Geum.ru

Построена, как ризома: лабиринт, где пересекаются, сосуществуют, борются, примиряются и расходятся противоречивые философские, религиозные и мистические учения

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   5   6   7   8   9   10   11   12   ...   17

13.


«В Василиде гнозис дает величайшие свои достижения и вместе с валентианством – обнаруживает наибольшее для него приближение к христианству. Не все христиане достигали теоретически до такого возвышенного учения о Боге не-Сущем и до такого чистого представления о творческом акте. Но в целом у этих систем много неясностей и недоговоренностей.»

Лев Платонович Карсавин «Св.отцы и учители Церкви».


«Своим современникам Василид казался непонятным и неуловимым в пестром одеянии его гностических мифов. Сам он говорил, что учит для одного из тысячи.


Затем Карсавин приступил к рассказу об учении другого великого гностика – Валентина. Из-за духоты в аудитории я несколько раз почти засыпал и стенограмма моя не отражает всего, что было сказано в лекции. Напишу то, что я смог понять и уяснить для себя.


Учение Валентина было доступнее и распространилось шире. В толковании Первоосновы он близок к Василиду, хотя и не дошел до предельной глубины последнего. Праотец всего, самосущее и благое Бытие – мощь и потенция всего. Оно непостижимо – Пучина или Бездна – Валентин называет его Вифос. В нем самом пребывает Его радость или Мысль, именуемая Молчанием.

У Валентина тридцать Эонов. Все они в своей совокупности и есть полнота или Плерома – Божество в Его раскрытости. Вне Плеромы только Кенома, или Пустота – абсолютное небытие.

В последнм женском Эоне Плеромы – в Софии, сочетанной с Вожделенным, наиболее умалены бытие и ведение. В ней неудовлетворяемое стремление Эонов к постижению, к поятию Вифоса, достигает апогея и обращается в темную страсть. Страсть недолжную, грешную – потому как недолжно дерзать на постижение Непостижимого. Расторгнув союз с Вожделенным и тем отвергнув единственно возможный для нее путь Боговедения, София устремилась к Вифосу, в Бездну, где ее, а вместе с ней и всех Эонов, ею взволнованных и увлекаемых, ждала неминуемая гибель. Но Плерома была спасена присущим ей началом устойчивости. На грани Бездны восстал новый нечетный Эон – Предел или Крест. Не допустив Софию в Бездну, он спас ее и всю Плерому. Похотение же Софии – Энфимисис, как новый, незаконно рожденный ею Эон, он отсек и изверг в Кеному, в небытие.

Источник мук Софии – ее стремление и любовь к Молчаливому Вифосу. Но Вифос постижим лишь для такого Эона, как Ум. Ум и хотел передать свое ведение Плероме, но не смог – ему воспротивилось Молчание. Ведь Вифос несказуем и речь Ума наполовину беззвучна. Все, что в Вифосе, может быть постигнуто только, как обнаруживающееся в Уме. Рациональное всегда соотносительно иррациональному и без него невозможно.

Только постижение того, что Вифос непостижим, может успокоить взволнованную Плерому. Ум и Истина уже породили Логос и Жизнь. Теперь они порождают новую чету Христа – Святого Духа, равную чете Логоса – Жизни. Христос уяснил всем Эонам тайну непостижимости, Дух Святой водворил среди них блаженное равенство. Оба по-новому объединили Эоны, которые все стали: мужские – Христами и потому – Логосами, женские – Святыми Духами и потому – Жизнями. Плерома, просветленная и ликующая породила совершеннейший свой плод – Иисуса, по Отцу именуемого Христом и Логосом. Он – полнота всего, Альфа и Омега. Поэтому Он не может быть без стремления к Непостижимому, то есть без женского своего дополнения. Дополнение же его или невеста – Энфимисис – извергнута Пределом в небытие. Он, уже Спаситель Плеромы, должен стать и ее усовершителем – Спасителем Энфимисис. Ибо Плерома все еще неполна и несовершенна, пока Иисус не соединен с Энфимисис. Трагедия мира и есть трагедия Божества.

Энфимисис, по матери называемая Ахамот (Премудрость), находится в Кеноме, в небытии, у Предела или Креста Плеромы. Она безвидна, она не существует. Но вот Иисус Христос, распростершись на Кресте, касается ее и тем пробуждает ее к жизни. Влекомая Им, Ахамот бросается к Нему, в Плерому. Но ей преграждает путь Предел – Крест. И блуждает она во тьме, и скорбит, и томится печалью о том, что недостижима ее цель. Слезы ее по Иисусе становятся материальной влагой, улыбка при воспоминании о Нем – нашим светом, скорбь и тоска – твердым веществом, страх – демонами и Сатаной.

Ахамот не может спастись без помощи свыше: ей необходимо знание – гнозис. Ей дарует это второе откровение тот же Иисус. Благодаря этому, Ахамот освобождается от чувственного и определяет в себе духовность. Теперь она руководит устрояющим мир Демиургом, без ведома которого влагает семя духовное в лучшее создание его – в Человека. Поэтому земной Человек трехчастен: состоит из материи, души и духа. Поэтому же существует три рода людей: обреченные на гибель материальные люди – илики, люди душевные – психики, и люди духовные – пневматики. Психики могут достичь спасения, хотя и не совершенства добрыми делами, верой, аскетизмом. Пневматики уже спасены в силу заложенного в них духовного семени. Обладая гнозисом, они не нуждаются ни в вере, ни в особых делах.

В естественном развитии мира наступает этап зрелости. И тогда для собирания семени жатвы, то есть, чад Ахамот – пневматиков, для превращения их в гностиков и для окончательного разделения мира в третий раз является Христос. Он нисходит на сотворенного Демиургом Мессию – психика, в которого Ахамот тайно вложила духовность, и соединившись с ним, становится Спасителем мира. Пневматикам Христос дарует гнозис об их небесном Отце, о тайне Плеромы и их происхождении. Он соединяет их с собой и возносит в Плерому. Но у Него было и душевное тело, ибо Он пришел на землю и для психиков. Тех из них, которые спасаются верой и добрыми делами, Он возносит, но не в Плерому, а в среднее место, в низшую восьмерицу, которую Ахамот создала для Демиурга и психиков. Только тела материального у Христа нет. Он принял лишь видимость его. Все материальное обречено на гибель, и когда пневматики вознесутся в Плерому, а Демиург и спасенные психики упокоятся в низшей восьмерице, вырвется наружу сокрытый во глубине мира огонь и пожрет иликов и грешных психиков.

Учение Валентина еще резче, чем учение Василида отделяет гностика от христианина, веру которого оно объявляет верой психика. Валентин поставил себя над Церковью и пытался извлекать из нее гностиков.


Карсавин говорил еще что-то про христианских ересеологов: Тертуллиана, Климента Александрийского, Оригена, которые боролись с теориями гностиков, опровергая ложность их систем. Но гностики были не просто отвлеченными теоретиками и сами о своих теориях говорили меньше, чем их противники. Гностики были людьми напряженной религиозной жизни. Они хотели спасать себя и других при помощи аскезы и магии, и теория была на третьем месте. Учение было доступно лишь гностикам, оставаясь непонятным для большинства христиан. Гностицизм, по утверждению Карсавина, это не философия, а религия...


Во время небольшого перерыва мне удалось на минутку выйти на улицу и глотнуть свежего воздуха. Я перестал клевать носом и уже внимательно слушал третью часть лекции – про гностика, которого Карсавин назвал наиболее опасным – Маркиона.

Маркион до последней возможности старался остаться в Церкви. Отлученный отцом своим, епископом Синопским, он добивался признания от христианских общин в Малой Азии и, затем, в Риме. Только отвергнутый Римом, он основал свою собственную церковь, общины которой рассеялись от Италии до Африки и Малой Азии, где они и существовали до десятого века, возродившись в богомильстве, катарстве и альбигойстве – наиболее распространенных средневековых ересях.

Церковь Маркиона все время соперничала с христианской и почитала себя истинной церковью Христа и его ученика Павла. Маркион не стремился к созданию стройного учения и не заботился о теоретических доказательствах. Он был неукротимым последователем апостола Павла, желая сохранить и продолжить его дело, со всей остротой переживая противоречия закона и благодати, справедливости и любви, необходимости и свободы, добра и зла. В конце концов, он вынужден был определить канон священных книг своей церкви, для чего собрал и исправил десять посланий апостола Павла и Евангелие от Луки, а также сопоставил противоречия Ветхого и Нового Заветов. Гностическая стихия в нем проявилась, превратив Павлово противопоставление закона и благодати в проповедь о двух богах – Ветхозаветного и Новозаветного.

Бог Ветхого Завета не может быть Богом благодати, спасения и любви. Он – дикий и воинственный судья, властный, пламенный и немилосердный. Да и справедливость Его относительна. Предписываемый Им Закон порождает грех и обнаруживает бессилие человека. Бог мог и не создавать человека, которого по своему же Закону обрекает на гибель. И если посмотреть на мир: на всех отвратительных червей и гадов, на грех и вражду, то придется признать, что творец или Демиург зол и злы Его творения. Ведь даже обещанный Им Мессия, который еще грядет, придет как воитель-насильник, чтобы поработить землю иудейскому народу. Этот Мессия – Антихрист. Так объявил Маркион.

Маркион утверждал, также, что Иисус не родился, не был младенцем, но просто явился, как Бог в мнимом теле человека, не ожидаемый и не узнанный Демиургом. Христос не угрожал и не казнил, принес не суровую справедливость, а любовь. И Он спасает людей, но не всех, а тех, кто по Закону демиурга является грешником, но ведет аскетическую жизнь. Праведники Демиурга менее восприимчивы к зову Христа, чем грешники и отверженные. Но спасает Христос, конечно, не тленные тела, а духовное, для чего Он открывает спасаемым тайну истинного Бога, страдает и умирает на Кресте, хотя и видимо только.

Какая же цена страданию и смерти, если они лишь видимость? К чему они? Не для того ли, чтобы справедливый Демиург справедливо потерял право на спасаемых через несправедливое убийство Праведника? Или для того, чтобы, видимо умерев, Христос мог снизойти в ад и спасти из него тех, кто в аду к Нему обратился, - не ветхозаветных праведников, а Каина, содомитов, язычников?

Маркион учил, что сразу же после смерти Спасителя апостолы-иудаисты во главе с Петром сговорились и подделали Евангелие. Павел раскрыл его истинный смысл, но вскоре и послания Павла были искажены. Истинное Христово и Павлово учение сохраняют только маркионисты, чужие, как и сам Христос, в этом мире Демиурга, гонимые и преследуемые. Они ничего не должны ожидать от мира, в котором Демиург по-своему наградит своих праведников и накажет грешников. Христос же начал и довершит отделение добра от зла, света от тьмы, духа от материи...


На этом Лев Платонович завершил свою лекцию. Было довольно много вопросов от аудитории, но я уже не записывал. Признаться, я запутался в обилии материала, в смешении Эонов, Архонтов... Многие места мне были совершенно непонятны. Тем не менее, лекция в целом вызвала у меня восхищение и еще больший интерес к теме. Я дождался, когда разойдутся слушатели и решился подойти к Карсавину. Он, видимо спешил, и я окликнул его возле двери. Он остановился и приготовился внимательно слушать.
  • Лев Платонович, я с огромным интересом слушал вас, но многое осталось мне непонятным.
  • А вы, собственно, кто?
  • Я очень интересуюсь гностицизмом... и розенкрейцерством.
  • Ах вот как? – Карсавин посмотрел на меня как будто участливо. – Ну что же, молодой человек, я пожалуй смогу уделить вам некоторое время. Мне кажется, что вы на перепутье и нуждаетесь в добром совете. Через неделю мы с вами можем встретиться возле Петропавловской крепости. Погуляем и поговорим.
  • Очень вам благодарен! – Я не понял о каком перепутье говорил Лев Платонович, но возможность встретиться с ним лично взволновала и вдохновила меня чрезвычайно...»


(Петроград, ноябрь 1921 года)


14.


«Философские понятия, когда ими пользуется психоаналитический дискурс, обретают иной смысл. Такие термины, как Бытие, Истина, Другой, отнесенные к бессознательному, фаллосу и Эдипову треугольнику, это не то же самое, что те же понятия, отнесенные, скажем, к Богу или бытию как таковому»

Умберто Эко «Отсутствующая структура: введение в семиологию».


Неожиданное участие Карсавина в судьбе деда встревожила Костю. Было во фразе «Ах вот как?» нечто настораживающее. Вспомнился однокурсник по философскому факультету Витька Никулин, который на третьем курсе решил было сходить в церковь на исповедь. Сходил, а потом вдруг стал с ревностью сектанта обличать саму философию, как дьявольщину, бросил факультет... «Ксендзы охмурили Козлевича» – еще долго посмеивались однокурсники. Сам Костя несколько раз исповедывался и причащался, ходил, бывало, на службы, но не был настолько доверчив, чтобы уверовать, будто истина – только в церкви и нигде больше. Костя был плюралистом не только на словах. А вот дед... Судя по дневнику, доверчив он был необычайно. Из-за доверчивости и в Орден к Зубакину попал. Не чувствовалось в нем здорового духа сомнения, который только и позволяет удержаться от крайностей. А тут встреча с глазу на глаз с Карсавиным, - Бог знает что было у последнего на уме... Костя перелистнул несколько страниц, но там мелькал какой-то профессор Толкачев. Преодолев искушение залезть сразу в конец дневника (а оставалось страниц двадцать), Костя решил читать последовательно. Так или иначе, сегодня или завтра он узнает развязку или, по крайней мере то, чем заканчивается дневник.

С веранды уже несколько раз раздавались голоса Гриши и Юры, приглашавшие вновь погрузиться в игры ума и, заодно, выпить пива. Не особенно надеясь услышать что-либо новое, Костя спустился вниз.

Ребята притащили из магазина ящик «Туборга». Все были в сборе. Гриша, по обыкновению, курил. Юра что-то читал. Толик... А вот с Толиком произошла третья за сегодняшний день метаморфоза, чего раньше с ним никогда не бывало. Сейчас Толя, сидевший на диванчике, казался каким-то подавленным, выжатым, вялым и поблекшим. «Ни дать, ни взять, - как член после соития!» - подумал Костя. Бутылка пива лишь немного изменила его состояние. Вниманием собравшихся завладели Гриша и его «серый кардинал» Юра. «Вот кто вечно бодр и не знает сомнений» – прозвучало в Костиной голове. Причем, сам Костя не понял относится ли эта фраза к Грише, или к Юре, или к ним обоим. «Впрочем, мы видимся так редко, что я не знаю, - может быть и их терзают внутренний разлад и борения с собою и судьбой».
  • Ну-с, продолжим наши изыски! – Гриша смачно рыгнул. - Мы остановились на тезисе, что задачей психотерапии является интеграция личности человека с доминирующей общечеловеческой мифологией. И что мы имеем с исторической, так сказать, точки зрения? Конкретные психотерапевты каждой мифологии опирались на тщательно разработанную картину мира этой мифологии...
  • Если тебе нравится, можно было бы вместо «мифология» говорить «эписистема», - Юра сделал широкий жест в сторону Кости и расшаркался. Толя вообще, казалось, не слушал, а был занят своими мыслями, потихоньку отхлебывая пиво из бутылки.
  • Не будем, однако, паясничать. Мифология лично для меня более удобное слово. – продолжал Гриша. – Так вот, в мифологии язычества основной задачей «психотерапии того времени» занимался шаман или жрец.
  • Картины мира особенно позднего язычества были весьма достойными, - заметил Юра, - взять, к примеру, египетскую или эллинскую культуру.
  • В мифологии монотеизма основной задачей «психотерапии» занимался священник, опирающийся на весьма и весьма развитые теологические доктрины. Но вот случился кризис монотеизма, о котором мы говорили днем. Тут, собственно, и появилась психология и психотерапия, как таковая.
  • Заметим, что те, кто ей занимались, опирались на очень мощные философские системы. Взять переходный период: Фрейд создал психоанализ после того, как несколько лет штудировал философию под руководством Брентано. Опорой Адлера была философия Ницше. Юнг – тот перелопатил вообще все, что только можно – тут перечислять запаришься. Ну, а в сороковых-пятидесятых годах двадцатого века развивается психотерапия, философским корнем которой является уже экзистенциализм собственной персоной. Я имею в виду гештальттерапию Фрица Перлза, психодраму Якоба Морено и гуманистическую терапию Карла Роджерса. – Для Юры это была необычно длинная вставка.

Костя, дабы не впасть в позицию скептика и оставаться открытым (вдруг да прозвучит в словах ребят какая-то интересная подсказка), сидел с расфокусированным взглядом, что помогало сдерживать внутренний диалог. Лишь временами он поглядывал на Толю, но то, что он видел, не утешало. Гриша тем временем вещал:
  • И вот семидесятые годы. Появляется Нейролингвистическое программирование, в лице Гриндера и Бэндлера. К ним уже возникают кой-какие вопросы, хотя авторы выглядят, как вполне приличные граждане и, вроде бы, опираются на исследования в области лингвистики и семиотики, но по их же утверждениям, всякую идеологию отрицают, так как «не знают, как оно все на самом деле», что весьма похвально.

Гриша сделал выразительную паузу. Закурил очередную сигарету. Откупорил бутылку, но из горлышка пить не стал – налил в бокал. Выпив, деланно поднял указательный палец и грозно спросил сам себя:
  • Но что же мы имеем дальше? А? А имеем мы полный бред, который чем дальше, тем бредовей! Опять повысовывались шаманы, дэиры, контактерское блядство, какие-то всеядные холистические движения... У всех этих раздолбайств предельно узкие и плоские картины мира. Получается, что основная задача психотерапии перестает выполняться. Народ зомбируют узкими, частными мифологиями, системами верований, которые отнюдь не отвечают переднему краю общечеловеческого развития. Что же это такое? Куда мы катимся, едрить твою? Неужто вектор общечеловеческого развития обломался?
  • Спокойно! – спектакль продолжил Юра. – Все идет путем! В семидесятых годах произошла вроде бы незаметная, но кардинальная революция, и место экзистенциализма, захватив вокзалы, телефон, телеграф, а главное – средства массовой информации, занял постмодернизм. И само понятие «вектор развития» стало неадекватным. То метафизическое дерево, которое мы обозначили вначале, где последовательно выступали: язычество, монотеизм и экзистенциализм – рассыпалось в пух и прах, превратившись в ризому. Короче, - постмодернизм, отказываясь от единой истины, допускает равноправность любых культурных форм, а значит, и любых форм психотерапии. Как говориться: «какая барыня не будь – все равно ее е...уть!» Хочешь – ступай к психоаналитику, хочешь – к гештальттерапевту, а хочешь – к шаману. Получается «невыносимая легкость бытия79»!
  • Отдельная личность, - подхватил Гриша, - проходит весь исторический путь, которым человечество шло тысячелетия. Кто-то быстро проходит, кто-то медленно. Поэтому, кому-то действительно к шаману нужно, кому-то – в церковь, а кому-то к гештальттерапевту...
  • Америку, блин, открыли! – не удержался Костя. – Впрочем, насчет психотерапии я согласен, у вас есть свежие мысли. Систематизация под определенным углом, так сказать...
  • Погоди, мы еще только начали. Самый ключик-то дальше! – Гриша снова рыгнул, затем подошел к Толе, потрепал его за плечо:
  • Ну, а ты, братан, чего раскис?



15.


«Для многих и войти в постмодернизм нелегко, ведь для этого нужно признать, что все, чем ты раньше занимался – полная х...ня»

Сергей Курехин «Морфология Популярной Механики»


Толя вдруг вышел из своего оцепенения и обратился к Грише с совершенно неожиданным вопросом:
  • Ты мне вот какую штуку объясни: что такое чакры?
  • А причем тут, собственно, чакры? – растерялся было Гриша, сбившись с полета своей мысли.
  • Да у меня на работе тетка – главный бухгалтер – в какую-то секту ходит. Так всю плешь мне про эти чакры проела. Даже маятником мои чакры измеряла...
  • Заметь, Гриша, Толик очень вовремя задал свой вопрос. На примере чакр мы как раз к нашей основной идее и приедем. Чакры, Толя, это определенная система координат, которой можно пользоваться, чтобы описывать человеческое восприятие. – Юра потирал руки – ему представилась в очередной раз сесть на своего конька и разгромить понятийный аппарат «дурной эзотерики».
  • Да причем тут система координат? – начал сердиться Толик. – Это реальные штуки! Маятник-то не будет ни с того ни с сего возле каждой чакры по-разному скакать! А я это на себе видел.
  • Мы с Гришкой тоже года три занимались в одной, как ты говоришь, секте. И как раз изучали эти самые чакры. Причем настолько интенсивно, что не то, что маятник, - от них прикуривать можно было. Мы активизировали и тормозили энергию чакр при помощи всевозможных движений, дыхания и внимания. Какое там – маятник, - судьбы менялись.
  • Ну а я о чем толкую! – Толик отхлебнул из бутылки.
  • И все-таки, это лишь модель, а не реальность. Просто система координат, удобная для определенной настройки восприятия. – Юра улыбнулся.
  • Не понял? – реагировал Толя.
  • Хорошо. Прибегнем к понятию, которое ввел в философию двадцатого века Людвиг Витгенштейн – «языковая игра». Костя, ты не против?

Костя махнул рукой, мол, валяйте.
  • Тогда будь добр, напомни определение языковой игры.
  • Языковая игра – это определяющая модель построения текста, в котором слова определяются в строго определенном смысле, что позволяет строить непротиворечивый контекст. – выдал Костя.
  • Да вы что все, сговорились? Я вас про чакры спрашиваю! При чем тут слова и язык? – возмутился Толик.
  • Слушай дальше и все поймешь! Мы самым лихим образом проинтерпретируем Жака Деррида, который и мир и человека рассматривает, как текст.
  • Это что, Костик, то что ты мне вчера про постмодернизм толковал? Ты, вроде, что-то такое говорил про мир как текст...

Костя успокоил Толика, предложив послушать, что дальше скажет Юра. Но продолжил Гриша, быстро включившись в Юрину идею:
  • Деррида – мыслитель осторожный. Он слов на ветер не бросает...
  • Эх, нет с нами самого Деррида, - пожалел Юра, - он бы оценил эту метафору в связи с его именем...
  • Мы же, - горячился Гриша, - не столь осторожны, более того – дерзки в своих интерпретациях! Поменяем правила языковой игры. Расширим понятие языка и знака на любое явление. Тогда и мир и человек предстанут в самом прямом виде, как Текст. Если речь идет о восприятии, то мы будем подразумевать перцептивный текст. Ощущения, звуки, образы – все это – язык. Более того, язык это и чувство, и мысль, и событие. Любое явление мира – знак языка.
  • Наивный эзотерик может спохватиться: какой там язык, а как же остановка внутреннего диалога, - то сокровенное молчание, из которого и рождается ВСЕ? – с пафосом произнес Юра, - Ответим: и молчание – тоже текст, ну, скажем метафорически, что это пробел. Тоже – знак.
  • Итак, еще раз: человек и мир – Текст. И Деррида говорит о принципиальной текучести и неопределенности любого текста. Отлично! Теперь мы можем соединить чакры и языковые игры. И вот что у нас получится из определения Витгенштейна: языковая игра – определяющая модель построения текста, - а когда речь идет о чакрах – перцептивного текста, в котором слова, то есть, в нашем случае, - переживания, как совокупности телесных, энергетических, эмоциональных, ментальных, событийных и ценностных дискурсов, - определяются в строго определенном смысле, что позволяет строить непротиворечивый контекст. – Гриша аж языком цокнул, видимо так ему самому понравился ход собственной мысли. – А так как любой текст принципиально текуч и неопределён, то правила игры можно, в общем-то, поменять...
  • Что в принципе возможно, хотя и сложно, если принять во внимание инерцию восприятия, заданную культуральной моделью, - моделью чакр в нашем случае. – Заметил Юра
  • Но в любом случае мы можем придать знакам другие смыслы и тогда такой перцептивный текст, как человек, может быть проинтерпретирован совершенно по-новому, - со всеми следствиями и для ощущений и уж тем более для маятника. Можно, таким образом, сыграть в игру, где у нас будет не семь, а двадцать семь или девяносто две чакры, или ни одной вообще, - просто это неудобно, - но маятник будет реагировать в полном соответствии с выбранной моделью. Так что, - подытожил Гриша, - чакры – это система координат, что и требовалось доказать.
  • Это не только теоретические построения, - подтвердил Юра. - Существуют традиции, где чакр действительно нет, а есть каналы и меридианы. Есть и другие – где не семь чакр, а восемь или тридцать три. И люди с этим работают. Получается, что такая модель, которая и маятником, едрить его, измеряется, и свечи мерцают, и вороны каркают, - оказывается не реальностью, а, как мы и говорили с самого начала – системой координат.
  • Если это не реальность, хотя вы меня в этом не убедили, то что же тогда реальность? – Толик снова поник и вопрос задал скорее по инерции, чем из желания докопаться до истины.
  • А мы как раз дальше об этом и будем рассуждать, – заверил его Юра.

Гриша опять закурил и вальяжно расположился в кресле:

- А ведь многие психотерапевты и всякие там гуру свято верят, что мир устроен именно так, как система их понятий и координат. А когда сам психотерапевт в это верит, то он и клиенту будет эти верования насаждать, тем самым, ограничивая его свободу. Вот мы и получаем, что одна, бля частная мифология на другой сидит и третьей погоняет...