того времени.

В июне 1929 г. около 80% материалов окружной газеты «Красный Хопер» было посвящено одному — борьбе за сплошную коллективизацию и выполнение хлебозаготовок.

Вот, к примеру, выразительные заголовки статей, помещенных только в двух ее номерах: «Нечего с ними церемониться», «Не верьте кулакам», «С кулаками будем говорить иначе», «Кулацкому потворству положим конец», «Чтобы не было повадно», «Требуем суровой кары», «Вопреки бешеной агитации кулаков» и т. д. Подобными им можно заполнить не одну страницу.

Помимо редакционных статей, содержание которых отражено в названных заголовках, газета буквально нашпигована крохотными заметочками, каждая из которых — по существу сигнал-донос на конкретного кулака или его пособников. Заметки подписывались исключительно псевдонимами, соответствовавшими духу и задачам времени: «Зоркий», «Пулеметчик», «Знающий», «Уверенный», «Очевидец» и даже «Своя Шурка».

Очевидно, велась целенаправленная массированная обработка общественного мнения путем запугивания и угроз в адрес любого, кто не только посмеет встать на пути курса партии, но даже позволит себе засомневаться в нем.

О том, как был сверстан и какой ценой выполнялся план хлебозаготовок, наглядно свидетельствуют цифры. На кулацкие хозяйства, составлявшие от общего количества всего лишь 5,5%, был спущен план в 32,6% от общего количества заготовляемого хлеба. Сегодня-то мы знаем, что у кулаков «заготовлялся» весь хлеб, включая семенное зерно.

В одной из редакционных статей говорилось следующее: «За упорство (не за отказ, не за уклонение, а за «упорство», т. е. подрзумевалось, что казаки с открытой душой должны отдавать свой хлеб. — Н. Н.) в сдаче хлебных излишков было подвергнуто кратному обложению 3.432 кулацких хозяйства, т. е. 72,2%. Кратное обложение выразилось на сумму 3.149.746 руб.».

Небольшой комментарий: сумма кратного, т. е. повышенного в несколько раз налога, пришедшегося на долю каждого кулацкого хозяйства, составляла, как нетрудно подсчитать, немногим менее 1.000 руб. Чтобы понять, много это или мало, приведем цены того времени на основные продукты питания: 1 курица стоила 1 руб., 1 кг сливочного масла — 2 руб., десяток яиц — 35 коп., 1кг говядины — 68 коп. Цены на домашнюю живность были такими: овца — 16 руб., свинья в 100 кг — 47 руб., корова — 125 руб., вол — 120 руб. Путем несложных вычислений можно прикинуть, что и сколько должен был сдать кулак, чтобы погасить налог в 1.000 рублей, тем более, если он перед этим уже был раскулачен.

Понятно, что казаки не могли спокойно и безропотно терпеть такой грабеж местных властей. Сопротивлялись кто как мог: прятали хлеб, собирали его в «черные обозы» и вывозили по ночам, вступали в вооруженные конфликты. Последнее происходило довольно редко, а потому каждый такой случай раздувался в прессе до размеров мятежа.

В Хоперском округе, как нигде, эти вопросы стояли остро. Причиной тому являлось постановление пленума окружного комитета ВКП(б) о сплошной, 100%-й коллективизации района. В декабре 1929 г. товарищу Сталину исполнялось 50 лет, и руководство округа решило преподнести своему вождю в качестве подарка событие, имеющее, на их взгляд, огромное политическое значение. Такое решение надо было выполнять любой ценой, не считаясь ни с чем. Чего стоит, например, заголовок отчета об итогах хлебозаготовок «Кулак бит». Трудно понять, чему больше радовались: успешному выполнению плана или тому, что при этом уничтожали кулака.

Растрезвонив о принятом решении на весь Нижне-Волжский край, окружное руководство прекрасно представляло, что его ждет в случае срыва принятого постановления, а потому взялось за дело с особым рвением и жестокостью. Тем не менее к июлю 1929 г. план коллективизации в округе был выполнен едва ли на 15%. Назревал провал мероприятия со всеми вытекающими последствиями. Сопротивление кулаков не могло служить оправданием, поскольку оно велось повсеместно. Очевидно, нужно было срочно изыскать серьезную помеху, которая, с одной стороны, объяснила бы отставание, а с другой, в случае ее преодоления, явила бы всему миру решительность и верность окружных властей. В том, что такая преграда будет преодолена, сомнений не было: нет таких надуманных препятствий, которые бы не брали большевики.

Начиная с этого времени, активисты стали доставлять в округ из хуторов и станиц листки, озаглавленные «Ко всем казакам». Все они были отпечатаны с одной матрицы и имели одно содержание: казаков призывали не сдавать хлеб, резать скот, убивать уполномоченных по хлебозаготовкам и пр. В конце говорилось, что скоро придет помощь из-за границы (как здесь не вспомнить бессмертного Остапа Бендера? — Н. Н.) и власть большевиков будет свергнута.

Я читал эту листовку. Она написана не живым казачьим языком, а суконно-казенным. Единственно на нем и могли разговаривать с казаками потенциальные главари заговорщиков. Примечательно, что в листке не было упомянуто о надежде на Бога. Это тоже не характерно для казаков, приступающих к любому делу только помолясь и испросив у него помощи.

Как бы то ни было, у власти появился, а точнее, был инспирирован повод для начала активных действий. И они не заставили себя долго ждать. В хутора и станицы отправляются отряды гэпэушников с четкой и конкретной задачей — найти крамолу. Способы обнаружения таковой были под стать их профессиональному уровню и нравственному началу. Чаще всего от председателя сельсовета требовали справку о населении хутора с обязательным указанием социального положения и благонадежности: кулак, реэмигрант, служитель культа и т. п. Получив на руки такую справку, уполномоченные шли по указанным хатам и приступали к повальным обыскам. Результаты обысков были не то чтобы совсем бесполезными, но какими-то неутешительными.

К примеру: при обыске усадьбы казака Спицына обнаружено 2 патрона к револьверу, наган и две гильзы (не патрона, а пустых гильзы!) 16-го калибра. Больше ничего не нашли. Тем не менее казак был арестован и отправлен в округ.

Практически арестовывали по спискам, независимо от результатов обысков. Нередко, при отсутствии лиц, непосредственно интересующих оперуполномоченных, вместо них брали заложников из числа близких родственников. Так, вместо Озерина-сына арестовали его отца, а вместо Обухова-отца взяли сына. Во многих хозяйствах забирали почти всех взрослых мужчин, как правило, обоих поколений (отцов и сыновей). К примеру, одних Чиликиных было арестовано семь человек из трех поколений. Из них двое были расстреляны, а пятерым дали по 10 лет лагерей.

К середине июня были подведены первые итоги рейда, которые и послужили основанием для возбуждения уголовного дела. 19 июня 1929 г. старший уполномоченный Хоперского окружного отдела ОГПУ Павел Коломейцев вынес постановление о принятии его к производству: «По означенному делу провести предварительное следствие, каковое принять к своему производству, о чем копией через РСО сообщить крайпрокурору». Через месяц после возбуждения дела 19 июля 1929 г. прадед был арестован. При аресте изъяли весь семейный «архив», все фотографии, потому Нестеровых-предков я могу представить только со слов уцелевших родственниц. (Из анкеты арестованного: «Нестеров Иван Иванович, 56 лет, казак хутора Амочаевского Ново-Аннинского района, ныне проживающий в хуторе Карасеве Урюпинского района, хлебороб, семьи 12 душ, имеющий до революции 20 десятин посева, 3 пары быков, 2 лошади, корову, малограмотный, беспартийный. В настоящее время раскулаченный. Служил в белой армии добровольцем, командовал сотней. За службу у белых и саботаж был ранее осужден на шесть месяцев принудработ».)

С этого дня прадед, в числе других 614 арестованных по этому делу, стал членом «Хоперской контрреволюционной повстанческой организации», целью которой было (ни много, ни мало!) свержение Советской власти сначала в Хоперском округе, потом в Нижне-Волжском крае, а потом и в СССР. Вспомним, что в номере газеты «Борьба» от 2 ноября было указано количество заговорщиков около 140 человек, а не 614 и пока отметим это расхождение в цифрах.

Именно 614 человек было привлечено к уголовной ответственности. Это количество значится в Протесте прокуратуры Сталинградской области о пересмотре уголовного дела от 12.12.1960 г. Было репрессировано 433 человека, из которых приговорено к расстрелу 142 человека, т. е. в газете указали количество не всех арестованных, а только приговоренных к расстрелу.

С этого дня закрутилось колесо следствия, завертелись жернова ОГПУ, перемалывая жизни и судьбы сотен людей.

Говорят, что смерть одного человека — трагедия, а смерть сотен и тысяч — статистика. Смею возразить. Знакомство с архивными материалами следствия показало, что в них запечатлено несколько сотен трагедий, слившихся в одну, страшную по своей безысходности.

Первый раз прадед был допрошен 21 октября, т. е. через три месяца со дня ареста. К этому времени с начала первых арестов и возбуждения уголовного дела прошло около четырех месяцев. Вполне понятно, что все эти месяцы следствие не стояло на месте, а продвигалось вперед: то быстрее, то медленнее, но двигалось.

Чтобы понять механику этого процесса, прежде чем мы доберемся до октября, следует познакомиться с самыми интересными моментами и приемами добывания доказательств следствием. Вполне понятно, что одному человеку проследить за судьбой каждого из 614 подследственных практически невозможно. Потому-то я в своих поисках сосредоточился на участи тех, кто, по воле следствия попав в число организаторов, в конечном счете и определил свои собственные судьбы, судьбы знакомых им лиц и в том числе судьбу моего прадеда. Сразу же оговорюсь. Попытка свести воедино разноречивые, а порой и прямо противоположные показания не удалась. Это с успехом сделало следствие, подчинив все собранные по делу данные главной своей идее и заранее поставленной задаче.

По материалам дела получается, что организаторами повстанческого движения в Урюпинском и Новоаннинском
районах были Махонин А. Я., Попов Н. И., Нестеров И. И., Якушев П. М., Чекунов М. Д., Долгачев Я. Е. Что же было установлено следствием и в дальнейшем поставлено в вину перечисленным лицам?

Начнем с Махонина А. Я., 1895 г. рождения, казака, кулака из Урюпинска, вахмистра белой армии. На допросе 7 сентября 1929 г. он показал следующее (привожу с сокращениями, но сохранив стиль и орфографию протокола допроса): «После происшедшего у меня на дому разговора с Чикуновым по вопросу о восстании и руководителе повстанческой организации, я недели через две встретил на базаре гр-на Серебрякова, бывшего адъютанта окружного атамана, от имени последней предложил возглавить организацию. На что Серебряков ответил отказом, мотивируя последний тем, что он не стратег. (Забегая вперед, скажу, что, отказавшись, он спас себе жизнь, получив за эту встречу всего 10 лет.) Долгачеву и Чикунову перед тем, как расстаться с ними, после нашего разговора я сказал, что руководителя для организации найду и в частности переговорю по этому вопросу с Серебряковым. Встретившись через некоторое время с Яковом Долгачевым на улице в Урюпино я ему передал отказ Серебрякова и сейчас не помню, но возможно сказал Долгачеву, что Серебряков рекомендовал обратиться с предложением стать во главе организации к генералу Якушову». Что примечательно в этих показаниях? Махонин, обсудив с Чикуновым и Долгачевым вопрос о руководителе, едва ли не самый важный при подготовке восстания, пытается решить его, что называется «на ходу», случайно встретив через две недели Серебрякова. А если бы они разминулись? Если бы Серебряков не пошел в этот день на базар? Ничего страшного. Следствие это ничуть не смутило. Через «некоторое время», опять же случайно встретившись на улице с Долгачевым, Махонин передает ему отказ Серебрякова. Как-то странно, пассивно и непоследовательно ведется поиск кандидата на важнейшую должность военного руководителя организации — на базаре, на улице, в результате случайных встреч.

Почти через месяц, 2 октября, Махонин при дополнительном допросе, на котором ему был задан единственный вопрос о Якушеве, показал, что никаких Якушевых, проживающих в Хоперском округе, кроме генерала Якушева, он не знал и не знает. Очевидно, следствие само решило подобрать руководителя и, чтобы не ошибиться, уточнило у Махонина, кого из Якушевых он имел в виду.

11 октября был допрошен Якушев П. М., «63 лет, русский, со средним образованием, беспартийный, бывший белый генерал, прож. в хуторе Косовском». Краткое изложение его показаний таково.

В августе к нему заехал Долгачев купить яблок и завел разговор о положении казаков, об организации. Генерал сразу же прервал его и попросил больше на эту тему не говорить. Предложений вступить в организацию, а тем более возглавить ее не было (выделено мной. — Н. Н.). Через неделю они встретились случайно уже на хуторе Поповом, где Долгачев рассказал генералу о том, что, по словам Махонина, у того уже записано в организацию 400 всадников.

Будучи опять же «через некоторое время» в Урюпинске, Якушев не поленился зайти к Махонину, и тот сказал, что у него действительно записано 82 человека, а не 400, и что Долгачев метит в руководители его, т. е. Якушева. Махонин изложил план восстания: в первую очередь уничтожить воздушный флот в Борисоглебске. На вопрос Якушева об оружии, тот ответил, что «найдут в ГПУ». Что следует из этих показаний? Первое — непонятно, кто же все-таки является «душой» заговора — Махонин или Долгачев? Получается, что Махонин вербует «всадников», а руководителя подбирает Долгачев. Второе — вызывает удивление первоначальная цель восстания — уничтожение «воздушного флота». Добро он был бы под боком, в Урюпинске, а то ведь надо еще до Борисоглебска добраться, а это более 100 верст. Третье — Долгачев, будучи у генерала Якушева, так и не предложил тому возглавить восстание, а ведь именно с этой целью он к нему приезжал в августе. Ведь не за яблоками же, в самом-то деле.

Кстати, об оружии. За четыре с половиной месяца следствия у всех обвиняемых было изъято, считая берданки вековой давности, аж 14 «стволов», т. е. всего один ствол на 45 повстанцев. Но это нисколько не поколебало уверенности следствия.

Ответ на первый вопрос, очевидно, искало и следствие, для чего провело очную ставку Махонина с Долгачевым. Предпочтение отдавалось Махонину. Это вытекает из формулировки вопроса, заданного Долгачеву: «Скажите, когда вы в первый раз встретились с Махониным, как и что он вам сказал об организации восстания, о плане выступления на Борисоглебск, а также о количестве людей в организации Махонина?» (выделено мной. — Н. Н.).

В ответ Долгачев, не указав дату встречи, пояснил: Махонин передал, что в его организации 300 всадников (Якушеву Долгачев говорил о 400. — Н. Н.), что планируют уничтожить воздушный флот в Борисоглебске, что Махонин предлагал Серебрякову возглавить восстание, но тот отказался, и Махонин дал ему задание съездить к Якушеву и предложить тому этот пост.

Как же реагировал на это Махонин? А вот так: «Долгачеву я при встрече с ним об организации ничего не говорил и считаю его показание ложным». Говоря языком нынешних уголовников, Махонин пошел в отказ. Вспомним, что на допросе 7 сентября он говорил совершенно другое, но к этому моменту, видимо, понял, что, кроме показаний Долгачева, у следователей против него ничего нет.

Следствие задумалось — что делать дальше, где искать главного или кого им «назначить»? Конечно же, можно было сделать его и из Махонина, особых проблем с ним не будет. Но кто такой Махонин? Простой вахмистр, к тому же в 1925 г. судился за кражу. Налет уголовщины в таком деле, как контрреволюционная повстанческая организация, явно ни к чему, смазывает впечатление, снижает значимость дела.

Можно сделать руководителя и из Якушева или Серебрякова. Но они оба военспецы, как ни крути, но все-таки воевали на стороне красных. И следствие стало усиленно искать претендента на роль организатора Урюпинского повстанческого отряда.

15 октября был допрошен Попов Николай Иванович. (Из анкеты арестованного: «1891 года рожд., происхождением — сын писаря Урюпинского земства, по роду нынешних занятий репетитор, имевший до революции только дом, а земли и скота не имевший, окончивший реальное училище, несудимый».)

Протокол допроса Попова занимает всего полстранички. Его ответ был предельно краток. Об организации ничего не знал, а вся его жизнь протекает на глазах соседей. Никто и ни под каким видом не предлагал ему вступить в организацию.

Как ни странно, но других вопросов ему не задали. Очевидно, что и он, хоть и попал на заметку, разочаровал следствие. Да, грамотный человек, но ведь всего-то сын земского писаря, мелковат для главаря. Решили искать дальше.

К этому времени (а была уже середина октября!) следовало выдавать результаты, руководство наверняка торопило: «Не за горами всенародный праздник 7 Ноября, а у вас еще ничего толком-то и нет».

Решили вернуться к Махонину. Как говорится, на безрыбье и рак — рыба. И его опять потащили на допрос 18 октября. И вот тут он прозрел, все понял, осознал и стал активно помогать следствию. По-человечески его вполне можно понять — кому же хочется быть в уголовном деле «паровозом»? Показания Махонина от 18 октября сыграли важнейшую роль в судьбе моего прадеда, а поэтому уделю им более пристальное внимание.

Покаявшись в допущенной ранее неискренности и желая искупить свою вину перед Советской властью, он рассказал следующее (привожу с незначительными сокращениями и сохранением стиля): «После приезда ко мне в июле и разговора со мной о подготовке вооруженного восстания Чекунов заехал на х. Вольный к Нестерову и Грешнову, с которыми также вел разговор о восстании. Об этом мне рассказал Нестеров, заехавший ко мне две недели спустя после встречи с Чекуновым.

Нестеров поставил меня в известность, что по делу организации с Чекуновым говорить нельзя, так как последний не заслуживает доверия и может все разболтать, и что, доверяя мне, он, Нестеров, приглашает меня вступить в их организацию, состоящую из надежных людей и ставящей своей задачей свержение Советской власти путем вооруженного восстания (отмечено мной. — Н. Н.). Я изъявил свое согласие и спросил, из кого состоит их организация, кто руководитель и как практически они будут действовать. На что Нестеров мне ответил, что в организации уже есть 80 человек. (Вспомним, что гораздо раньше сам Махонин, рассказывая о завербованных им казаках, называл Якушеву почти такую же цифру — «82 всадника» и задумаемся о возможной случайности этого совпадения.) В частности, сам Нестеров (крупный кулак, участник Дудаковского восстания, командовал сотней), Овчинников М. И. (кулак, был в белой армии рядовым, впоследствии псаломщик), Александрин А. А. (кулак, служил в белой армии рядовым), Васильев Кирей Петрович (раскулаченный, служил в белой армии). Нестеров называл и другие фамилии, но я их забыл. Организацию эту возглавляет Нестеров. Также Нестеров указал, что в Урюпино есть сильный человек, который будет руководить организацией, с этим человеком есть договоренность, фамилии последнего он мне почему-то не назвал, сказав лишь, что тот готовит его сынишку в школу. (Запомним слова о «сильном человеке». Чуть позже мы узнаем о нем.) Организация при выступлении захватывает военкомат, где добывает оружие, а затем отрядами идет на Борисоглебск, захватывая там воздушный флот.

(Дался им этот «воздушный флот»! Кто из казаков, зачем и куда мог на нем полететь? Видимо, он фигурирует в качестве самого главного объекта повстанцев исключительно по желанию следователей, из-за частого упоминания о необходимости его развития в газетах того времени.)

С какими пунктами Хоперского округа имеется связь, и каким оружием располагает Нестеров, мне не сказал. О дальнейших намерениях организации т. Нестеров не распространялся. Считая меня принятым в организацию, он поручил мне поговорить с надежными казаками, проживавшими в Урюпино, и вовлечь их в члены организации. Я обещал сделать все, что смогу. После этого я с Нестеровым не встречался (подчеркнуто мной. — Н. Н.). В организацию я никого не вербовал, и никому не говорил о ее существовании, за исключением Долгачева и Якушева».

Вот что рассказал Махонин на своем последнем допросе. Это было первое и, как позже окажется, единственное упоминание Нестерова в ходе всего следствия. Если учесть, что первый допрос моего прадеда, находившегося под арестом уже три месяца, последовал почти сразу же после этого допроса Махонина, следует признать вполне логичным, что именно его показания были положены в основу работы следствия с прадедом. Повторюсь, что протоколов допроса прадеда ранее 21 октября я в деле не нашел. Из протокола допроса Нестерова И. И. от 21 октября 1929 г.: «В июле месяце сего года я по хозяйственным делам зашел к своему соседу казаку Грешнову Андрею Павловичу, там встретил казака х. Ново-Аннинского Чекунова Мирона Денисовича. Я ранее не знал его, и на нашем хуторе он никогда не был. Не знаю, о чем они говорили до моего прихода, но увидя меня, он сказал: вы знаете зачем я приехал к вам... Советская власть у нас закрыла церкви, забрала скот, а поэтому вы должны сделать организацию и не дать хлеб. Услышав эти слова, я понял куда он клонит, и не желая связываться с плохим делом, выругал их обоих, и предложил Чекунову убираться от нас, т. к. мы на это дело не пойдем, после этого я немедленно ушел от Грешнова. Чекунов же взяв повозку Грешнова, ездил в Урюпино к Махонину, а от последнего снова заезжал к Грешнову.

Недели две спустя я, будучи в Урюпинске, зашел к Махонину, которого я знал давно. У Махонина были соседи. Во дворе Махонин отозвал меня в сторону и спросил: “Был ли у тебя Чекунов?” Я ответил, что послал его ко всем чертям, Махонин мне сказал, что Чекунов и у него был, и он его также прогнал. После этого я с Махониным не встречался» (отмечено мной. — Н. Н.).

Этим заканчиваются показания прадеда. Он не знает еще, что Махонин рассказал следователю о своих связях и сговоре с Чекуновым, о том, что он «сдал» прадеда. Пребывая в полной уверенности, что за ним ничего нет, а скорее так оно и было, он никакого компромата ни на себя, ни на кого-либо другого не дает.

Однако на этой же странице протокола допроса есть дополнительные его показания, смысл которых сводится к следующему: «В дополнение к вышеописанному мною показанию я прошу записать следующее, что я утаил при первом показании: когда Чекунов призывал нас в организацию, он говорил, что по хуторам уже есть военные отряды, руководит этим делом хорунжий из Ново-Аннинской, фамилию его Чекунов назвал, но я забыл.

Еще добавляю, что когда я был у Махонина, то он говорил мне о своем посещении Серебрякова, которому предлагал принять руководство, но тот отказался. Также Махонин говорил, что предлагал руководство Якушеву, но кто ходил, этого Махонин мне не сказал».

Судя по тому, что протокол допроса записан непрерывно, на одной странице, это происходило в один день. Почему прадед дал «дополнение», можно только догадываться, но, зная методы ведения следствия и обработки арестованных, нетрудно предположить о применении «убеждения». Тем не менее прадед ничего нового не сказал, он только подтвердил показания Махонина, данные им ранее.

Следствие на этот день располагало следующими сведениями:

1. В июле, точное число неизвестно, Махонин на своей квартире ведет разговор с Чекуновым о восстании и руководителе (показания Махонина).

2. После этого разговора Чекунов едет домой в Новоаннинскую, по пути заезжает на х. Вольный, где пытается привлечь в организацию Нестерова и Грешнова. Нестеров посылает его к черту (показания Нестерова).

3. Через две недели Нестеров в Урюпино рассказывает Махонину о визите Чекунова, говорит о том, что доверять ему нельзя, хотя из его же показаний следует, что он ранее Чекунова никогда не видел. Тут же Нестеров выдает Махонину весь расклад, говорит о 80 участниках организации, называет несколько фамилий ее членов, называет себя руководителем, говорит о планах (показания Махонина).

4. Махонин сообщил Нестерову о своих попытках привлечения в руководители восстания Серебрякова и Якушева. Больше он с Нестеровым не встречался (из показаний Нестерова).

Прадед был арестован 19 июля. К этому моменту он съездил в Урюпино, рассказал Махонину о визите Чекунова, бывшем за две недели до того. Получается, что визит Чекунова к нему мог быть не позднее первых чисел июля. Махонин в ответ рассказал о встречах с Серебряковым и Якушевым. Но из показаний Якушева следует, что посланец от Махонина (Долгачев) был у него 19—20 августа, а сам Якушев встретился с Махониным еще позже. К тому времени прадед уже более месяца находился под арестом и не мог знать о встречах Якушева с Долгачевым и Махонина с Серебряковым. Однако в конце допроса он «вспоминает» о них. Понятно, что эту информацию он мог получить только от следователя в ходе допроса и просто повторил то, что нужно было следствию.

Далее еще загадочнее. В конце августа ни Махонин, ни Чекунов, ни Долгачев еще не были арестованы, но не знать, что Нестеров уже месяц как был арестован, они не могли. Тот же Чекунов встречался в августе с Махониным и ни словом ему не обмолвился. А ведь он проезжал по пути через хутора Вольный и Карасев, где все знали Нестерова. И если Нестеров, по показаниям Махонина, являлся руководителем повстанческой организации Урюпинского района, то его арест должен был обязательно сказаться на поведении остававшихся на свободе. Но арест Нестерова у них не вызвал тревоги, и при встрече с Якушевым они лгут ему о 300—400 всадниках.

Отсюда следует вывод. В конце августа — начале сентября никто о «руководящей роли» Нестерова даже не подозревал. Эта версия появилась на свет после 18 октября, т. е. после третьего допроса Махонина. Тот факт, что показания Махонина на последнем допросе были «подсказаны» ему следователем, подтверждается фразой, якобы сказанной Нестеровым, об организации, «ставящей своей задачей свержение Советской власти путем вооруженного восстания». Такой шаблонный, принятый и широко используемый только в «органах» оборот не мог родиться в головах малограмотных Махонина и Нестерова. Не менее примечательно и то, что Махонин, называя Нестерова «товарищ», одновременно характеризует того как кулака, белогвардейца, участника Дудаковского восстания, т. е. выдает о нем весь компромат, так необходимый следствию. Из этих фраз торчат уши гражданина следователя.

Казалось бы, следствие должно, просто обязано ухватиться за ценную информацию, полученную от Махонина. Еще бы. Появляется возможность раскрыть новую ветвь организации, насчитывающую около 80 человек, есть несколько новых фамилий, есть ее руководитель — Нестеров. Допроси его по вновь открывшимся обстоятельствам, устрой очную ставку с Махониным и раскручивай дело до конца...

Ничуть не бывало! Ни по одному факту из показаний Махонина вопросов к Нестерову не возникло, никаких арестов лиц, названных Махониным (Овчинников М. И., Александрин А. А., Васильев К. П.), не последовало. А коль так, то логично предположить, что следствие было вполне удовлетворено тем, что добыло. Да и зачем было что-то проверять? Чтобы вынести приговор, оснований достаточно. К тому же сроки поджимали, близилось 7 ноября. А все великие дела и свершения в те времена было принято заканчивать и рапортовать об этом к знаменательным датам.

Правда, через три дня, то есть 24 октября, прадеда вытащили на повторный допрос, на котором из него выбили показания относительно только одного лица, отпускать которое следствию, видимо, не хотелось. Вот что записано в этом протоколе допроса: «Весной этого года я обращался в Урюпине к Попову Николаю Ивановичу с просьбой проверить знания моего внука (то есть моего отца. Об этом ранее сообщил Махонин, назвав его сынишкой. — Н. Н.). При этом у нас завязался разговор о притеснениях властью зажиточных казаков и о недовольстве на хуторах. Попов очень внимательно расспрашивал меня о настроениях казачества и сказал, что надо поднять восстание, как в 1918 году. На мой ответ, что сейчас нет руководителей, Попов ответил, что нужно казакам начать, а вожди найдутся. Тогда я его прямо спросил, возьмется ли он сам быть таким руководителем. На это Попов ответил, что конечно, если казаки организуются и пригласят его, то он возьмет на себя руководство».

Сейчас уже не установить истины, не понять, что руководило прадедом, когда он давал показания на Попова. Но можно предположить, что к этому моменту поняв, что с легкой руки Махонина следствие сделало его руководителем, и желая уйти от этой «почетной» роли, он пытался переложить ее на Попова. Скорее всего, его за эти дни неоднократно обрабатывали в подвале тюрьмы. (Через тридцать лет два следователя, наиболее активно участвовавшие в расследовании, Фомин В. А. и Луговцев Ф. К. были расстреляны за нарушение норм социалистической законности.)

На этом следствие закончилось. Обвинение было построено исключительно на показаниях обвиняемых. Если верить обвинительному заключению, прадед «был организатором и руководителем повстангруппы Урюпинского района, держал связь с членом организации Махониным, был связан с Поповым из Урюпинска». Какими-либо другими доказательствами обвинение не располагало, а утруждать себя поисками новых не стало.

Через неделю, 31 октября 1929 г., состоялось заседание тройки ОГПУ в составе: «Председатель: тов. Артузов (очень популярный в органах псевдоним!). Члены: тов. Вележев и тов. Пузицкий; Прокурор при ОГПУ тов. Прусс; Секретарь тов. Иванова».

В протоколе заседания записано так: «1. Слушали: Дело
№ 2256 по обв. гр.гр. Иванова Ивана Спиридоновича, Серебрякова Александра Федоровича и др. 299 чел. 58/10 ст. УК.

2. Постановили: ...6. Нестерова Ивана Ивановича приговорить к расстрелу, имущество конфисковать». ( Как легко, быстро и просто решался вопрос о жизни и смерти сотен людей — «Слушали..., постановили...».)

Из известных нам участников заговора под соседними номерами значились: № 2 — Якушев, № 3 — Попов Ник.,
№ 7 — Чекунов, № 8 — Долгачев, № 9 — Махонин. Все они так же, как и прадед, в числе других 142 человек получили высшую меру — расстрел. (А теперь вспомним, что именно такое количество было указано в газете «Борьба». Правда, позже 80 из них расстрел был заменен десятью годами концлагерей.)

Остальным из первой группы «заслушанных» в 299 человек дали различные сроки заключения (от 3 до 10 лет). 12 человек было освобождено.

Показательно, что в обвинительном заключении против каждой фамилии были сделаны пометки синим карандашом «ВМН», «10», «5» и т. п., т. е. судьба обвиняемых была решена еще до заседания «тройки». Оставалось еще 315 обвиняемых. Были потом еще заседания (в ноябре 1929 г. и в марте 1930 г.), на которых выносились такие же приговоры, вернее постановления. Всего из 614 арестованных было репрессировано 433 человека.

Наступил самый тяжелый, трагический для Хоперского округа период. Об этом сообщает летопись, это же подтверждают историки и свидетели тех событий:

«Достигнув бескровной победы на северо-западном Донском фронте, противник всеми силами обрушился против севера области — Хоперского округа. Громадное численное превосходство красных, трудность вследствие большого снега и сильных морозов маневрировать и бить противника по частям, наконец, угроза тылу с запада, со стороны Верхне-Донского округа, — все это вынудило хоперцев к отходу на юг. Разложение войск, начавшееся в Воронежской губернии, не могло не отразиться на состоянии духа Хоперского и Усть-Медведицкого округов» (Поляков 2008). Вот бесстрастные цифры. К этому времени против 38 тыс. донцов при 168 орудиях и 491 пулемете красные сосредоточили 124 тыс. штыков и сабель, 435 орудий и 1337 пулеметов.

Анализ текста обвинительного заключения и вынесенных на его основе приговоров позволяет понять простую логику вынесения последних. Мера наказания определялась исключительно исходя из прошлой вины обвиняемых. Против каждой фамилии приводится список его давних прегрешений перед Советской властью: «бывший атаман», «бывший полицейский», «известен зверскими расправами с пленными красноармейцами», «сын попа, бывший офицер белой армии», «при белых был палачом», «расстреливал красноармейцев» и т.п. Несмотря на то, что по расследуемому делу им вменялось в вину простое членство в организации, всем, имеющим подобные пометки, была определена одна-единственная мера наказания — расстрел. Здесь необходимо заметить, что служба в белой армии и другая деятельность в период Гражданской войны были амнистированы постановлением ЦИК и СНК от 2 ноября 1927 г. Не знать этого следствие просто не могло, однако руководствовалось единственно принципом «социальной справедливости».

3 ноября 1929 г. было воскресенье. Но машина ОГПУ работала без выходных. В этот день мой прадед в числе других приговоренных был расстрелян.

Окружное ОГПУ преподнесло Советской власти к ее 12-й годовщине приятный подарок. А чем же власти отметили такое рвение органов? Ответ я нашел в газете «Красный Хопер» от 24.12.29 г. В заметке «Чекисты твердо стоят на чеку» сказано, что «за хорошее выполнение оперативных заданий, за сообразительность (выделено мной. — Н. Н.), за преданность делу рабочего класса, проявленную в борьбе с контрреволюционным заговором на Хопре», было премировано часами
8 человек, портфелями — 3 человека, отрезами на костюм —
5 человек. При этом все отличившиеся названы пофамильно. Так были оценены жизни и судьбы четырехсот с лишним казаков, ставших жертвами одного из беспримерных по своему масштабу и цинизму процесса, полностью инспирированного органами ОГПУ.

Исполнителям казалось, что в деле № 2256 поставлена последняя точка. Никому и в голову не могло тогда прийти, что справедливость решения будет когда-либо оспорена. Однако через четверть века, после прихода к власти Н. С. Хрущева, в стране началась кампания по «восстановлению ленинских норм», в том числе и в правоохранительных органах. Дело в числе тысяч других было пересмотрено. Процесс этот шел, однако, скрытно, постепенно и поэтапно.

Сначала, в августе 1955 г., старший оперуполномоченный ОБХСС (!?) УМ УМВД по Сталинградской области майор Евстратов вынес заключение: «11 человек реабилитировать, а остальным в пересмотре дела отказать, т. к. все они осуждены правильно». 29 августа 1955 г. областная комиссия по пересмотру дел о лицах, осужденных за контрреволюционную деятельность, его утвердила. Вполне понятно, что прадед в 11 «счастливчиков» попасть никак не мог.

Ровно через три года, в августе 1958 г., состоялся еще один пересмотр, результатом которого явилось заключение начальника следственного отдела УКГБ при СМ СССР по Сталинградской обл. капитана Сидякина. В нем указывалось, что в отношении 218 человек «доказательств виновности по делу не собрано». Что касается остальных (более 200 человек. — Н. Н.), в том числе и прадеда, было признано, что они осуждены правильно. «Конкретная преступная деятельность всех этих обвиняемых материалами дела установлена и доказана основательно. Данные материалы не вызывают никаких сомнений в своей объективности и выглядят достаточно убедительно, поскольку они констатируют только конкретные факты (подчеркнуто мной. — Н. Н.). В пересмотре дела отказать».

Относительно Нестерова было отмечено: «Нестеров И. И. — был организатором и руководителем повстанческой группы в Урюпинском районе. Виновным признал себя частично, но полностью изобличается показаниями Махонина» (подчеркнуто мной. — Н. Н.). Оказывается, и через тридцать лет после «заговора» для изобличения того или иного обвиняемого в качестве «конкретных фактов» вполне достаточно использовать показания другого лица, тоже, кстати говоря, подследственного. Если этот принцип взять за основу правосудия, то, «закольцевав» показания, можно признать виновными какое угодно количество обвиняемых. Главное, чтобы все обвиняли друг друга: первый — второго, второй — третьего и так далее, а последний — первого, что легко достигается «психологическим давлением» на подследственных.

Однако в судьбе прадеда и это решение не было окончательным. «С третьей попытки», через два с лишним года,
12 декабря 1960 г., прокуратура Сталинградской области внесла по этому делу протест в Президиум Сталинградского областного суда. Пересказывать 32 страницы протеста не имеет смысла. На каждой из них отмечены грубейшие нарушения, а по отдельным эпизодам и преступления в ходе следствия. И как итог подчеркнута абсолютная надуманность и полная бездоказательность материалов дела, категорическое отрицание какой-либо вины осужденных.

Добавлю немного от себя. Даже неглубокое знакомство с делом показывает крайнюю спешку, суету с его проведением. Материалы дела никак не сгруппированы, многие выполнены на каких-то клочках, на обрывках оберточной бумаги, протоколы допросов одних и тех же лиц беспорядочно разбросаны по всем 13 томам. При этом в дело подшито по три-четыре одинаковых протокола, выполненных сначала от руки, а затем машинописно, очевидно, для увеличения его объема. Да и не мудрено. Ведь по делу привлекалось 614 человек. Если каждого допросить хотя бы по разу, то при таких сроках расследования (130 дней) в день надо было проводить не менее 5 допросов. А ведь одновременно проводились еще и обыски, очные ставки, аресты, этапирование, перевозки арестованных и т. п., составлялась масса служебных бумаг — поручений, запросов, справок, отчетов и др.

Стоит ли после этого удивляться тому, что в «Списке привлеченных и осужденных по следственному делу № 2256», занимающем 25 страниц убористого текста, не указаны многие фамилии (в том числе и моего прадеда), фигурирующие в обвинительном заключении и в протоколе заседания «тройки». Получается, что их расстреляли, не привлекая к делу?

Вывод напрашивается один. Задачи поиска истины, а тем более соблюдения принципа презумпции невиновности, перед следствием не ставились изначально. Главнейшая задача — представить результаты как можно более масштабно и закончить «расследование» дела к 7 ноября и ни на день позже, с чем коллектив Урюпинского отдела ОГПУ успешно справился. Эхо этого уголовного дела докатилось даже до Америки. Так, в «Казачьем словаре-справочнике» (в российском издании — «Энциклопедия казачества») в словарной статье «Пахомовы» указано: Пахомов Евдоким Федорович — учитель высшей начальной школы, во время войны — офицер Донской армии, при соввласти — преподаватель школы второй ступени; в 1929 г. арестован ОГПУ и отправлен в Урюпинскую тюрьму; спустя несколько месяцев в газете опубликовано сообщение, что «белопогонники Пахомов Е. Ф. и ген. Якушев расстреляны».

Хочу сказать, что текст этой статьи полностью со-
ответствует истине: действительно, и Е. Ф. Пахомов и
П. М. Якушев были расстреляны как участники Хоперского контрреволюционного заговора.

Определением Сталинградского областного суда от 31.12.60 г. решение «тройки» ГПУ от 3.11.29 г. было отменено, а дело прекращено за отсутствием состава преступления. Тем самым было окончательно закрыто «Дело о Хоперской контрреволюционной повстанческой организации».

В переводе на обычный язык это означало: «Извините, ребята, ошибочка вышла, погорячились наши славные органы. Вы ни в чем не были виноваты, спите себе спокойно по оврагам и буеракам».

Я пытался выяснить, где находится место расстрела, чтобы поехать и поклониться праху прадеда, однако мне сказали, что этого сейчас не знает уже никто. Единственное, что удалось узнать, — где-то в радиусе 15 км от города.

Кулаки

Но на этом история моего прадеда, Нестерова Ивана Ивановича, не закончилась. Она нашла свое продолжение в судьбе его близких. По решению «тройки» прадеда не просто приговорили к расстрелу, а с конфискацией имущества. Исполнение второй части приговора не заставило себя долго ждать. У раскулаченного и расстрелянного прадеда остался 33-летний старший сын, т. е. мой дед, полный тезка расстрелянного отца, тоже Иван Иванович. Это совпадение сыграет с ним впоследствии злую шутку. Поскольку все жили вместе, он стал его преемником и единственным кормильцем большой семьи. На руках у него остались мать, две сестренки (17 и 13 лет, жена и четверо детей, старшим из которых (14 лет) был мой будущий отец. Сразу скажу, что деду удалось избежать расстрела. Что же касается издевательств, лишений и глумления — ему их досталось, пожалуй, больше. По крайней мере не меньше, чем его отцу.

Власти «справедливо» рассудили, что, наследовав хозяйство, мой дед должен наследовать и судьбу своего отца. Уже через две недели после расстрела прадеда, о чем никто из близких даже не догадывался, вопрос с дедом решили по существу. 18 ноября 1929 г. от имени РСФСР нарсуд Урюпинского района определил его судьбу на всю дальнейшую жизнь. Вместе с ним под суд попали еще восемь человек. Что же вменялось им в вину? Цитирую из приговора суда, не изменив ни буквы: «Выслушав объяснение обвиняемых и ознакомившись с материалом имеющимся в деле суд нашел что всем обвиняемым как кулацким хозяйствам Вольновский с/совет была наложена контрольная цифра на имеющийся у них хлебные излишки, каковые они были обязаны сдать к 20 сентября 1929 г. в хлебозаготовительные органы, все же несмотря на это все обвиняемые причитающихся с них количество хлеба в срок не вывезли». Далее следуют перечень контрольных цифр и сведения об их выполнении каждым обвиняемым. Кстати, несколько слов о «контрольной цифре». В среднем она составляла для каждого обвиняемого 1.100 пудов. Много это или мало? Вот пример расчета по хозяйству деда. Земли у него было около 10 га. При урожайности зерновых в нашей области 15—20 ц, считающейся даже при современной агротехнике вполне приличной, дед мог собрать со своего надела около 20 т хлеба, из которых надлежало сдать 1.100 пудов, т. е. 17,6 т, что составляет, как минимум, 85% от всего собранного. Как тут не вспомнить жестокость и алчность при монгольском иге, когда брали со всего десятину, т. е. десятую часть. Оставшимся хлебом дед должен был кормить весь год семью и что-то оставить еще на семена.

Задолженность в выполнении контрольной цифры была установлена у всех, кроме деда. Относительно него сказано следующее: «Нестеров контрольную цифру хотя и сдал, но с большим опозданием». Впрочем, добросовестная послушность деда ничуть не смягчила его участи. Приговор был одинаковым для каждого, как под копирку.

Высокий суд установил, что «все указанные обвиняемые, являясь кулаками, сознательно имеют попытки сорвать выполнение плана хлебозаготовок и всех мероприятий, проводимых советской властью. Действия обвиняемых являются социально опасными и предусматриваются ст. 61 ч. 3 УК а потому ... Нестерова Ивана Ивановича 33 лет, малограмотный, беспартийный, семейных 9 чел., кулака, лишенного права голоса, кратно облагался, ранее не судимого служил в Красной армии 6 месяцев (курсив мой. — Н. Н.), подвергнуть лишении (так в тексте приговора. — Н. Н.) свободы сроком на два года и по отбытии лишения свободы выселить из пределов НВК сроком на три года с конфискацией». Далее следовал перечень имущества, подлежащего конфискации, с указанием его стоимости: «…солому— 100 р., сено — 150 р., косилку — 50 р., садилку — 30 р., 2 барана — 40 р., 1 пару волов — 250 р., 1 корову — 85 р., 2-х телят — 10 р.».

Было непонятно, почему при вынесении приговора не было учтено, что дед сдал весь занаряженный на него хлеб, пусть и с опозданием, а ранее служил в Красной Армии? Почему ему дали такой же срок, как и остальным подсудимым, из которых почти все в годы Гражданской войны воевали в рядах белогвардейцев, а ныне злостно уклонялись от сдачи хлеба?

Догадка родилась, когда я прочитал характеристику, представленную на него Вольновским сельсоветом: «Нестеров И. И. имеет явно кулацкое хозяйство. Индивидуально обложен, кратник, лишенец, белый партизан, был заложником (?). Вел контрреволюционную агитацию. Срывал мероприятия советской власти, игнорировал, не выполнял обязательств перед государством. Злостная агитация».

Здесь были перечислены все «заслуги» не его самого, а его отца. Очевидно, когда в сельсовет пришел из Урюпинска запрос на характеристику Нестерова И. И., там решили, что речь идет о старшем Нестерове, к тому времени уже расстрелянном, и вполне логично решили дать ему такую характеристику, чтоб «мало не показалось». Сельсовет прекрасно понимал, что от него требуется.

Понятно, что с такими грехами одна дорога — в тюрьму. Очевидно, суд этим и руководствовался. Но почему тогда в приговоре об этом нет ни полслова? Скорее всего, текст приговора был подготовлен еще до получения характеристики, а потому, получив ее, не стали переписывать данные на деда и просто оставили все как есть. Вот и получилось, что бывшего красноармейца упрятали наравне с бывшими белыми.

Что касается исполнения первой части, т. е. «посадки» деда, приговор вступил в силу сразу же. А вот с конфискацией имущества местные власти не спешили. Проявив иезуитскую мудрость и «государственный подход», отложили увод живности до весны, строго-настрого приказав всю зиму кормить как родную, сняв тем самым с себя заботы о зимнем ее содержании.

По словам тетки, которой в ту пору было 10 лет и которая хорошо помнит процесс «конфискации», всю животину увели со двора только весной. Одновременно, в целях обеспечения исполнения приговора, вывезли и немудреную технику.

Но параллельно в головах вошедших во вкус и опьяненных собственной властью, а значит, полной безнаказанностью, сельсоветчиков нашла свое решение руководящая идея партии о ликвидации кулачества как класса. И они подошли к ее реализации весьма кардинально.

Подтверждением тому служит выписка из протокола собрания бедноты и батрачества Вольновского с/совета от 7.02.30 г.: «Слушали: О ликвидации кулака, как класса. О кулаке Нестерове Ив. Ив. Постановили: Нестерова Ив. Ив. и его сына Ивана отнести к 1 группе, Нестерову Елену (жену) к 2 группе, Нестерову Татьяну (мать) к 3 группе». Речь идет не только о сидящем в тюрьме деде, но и о его семье, в частности, о 14-летнем сыне, т. е. моем отце. Как видим, карающая десница дотянулась уже до третьего поколения Нестеровых.

6 июля 1930 г. на заседании райособой комиссии при Урюпинском РИКе слушали «…разбор представленного материала на кулацкое хозяйство Нестерова И. И.». Естественно, постановили: «Хозяйство Нестерова И.И. кулацкое. Выселить и конфисковать все средства производства».

На практике это означало одно — дом отобрать, имущество разграбить, всех выбросить на улицу, а Ивана-младшего выселить за пределы Нижне-Волжского края. Чтобы «духу не осталось от кулацкого гнезда», дом и все надворные и хозяйственные строения были проданы с молотка на вывоз, точнее, на слом. В процессе ликвидации как класса растащили все, что представляло хоть какую-то ценность. Не побрезговали даже чугунком вареной картошки… Утащили всю приличную одежду, в которой потом щеголяли «комбедчики». Все многочисленное семейство выбросили на улицу, запретив при этом появляться в пределах хутора. Бабка моя с младшими детьми лето и осень прожила в заброшенной полуразрушенной хате, а к зиме их приютили родственники с соседнего хутора. На хлеб зарабатывали тем, что нанимались пасти свиней и коз да батрачили на новую власть. Порой приходилось и просто попрошайничать.

Примечательно, что акцию проводили свои же хуторские члены комитета бедноты, некоторые даже числились в родственниках, правда далеких. Власти сознательно «исполняли решение» руками «комбедчиков», рекрутированных из местных лодырей и пропойц. При таком подходе решались одновременно две задачи: с одной стороны, с окружных властей снималась вся ответственность за возможные «перегибы» на местах, с другой — сеялась и укреплялась вражда и разобщенность среди оставшихся, что было немаловажным подспорьем в проведении коллективизации.

Находясь в заключении, дед не мог знать в деталях о судьбе своей семьи. Это беспокойство, а также ощущение неправосудности приговора подвигнуло его на непростое решение: начинает хлопотать о применении к нему так называемой «частной амнистии». Но, как говорится, скоро только сказка сказывается. Лишь к февралю 1931 г., т. е. по прошествии почти полутора лет срока, ему удается направить в адрес ВЦИК, «всесоюзному старосте» М. И. Калинину, жалобу о помиловании, в которой возможной причиной определения ему столь сурового наказания указывает вероятную путаницу данных на него самого и его отца. Смею думать, что к этому времени он уже получил по «тюремному телеграфу» сведения об участи, постигшей отца, что и позволило ему со спокойной душой написать в жалобе: «Я оказался осужденным за действия своего отца и по следующим обстоятельствам: хозяином
крестьянского двора нашей семьи являлся мой отец, следовательно, и ответственность в пределах ст. 61, ч. 3 УК должна бы пасть на долю его, тогда как привлеченным к суду и осужденным оказался я также Нестеров Иван Иванович. Все приписываемое по делу и характеристика исключительно относилось к действиям моего отца, и только благодаря неуточненности по делу со стороны суда я оказался осужденным и основанием к обвинению послужили фамилия, имя и отчество».

Не думаю, что в камеру к деду допускали адвоката. Скорее всего, текст жалобы составлялся им самим, возможно, с помощью соседей по несчастью. Как бы то ни было, составлена она не только грамотно, но даже с долей некоторого вызова. Чего стоит, например, предложение ограничить меру ответственности отца пределами ст. 61 УК или косвенный упрек суду в его бестолковости!

(Знал бы он, что эта бестолковщина потянется за ним и дальше. В частности, позже в личном деле, заведенном на него в январе 1932 г. (!) райособой комиссией, наряду со всеми прочими характеризующими его данными («великоросс, казак, кулак, хлебороб»), опять будет указано «доброволец белой армии, белый партизан, вел контр-революционную деятельность».)

К жалобе была приложена нотариально заверенная выписка из личной книжки красноармейца, подтверждающая его шестимесячную службу в Красной Армии в должности «рядового, кавалериста», и выписка из протокола заседания Вольновского сельсовета от 11 июня 1930 г. На заседании было все же решено «запросить нарсуд о присылке материала на Нестерова ввиду путаницы в биографии отца и сына Нестеровых», чем косвенно подтверждалось наличие у деда оснований для пересмотра дела. (А ведь немногим ранее, в феврале 1930-го, тот же сельсовет ратовал за полное его раскулачивание и выселение семьи.)

По издавна заведенному у нас порядку, жалоба деда вернулась из ВЦИК в Урюпинск (10 апреля 1931 г.) с припиской: «...дать обоснованное заключение о возможности удовлетворения ходатайства просителя, учитывая при этом его социальное, имущественное положение и местные условия». Через десять дней она ушла из Урюпинска с указанием «прислать ваше заключение в соответствии с запросом ВЦИК» (куда бы вы думали?) в Вольновский сельсовет. Круг замкнулся.

И тут сельчане, кляня себя за прошлую минутную слабость, проявили необходимое в этой ситуации, а главное, столь ожидаемое от них властями, классовое сознание. 29 мая 1931 г. на своем заседании они слушали «рассмотрение переписки из ВЦИК по делу применения частной амнистии к гр. Нестерову И.». Постановляющая часть протокола гласила: «Так как Нестеров Ив. Ив. является сыном кулака, и проживал в семье отца до раскулачивания его, то сельсовет подтверждает свое, ранее вынесенное, решение по этому вопросу».

Естественно, просьбу деда не удовлетворили, а бумаги похоронили в архиве. Срока ему оставалось еще около полугода. Отчаявшись искать правду у тех, кто его упрятал, он начинает действовать самостоятельно. Как ему удалось обмануть охрану, не знаю, но остается фактом, что летом он «обосновался» неподалеку от хутора, на подсолнечном поле. Днем скрывался, а по ночам пробирался в хату и чем мог помогал жене (одним из результатов этой помощи стала моя тетка, появившаяся на свет в 1932 г.). Осенью подсолнух убрали, скрываться стало негде и все закончилось тем, чем и должно было, — новым арестом. Теперь его отправили гораздо дальше от дома — на Кольский полуостров, где он и отбыл полный срок (три года высылки ему заменили заключением), добывая столь нужные стране апатиты. (То, что деда отправили в тюрьму, а не выслали на Север, — везение. В заключении его кормили и дали крышу, а высланные в Архангельскую область (туда направляли большинство казачьих семей) прошли через пересыльный лагерь Макариху (под г. Котласом), где редко кто выживал. Только детских могил за два года (1930—1932 гг.) там появилось более 4 тыс.). В 1935 г. дед был отпущен на свободу. Вернувшись, он пошел работать в совхоз, освоил трактор и комбайн, стал передовым механизатором, за что получил двухкомнатную квартиру.

Простил ли он новым властям обиды, я не знаю, но вывод из своих злоключений сделал единственно правильный: быть крепким и зажиточным хозяином — преступление. И когда жена, сетуя на бедность и скудность жизни, намекала на возможность умыкнуть что-нибудь совхозное («все же тащат»), дед неизменно отвечал: «Голый, значит правый».

В сентябре 1941 г. деда уводили из родного дома в последний раз, но не в тюрьму, а на защиту Родины. Ему в то время шел уже 46-й год. В мае 1943 г. он «пропал без вести». На руках вдовы осталось пятеро малолетних детей. Однако через десятки лет, после неоднократных запросов в Центральный архив МО, удалось отыскать место его последнего упокоения — братскую могилу у села Огурцово Волчанского района Харьковской области. Так закончился жизненный путь еще одного Ивана Ивановича Нестерова.

Осталось совсем немного — поведать о судьбе третьего Ивана Ивановича Нестерова, моего отца. К моменту раскулачивания ему исполнилось 14 лет. Отнесенный решением сельсовета к 1-й группе, он не имел права оставаться в родном хуторе и со своим другом уехал искать счастье и пропитание на Кубань, в теплый город Армавир. Там он, имея «неполное среднее образование», умудрился получить три специальности: бухгалтера, шофера и пчеловода. До 1937 г. работал счетоводом колхоза «Пчела» под Армавиром, а потом вернулся в родные края, в Урюпинск. После обучения на курсах повышения квалификации при Сталинградском облторге, где он среди прочих дисциплин хорошо усвоил «Политграмоту и Сталинскую Конституцию», ему, несмотря на кулацкое прошлое, удалось устроиться руководителем среднего звена. Весной 1945 г. ушел на фронт, воевал в составе 4-го Кубанского кавкорпуса. Домой вернулся осенью 1946 г.

Все это, однако, по рассуждению властей, не могло снять с него ответственности за происхождение. В 1948 г. оно ему аукнулось. По печально знаменитому сталинскому указу 1947 г. он получил 10 лет, пять из которых строил Волго-Донской канал. Кому-то же надо было претворять в жизнь грандиозные планы преобразования природы, а более дешевых и бесправных «творцов», чем заключенные, придумать трудно.

После смерти Сталина отец был реабилитирован со снятием судимости. Умер в августе 1972 г. в возрасте 57 неполных лет.

Я рассказал только об одной, родной мне фамилии, но в судьбе моих предков, как в капле воды, отразились сотни тысяч других. Они представляются мне маленькой частью массового жертвоприношения, превосходящего по размаху и результатам все известные в истории жертвы времен язычества. Я часто пытаюсь «влезть в их шкуру», понять и прочувствовать, что они ощущали и о чем думали, отправляясь совершенно безвинными на расстрел, в тюрьмы, лагеря и ссылки. И тогда мои обиды на тяготы и несправедливости нынешней жизни выглядят не столь уж тяжелыми и трагичными. И это помогает мне жить.

Мои корни

Прадед — Нестеров Ив. Ив. расстрелян по решению ОГПУ в 1929-м году, реабилитирован в 1960 г.

Дед — Нестеров Ив. Ив. осужден в 1930 г. на 5 лет, в 1943-м погиб под Харьковом.

Отец — Нестеров Ив. Ив. осужден в 1948 г. на 10 лет, реабилитирован в 1956 г.

Прокатилась эпоха по предкам —

То расстрел, то тюрьма, то война,

Род казачий, старинный и крепкий

На корню загубила страна.

Не досеян, не сжат, не провеян,

Не измолот и не допечен —

Хлеб дедов по России рассеян,

Да в чужих закромах погребен.

Не зайтись мне от свежего духа,

Хлебный мякиш во рту не катать,

Не занюхать рюмашку краюхой,

И ушицы с ней не похлебать.

Вырос я на заморской пшенице,

Что везли из далеких сусек,

И в крови у меня заграница,

Не казак я — другой человек.

Все же предки по-прежнему снятся —

Их забыть никогда не смогу,

Занесу их истории в святцы,

Да вот этой строкой сберегу.

Н. Нестеров

Blog

Кто они, донские казаки? / Николай Нестеров. Волгоград: Изд-во вгпу «Перемена», 2008. 327 с.: ил