Георгий Мандзаридис Глобализация и глобальность: химера и истина

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9

9. Христианская этика и социальные ценности

Христианская этика является в личности человека, то есть там, где рождается или умирает любовь. И основанием христианской этики становится воля личного Бога, Который есть источник любви. Но эта этика, которая основывается на любви и горизонтом которой является личность, опредмечивается в общественной действительности и приобретает форму «системы ценностей», которая принята в жизни общества и определяет отношения с человеком, т.е. межличностные отношения. Это объективизация этики в общественной реальности создаёт определённые затруднения, которые относятся а) к переходу этики из личной жизни в общественную действительность и б) к внутреннему освоению такой этики членами общества, если она для них запечатлена в общепринятых схемах.

Важность ценностей, которые существуют в любом обществе, несомненна для жизни и развития общества. Но, несмотря на это, главенство ценностей, сама устойчивость этих ценностей обязаны не их «правильности»^²¹², но их общему принятию как правильных. Ценности абсолютизированы членами общества, и только поэтому не ставятся под вопрос: ведь они, напротив, должны использоваться как мера^²¹³ суждения обо всех вещах, мера оценки всех вещей. Так ценности начинают упорядочивать повседневную жизнь и действовать двумя способами: статическим и динамическим. Статически они определяют, что разрешено, а что запрещено, и динамически извещают, что дозволено, а что нет в личной и общественной жизни. Члены общества призваны согласовывать свою общественную жизнь с той системой ценностей, которая господствует в обществе. Это согласие с системой ценностей и обезпечивает законность в обществе^²¹⁴.

Исследование системы ценностей предпринимается обычно в границах так называемой социальной этики, которая имеет своим предметом общественные установления и общественное и политическое общежитие людей. Вполне характерно то, что во второй половине двадцатого века христианская этика на Западе ограничивается почти полностью социальной этикой, которая сейчас также включает в себя отношения человека с окружающей средой. Теперь она главным образом ограничивается биоэтикой. Эти этики отделились от этики личной жизни христианина, которая оказалась совершенно в стороне или вообще теперь подменена жизнью социального человека. Так что главный и даже почти исключительный интерес учёных, занимающихся христианской этикой в протестантских и римо-католических странах, уже давно направлен на разработку вопросов социальной этики и экологии, а недавно обратился на биоэтику, которая исходит прежде всего из экологии.

Важность социальных, экологических и биологических проблем в наше время, их особая острота, с которой они выявились и постоянно дают о себе знать в нашем стремительно развивающемся обществе, трудно преувеличить. Но это не означает, что мы должны руководствоваться только шаблонами, которые вредят делу и часто оказываются роковыми. Внимание к социальным, экологическим и биологическим вопросам разумно и закономерно. Но это не оправдывает чрезмерное пренебрежение внутренним человеком, забвение о его жизни как о личности. Напротив, внимание к личности, к внутреннему человеку должно стать основанием для ответа на вопросы внешнего существования человечества.

Конечно, извращённое понимание личного существования, долгое время разрабатывавшееся так называемой этикой индивидуализма, объясняет, почему сейчас умы, отталкиваясь от него, обращаются не к личности, а только к социальным, экологическим и биологическим проблемам. Но очевидно, что прежде (в эпоху индивидуализма) ошибочно воспринимались природа и задачи самой этики. Ведь этическое сознание, согласно христианскому учению, имеет не одно, а много измерений. Как замечает преподобный авва Дорофей (VI век), усилие человека поддерживать совесть в состоянии бдительности^²¹⁵ имеет множество направлений. Ибо человек должен действовать правильно по отношению к Богу, по отношению к человеку и по отношению к вещам. По отношении к Богу – он не должен презирать Его заповеди, но сообразовываться с ними: и тогда, когда его не видят люди, и тогда, когда никто от него ничего не требует. Перед ближним - он не должен делать ему совершенно ничего такого, что может его огорчить или задеть. А перед вещами он не должен употреблять во зло ни одну вещь и не позволять ничему испортиться или рухнуть^²¹⁶.

Становится очевидно, что понятие «индивидуалистическая этика»^²¹⁷ в смысле самоограничения, безсмысленно и неприемлемо, тем более с точки зрения православного богословия. Человек по самому своему устроению соединён с природной средой и с обществом. Его этическое поведение соизмеряется с его местом в мире и в общественной жизни. Но это не означает, что человек подчинён природным законам или правилам общественной жизни, особенно если они рассматриваются как отсечённые и независимые от его личного бытия. Христианская этика выявляется в человеческой личности, и на этом основании распространяется на общественные, экологические и прочие подобные проблемы.

Эти направления развития всегда образуются путём внедрения аналогичных перемен. Так, распространить этику на социальную жизнь возможно, если вспомнить личное чувство справедливости, а на экологию, если применить ответственное и уважительное отношение к природе личности. Так и любовь, если она на уровне личности венчается благодеянием врагу, на уровне социальной жизни толкуется на основании справедливости и потому призывает благодетельствовать несправедливо обиженному. А на экологическом уровне любовь связывается с чувством ответственности перед живым и привязанности к творению. Личность всякий раз становится основой и горизонтом проявления этики. Ценности и правила, которые при этом образуются, – это вторичные производные этики, что не означает, что они перестают быть важными.

Сведение христианской этики только к так называемой социальной этике, а с недавнего времени – к биоэтике, которой будет посвящена следующая глава нашей книги, выражает соответствующее сведение и христианской, и вообще человеческой жизни к простейшим инстинктам, что подтверждает наша эпоха. Одно дело, когда христианская этика преломляется ради ответа на определённые вопросы, а другое дело – основывать этику на одном только этом практическом преломлении. Одно дело, когда этика любви маскируется терминами справедливости и ответственности, а другое дело – «этика справедливости» или «этика ответственности». Так как предметом христианской этики была и остаётся личность, то любое отвлечение этики от личности и от перспективы, которую Церковь открывает перед личностью, может иметь тяжкие последствия. Только когда основание остаётся устойчивым, христианская этика может действовать верно, ибо она имеет целью направить человека за пределы тварности и вообще за пределы любых человеческих условностей.

Исчезновение личности и личных отношений, презрение к природе, господство машин и технократической организации жизни, механистическое рассмотрение самого человека и соответствующее к нему отношение со всеми последствиями и осложнениями, которые этим вызваны, – всё это создало первоочередные и неразрешимые проблемы. Это, разумеется, привлекает внимание к этическому исследованию проблем современного мира, но это же легко сводит их только к одному измерению и совершенно дезориентирует нас. В таком водовороте при одномерной обмирщённой постановке вопросов легко забыть, в чём сущность и глубина нравственной жизни и нравственной проблемы.

Способ рассмотрения этики непосредственно связан со способом рассмотрения личности. Без правильного рассмотрения человеческой личности мы не можем понять реальные пределы и истинную цель этики. Когда личность сведена к своей индивидуальности и рассматривается только как частица большого социального целого или как совокупность биологических функций, естественно, этика будет крайне упрощена или даже исчезнет совсем. Аристотель, например, рассматривал индивидуум как часть полиса (государства), и соответственно, этику как часть политики. У него широта этики вмещена в границы политики. Но когда личность рассматривается как носитель всеобщей истины, носитель, выявляющий её и указующий на неё, тогда и этика необычайно расширяется. Это и происходит в Церкви, где этика не подчиняется политике, но превосходит её. Поэтому и говорится, что христианин должен «повиноваться больше Богу, нежели человекам» (Деян. 5, 29). Естественно, что в этике Аристотеля на первом месте стоят ценности и правила общественной жизни, а в христианской этике – личность.

Церковь не безразлична к ценностям и порядкам общественной жизни. Напротив, она признаёт их важность и положительно воспринимает их. Это ясно видно из этических наставлений и увещеваний в Новом Завете. Показательно наставление апостола Павла Филиппийцам: «Прочее же, братие моя, елика суть истинна, елика честна, елика праведна, елика пречиста, елика прелюбезна, елика доброхвальна, аще кая добродетель и аще кая похвала, сия помышляйте» (Филип. 4, 8). Таким образом, нравственные принципы и критерии, которые существуют в социальной жизни людей, связуются и с евангельской проповедью, и с живым личным примером.

То же самое наблюдается и в восприятии христианством существующих общественных институтов. Брак, семья, государство, власть – всё это принимается Церковью и ставится в её собственную перспективу. Новым здесь является Христос, Который есть центральная Личность и мера суждения и оценки всех вещей. Христианин вступает в брак «о Господе» (1 Кор. 7, 39), подчиняется государству и мирским властям во имя Господне (Рим. 13, 1-7), рассматривает свои межличностные и общественные отношения «во Христе» (Гал. 3, 28). Таким образом, всё ставится в перспективу ипостасного начала, то есть принципа личности, который и образует единственную основу единства мира.

Жизнь христианской верой непосредственно отражается на социальной реальности. Соблюдение верующими заповедей Христовых аналогично отзывается в принципах и критериях социальной жизни. Таким образом, христианство влияет на закон общественной жизни, предлагает новые ценности и формирует новые правила жизни^²¹⁸. Конечно, с богословской точки зрения всё это не имеет первостепенной важности, так как христианская этика основывается на личности, а не на безличных началах или ценностях. Но тем не менее, эта общественная реализация христианства, помимо пользы обществу, имеет нравственно-этическую значимость, ибо происходит в личной жизни людей, которая по своей природе имеет общественный характер.

Большую опасность представляет (и это нужно всегда отмечать, если мы богословски описываем христианскую этику) отделение и отдельное рассмотрение нравственных начал и ценностей в общественной области, что обычно и характеризует так называемую социальную этику. В таком случае христианская этика отделяется от своего благодатного основания и переходит из религиозной в метафизическую или даже идеологическую плоскость. Она уже не определяется личным отношением верующего с Богом и Его волей, и основывается на принципах и идеях, которые сформировал человек. Так что эта этика отличается от христианского учения не только по методу, но и по сути. Христианин перестает связывать себя с личным Богом, Который живёт и действует в мире, не памятует совестно, что соблюдает заповеди Создателя и Спасителя своего, и сообразуется с безличными ценностями, которые, независимо от их происхождения, располагаются в области идеологии.

Как мы уже отмечали, ценности, хотя они образовались благодаря общественному признанию, сами по себе не могут поддерживать и вдохновлять человеческую жизнь, если они не абсолютизированы. А чтобы они были абсолютизированы, нужно забыть об их происхождении^²¹⁹. На богословском языке это означает, что ценности существуют и действуют в обществе с того момента, когда о них забыли как о производных общественной жизни, когда их воспринимают как малые божества с абсолютной властью. В таком случае общественные ценности предстают равносильными религиозным истинам и божественным заповедям, хотя они отличаются от них по существу, потому что божественные заповеди, по крайней мере в стенах Церкви, суть воля и действование Личного Бога^²²⁰. Но и божественные заповеди могут легко стать общественным достоянием или как-либо иначе быть введены в общественную жизнь, так что они станут независимыми и утратят свой личностный характер. Они уже не будут рассматриваться как воля и действование Личного Бога и будут восприниматься как «объективные» религиозные ценности. Они утрачивают свой совершенный личностный характер и превращаются в сплошной набор обязанностей.

При обмирщении общества религиозные ценности могут полностью или частично использоваться как исключительно социальные ценности, с определёнными возвышенными, но не обязательно религиозными свойствами. Это и происходило в широком масштабе в Европе, начиная с эпохи Возрождения, но особенно в эпоху Просвещения. Отделение общественной жизни от религии, веры и необходимость утверждения её на новом историческом основании привело к принятию новых ценностей, которые были выдвинуты новейшей философией. Само собой разумеется, что эти ценности сохраняют очевидные христианские признаки, ибо образовались в пределах христианского мира. Но они, с другой стороны, приняли отчетливо антихристианское и уже вполне очевидное антицерковное направление, потому что было забыто их происхождение, и они уже выдвигались как нечто противоположное церковному учению. Конечно, при этом не нужно умалчивать об отклонениях или ложных истолкованиях церковного учения представителями Церкви, также и о крайностях и искажениях пристрастных полемистов с Церковью.

Показательным примером такого смещения является Декларация прав человека. Эту декларацию нельзя понять, не зная тех глубинных её предпосылок, которые веками создавало христианство. Признание неотъемлемых прав человека предполагает в качестве богословской основы признание его как абсолютной ценности. Такой взгляд на человека имеет своим основанием учение о нём как о творении его «по образу и по подобию Божию». Несмотря на это, Декларация прав человека зиждется исключительно на мирском основании, не апеллируя к богословским началам, а обращаясь только к естественному праву. Это связано и с тем, что церковные деятели и римокатоличества, и протестантизма не только не поддерживали, но и сражались с идеей прав человека^²²¹. Это не удивительно, если принять во внимание, что христианские тезисы Декларации были предложены совсем в другом духе и на совершенно новом и отличном от изначального основании. Единственное, что странно, так это то, что церковные деятели, которые противодействовали этой Декларации, предпринимали это не ради чистоты Евангелия, но утверждаясь на столь же ошибочном основании. Они утверждались на определённых ценностях, которые также строятся на христианском Предании, но без реальной связи с истинной христианской верой и жизнью. Но никто не сможет сказать, что эти ценности не касаются живым и непосредственным образом христианской этики.

Церковная жизнь и многовековое влияние христианства на жизнь людей сформировало ценности и обычаи, которые возвысили культуру и смягчили нравы. Верно замечено, что «Церковь была и на Востоке, и на Западе единственным в своём роде учителем всех нравственных ценностей. Все нравственные ценности современной культуры восходят к христианским истокам, более того – к Евангелию Христову»^²²². Но это не так важно в сравнении с личным преображением человека, что и составляет главную цель христианской нравственности и цель сотворения человека.

Социологический подход и анализ ценностей ставит под сомнение их абсолютность и обращает их в договорные производные общественной жизни. Но утрата абсолютного характера ценностей происходит за счёт авторитета и влияния на общество такого социологического подхода. Это и вызывает одновременно новое понимание и новое толкование ценностей, приводящее к их полному отрицанию, то есть к нигилизму и грубому догматизму.

Это означает, что социологический анализ всегда будет иметь одно из двух тяжких последствий: а) либо он пошатнёт основания общественной жизни, б) либо создаст возможность произвольного догматизма. И то и другое весьма широко ощутимо в наше время. С одной стороны, ценности стали относительными или вообще распались, не без влияния социологического подхода и анализа, а с другой стороны, всё более влиятельными становятся новые идеологемы и концепции, принимающие вид социологии. Во втором случае можно говорить о различных социологических школах, которые оказали важное влияние на новейшую историю. Для решения этой дилеммы необходимо связать социологию с этикой.

С богословской точки зрения критический подход и анализ ценностей оказывается полезным и необходимым. Ценности, как мы сказали, абсолютизируются и выступают как малые божества. Тем самым они дезориентируют человека, лишают его реальной цели, то есть личной связи и общения с живым и действующим в истории Богом. Привязанность к ценностям раздробляет непосредственность и полноту личных отношений. Это означает, что одновременно подвергаются дроблению личный и динамический образ христианской этики. Социологическое исследование этики может открыть путь для её пересмотра. Нужно уничтожить идолов и дать возможность личности осуществить этику в своей жизни. Но простое социологическое исследование не спасает от опасности разлада и самочиния. Эта опасность особо ощутима в наше время.

Христианская этика всегда мыслится как выражение жизни во Христе. Это особенно подчеркивается в Православной Церкви. Обособление и ограничение её только областью социальной жизни искажает и извращает её. Ибо тогда христианская истина отождествляется с учением о долге и об обязанностях, которые в конечном счёте оказываются оторванными и даже противопоставленными духу христианской этики. Особым образом социологизированная христианская этика христианских исповеданий Запада порой превращается в пародию на Евангелие и евангельское нравственное учение. Это неизбежно, если принять во внимание, что Евангелие не от человеков происходит (Гал. 1, 11), и что всякая попытка подчинения его человеческим целям и намерениям неизбежно вызывает искажения. Это не означает, что ценности и институты, которые сформировались в истории под влиянием евангельского духа, не нужны или не могут быть поставлены в перспективу христианской этики. Ведь они, помимо объективной важности для организации и поддержания личной и общественной жизни, полезны для духовного преуспеяния и совершенствования верных.

Но здесь возникает вопрос: как могут материальные ценности и уложения помочь духовному преуспеянию и совершенствованию верных?

Ответ на этот вопрос легко дать, если учитывать принцип ипостаси, то есть личности. Что означает этот принцип? Он означает просто-напросто, что всякая положительная или отрицательная оценка и признание предметных составляющих жизни непосредственно связаны с личностью. Добро и зло, святость и грех мыслятся и существуют всегда в связи с личностью и её жизнью в обществе. Нельзя, например, мыслить грех, не мысля при этом личные отношения. Вне личных отношений не существует и не может существовать реальное общение с Богом, а всё начинает тонуть в небытии^²²³.

Но и на весах истории мы видим, что помимо личности не могут существовать и действовать честь и безчестье, положительные и отрицательные законоположения. Всё это исходит от личности и действует в связи с ней. Из личных намерений и личных целей всё названное приобретает положительный или отрицательный облик и используется во благо или во зло человеку.

В тот момент, когда образуется какой-либо общественный институт или учреждается обществом какой-либо принцип, созидается новая реальность. Эта реальность сохраняет некую относительную автономию по отношению к человеку. Конечно, человек будет иметь дело с этой реальностью. Но уже само наличие этой реальности оказывает определённое влияние на ход дел, положительное или отрицательное, которым нельзя пренебрегать. Каждая эпоха содержит этот тонкий момент: независимое и безупречное функционирование оматериализованной этики. Немаловажно и то, что добро или зло овеществляются (материализуются). Конечно, личности, обладая ими, будут их использовать в соответствии со своими добрыми или злыми намерениями. Но и сами по себе эти предметы важны. Прежде всего, так нужно мыслить о нашей эпохе, когда главенствует институциональная организация общества, тогда как личность и личнностные отношения постоянно ослабевают.

В этике, как и в догматическом учении Церкви, существуют не только «опасности слева», но и «опасности справа». Ведь была не только арианская ересь, которая отрицала божественную природу Христа, но и монофизитская ересь, которая отрицала человеческую Его природу. Церковь не считала, что одна из ересей опаснее другой, но противостояла им с равной доблестью. И в этике опасно не только отрицание её полностью божественного характера, но и отрицание её осуществимости в повседневной жизни, что одинаково важно.

Идеализм, который есть более утончённое, но потому и более опасное лжеучение, чем материализм, часто искажает истинное понимание христианской нравственности. Но если мы будем хранить почтение к личности и отражать угрозы, которые исходят с обеих сторон, мы сможем пребывать в духе и сохранять правильное направление христианской этики.

10. Биоэтика – этика глобализации

Прошедший век оставил нам в наследство и современную биоэтику: науку с безпредельными амбициями и весьма ограниченным содержанием. Это неудивительно, если учитывать, что эта наука призвана согласовать самые разнородные методы и дать ответы на самые сложные вопросы человеческой жизни. Поэтому на эту проблему вылито достаточно много чернил, а результаты представляются очень скудными.

Эта научная отрасль выступила как самостоятельное направление научных исследований в шестидесятые годы прошлого века. Своим предметом биоэтика считает прежде всего исследование человеческой жизни. И в самом деле, биоэтика рассматривает все вопросы классической и новейшей врачебной этики в отношении человеческой жизни. Причиной, которая вызвала чрезмерный интерес к биоэтике – это стремительное развитие биологии и применение её разработок в медицине. Так что биоэтика предстаёт как расширенная разработка медицинской этики, и в центре её внимания стоят вопросы, поднятые главным образом под влиянием биологии на современную жизнь с использованием новейших медицинских технологий в течение всей жизни человека, начиная с самого его рождения до кончины.

Специально биоэтика исследует моральные вопросы, которые связаны, во-первых, с искусственным оплодотворением, лечением безплодия, дородовыми исследованиями плода, контролем над рождением, прерыванием беременности, во-вторых, с поддержанием и улучшением биологического развития человека, клонированием, пересадкой тканей или органов, и в-третьих, с завершением человеческой жизни, с пассивной (отказ от поддержания жизни безнадежно больного – прим. перев.) или активной (добровольный отказ от жизни в безнадежных страданиях – прим. перев.) эвтаназией и связанными с этим вопросами.

Точнее говоря, исследование этих вопросов составляет предмет биомедицинской этики, потому что биоэтика относится ко всему живому и исследует отношения человека со всем живым миром. Но так как биомедицинская этика представляет собой важнейший раздел биоэтики, мы часто и называем её просто биоэтикой. Кроме того, многие распространяют компетенцию этой науки и за пределы одушевлённого мира, включая в неё уже всю окружающую среду и рассматривая все вопросы жизни человека в окружающей среде. Эти вопросы непосредственно связаны с различными отраслями жизни и деятельности человека.

Решение биоэтических, как и вообще этических проблем, естественно, должно осуществляться соответствующей антропологией или даже космологией. Если имеется общепринятое основание для понимания человека и мира, разумеется, легко прийти к согласию в рассмотрении и решении проблем биоэтики и к столь же согласованным действиям. А если такой общей опоры не существует, то, конечно же, в каждом случае будут появляться собственные устои, и зачастую противоречащие друг другу.

В современном поликультурном и глобализованном обществе наблюдается множество существенных противоречий в отношении к антропологическим и космологическим вопросам. Но даже в той части мира, которая испытала влияние христианского Предания, в большой степени можно видеть те же явления. Тем более значительными оказываются эти противоречия, чем более заметно обмирщение, которое лишает человека и мир всякого возвышенного измерения и перспективы.

Биоэтика, пытаясь постичь и исследовать главные направления развития, созданные скачкообразным ростом биологии и медицинской технологии, разрабатывается почти исключительно на безличном основании. Она опредмечивает свои данные и превращает людей в цифры. Она пытается рассматривать общие тенденции, а не личности и не межличностные отношения. Она сосредоточивается на исследовании новых неожиданных вопросов и пытается разрешить их на мировом уровне с помощью самых общих принципов. Поэтому, так как она не формируется на основании какого-либо религиозного исповедания или светского мировоззрения, она сводит к частным случаям, насколько это возможно, религиозные, метафизические и прочие воззрения в мире и пытается утвердить себя на утилитарных принципах и ценностях, которые могут быть приняты всеми людьми. Так, в биоэтике утверждаются принципы а) независимости б) избегания вреда и боли в) благотворительности и г) справедливости^²²⁴.

Эти принципы, которые обыкновенно разъясняются под различными углами зрения, оказываются на деле слабыми и противоречащими друг другу. Известно, сколь нравственные принципы ослабли в самом обществе. Ведь даже противоестественные состояния человеческой жизни, такие как гомосексуализм, признаются нормальными и легализуются. Когда человек лишён всякой духовной идентичности и отождествлён со своими биологическими функциями, тогда всё подобное будет рассматриваться как «естественное».

Итак, основой биоэтики остаётся та антропология, на которой зиждется современная медицина. Эта антропология, которая по самой своей сути чужда христианской антропологии, является механизированной и одномерной. Но механизированная и одномерная антропология, разумеется, не может обосновать никакую реальную этику. Ибо этика всегда мыслится как движение от бытия к благому бытию^²²⁵. Но если бытие воспринимается механически и одномерно, тогда благое бытие понимается просто как механическое удовольствие, а не как качественное и духовное изменение бытия.

Биоэтика как прикладная наука^²²⁶ пытается сблизить, часто вопреки своим же намерениям, достижения биологии и медицины, с целью создать условия, которые позволили бы утвердить на века положительные последствия и отвести отрицательные последствия. Но скорость развития этих наук и растущая множественность направлений развития зачастую мешают целостному рассмотрению вещей и формулировке чётких предложений. Так биоэтика часто оказывается неустойчивой и постоянно изменяющей себе этикой, которая сочиняется в научных лабораториях, легализуется политэкономами и пропагандируется средствами массовой информации. Поэтому ничто не мешает теперь признать эвтаназию, считать использование тканей зародыша средством лечения или поддерживать контроль над рождаемостью, при этом на словах отвергая расизм.

Различные предписания биоэтики, несмотря на все благие намерения, естественным образом остаются только рекомендациями, которые очень мало влияют на ход дел. Самое большое возможное достижение биоэтики – это влияние на законодательную деятельность государств и на широкое общественное мнение. Последнее относится к определённым «религиозным» ассоциациям биоэтики, почему она может откликаться и в умах верующих. Ведь религиозные, философские и мировоззренческие взгляды и установки, которые приняты в обществе и приняты самими исследователями, разрабатывающими биоэтику, важны тем, что ставят вещи в световую перспективу этики и делают возможным постановку действительно существенных этических вопросов. Но все эти вопросы в рамках биоэтики оказываются вторичными, не связанными с действительными запросами социальной психологии и зависимыми от тенденций общественного мнения.

В дело вступает один из важнейших параметров этики: обычай (ἡ συνήθεια). Нравственность (τὸ ἦθος) непосредственно связана с обычаем (τὸ ἔθος, δηλαδὴ τὴ συνήθεια), и в древности эти слова значили одно и то же. Так что нравственность соотносится с обычаем, с принятым в обществе. И целью этики всегда было помочь человеку приобрести «добрый обычай», хорошие привычки с самого раннего возраста. Но сама этика обретается не в обычае, каким бы он ни был, а в качестве этого обычая. Об этом часто забывают.

Обычаем сегодня принято называть то, что оправдывает любую практическую деятельность человека, если она кажется в данный момент полезной. А когда люди начинают из этических соображений противодействовать применению современных медицинских технологий, например, клонированию, технократы относятся с презрением к этим протестам и рассматривают их как досадное препятствие, которое можно преодолеть, если ввести «новый обычай»^²²⁷. И действительно, почти все протесты из этических соображений против новых технологий постепенно сходят на нет, когда эти технологии превращаются в обычную повседневность, в рутину, пусть даже они находятся в явном противоречии с основными религиозными или этическими принципами. Что-то подобное всегда происходило в более широкой области общественно-политической жизни. Достаточно, чтобы какое-либо беззаконие стало обычным, как оно уже становится обычаем и воспринимается как должное. А если учитывать не только нарастающую скорость изменений в области биомедицинских новаций, но и прямое воздействие на общество средств массовой информации, становится очевидно, что эти «новые обычаи», которые создаются, оказываются химерой, которая никогда не выдержит испытания временем. Одновременно напоминание о религиозных началах и заповедях описывается представителями секулярной биоэтики как «фундаментализм» и потому отвергается и подвергается издевательствам. Но всё это говорит только о помрачении нравственного сознания и глубоком духовном кризисе.

В результате показательно, что биоэтика стремится сегодня полностью вытеснить классическую этику, главным предметом которой является личная жизнь и межличностные отношения людей. Конечно, реальное вытеснение этики началось гораздо раньше, ещё в богословской области, когда этика была отделена от духовной жизни, обособлена и ограничена задачами социальной этики. Так, в середине прошлого века на Западе на месте классической этики утвердилась социальная этика, и затем весь интерес западных богословов, посвятивших себя этике, сосредоточился уже только на биоэтике. Биоэтика выступает уже в широком смысле – как этика глобализации, то есть как та этика, которая пытается объединить людей различных взглядов и различного воспитания для совместного решения проблем, связанных с возможностями современной медицины и биологии, и способствовать унификации принципов решения этих проблем. Одновременно вырабатывается мнение, что нравственная жизнь человека предопределяется биологически.

Это заявление даже не впечатляет, а воспринимается как естественное, ибо скрыто идеологией современной науки, «верой в науку»^²²⁸. Полный ход глобализации со всеми позитивными и негативными моментами, со всей химеричностью и всей практичностью, создаёт образ всемогущей науки. Благополучие и неблагополучие, жизнь и здоровье, успех и крах, всё это исследуется и подсчитывается числом и мерой. Более того, этические и общественные поступки человека, даже сама его культура многими исследователями-биоэтиками возводится к биохимическим процессам генетического кода человека^²²⁹. Таким образом, человеческое общество оказывается собранием индивидуумов, которые в свою очередь оказываются совокупностью геномов. И разве эта логика может оставить нас равнодушными или же она никак не затрагивает нашу жизнь? И разве мы можем мыслить нравственно и вести себя социально, если не будем выражать своего отношения к этим выводам?

Биоэтика, как этика долга, потребная для глобализации, связана непосредственно с традициями обмирщённого западного христианства, а конкретно – с западной этикой. Это этика юридического типа, ибо именно юриспруденция была взята за основу языка этой этики. Основные принципы этой этики не говорят о склонностях людей, но только о необходимости выстраивания отношений индивидуумов. Так что этика эта легко переходит в социальную этику и может толковаться и применяться ради выгоды и желаний сильных.

Конечно, в любой этике существует стремление выдвинуть общие и всечеловеческие принципы для формирования человеческой нравственности. Это видно и в христианской этике с её замечательным «золотым правилом»: «Вся убо, елика аще хощете, да творят вам человецы, тако и вы творите им» (Мф. 7, 12) Но это общее правило христианской этики очевидным образом отличается от правил и принципов биоэтики.

Золотое правило призывает человека поставить себя на место другого и действовать по отношению к нему так, как бы ты хотел, чтобы он действовал по отношению к тебе. Другими словами, золотое правило обращается к человеческой личности и становится действительным в осознании другого как другого и в сочувствии ему. Это правило способствует сближению людей и отменяет чуждость и одиночество. Оно созидает единство и упраздняет разрывы.

Но с принципами биоэтики не происходит того же: напротив, происходит обратное. Абсолютизирование первого принципа биоэтики, принципа независимости, не сближает людей, но делает их одинокими, не объединяет их, но разводит. Конечно, кажется, что этот принцип направлен на уважение (ὁ σεβασμὸς) особенностей каждого человека. Но такая уважительность к человеку оказывается химерой. Ибо нельзя применить принцип независимости индивидуума тогда, когда общество нуждается в единстве, и нужны те, кто будет поддерживать это единство. Если абсолютизировать индивидуум, то общество разрушится. Поэтому сильные всегда выдвигали собственные стремления как объединяющий фактор общества. Эти их стремления должны ограничиваться законом, чтобы общество нормально развивалось. Но в плане этики абсолютизация независимости и выдвижение её на первый план за счёт всякой мысли об обществе и всякой общественной ценности приводит к хаосу и разладу.

Конечно, и христианская этика отличается признанием независимости. Но независимость эта осуществляется не через противопоставление индивидуума обществу, но созревает как плод нравственной и духовной зрелости человека в соблюдении двойной заповеди любви. Человек становится независимым, когда сокрушает свой эгоизм, принимает в свои объятия ближнего и воссоединяется^²³⁰ со всецелым богочеловеческим бытием^²³¹. Так реально осуществляется совершенство человека как личности.

В Православной Церкви вопросы биоэтики естественным образом ставятся в план христианской этики. Не нужно забывать, что с самого начала в нравственном учении Церкви рассматривались и биоэтические вопросы, как то аборты, эвтаназия и детоубийство^²³². Это означает, что вопросы биоэтики должны изучаться на том же основании и в той же перспективе, в какой и вопросы этики. Именно в этом контексте мы сможем говорить о христианской биоэтике. Следовательно, отличие биоэтики от церковной этики вовсе не означает автономности и независимости взгляда первой от последней, но только принципиальное различие в их методах решения проблем. То есть подход к вопросам биоэтики, как, впрочем, и этики, должен строиться на основе христианской антропологии и космологии. Необходимо рассматривать эти проблемы в свете обóжения человека во Христе и обновления мира.

Основной предпосылкой нравственного поведения человека является то, что человек не имеет себя причиной своего бытия, но «бытие ему дано в долг»^²³³. Когда человек не имеет этого чувства, то он легко переступает положенные границы и обожествляет сам себя. В любом случае, главным принципом христианской этики является ипостасный принцип, то есть принцип личности, из которого и получают смысл и действенность специальные принципы, то есть методологии нравственной и социальной жизни.

Человеческая личность представляет собой не статичную данность, но динамическое бытие. Она начинает быть с момента зачатия и продолжает своё бытие в безконечности. Но безконечность в христианстве не есть что-то безличное или сверхличное, но Личность. Точнее, это Личная Троица. Также рождение и развитие человека предполагают наличие социальной среды, которая и заключает его в своих границах. Личность не мыслится как обособленная индивидуальность, ибо она всегда существует в обществе. И истинное общество соделывается богочеловеческим обществом – Церковью. Перед лицом опасности, что человек как личность окажется похороненным под завалами генетического материала, православная христианская этика предлагает нескончаемую перспективу совершенства и обóжения человека.

Христианская этика возрастает и развивается в человеческой личности. Это её свойство иметь в центре личность, что ставит христианскую этику в неизбежное противоречие с теми взглядами, которые господствуют в биоэтике. Принципы и метод биоэтики могут рассматриваться христианами только критически. Православная христианская этика может помочь современной биоэтике, и помочь лучше, чем это делает антибиоэтика, ибо христианская этика рассматривает человека и его вопросы сверху и уникальным образом. Она говорит о непревзойдённой ценности личности и напоминает об объёмности жизни, которую уже даже не замечает одномерная теория современной биоэтики. Своей характерной сосредоточенностью^²³⁴ на личности человека православная христианская этика может способствовать и лучшему применению принципов, предложенных биоэтикой.

Мнение, что наука способна привести человека к нравственному решению, является ложным. Но с другой стороны, правильное нравственное суждение нуждается в правильном научном обосновании^²³⁵. Особенно в вопросах биоэтики необходимо ответственное информирование общества. Следует каждый раз специально информировать людей о любом применении или о запрете применения средств и возможностей современной биотехнологии и генной инженерии. Как наука сама по себе не может заставить поступить нравственно, так и сама этика не может правильно отвечать на вопросы, поставленные современностью, если не будет знать о направлениях современной науки.

Жизнь человека не исчерпывается биологическим уровнем, но имеет и духовный уровень. Здесь и проявляется нравственный элемент жизни. Этот нравственный элемент человеческой жизни усиливается не только в благоприятных и удобных условиях, но и при неблагоприятных и весьма проблематичных условиях. Свойство человека в мире быть словесным (разумным) и самовластным существом^²³⁶ побуждает его, с одной стороны, к соборному взгляду^²³⁷ на жизнь, а с другой стороны, ответственной оценке и анализу факторов настоящего момента. Удовольствие (ἡ ηδονὴ) и боль (ἡ ὁδύνη), как два главных полюса, вокруг которых вращается жизнь, должны не отменять друг друга, но подтверждать верное действие разума и самовластности^²³⁸ человека.

Бацилла глобализации – деньги, которые делают легким удовольствие и комфорт, они есть то, что препятствует одномерному развитию биоэтики. Особенно это относится к эксплуатации окружающей среды и изменению питания, где отрицательные последствия вмешательства человека не сразу ощутимы – там господствуют деньги, самая легкая выгода. Но и в биомедицине научные и практические исследования в большой степени определяются экономическими и политическими интересами сильных мира сего.

Миссия биоэтики в этих условиях состоит не только в выдвижении принципов, которые поставят определенные заслоны или ограничения на пути неуправляемых политических и экономических факторов. Так как действие этих факторов и их переплетение в рамках глобализации оказывается разрушительным для нравственных ценностей и принципов, то вся надежда может возлагаться только на человеческую личность. Когда в личности взращивается скромность, любовь и нравственная доброжелательность, когда она начинает жить жизнью духа, то одномерная этика отходит в сторону.

Таким образом, уже можно применять объемный подход к земной жизни, раскрывая её духовное и вековечное измерение. Становится понятно, что человек – это не только генетический код. Человек осознаёт, что боль и болезнь – это не роковое зло, которое может сломать человека, но даются и как возможности, которые смогут положительным образом послужить окончательному созиданию человека как личности и как члена общества. Так появляется возможность действительно быть причастным боли ближнего, что составляет сущностный фактор социальной жизни и сплочённости общества.

В пределах такого видения необходимо отличать и современную этику как единую непостижимую в своём измерении. Необходимо проявить духовное безпокойство^²³⁹ и придать самое существенное внимание гибким началам этики. Однако необходимо переместить центр тяжести этики с противоречивых и безличных процессов к личности и отношениям личностного характера.

Blog

Георгий Мандзаридис Глобализация и глобальность: химера и истина