Построена, как ризома: лабиринт, где пересекаются, сосуществуют, борются, примиряются и расходятся противоречивые философские, религиозные и мистические учения

Вид материала

Подобный материал:

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 17

6.

««Вместо понятия "картины мира", в основе которой лежат принципы системности, соподчиненности, прогресса, появляется образ лабиринта, как символа полноты и Идеи мира. В нем разветвленные коридоры. Но в отличие от лабиринта классического, на пороге которого в твою руку сразу ложится нить Ариадны, ведущая к единственному выходу (это своеобразная метафора пути познания в традиционной мысли), - здесь его нет. Как нет центра, периферии. Дорожки подобны сетке – это ризома. Она устроена так, что каждая дорожка имеет возможность пересечься с другой. Пространство культуры, духовных форм деятельности (искусство, философия, религия, наука) – это пространство ризомы. Потенциально такая структура безгранична, хотя на самом деле она не достроена до конца. Наше освоение мира - "лабиринта" подобно путешествию по равнозначным возможностям дорожек ризомы. Так идея единства мира завершает себя в плюрализме форм, методов, принципов, направлений его освоения, который теперь не нуждается в трансцедентализме абсолютных истин».

Умберто Эко «Заметки на полях «Имени Розы»».

Костя спустился во двор в отличном расположении духа. На столике уже стояли бутылки и закуски, а Толик возился возле жаровни, насаживая на шампуры куски куриного мяса. Лучи заходящего солнца окрасили верхушки сосен. Воздух был наполнен пением птиц, трещанием кузнечиков и ароматом дыма. Свежесть и легкое дыхание этого вечера не хотелось притуплять выпивкой:

Ребята, давайте по две рюмочки, не больше...
Нет базара, Костя, - отозвался Толик, - одну бутылочку приговорим под шашлыки и все дела.
Мне все равно, я бы и вовсе пивком ограничился, - кивнул Гриша, - мы ведь с Юркой для тебя кое-что придумали.

Юра заговорщицки подмигнул, отхлебнул пива и позвал Толика:

Ну что, готово у тебя? Давайте начинать, - жрать хочется ужасно.
Пять минут потерпи, дорогой.

Некоторое время прошло в молчании. Оно было обманчиво – молчание это. Костя знал, что для Юры с Гришей он был своеобразным тренажером, по реакциям которого определялась степень их эрудированности и изящества мышления. Они не торопились, надеясь начать как можно непринужденнее, чтобы постепенно разогреваясь, постараться-таки удивить «гения философии» (как вполне искренне считали ребята). Иногда им это удавалось, хотя гораздо чаще их озарения встречали лишь скептическую улыбку Кости.

Наконец Толик поставил на стол дымящееся блюдо с ароматными шашлыками. Была разлита водка. Юра торжественно произнес:

Позвольте мне сказать несколько слов. Я хочу выпить за светлую голову хозяина нашего приюта, который собственно даже и не приют, а очаг в котором раз в году разгораются идеи, достойные Платона...
Разгораются и гаснут, - хмыкнул Толик.
Спокойно! – невозмутимо продолжал Юра, - если даже и гаснут, то только затем, чтобы на следующий год вспыхнуть с новой силой.
Хорош паясничать! За нас, ребята! За то, что мы снова вместе! – Толик опрокинул рюмку и потянулся к мясу. Юра не стал спорить. Выпили. Несколько минут молча жевали. Гриша начал осторожную разведку:
Прошлый раз мы расстались на том, что ты, Костик, обозначил возможность связки между гностицизмом и постмодернизмом. Между абсолютным ЗНАЮ и абсолютным НЕ ЗНАЮ, так сказать... И что же, - ты нащупал эту связь?
Тут дело безнадежное, - отвечал Костя, - я просто чувствую, что связь существует, но даже и не пытаюсь создавать какие-то логические построения. К тому же, с точки зрения академической философии, сама постановка вопроса некорректна...
Ну и зря. А почему бы нам не сделать это прямо сейчас? – Гриша разлил еще по одной, - давай пойдем простым логическим ходом.
Пойдем вместе... – улыбнулся Костя.
Ага, не забудь добавить еще, что ты никогда не пьянеешь^⁴⁰, – вставился Толик и все расхохотались.

Гриша поднял рюмку:

Давайте выпьем за связь гностиков и постмодернистов!
Не знаю ни тех ни других, но пью с удовольствием, - Толик аппетитно крякнул.
Так вот он сидит, - один в двух лицах, - Юра кивнул на Костю.
Хорошо, давайте все-таки для начала прочертим именно логическую связь, - не унимался Гриша. – От гнозиса мы легко переходим к алхимии. А от алхимии рукой подать до Юнга. Дальше, правда, нам придется сделать шаг назад – к товарищу Фрейду. Ну а затем все как по маслу: структурный психоанализ Жака Лакана^⁴¹ из которого проистек постструктурализм и, собственно, постмдерн. Все легко и просто!

Костя безнадежно махнул рукой:

Мы давно знаем, что ты большой придумщик...
Да, Гришаня, ход этот какой-то корявый, - Юра встал из-за стола, подошел к Грише сзади, положил руки ему на плечи, - Корявый и никуда не ведущий. Даже, если ты просто хочешь найти линию преемственности, то куда ты дел всю классику, а главное – феноменологию и экзистенциализм? Без них – никакого постмодерна не было бы...
Это и есть то, до чего вы додумались за год? – разочаровался Костя.
Не торопись, братан, настоящий мужской разговор начнется после третьей рюмки. Это была ни к чему не обязывающая прелюдия. Дальнейший путь будет нелогичен. Как легкая пена шального прибоя. Сплошная ризома^⁴².
Слышу здравый намек на третью рюмку, - оживился Толик, - Поехали!
Сейчас еще по шашлычку и продолжим, - Гриша подмигнул.

Пока ели шашлык, Толик вспомнил, что недавно встретил одноклассницу – Ленку Миронову, в которую был влюблен в школе. Про этот роман знал весь класс. Однажды в десятом классе химичка застукала их вечером в гардеробе обнаженных и потных, елозящих на куче разбросанных пальто, курток и мешков со сменкой... Потом родителей вызывали на педсовет и все такое... Разговор постепенно уклонился в воспоминания. Затем проскользнуло несколько анекдотов. Откупорили еще одну бутылку водки... Через полчаса Гриша, которого слегка развезло, спохватился:

Стоп! Вернемся к нашим гностикам.
И постмодернистам, - подсказал Юра.
И к постмодернистам тоже... Итак, начнем издалека. Начнем с Блаженного Августина... Кто мне скажет, - какой главный вопрос проходит сквозной нитью через его «Теологический Трактат»?
Какой вопрос? – заинтересовался вдруг Толик.
А вопрос этот звучит примерно так: «если творение несовершенно, то совершенен ли Творец?» Исписав на эту тему, ежели я не ошибаюсь, около семисот страниц, Августин утверждает: «Творец совершенен!»
За это надо выпить! – Толик еще более оживился.
Тихо Толя! Пока нельзя, а то собьюсь, - продолжал Гриша, - Но за три века до этого, сирийский гностик Василид, - Гриша снова хитро подмигнул, а Юра хлопнул Костю по плечу, - пишет следующие строки о Первоначале, - дай Бог не соврать, - «Оно – ничто. Оно было, когда ничего не было, но это ничто не было чем-то из сущего, а – просто, ясно и без всяких софизмов – было всецелым ничто»!
Гляди-ка, даже не запутался! – восхитился Юра.
Говорил же я, что надо было вначале сказать, что я, мол, никогда не пьянею, - сказал Толя.
Не перебивайте, я и сам собьюсь... Итак, у Василида «ничто» даже с маленькой буквы. Атеист Хайдеггер и то с большой буквы «Ничто» писал...
Хайдеггер был атеистом только в первой половине жизни. К концу жизни он пришел к вере и даже к эзотеризму. Впрочем, когда он писал «Бытие и Время», то еще был атеистом, в этом ты прав, - заметил Костя.

Гриша снова взял инициативу:

Я с вашего позволения продолжу... Пожалуй, впервые вот так вот, просто, ясно и без софизмов – появляется «ничто».
Потом это «ничто» повторится в учениях мистиков Запада - Дионисия Ареопагита^⁴³, Мейстера Экхарта^⁴⁴, Якоба Беме^⁴⁵, и Востока – Дзен^⁴⁶ и Дзогчен^⁴⁷, - подхватил Юра.
Ну и что? – Косте начинала уже надоедать эта болтовня. Гриша, не обращая внимания на его раздраженный тон, продолжал:
Не мне об этом тебе рассказывать, Костя, но дабы быть последовательным..., ты уж извини... Так вот: из этого «ничто», согласно Василиду, эма... эманируют семь божеств, которые создают «первое небо». От этой первой творящей короны происходит вторая, с ангелами, властителями и престолом, которые основывают еще одно нижестоящее небо, полностью симметричное первоначальному. Это второе небо воспроизводится в третьем и так вплоть до триста шестьдесят пятого. Божество самого нижнего неба – это Господь из Писания. Причем содержание божественности в нем стремится к нулю. Он и его ангелы создали наш мир. Какое уж тут совершенство...

Толик слушал, открыв рот. Косте тоже вдруг стало интересно, к чему все придет в итоге.

Наша игра будет состоять в том, чтобы столкнуть лбами почтенных мужей - Августина и Василида, уж извини Костик, - вставился Юра.
Круто, братцы. Гришаня, я восхищен. Так и тверезый не скажет как ты, - Толик прочувственно пожал Грише руку. Тот, польщенный признанием, уже торопился дальше:
Сейчас трудно сказать, пережил ли Василид это самое «ничто» или просто постулировал его. Но я гляжу на Костика и думаю, что, скорее всего, пережил, как мистический опыт. Может быть и Августин пережил. Тогда им и спорить, казалось бы, не о чем. Ан нет! - Есть о чем: мистический опыт, хочешь или нет, а приходится выражать в понятиях, и вот тут уже начинается неразбериха и путаница. Однако... пардон, для того, чтобы произнесть то, что я задумал, мне нужно слегка охладиться, не то я все-таки запутаюсь...

Гриша подошел к бочке с водой, опустил в нее голову и долго фыркал и прыгал вокруг бочки. Толик, тем временем, поинтересовался:

- Ну как он тебе Костя? Круто?

Да пока ничего нового. Артист он хороший – это да.

Гриша подошел взбодрившийся и горячо продолжал свою речь:

Итак, я прервался на том, что там, где начинаются понятия – возникает неразбериха. Ибо человеческая ситуация такова, что понятия манипулируют сознанием. Это осознал уже в семидесятых годах двадцатого века Жиль Делез. И до него, конечно, неглупые люди это хоть как-то осознавали, но Делез не просто осознает, - он действует. Перед ним встает задача – разрушать понятия. И он разрушает их, - исходя из, так сказать, подвижного горизонта, всегда децентрированного центра и смещенной периферии, - следуя основной посылке постмодерна: отсутствию центра... Уф! – Гриша отхлебнул пива и с удовлетворением погладил свой живот, - Делез понимает, что для того, чтобы создавать копии реальности, а не симулякры...
Симуля... чего? – не понял Толик.
Объясняю лично для тебя: симулякр – это копия с несуществующего оригинала. Например, когда я говорю «яблоко», я создаю копию, а когда произношу «истина», «смысл» - то это симулякры, слова, за которыми ты можешь поставить в своем уме что угодно – какие-то смутные образы или ощущения но реальности за ними нет – это продукты твоего ума.
Ну, буддисты говорят, что вся Вселенная есть продукт ума, - не соглашался Толик.
Ладно, оставим этот спор, тем более, что Гриша здесь не совсем корректен, слишком уж за твоими словами проглядывает психоаналитик, - вмешался Костя, - Ну да Бог с тобой, что ты хотел всем этим сказать?
Где я остановился?
На симулякрах...
Ага, так вот, Делез хочет создавать копии реальности, а не симулякры, в которых погряз человеческий разум, пытающийся описать неописуемое. А для этого необходимо избавиться от иллюзий мышления и чувствования...
А также от иллюзий мышления, ориентированного на чувственно-представимое, - добавил Юра.
Спасибо, друг, - кивнул ему Гриша, - Отбрасывание иллюзий...
А как ты их отбросишь, иллюзии-то? – недоумевал Толя.
Я их еще не отбросил и потому я здесь, мой поиск еще продолжается! Но, шутки в сторону, я говорил не о себе, а о Делезе. Ему, видимо это как-то удалось... И это помогло ему обнаружить мир разрозненности и различий, которые скрывают истинные объективности!
Кудряво говоришь, как по писаному! – восхитился Толик.
Я же просил не сбивать мою мысль... Опять нить потерял...
По-моему, ты что-то нагородил о мире различий, скрывающих истину, - подсказал Юра.
Не истину, а истинные объективности...
А в чем разница? Нет, ты мне – простому человеку объясни! Твоя речь ласкает мой слух изысканностью слога, но я ни хрена не понимаю! - разгорячился Толик.

Юра положил ему руку на плечо:

Не будем перебивать оратора, он и так взволнован. А тебе лично он все после объяснит, - если захочешь.
Ладно, - буркнул Толик, - он все равно не сможет. У Кости спрошу, если запомню.
Эй вы, слушайте же и оцените полет моей мысли! Хоть ты, Костя, оцени!

Костя только саркастически хмыкнул. Впрочем, Гриша не заметил этого. Его несло:

Этот истинный мир идей является духовным слепком абсолютно иррационального Космоса, который вечно пребывает в себе. Изменчивый, как Протей, он вечно новый и всегда – одно и то же. Значит, его можно определить только отрицательно, через «не». Мир, к которому прорвался Делез, - есть небытие, ничто.
Вспомним Василида и подстроенный нами – его спор с Августином, - это опять Юра.
Итак, столкнувшись с «ничто», Делез сводит Реальность к ее конечным и начальным основаниям, каковым является Хаосмос – внутреннее тождество Космоса и Хаоса. Образно выражаясь, Хаосмос – это некое пространство - в смысле пространство возможностей, - где все проявленное равноправно, все возможности равнобезразличны, все равнослучайно, как и их смысловая иерархия и субординация, - Гриша опять отхлебнул пива, - Делез приходит, подобно Василиду к «ничто», а дальше - сводит спор Василида с Августином к бессмыслице, снимая противоречие совершенство – несовершенство. Понятное дело, что «ничто» невозможно назвать ни совершенным, ни несовершенным. Но и к Хаосмосу обе эти категории неприменимы. От-так!
И Августин с понятием совершенного Творца, и Василид с понятием несовершенного до мозга костей триста шестьдесят пятого Демиурга – оба остаются с носом! – подытожил Юра.
Вот за это уже точно нужно выпить! – горячо сказал Толик.
Согласен, только налей полрюмки, - все дружно чокнулись, а Гриша опять приготовился произнести тираду:
И тут на сцене появляется ризома. Ризома дает продристаться уже просто всем... Ризома является альтернативой любым замкнутым и статичным линейным структурам, предполагающим жесткую ось или центр. Так? И, в противоположность всем видам корневой и древовидной организации, на которой, собственно, построена вся допостмодерновская культура и философия, ризома интерпретируется совсем не как линейный стержень или корень. Она – потенциальная бесконечность, содержащая в себе как бы скрытый стебель. Разница заключается в том, что этот стебель может развиваться куда угодно и принимать любые формы. Ризома абсолютно нелинейна... С появлением ризомы мир теряет центр...
Ну, ты сам-то понял, к чему ты все это говорил? - недоуменно пожал плечами Костя, - Я аплодирую твоей эрудиции, - за год ты отлично подковался, но никакой связки не получилось, да и не могло получиться. Ризома – это прекрасно, но как ее – неструктурную и отрицающую всякий центр, связать с абсолютным Центром гностического сознания – Христом? Ты мимоходом упомянул Василида, зачем-то столкнул его с Августином и запросто перескочил на понятия постмодерна. Извини, но болтовня это, - красивая, изящная даже, но болтовня...

Гриша хлопал глазами, как сова. Он был явно растерян. Юра рассмеялся. Толик восхищенно говорил:

Красиво, черт возьми! Космос, Хаосмос, Ризома!... Ну что, по этому случаю, - допьем остатки и - баиньки?

7.

«Мир предстает вне какой бы то ни было возможности задать его целостную метафизику... Мир потерял свой стержень... Мир превратился в хаос.»

Жиль Делез, Феликс Гваттари «Ризома»

«Язык не есть функция говорящего субъекта»

Фердинанд де Соссюр «Курс общей лингвистики»

«Субъект – идентичность для себя или, возможно, сознание идентичности для себя, самосознание – вписан в язык, есть функция языка»

Жак Деррида «Различение»

Ребята пошли спать, а Костя решил прогуляться на озеро. Хмель потихоньку улетучивался, а когда Костя погрузился в прохладную воду, голова снова стала ясной. Вместе с отрезвлением проявилась досада, вызванная вечерней болтовней. Гриша старался блеснуть эрудицией и неожиданными поворотами мысли, но все это было какое-то неживое, книжное. Августин, Василид, Делез... Для Гриши с Юрой это были имена из энциклопедий, за которыми стояли какие-то мировоззренческие конструкции и не более того. Иначе обстояло дело для Кости. Имена, которыми запросто жонглировали его товарищи, да и многие, многие другие, были для него живыми людьми, неповторимыми и многогранными... Их он считал своими друзьями и учителями, с которыми он советовался, спорил, к которым он вопрошал... Каждого из них он чувствовал по своему, каждого ощущал всем своим существом. Они были для него такими разными, своеобычными, и к каждому он испытывал неповторимую гамму чувств. Они были собеседниками Кости в бессонные ночи...

Он прогуливался с Ницше^⁴⁸ по берегам Рейна, слушал Витгенштейна^⁴⁹ в аудиториях Кембриджа, навешал в психиатрической лечебнице Антонена Арто^⁵⁰, присутствовал на сеансах Юнга^⁵¹, пил кофе в Милане с Умберто Эко^⁵², сидел в кафе во Фрейбурге на дне рождения Гуссерля^⁵³ вместе с молодыми Ясперсом и Хайдеггером... Многие раскрывались перед ним, многим он раскрывал свою душу. И особенно близки были Косте Василид и Делез. Костя хотел подружить их, хотя бы познакомить друг с другом. Но эта, столь желанная для него встреча все не случалась. Их невозможно было свести вместе, сколько он не старался...

Если мы внимательно приглядимся, прислушаемся, вчувствуемся в свой внутренний мир, то вдруг обнаружим, что там, - в каждом из нас появляются то одни, то другие люди, с которыми мы общаемся как бы наяву, и чем более мы внимательны к себе, тем ярче и красочней эти отношения, тем более живые и настоящие эти люди. Ибо все мы состоим из людей... Из близких и из тех, с кем никогда не встречались в обыденности. Это могут быть люди живущие сейчас и те, кто умер уже очень давно. Это могут быть никогда не существовавшие в реальности герои книг или фильмов... Друг детства и эстрадная звезда, политик и любимый писатель... Те, с кем внутри себя мы на «ты» и кого порой даже не замечаем – столь привычно их постоянное присутствие на заднем плане. Те, чья оценка воспринимается нами как самооценка...

А Костя был очень внимателен к своему внутреннему миру. В медитативных погружениях его окружали мыслители современности, мистики древности, средневековые алхимики... И еще одно Существо, которое не давало оценок, но было рядом всегда, - Костя даже не помнит точно с какого именно момента, - кажется лет с семнадцати, когда он открыл апокрифическое Евангелие от Фомы. Это - Христос. С ним Костя не говорил, - там не нужны были слова. Просто присутствие. Только о нем нужно было вспомнить. Вспомнить... Но вот это удавалось далеко не всегда... Христос-то был рядом, да вот Костя часто очень далеко. Ну, да это уже тема отдельная, до нее еще добраться нужно...

Вернувшись на дачу, Костя лег было в постель, поворочался, но спать не хотелось. Да, -конечно! Удивительная находка этого вечера – дневник деда, который так заинтриговал его! Костя включил свет, взял с тумбочки тетрадь и стал читать:

«Еще две недели назад, Володя Ругевич рассказывал, что у него гостит их общий с Зубакиным друг, с которым они близко сошлись еще в Невеле, молодой и очень талантливый ученый Миша Бахтин^⁵⁴. Володя рассказывал о его удивительной манере общения, потрясающей эрудиции и необыкновенной влюбленности в свое дело. И приглашал к себе в гости, - познакомиться и пообщаться с этим талантливым молодым человеком. И вот только вчера я сподобился откликнуться на приглашение, о чем не только не жалею, но, признаться, даже потрясен...»

Ни хрена себе! – вырвалось у Кости, - Так запросто, запанибрата – Миша Бахтин! Хе-х! Миша Бахтин!... Ну дед, чем ты меня еще удивишь?!!

В дверь неожиданно постучали.

Кто там?
Это я, - отозвался Толик, - Костик, ты не спишь?
Нет, заходи, - Костя отложил тетрадь и шумно вздохнул, предчувствуя, что сегодня ему не дадут дочитать. И прервал его Толик на таком интересном месте...
Мне что-то не спится, - могучая фигура Толи появилась в дверях, - Вот бродил по дому, увидел полоску света под дверью... Хочу поговорить...
Садись.
Это... Слушай, мне как-то надоело чувствовать себя недоумком среди вас, блин, интеллектуалов.
Просто выпил, вот и не врубился.
Да какое там! Выпили-то немного. Сейчас полвторого, а я уже как стеклышко. Мне, Костя, просто образования не хватает. Ты уж объясни мне по-простому про этот ваш модернизм.
Постмодернизм.
Один хрен...
Как раз таки не один. Зачем это тебе? – Костя был намеренно неприветлив, намереваясь быстренько спровадить Толика и почитать еще дневник деда.
Интересно мне. Да и лохом себя чувствовать не хочу. Ты ведь знаешь, я терпеть не могу, когда я в компании не лидер, а уж когда не врубаюсь во что-то – просто злость закипает... Ну и интересно, на самом деле интересно. Когда Гришаня-то выступал, меня заворожило что-то. Таинственно это все. А меня все таинственное влечет... Расскажи, а?

Этот здоровяк, которому во всем по жизни везло, предстал вдруг перед Костей мальчишкой, оставшимся без вкусного полдника в детском саду. Костя смягчился. Глядя на то, как Толя – этот крутой бизнесмен, - смущенно чешет голову, признавая его – Кости – авторитет, он почувствовал нечто вроде участливой покровительственности старшего брата, - так, наверное, можно назвать это состояние...

Ну слушай... Все, в сущности, довольно просто. Начиная еще от Платона^⁵⁵ и до Гегеля, классическая философия и метафизика искала в мире единство. Единство сущности, происхождения и оснований мироздания. И, вроде бы, нашла. Вернее, казалось, что нашла... А тут случился переворот: расцвет капитализма, революционные настроения, Маркс^⁵⁶, потом Ницше, затем Фрейд^⁵⁷... Все построения метафизики пошатнулись. Пришлось философии искать новые пути. И тогда появился, собственно, модернизм, - назовем условно так. Сюда можно включить феноменологию Гуссерля, теорию языка Соссюра^⁵⁸, а чуть позже - неогегельянство^⁵⁹, и экзистенциализм...
Это я помню, - в институте по философии проходили... Я, правда, прогуливал часто, но дело-то недавно было, так что кое-что в памяти осталось.
Хорошо. Пропустим тогда все, что касается экзистенциализма...
Ну да. Кризис, ответственность, поиск смысла внутри себя...
Примерно так, - усмехнулся Костя, - ладно, двинемся к постмодерну. В шестидесятых годах философы и культурологи заговорили о кризисе искусства и культуры. Заговорили из-за того, что в культуре и искусстве стали распространяться идеи о том, что все культурные формы и смыслы, независимо от их исторической удаленности, происхождения и степени духовного развития - равнозначны. То, что называется плюрализмом. Поначалу это воспринималось, как некий эксперимент без ограничений и рамок, как сплошная эклектика^⁶⁰, что ли...
А в чем это проявлялось?
Ну, если взять, например, искусство середины двадцатого века, то мы видим беспорядочное смешение цитат, раздражающих комбинаций цветов, звуков, красок. Гибриды старых и новых форм замелькали во всех областях искусства, литературы, музыки, кино... Но все оказалось не так просто. Дело в том, что осознать и принять плюрализм и многозначность намного труднее, чем идею однозначности...
Но я ведь так понимаю, что были какие-то направления философии, которые претендовали на то, что они-то самые крутые и есть?
Ты прав. Каждое из основных направлений философии шестидесятых годов двадцатого века: марксизм, экзистенциализм, неофрейдизм, структурализм^⁶¹ – претендовало на универсальность. Но идея плюрализма захватывала все больше умов. Хотя плюрализм, как равноценное сосуществование самых разных, иногда противоположных философских школ и культурных явлений, не мог еще быть окончательным критерием или последней инстанцией. И вот появилось несколько мощнейших философов, в основном – французских, для которых плюрализм означал не свободу как вседозволенность, а осуществление множественности возможностей в рамках строжайшей дисциплины разума.
Это как? – Толик не любил академического слога.
Речь зашла о необходимости восстановления функции разума, место которого занял исчисляющий и препарирующий рассудок. Назрела необходимость того, чтобы за словами и явлениями открылся красочный и противоречивый мир. Мир различий, где отсутствует единая и окончательная истина. И вот эти самые философы...
А кто именно?
Про Жиля Делеза ты уже сегодня наслышан. Еще – Жак Деррида, Мишель Фуко, Жан Лиотар, Роллан Барт, Юлия Кристева, Юрген Хабермас, Жан Бодрийяр...
Первый раз слышу, - пожал плечами Толя.
Так вот, эти самые философы подвергли деконструкции такие составные компоненты мировоззрения, как «Бог», «я», «цель», «смысл», «реальность», «истина»...
А что такое деконструкция?
Ну, если говорить просто, то это разборка до основания, а потом сборка вновь. Деконструкция отвергла классическую проблему единой истины, но одновременно предложила и реконструкцию истины открытой, окончательно незавершенной, находящейся в бесконечном становлении.. Была разрушена система символических противоположностей, бинарных оппозиций, типа: рациональное – иррациональное, конечное – бесконечное, старое – новое, дух – материя, материализм – идеализм... Я понятно выражаюсь? - Костя осознал, что увлекся и заговорил абстрактно.
Ладно, говори как тебе удобно. Я между строк кое-что улавливаю. Не совсем дурак-то!
Деконструкция привела к старой идее, что по мере освоения мира мы не только о нем узнаем все больше, но и растет наше незнание о нем. В постмодернизме знание основано на все расширяющимся незнании. Это перекликается с мыслью философа и богослова раннего Возрождения - Николая Кузанского^⁶² об «ученом незнании», высказанной им еще в пятнадцатом веке: «чем больше мы знаем, тем больше становимся осведомлены о том, что мы не знаем».
По-моему, это еще Сократ говорил...
Согласен, Сократ тоже так говорил. Знаешь байку на эту тему? Сократ заявлял, что ничего не знает, а его ученики утверждали, что не знают даже этого...

Толя хмыкнул. Костя с грустью посмотрел на тетрадь деда, что лежала на тумбочке. Он-то как раз очень хотел знать, что там дальше, но, видимо, этой ночью уже не судьба...

Ну ты чего замолчал? Спать что ли хочешь уже? – спросил Толя.
Честно говоря – да. Но раз уж начал, - дорасскажу тебе хоть в общих чертах. Так вот, зародившийся в семидесятые годы постмодернизм, отказался от убеждения, что реальность поворачивает к нам свое легко поддающееся чтению лицо, и пришел к выводу, что мир – не сообщник нашего познания.
Сколько я помню из нашего курса философии – это называется агностицизм^⁶³.
Верно, только это не тот агностицизм, что был у Юма^⁶⁴, или у Канта – помнишь его «вещь-в-себе»... Это совершенно новый уровень. Постмодернизм говорит о том, что мир можно интерпретировать как угодно и каждая интерпретация будет верной, наравне с любой другой...
Забавно.
Мы заговорили об интерпретациях и тут нельзя не вспомнить теории языка и лингвистику, которые стали фундаментом для постмодернизма. В зарождающейся философии постмодерна стали делать упор на представления о пространстве культуры, как о текстах и лингвистических конструкциях.
Поясни.
Поясняю: рождаясь, человек осваивает мир не непосредственно сам, не деятельностно — это невозможно, — но с помощью языка, слов, текстов, которые достались ему по наследству. А мышление, не наученное мыслить самостоятельно, пользуется словом, текстами, ограничивая спектр значений заданными заранее смыслами. Так человек, идя на поводу средств массовой коммуникации, создает удобный для себя мир, в котором вместо действительных чувств и мыслей подставлены подменные. В результате он начинает жить в фантомном мире псевдомыслей, псевдочувств, псевдодействий. Так появляется серое большинство, слепо верящее в одно-единственную, специально транслируемую для него истину. По этому поводу Умберто Эко в романе «Имя Розы» заметил: «Дьявол — это высокомерие духа. Это верование без улыбки. Это истина, никогда не подвергающаяся сомнению.»
Круто! Мне нравится такая постановка вопроса.
Двинемся дальше: постмодернистское мышление постоянно занимается двумя взаимоисключающими вещами. Оно осуществляет одновременную процедуру разборки и деконструкции традиционных культурных форм и их же реконструкцию. Иначе говоря отрицает первоначальные смыслы и одновременно собирает новые, необходимые для дальнейшего развития культуры и самого человека.
А что дает эта замена одних смыслов на другие? Игра какая-то получается.
Действительно игра, но непростая. Отвергаются такие фундаментальные понятия классического мировоззрения, как центр, первоначало и первопричина. Мир культуры и сам человек рассматривается постмодерном как бесконечный текст. Бесконечный слой межтекстуальных связей неизбежно ведет к смысловой текучести и неопределенности любого текста. Отсюда выводится утверждение о принципиальной метафоричности, художественности всякого мышления, в том числе и философского. Деконструкция является разблокированием процесса понимания, выяснением внутренней противоречивости текста, столкновением остаточных смыслов прошлого и современных смысловых стереотипов.
А в бесконечном запутанном тексте центр отсутствует, - так я понял?
Ну, можно сказать, что примерно так. А это значит, что смысловая неисчерпаемость любого текста, невозможность окончательного синтеза – из-за отсутствия центра - требует при его анализе, включения игровой установки. А игра подводит внимание к случайным смысловым совпадениям, которые тем не менее всегда что-то значат. Это позволяет разрушать бинарные оппозиции истины-лжи, добра-зла.
Я упустил связь.
А я и сам упустил. Спать хочется. Давай еще минут десять и разойдемся?
Хорошо. Про Делеза расскажи и про эту самую ризому еще...
Ну, Делёз предложил различать по примеру Платона образцы - идеи и копии. Еще более глубокое различие между копией и симулякром — фантазмом. Образец тождествен качеству подобного. Копия — это подобие подобного. Симулякр — то, что не имеет никаких оснований в мире реальности, это копия никогда не существовавшего оригинала. Например, вся реклама, которую мы видим и слышим – это сплошные симулякры. Я у одного знакомого спросил: «Зачем ты столько пива пьешь?» – Он говорит «Чтобы не дать себе засохнуть». И смех и грех, одним словом. Так уж получилось, что в современном мире господствуют не образцы и копии, а симулякры - видимости. Погруженный в мир симулякров человек уже не переживает ни Бога, ни самого себя. Если раньше в целях проверки можно было обратиться к эмпирии, то теперь эмпиризм^⁶⁵ — это набор понятий, которыми манипулирует сознание, но главное — понятия манипулируют сознанием.
Это вроде бы сегодня Гришка говорил.
Говорил. Поэтому я дальше уже совсем бегло... Делез разрушает понятия и приходит к Хаосмосу. Видимо, именно как Хаосмос выглядит мир для человека, который ищет реальность, независимую от существующих понятий, правил и норм. Реальность, которая ничего не выражает, которая является «вещью в себе», беседует сама с собой о делах универсума. Получается, что пространство между идеями и Хаосмосом - это своеобразная площадка для маневра. Она дает возможность для проявления множества разнородных, но равноправных и равнозначных жизненных форм. И так будет, пока не сформируется мышление, способное к интуитивно-интеллектуальному схватыванию неразложимой целостности мира.
Значит, она все-таки существует – эта самая целостность?
Об этом некорректно говорить, пока сознание не может ее ухватить интуитивно и интеллектуально.
Ну, а Будда-то, к примеру ее ухватил?
Возможно. Только это ничего не значит для тебя или для меня. Мы-то не ухватили... Поэтому пока мы имеем дело не с миром в целом, но с его различиями, скрывающими объективности, каждой из которых свойственна множественность. А множественность проистекает из многообразия поставленных идей и задач, которые у каждого, как ты понимаешь, свои... Здесь совмещаются противоположности материального-идеального, детерминизма-индетерминизма, конечного-бесконечного, необходимости-случайности, которые есть искусственное изобретение ума.
И какой из всего этого вывод?
А все сказанное означает, что постмодернистская философия, совмещая противоположности, перестает вносить в мир жесткие, системообразующие начала и становится, с одной стороны подобна детективу, а с другой — родом научной фантастики.
Вот, а я и думаю, чем этот постмодернизм меня заинтересовал!? Ну а ризома, что это за штука?
Ризома это модель, описывающая восприятие. Она - альтернатива структуре. Ризома обладает собственным творческим потенциалом. Это фигня самоорганизующаяся. Кажущийся хаос на деле таит в себе потенциальные возможности бесконечного числа новых трансформаций. А это обеспечивает безграничную плюральность ризомы. В ризоме принципиально невозможно выделение каких бы то ни было фиксированных точек. Каждая из них в своем развитии предстает перед наблюдателем в качестве линии, прочерченной ею траекторией собственного движения. В свою очередь, каждая такая линия ускользает от жесткой фиксации. Бытие ризоморфной среды может быть понято лишь как нескончаемая динамика, и динамику эту определяют линии ускользания.
Что это за линии?
Эти линии оказываются, применительно к ризоме, подвижными, но они еще предполагают своего рода разрывы, переходы ризомы в состояние, в котором отсутствует жесткая универсальная структура. Ризома вообще, в отличие от структуры, не боится разрыва. Ризома может быть разорвана, изломана в каком-нибудь месте. Линии ее могут перестраиваться одна на другую. Могут постоянно переходить друг в друга. У ризомы в принципе нет и не может быть ни начала, ни конца, - только середина, из которой она растет и выходит за свои пределы...
Сложно ухватить.
Тут, брат, абстрактное мышление нужно... Ризому одним умом не схватить. Ее всеми фибрами души нужно прочувствовать... Давай еще несколько слов, а то я засыпаю. Процесс разертывания ризомы состоит в проявлении все новых и новых возможностей, в том числе и линейных.
Простых, то есть?
Скажем так. Таких версий организации мироздания, которые описывались классической философией, где существовал центр, первопричина и все такое. Но любой из этих вариантов в ризоме в принципе не может считаться законченным. В любой момент времени любая линия ризомы может быть связана непредсказуемым образом со всякой другой. И тогда, в момент этого абсолютно неустойчивого, сиюминутного связывания, образуется определенный рисунок ризомы... Как бы тебе объяснить – рисунок, типа масляного пятна на воде, - нет, не то... Появляется непредсказуемо пульсирующая конфигурация. Ее не схватить, не поймать. Она непредсказуема и вечно новая. Это почти не поддается описанию...
Да уж...
Вот мы и получаем, что если структуре соответствует образ мира как Космоса, то ризоме – как Хаосмоса..., - Костя зевнул и потянулся, - Ну что, пожалуй, все на сегодня?...
Спасибо Костик! Не могу сказать, что все понял, но кое-что ухватил. – Толик поднялся, - Пойду, - уже из двери махнул рукой...

Blog

Построена, как ризома: лабиринт, где пересекаются, сосуществуют, борются, примиряются и расходятся противоречивые философские, религиозные и мистические учения