Георгий Мандзаридис Глобализация и глобальность: химера и истина

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9

11. Причастность Царству Божию

Упоминание о жизни будущего века кажется современному человеку утопическим. Современный человек хочет всего здесь и сейчас. А то, что здесь и сейчас недоступно, он считает утопическим.

Жизнь будущего века в каком-то смысле утопическая (греч. «не имеющая места»). Ибо её действительное место не мир сей, а Царствие Божие. Но если говорить точно, то так как она имеет своё место в Царствии Божием, она вечная и истинная.

Желание жизни после смерти является врождённым в человеке. Поэтому человек никогда не хотел думать, что со смертью всё кончится. И надежда на лучшую жизнь после смерти была всегда известна человечеству. «Кто знает, может быть, жизнь – это то, что зовётся смертью, а эта жизнь есть смерть?» – пишет трагик Еврипид^²⁴⁰. И кто это знает, если жизнь это то, что называется смертью, а жизнь и есть смерть?

Ответ Церкви на эти сомнения, желания и стремления проистекает из её верности себе, то есть из тождества себе как богочеловеческому сообществу, как общению смертного и ограниченного человека с вечным и безпредельным Богом.

Жизнь будущего века – это жизнь вечности. Вечность безгранична и безмерна. Нет места или времени, которое бы не было покрыто ею. И нет таких человеческих возможностей или усилий, которые могли бы слиться с вечностью. Личность, в которой соединилось место и время с безпредельностью и вечностью – это Богородица, «невместимаго Бога во чреве вместившая»^²⁴¹ и «Безвременнаго во времени неизреченно носившая»^²⁴². Поэтому Богородичны церковной гимнографии часто упоминают об этом явлении, которое имеет необычайную антропологическую важность. И вполне характерно, что все Богородичны вводятся словами «и ныне и присно и во веки веков», что связует время с вечностью.

В Богородичном 9-й песни канона святому первомученику Стефану, который составил святой Иоанн Дамаскин, сказано, что «временного бытия от Девы приял начало Плотью от Отца безвременный Сын». И поэтому восхищённый христоподражатель Стефан «исполнил ныне начаток вечной жизни».

Временное начало существования Христа во плоти от Девы не уничтожило вневременное рождение Его от Отца. Соответственно и в мученичестве начало вечной жизни христоподражательного Стефана не уничтожило жизнь его во Христе во времени. Жизнь, в которую перешёл святой, не названа у священного гимнографа «вечной», то есть нескончаемой, но «вековечной», то есть и безначальной, и безконечной. Это кажется странным, ибо человек как творение Божие есть и остаётся тварным и имеет какое-то определённое во времени начало, которое подразумевает и некий конец во времени. И если конечность может быть упразднена Воскресением, то упразднение начала кажется совершенно парадоксальным.

Несмотря на это, согласно православному учению, жизнь святых во Христе не только нескончаемая, но и безначальная. Это не отменяет тварности, и не уничтожает временного начала их человеческой жизни, но показывает благодатное введение этой жизни в божественную вечность и безпредельность. Когда апостол Павел говорит, «живу же не к тому аз, но живет во мне Христос» (Гал. 2, 20), то он объявляет о своей принадлежности не только к вечности, но и к вековечности, ибо такова есть божественная жизнь. Но и всякий человек, который отрекается от самого себя ради Христа, принимает внутрь себя живого и действующего Бога Слово. Так он становится «безначальным и безконечным, не имея в себе во времени движущуюся жизнь, имеющую начало и конец, и многими сотрясаемую страстями, но только жизнь божественную поселившегося в нём Слова и вековечную и ниоткуда смертью не ограниченную»^²⁴³.

В Заповедях блаженства мы читаем: «Блажени нищие духом, яко тех есть Царство Небесное. Блажени плачущие, яко тии утешатся... Блажени чистии сердцем, яко тии Бога узрят» (Мф. 5, 3-8). Когда это будет? Сейчас или в чаемой жизни будущего века?

Если нищета от духа составляет условие вхождения в Царствие Небесное, если плач есть условие утешения, а чистота сердца – условие видения Бога, тогда осуществление всего этого не зависит от времени, но только от выполнения этого условия. Как точно заметил преподобный Симеон Новый Богослов, «если Христос сказал, что чистым сердцем видит человек Бога, то несомненно, что когда в сердце будет чистота, сразу последует и созерцание Бога»^²⁴⁴. Тот же самый смысл разумеется и для других блаженств.

Все это подтверждается жизнью Святых, которые достигли преуспеяния в христианском совершенстве. Может ли кто-нибудь жить по-христиански без плача и сокрушения, без скорби и печали? «Конечно, нет, – замечает современный богослов и добавляет, – но как бы странно это ни прозвучало, лучи светоносного Царствия Небесного доходят до нас уже с самого начала веры во Христа Бога: «Аминь глаголю вам, яко никтоже есть, иже оставит дом, или родители, или братию, или сестры, или жену, или чада, Царствия ради Божия, иже не приимет множицею во время сие, и в век грядущий живот вечный»^²⁴⁵. Пристрастие верного к жизни будущего века утверждает рвение его в христианской жизни.

Начало безначальной и нескончаемой жизни верующего человека осуществляется в исповедании веры во Христа и в Крещении. Встреча со Христом есть встреча с Царствием Божиим, есть открытость в вечность и в вековечность. И видеть Христа есть видеть Бога^²⁴⁶.

Царствие Божие не есть какое-то место, но есть образ (τροπος) существования. Также способ существования – и ад. Царствие Божие означает общение с Богом. Ад означает лишение этого общения. «Если кто имеет чувство и ум, – говорит священный отец наш Иоанн Златоуст, – то он проживает уже ад, когда лишается общения с Богом. А так как напоминание об аде нам доставляет боль, поэтому и действенной оказывается угроза огня. В нормальном случае мы должны были бы страдать не тогда, когда мы истязаемы, но когда грешим. Ибо разрыв с Богом гораздо хуже любых мучений. Мы сейчас находимся в столь жалком положении, что если бы не было страха перед адом, то мы бы с большим трудом совершали добрые дела. Если бы мы любили Христа, как того требует любовь, мы бы поняли, что противодействовать Тому, Кого мы любим, хуже любых мук. Но так как мы не любим, то мы и не знаем величины адского мучения^²⁴⁷.

Христос Крестом и Воскресением Своим обновил творение. Апостол Павел пишет: «Аще кто во Христе нова тварь; древняя мимоидоша, се быша вся нова» (2 Кор. 5, 17). Что значит, что всё стало новым? Неужто, выразительным образом спрашивает Симеон Новый Богослов, изменилось небо или земля? Может быть солнце, или звезды, или море, или что из видимых вещей недавно стало новым? Конечно, никто не будет этого утверждать. Обновление относится к нам, христианам. «Мертвы сущи, к жизни восстали мы. Тленные, в нетление претворились. Смертные, в безсмертие преложились. Земные, стали небесные. Плотские и от плоти рождение имеющие, духовными стали, возрождённые и воссозданные Святым Духом»^²⁴⁸.

Обновление творения осуществляется в Церкви и проживается в личности нового во Христе человека. В этом можно убедиться на опыте, рассмотрев жизнь Святых, как и жизнь всякого верующего, когда он живёт как живой член Церкви и соблюдает заповеди Божии. В личности нового во Христе человека мы видим внутри пространства и времени проживание эсхатологического события обновления творения.

Жизнь будущего века, как жизнь вековечная, не относится к какому-либо промежутку времени, но содержит в себе время и превосходит его. Само время становится «местом» встречи с вечностью^²⁴⁹. Это таинственно осуществляется прежде всего на Божественной литургии. На ней благословляется Царствие Божие «ныне и присно и во веки веков». Земная Церковь соединяется воедино^²⁵⁰ с Царствием Небесным. «Ныне» Царствия Божия дано в Церкви. А «присно» Церкви существует в Царствии Божием. На Божественной литургии верный соединяется воедино с вечностью. И это единение представляет собой не психологическое, но онтологическое состояние, ибо осуществляется в непосредственном присутствии личного Бога^²⁵¹.

Исходя из этого, можно понять и литургическое время, в котором возможно поминание «всех за нас бывших», которое охватывает не только Крест, смерть и Воскресение Христа, но и «Второе славное пришествие» Его^²⁵². Время раскрыто к вечности, и вечность является в моменты времени. Человек становится гражданином Царствия Божия и причастником нескончаемой жизни, и одновременно проживает противоречия мира и остаётся подвластен тлению и смерти.

Но время, которое становится «местом» встречи с вечностью, может обратиться и в «место» забвения и уничтожения вечности. Время может ввести в заблуждение человека, так как он будет рассматривать его и всё, что в нём происходит, как единственное, что существует.

Упразднение обманчивости времени, то есть мирского заблуждения, осуществимо только через упразднение тленного мира. А освобождение человека от мирского заблуждения осуществимо, если он умрёт для мира. Поэтому христианин призван умертвить члены свои, что на земле (Кол. 3, 5). Апостол Павел говорит, что ради него мир распяся, и он ради мира (Гал. 6, 14). Святой Григорий Палама, комментируя эти слова апостола Павла, подчеркивает, что когда распинается не только мир ради человека, но и человек для мира, тогда человек удостаивается видеть Бога^²⁵³. И кто видит Бога, тот добровольно умирает для греха.

Безповоротная смерть для греха и соответственно отчётливое и непрерывное видение Бога осуществимы в воскресении мертвых и при обновлении мира. Тогда закончится опыт чаяния и явится полнота божественного обетования. Будет упразднено временное, и откроется вечное: «Нова же небесе и новы земли по обетованию Его чаем, в нихже правда живет» (2 Пет. 3, 13). И в этом новом творении праведные просияют яко солнце, вместе с Господом, «видя Его вечно и видимые и нескончаемое от Него радование получающие»^²⁵⁴.

Смерть человека, как и упразднение, и обновление мира, не разрушает и не раздробляет единство человека с Богом, ибо оно основано внутри мира и истории. Вхождение^²⁵⁵ человека внутрь тела Христова, вступление в общение обóжения^²⁵⁶, то есть Церковь, является действительным^²⁵⁷, вхождением и вступлением в Царствие Божие, в чаемую жизнь будущего века. Телесная смерть человека не прерывает его новую жизнь во Христе, ибо «Бог не есть Бог мертвых, но живых» (Мф. 22, 32). И конец мира не разрушает общение обóжения^²⁵⁸, и не прерывает органическое единство Церкви с Царствием Божиим.

Жизнь во Христе, отмечает святой Николай Кавасила, «возрастает^²⁵⁹ в сей жизни и начинается здесь, но свершается в будущем веке, когда мы достигнем того дня. Но эта жизнь не может свершиться в душах людей, пусть даже она будущая, если не начнётся здесь»^²⁶⁰.

Связь между настоящей и будущей жизнью, настоящим и будущим веком –аналогична и связи части с целым, предварительного с полным: «Видим убо ныне якоже зерцалом в гадании, тогда же лицем к лицу: ныне разумею от части, тогда же познаю, якоже и познан бых» (1 Кор. 12, 13). Нет пропасти между настоящей и будущей жизнью, «но будущая жизнь как бы излилась в настоящую и смешалась с ней. Солнце сие человеколюбиво воссияло и на нас»^²⁶¹.

Настоящая жизнь не есть только приуготовление к чаемой жизни будущего века, но и участие в ней. Ибо здесь и сейчас христиане получают дары Святого Духа по благодати веры. Там они будут иметь их в истинной их ипостаси. Переход от настоящего века в будущий век есть переход от радости «в вере» (ἐν πίστει) к радости «в видении» (κατ᾽εἶδος), то есть собственно радости^²⁶². Разрыв тварного и нетварного, временного и вековечного примиряется внутри богочеловеческой природы Церкви. Время повседневной жизни становится внутри Церкви благовремением участия^²⁶³ в вечности. Поэтому верный и призван жить во времени по образу жизни и предписаниям вечности. Апостол Павел побуждает Тимофея прочно держаться вечной жизни, к которой его призвал Бог (1 Тим. 6, 12), в то время как и сам Христос именует заповедь Божию вечной жизнью (Ин. 12, 50).

Верующий, соблюдая заповеди Божии, уже вступил в вечную жизнь. Ибо именно она была изначальным пределом творения человека, и только падение человека потребовало воплощения Сына Божия. Телесная смерть человека теперь есть переход «от смерти в жизнь» (Ин. 5, 24). Конец жизни становится для него и концом истории. А история всякого человека или всякого человеческого рода есть миниатюрное изображение истории всего человечества. Как «образ Божий» обретается в каждом человеке, и во всём человечестве, так же и Бог промышляет о каждом человеке и о всём человечестве. Испытания, скорби, войны, беды, явления Христа и искушения антихриста – это эсхатологические явления не только для всего человечества, но и для жизни каждого человека.

Каждый человек потенциально содержит в себе всецелое человечество. И всецелость человека как личности только тогда реально осуществится, когда он вместит в себя всё человечество, когда будет переживать в себе единосущие человеческого рода. Тогда из потенциальной личности он станет истинной личностью. Но это невозможно осуществить только самим человеком. Так, невозможно ему самому осуществить заповедь любви к врагу. Ибо собственная (ἀτομικὸ) воля лишь дробит человеческую природу. Поэтому без усвоения воли Божией человек не сможет восстановить единство человечества.

Сообразно той мере послушания воле Божией и участия в жизни Христовой, которую проявляет человек, он достигает совершенства как личность. Это совершенство в первоначальном виде достигается уже в настоящем веке, и окончательным образом – в будущем веке. Тогда верные станут одно, как Отец в Сыне и Сын в Отце (Ин. 17, 21-23). Тогда они будут реально переживать единосущие человеческого рода. И переживая это единосущие, они будут истинными личностями, по образу Лиц Святой Троицы. Это событие приуготовляется и переживается до определённой степени в настоящей жизни внутри Церкви при соблюдении заповедей, которые все заключаются в двойной заповеди любви.

Двойное единосущие Христа – как Бога с Божеством и как человека с человечеством – образует основание и правило жизни Церкви. Христос, возглавив в Своей Ипостаси всю целиком человеческую природу, на века восстановил единосущие людей. И сделав верных членами Тела Своего в Церкви, Он призывает их действительно созидать своё единосущие в соборной любви^²⁶⁴. Поэтому можно сказать, что как отрицание единосущия Христа с Отцом в богословии является догматической ересью, так и отрицание единосущия Христа с человечеством, восприятия его в Свою Ипостась и подлинной (реальной человеческой) жизни является этической ересью. Любовь, которая будет разделять человеческую природу и не охватывать всех людей, включая врагов, является еретической для Православной Церкви.

Степень любви человека к Богу и к ближнему определяет и степень его совершенства как личности. В той степени в какой человек благодаря любви к Богу соблюдает заповеди и жертвует собой ради ближнего, в такой же он обретает истинного самого себя в лице ближнего. Простив во Христе и вместив ближнего, он в рамках личного существования становится истинной ипостасью, Христом по благодати. Хотя он ещё пребывает во власти тления и смерти, которая рассекает человеческую природу и представляет нелепой всеобщую любовь, он взращивает как причастник и подражатель жизни Христовой любовь к врагам. Так он провозглашает на деле единосущие человеков, и уверяет, что заповедь Божия есть вечная жизнь (Ин. 12, 50), которая не боится смерти.

Согласно богослову ипостасного принципа, блаженной памяти старцу Софронию, ипостась, или личность, есть «обращённое вовнутрь единство всех. Человек как ипостась образует центр, способный содержать в себе всю полноту богочеловеческого бытия»^²⁶⁵. И совершенство человека, которое совпадает с реализацией его ипостасного начала, отождествляется с его совершенством как личности, с эволюцией его во всемирного человека по образу Христа. Оно таинственно совершается в деле божественного домостроительства, и оно должно свершиться в жизни каждого человека.

В образном представлении откровения Бога человеку и общения человека с Богом, как оно преподано в Святогорском Томосе, сказано следующее: «Истины, которые открывает и которым учит Церковь, были в Ветхом Завете как тайны, которые провидели только пророки силой Святого Духа. А обетования о будущей жизни существуют в Церкви как таинство, которое подаётся и открывается как частичное только вкушение^²⁶⁶ для тех, кто удостоился их видеть силой Святого Духа»^²⁶⁷.

Будущая жизнь раскрывается в истории посредством образов и притч. Образное и приточное изъяснение нельзя подвергать обычной «расшифровке». Ибо гораздо более полным будет таинственное явление смысла в нетварном свете, который также пребывает несказанным. Человек не может вместить и тем более изъяснить небесные величия^²⁶⁸. Ибо в конце концов эти величия и будущая жизнь суть Величия и Жизнь Самого Бога. Это участие в жизни Божией и созерцание Его Лица. Это ясное явление Единосущия и славы Его в тварном мире. Здесь как раз обретается и цельное завершение христианской жизни.

Христианская жизнь по своим свойствам предельно динамична. Она есть жизнь постоянного совершенствования и обόжения. Благодать Божия, которая подаётся верному в настоящей жизни при усыновлении Христу^²⁶⁹, будет явлена в своей полноте, когда явится Христос – истинная Жизнь верных (Кол. 3, 4). Христиане уже чада Божии, но ещё не явлено, чем они будут. Однако они знают, что когда явится Христос во Втором пришествии, они станут подобны Ему, ибо увидят Его как Он есть (1 Ин. 3, 2). Они станут истинными личностями, ибо будут видеть Бога «лицом к лицу» (1 Кор. 13, 12).

Динамичный характер христианской жизни выражен и в чаянии будущего века. Христианин не ожидает страстно будущего века, но движется к будущему веку с вожделением и чаянием. И когда он умирает, он не воспринимает это как «судьбу», но «поспешает ко гробу, не ктому помышляя суетная»^²⁷⁰.

Бог безпределен. И обόжение человека, как и уподобление Богу, представляет собой безпредельное преуспеяние, осуществляемое по мере решительности человека. Поэтому в Царствии Божием имеются «обители мнози» (Ин. 14, 2) и «званий различия»^²⁷¹. Боговидение, как видение безпредельного Бога, также простирается до безконечности, сопровождая нескончаемое стремление богозрителя^²⁷². Это стремление делает человека постоянно вмещающим божественную славу и ведёт его неустанно к более совершенному созерцанию Бога и более полному участию в Его славе^²⁷³.

Конечно, человек и в состоянии обόжения не прекращает быть созданием. Обóживаемый человек, хотя и движется до безпредельности, никогда не достигает тождества с Богом. Он становится вместилищем полноты Божества и богом «по благодати, но без тождества Ему по сущности»^²⁷⁴. Святой Максим Исповедник характеризует это состояние как вечно движущееся стояние и неподвижное самотождественное движение^²⁷⁵. Это есть покой в несмолкаемом развитии и совершенствовании, которое подаёт Дух Божий живым членам Церкви. Это истинная жизнь, которая оказывается доступна в настоящей жизни, но не обманывает и не исчезает, как она.

12. Свидетельство Православия в наши дни

В последнем своём интервью знаменитый византолог сэр Стивен Рансиман сказал: «Не раз я чувствовал себя разочаровавшимся в других церквях Запада. Однако я радуюсь мысленно тому, что за последние сто лет Православие остаётся единственной исторической Церковью, которая выстояла и будет стоять. Я верю, что она несёт истинную духовную жизнь, которую другие церкви уже не могут передать современному человеку»^²⁷⁶. Если так на самом деле, то всемирность Православной Церкви становится исключительной по актуальности. Одновременно и апостольство, которое согласно Символу Веры есть четвёртое по порядку свойство Церкви, становится особенно значимым и очевидным в современном мире.

Апостольство связывает Церковь с её историческим и институциональным началом и одновременно выявляет её особенности и её будущее. Церковь Христова есть апостольская, ибо она основана апостолами Христовыми и зиждется на их учении; и заповедь, которую Христос дал апостолам, имеет всемирное будущее: «Шедше убо научите вся языки (народы – прим. перев.)» (Мф. 28, 19).

Христос родился как человек из колена Иудова, дабы спасти Израиль и весь мир (Ин. 4, 22). Он не презирал племена и народы, но возглавил их в Своём богочеловеческом теле – Церкви. Двенадцать апостолов Христовых, став правителями двенадцати колен Израиля, стяжали вселенское сознание и учат «все народы». Национальные, этнические и прочие человеческие разделения находятся внутри границ смерти. Церковь, которая создана на опыте победы над смертью, не пренебрегает этими разделениями, но превосходит их и соединяет весь мир цельно в едином и нераздельном своём теле.

Национальные и племенные разделения апостольского времени существуют в том или ином виде в наше время. Так же, как существует и идолопоклонничество, которое набирает силу не только в нехристианском, но и в самом христианском мире в одном из самых древних своих обличий – сребролюбии^²⁷⁷. Наше время верит в деньги и направляется сребролюбием. Имущество управляет человеком, разрушает его нравственность, определяет стиль социальной жизни человека и предопределяет его политические предпочтения.

Священное Писание и Отцы Церкви непосредственно связывают свободу и достоинство человека с независимостью его от денег и с расширением его сознания, чтобы оно вместило весь мир и всех людей. Евангелие отмечает метафизическое (философское и жизненное) измерение денег: они становятся мамоной (Лк. 16, 9-13). Апостол Павел характеризует сребролюбие как идолопоклонничество (Кол. 3, 5), а Отцы Церкви осуждают его как преступление (ὡς ἔγκλημα)^²⁷⁸. С другой стороны, сужение вселенского сознания христианина и возвращение к национальным установкам мышления равно совпадает с идолопоклонничеством. Не случайно конечно, что в святоотеческой письменности идолопоклонники называются «язычниками»^²⁷⁹.

Человек имеет безпредельное достоинство. Личность его есть место явления всего целиком богочеловеческого бытия^²⁸⁰. На этом настаивает христианская антропология, которая забыта в современном христианском мире, но сохранилась в православном богословии. Теперь можно поставить вопрос, в какой мере православные Церкви развивают и осуществляют в наши дни эту истину среди своих членов, в своих взаимных отношениях и в отношениях со всем миром.

Конечно, реальный опыт жизни православных Церквей не всегда оправдывает их богословское учение. Искушение этнофилетизмом, который был соборно осуждён в Константинополе в 1872 году, не прекращает создавать проблемы для единства верных. Но и стяжательство становится смертельной угрозой для их духовной жизни. В области нравственной и социальной жизни православные никак не могут значительно превзойти инославных. А с распространением секулярной цивилизации, которое началось на Западе и перешло на Восток, православные народы оказались в худшем положении. Ибо грубое подражание европейским началам и естественные трудности при усвоении и творческом использовании чужих культурных элементов способствовало личным и общественным нестроениям. Но преимущество православных состоит в самом богословии. Оно обретается в стоянии за истину христианской веры. В Православной Церкви существует неискажённая истина христианства и сохраняется открытой её эсхатологическая перспектива. Это есть великое достояние Православия, и именно это качество оно должно передать человечеству.

Но как раз для этого столь настоятельной является необходимость самокритики и покаяния в православном мире. В этом плане очень важен тот вызов, который глобализация бросила Православной Церкви. Когда дух мира сего в облике сребролюбия или любоначалия, экуменизма или национализма, либерализма или косного консерватизма пытается связать Церковь законами тления и смерти, ограничить или сделать относительным абсолютный и потому всемирный её дух, вызов глобализации оказывается решающим.

Если Православная Церковь будет довольствоваться присутствием в своём углу и ограничит своё свидетельство общественными условностями, если она не ответит на современный вызов из своего всемирного духа Христа и апостолов, то она оставит современного человека безпомощным и сама подпадёт под пресс унификации, которым и стала глобализация. А если Церковь дерзновенно предложит людям дух собственного Предания в личной и общественной жизни, проведя самокритику и покаявшись за иные действия и бездействие в прошлом, то тогда она сможет противопоставить истину глобальности химере глобализации.

Конечно, будущее мира, в котором стремительно развивается глобализация, выглядит печальным. Очевидно, что кризис неизбежен и положение дел предвозвещает крах. Когда человек трудится только ради своей индивидуальной выгоды и безразличен к ближнему, общественная жизнь теряет меру и заводит человека в тупик. Стремительное экономическое развитие только приближает катастрофу. Сытое общество потребления в одних частях света и смерть от голода в других частях света могут привести к гибели всего человечества. Богатые становятся ещё богаче, потому что построенная с целью извлечения выгоды экономика переводит богатство в руки всё более богатых. Бедные становятся ещё беднее, потому что та же экономика, для поддержания ускорения своего развития и гарантии своей устойчивости, ограничивает доходы бедных. Так что всё это глобальное развитие может кончиться только крушением.

Пока человек направляет свой бинокль, который должен помогать ему видеть только свою выгоду, не обращая взора к своему ближнему, он неизбежно придёт к личной катастрофе. Решение всех названных проблем возможно только тогда, когда человек захочет смотреть и на того, кто рядом с ним, когда он решится исполнять главный совет для христианина:

Blog

Георгий Мандзаридис Глобализация и глобальность: химера и истина