Построена, как ризома: лабиринт, где пересекаются, сосуществуют, борются, примиряются и расходятся противоречивые философские, религиозные и мистические учения

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 9 10 11 12 13 14 15 16 17

21.

«Между 26-м и 30-м годом даровитые люди переживают настоящий период самомнения; это пора первой зрелости, с сильным остатком кислоты... Более пожилые и опытные люди улыбаются здесь и с умилением думают об этой прекрасной поре жизни, когда человек зол на судьбу за то, что он есть столь многое и кажется столь малым.»

Фридрих Ницше «Человеческое, слишком человеческое».

Бог знает, что могло бы твориться в Костиной душе этой ночью. День был необычайно насыщен и неожиданными событиями, и впечатлениями, и открытиями: Бахтин, Карсавин и Толкачев в дедовском дневнике, вся история с Толиком, новые ходы мысли под действием разговоров Гриши с Юрой, а в завершении – Сима... После семи лет воздержания! А еще воспоминания о Насте! Так что, Бог знает, что могло бы твориться в Костиной душе, если бы не мучительная острая боль внизу живота, заглушившая всё остальное. Не помогли даже две таблетки анальгина. Он лежал, скрючившись на кровати, периодически проваливаясь в неглубокий сон. И сон был один и тот же: огромный молот вколачивал в стену столь же громадные ржавые гвозди. И каждый удар – пронзительная боль. Во сне она даже не имела локализации – просто боль как таковая. В этом-то простом сюжете Костиного сна бессознательное (что называется: и к психоаналитику не ходи) отработало всё хитрое переплетение случившегося накануне. Работа сновидения воистину удивительна: иногда сложнейшая душевная драма с сотнями оттенков и напряжений во сне предстает простым до смешного символом, особенно, когда присутствует некий доминирующий процесс, как, например, эти приступы боли. Казалось бы: такая гамма противоречивых событий, чувств, нетривиальных ходов мысли, и – на тебе – ржавые гвозди, огромный молот и бетонная стена! «Все в мире просто – все в мире сложно» – одна из четырех основных антиномий Канта.

Только под утро боль внезапно отступила, и Костя провалился в сон без сновидений. Проснулся он с чувством облегчения, даже, будто бы, разрешения от какого-то бремени. Проснулся под шум дождя. Спустился на веранду. Замер от удивления - все точно также, как и вчера днем: дождь за окном, на диване возлежит и курит Гриша, Юра неторопливо ходит взад-вперед, Толика нет...

А вот и наш герой! – Воскликнул Юра. – Долго же вы, сударь, изволили почивать! Толик, правда, до сих пор еще дрыхнет. А что это ты зеленый такой?
Живот всю ночь болел.
Может траванулся чем? – поинтересовался Гриша
Не похоже. На неделе тоже несколько раз схватывало.
Тогда может аппендицит. Сходи завтра к врачу. Сейчас аппендикс, если дело не запущенное, наловчились удалять без наркоза, легко и просто. В тот же день после операции домой уходишь...
А о чем вы тут говорили?
Пока ничего особенного. Но мне ночью пришло пару идей ко вчерашнему ЗНАЮ – НЕ ЗНАЮ... Пока не ясно как их привязать к этой теме, - Юра продолжал степенно расхаживать, - ну да ладно, слушайте же други историю: жил в шестнадцатом веке в Италии некий Джероламо Кардано – математик, врач и астролог. Астролог он был очень недурственный, по слухам, даже Римский Папа пользовался его услугами. И вот, каким-то образом, этот Кардано вычислил по звездам день своей смерти. Это должно было случиться, когда ему было семьдесят пять лет. И вот, день этот приближается, а Кардано чувствует, что он еще вполне здоров. Тогда, дабы поддержать собственную славу астролога, к назначенному сроку Кардано уморил себя голодом. И что же получается: или звезды действительно предрекли ему именно такой конец – смерть от голода в этот день, или звезды – фигня и мы имеем случай гипертрофированного донельзя тщеславия.
Парадокс, блин... – Лениво потянулся на диване Гриша.
Вот именно – парадокс, ибо ни для нас, ни для самого Кардано непонятно, что было причиной его смерти на самом деле. Было ли его желание уморить себя голодом свободным выбором или предначертанием звезд? – И то и другое, скорее всего... В физике и математике есть понятие – бифуркация. Это когда нелинейное уравнение может иметь два или больше абсолютно равновероятных решений. И какое из них осуществит реальная система – никому принципиально неизвестно. Мы знаем, что и как произошло с Кардано, но не можем знать, почему: свобода воли или предначертание звезд...
Пример интересный. Чувствуется, даже, что каким-то образом он близок к нашей теме, но решение все-таки пока не становится ближе. – Перебил Костя.
А я и не говорю, что у меня есть готовое решение. Так – ход ассоциаций...

Гриша был на удивление молчалив и инициативу полностью перехватил Юра. Такое случалось редко. Косте же, пример со смертью Кардано напомнил о еще одном, значимом для него случае – самоубийстве Жиля Делёза. Оно было загадкой. Почему, вдруг, один из самых таинственных философов и магов (Костя считал, что Делёз маг – человек Знания, как сказал бы Кастанеда), совершивший невероятный переворот в философии – переворот, который еще нескоро будет осмыслен даже самими философами, в семьдесят лет выбросился из окна своей квартиры в Париже? Он не был ни сумасшедшим, ни неудачником... Если бы свои откровения Делёз украсил художественными деталями, магическими историями, добавил бы несколько описаний психоделических состояний – получилось бы, наверное, гораздо сильнее, чем у того же Кастанеды. Более того, описания Кастанеды удивительно близки к тем моделям, которые разрабатывали Делёз и другие мыслители конца двадцатого века, в которых нет ореола таинственности и написаны они гораздо более сухим и строгим языком...

Юра прервал Костину мысль:

Еще одна ассоциация. Для физика тут все прозрачно, но я подумал, что мысль эту тоже можно присовокупить к нашей теме. Любому старшекласснику известен так называемый принцип неопределенности Гейзенберга. Напомню: в мире квантовых явлений мы можем выбирать, какую характеристику, скажем, электрона мы хотим измерить: координату или импульс. Измерить и то и другое, в силу принципа неопределенности, невозможно. Если мы захотим, то будем точно знать координаты электрона, но его импульс будет абсолютно неизвестен. Или наоборот, мы можем знать его импульс, при этом не имея ни малейшего понятия, где он находится.
Ну это же азбука, Юрка, – Вклинился Гриша, - из того, что мы знаем координату и не знаем импульс, мы, конечно же, имеем полярность знаю - не знаю, но расширять эту аналогию, применительно к Костиной задаче бессмысленно!
Не торопись. Я еще не все сказал. Дело в том, что со сравнительно недавних пор физики стали говорить о так называемых когерентных состояниях. И не только говорить, но и создавать их – лазерное излучение тому пример. Опуская детали, скажу, что если частица находится в таком когерентном состоянии, то мы можем одновременно померить и ее импульс и ее координату, но не точнее определенного предела. Мы будем знать и то и другое, но у нас останется зона абсолютно непреодолимой неопределенности. Она небольшая, эта зона, но принципиально непреодолимая. Я допускаю, что можно расширить эту аналогию на сознание.
Как это?
Ну, привести себя в некое подобие когерентного состояния сознания, если позволите так выразиться. Такое состояние, когда мы обладаем почти неограниченным знанием, в основе которого лежит принципиальное незнание...
Ну ты загнул! Ты сам-то понял, что сказал? – Гриша поднялся с дивана, потянулся, подошел к столу и включил электрический чайник.
В том то и дело, что не понял, но чувствую, что эта мысль тоже может пойти в Костину, так сказать, копилку. Как ты сам-то думаешь, Костя?
В твоих примерах можно найти интересные метафоры, которые я пока не могу «подшить к делу», но надеюсь, что они как-то переварятся в моем сознании и, даст Бог, продвинут к тому ключу, что я ищу. – Отвечал Костя.
Ну и славно...

На веранду тяжело ввалился Толя. Именно так можно охарактеризовать его появление: тяжело ввалился. Он не был болен или пьян. Но и для невнимательного глаза было ясно, что находится Толик в весьма разобранном виде. Ни с кем не здороваясь, он плюхнулся на диван:

Чаю нальёте?
Отчего же не налить, дружище. – Гриша внимательно смотрел на Толю. – Только ответь, дорогой, чего это с тобой уже вторые сутки делается?
А пошел ты к чёрту! Голова болит!
Голова болит. – Передразнил Гриша. – Ты не увиливай.

Толик махнул рукой – дескать, отстань. Закипел чайник. Разлили чай. Уселись вокруг стола. Повисла тяжелая атмосфера, источником которой являлся, безусловно Толя. Минут пять молча прихлебывали чай. Гриша не выдержал:

А я все же, хоть это и противоречит психотерапевтической этике, скажу, что происходит. Скажу, потому что мы друзья, а не пациент и терапевт. Я не хотел начинать этот разговор, но... Короче, то, что произошло вчера вечером, я, Толик, считаю свинством с твоей стороны.
Что? – Толя отодвинулся от стола, скрестил руки на груди и смотрел на Гришу, скривив лицо.
А то! Ты приводишь в дом Кости какую-то затасканную шлюху, трахаешь ее, а потом, с барского плеча отдаешь ее Косте. Как объедки слуге. В этом твоем жесте было столько презрения к Косте, да и к нам всем, что... За что ты так? Тебе непременно нужно и здесь продемонстрировать свое превосходство? – Гриша закипал, говорил он сбивчиво, волнуясь.
Слушай ты, умник!... Все вы тут умники, бля! Чего вы мне в душу лезете? – Толя резко встал и повалил стул. Гриша попятился от него и вытянул вперед руку, как будто ожидая удара. Но Толик только презрительно хмыкнул, пнул упавший стул и вышел. Все молчали. Через пять минут, Толя вновь вышел, на этот раз со спортивной сумкой через плечо, и ничего не говоря и даже не глядя на ребят, вышел во двор. Пискнула сигнализация, Толик кинул сумку в багажник, открыл ворота, завел двигатель... Ворота так и остались открытыми, когда он уехал...
Зря ты так, Гриша. Ты ведь не знаешь, что с ним происходило в эти дни... И зачем меня-то защищать? Если, как ты считаешь, Толик унизил меня вчера, то ты сделал это сегодня своей попыткой занять позицию защитника.
Извини... Теперь уже назад не поворотишь.
Вот к чему приводит интеллектуальная перегрузка. – Подытожил Юра. – Вы как хотите, а я тоже домой поеду.
Поехали вместе. Двадцать минут на сборы. Электричка через час. Пока дойдем до станции, то да сё...

Было еще довольно рано, и электричка оказалась наполовину пустой. Костя открыл дедов дневник, надеясь дочитать его в пути. Это ему удалось, хотя перед городом снова начался сильный болевой приступ. Домой он ехал на такси...

22.

«Любезный читатель, к тебе обращаюсь я в надежде, что ты веришь в Бога, чувствуешь Его веяние и слышишь Его голос, говорящий в душе твоей. И если не обманывается моя надежда, подумаем вместе над записанными мною мыслями»

Лев Платонович Карсавин «Saligia, или Весьма краткое и душеполезное размышление о Боге, мире, человеке, зле и семи смертных грехах»

«Как и было договорено, в четверг после полудня мы встретились с Карсавиным возле Петропавловской крепости. Был ясный морозный денек, и под ногами бодро похрустывал снежок, выпавший ночью. Лев Платонович явился на место встречи – мы условились встретиться возле Монетного Двора – первым. Я издали заметил, как он притаптывает на месте. Одет он был для морозной погоды довольно легко: серое демисезонное пальто и шляпа с полями. Он, видимо замерз, пока ждал меня, но никак не выдавал этого. Предложил пройтись к Троицкому мосту. Спросил – чем я занимаюсь и отчего так интересуюсь гностиками и розенкрейцерством. Еще слушая лекцию, я проникся доверием к Льву Платоновичу, а потому не счел возможным что-то придумывать и рассказал о своем членстве в Ордене. Не стал называть только имена Зубакина и других членов Ордена. Карсавин и не настаивал. Его вопросы касались больше моего мировоззрения. Спросил о моем отношении к церкви.

Я считаю себя христианином, но церковь не признаю.
Позвольте, Александр, как же это можно быть христианином, но не признавать церкви? – Удивился Карсавин. В этом вопросе не было ни нотки упрека или недовольства, а только искреннее удивление.
Я считаю, что церковная иерархия узурпировала Божественную истинную иерархию. И, исповедуя веру в бессмертность и космическое значение человеческого духа, я не могу понять деление людей на церкви и секты. Космическое учение едино по своей сути, а церковь – консервативна...
Да-с, - Протянул Карсавин и пожал плечами. – Как же у вас все перепутано в мыслях! Вы, надеюсь, читали труды Отцов церкви?
Нет. – Я смутился и покраснел.
Как же вы можете тогда выносить такие категорические суждения? Впрочем, мне очень даже понятен ваш нигилизм в отношении к церкви. В молодости я увлекался и гностиками и еретическими учениями позднего средневековья. Все это, безусловно дает повод к вольнодумию, если не знать при этом самого учения церкви и ее Отцов. Я и сам, пожалуй, мог бы впасть в отрицание, подобное вашему, если бы прежде изучения гностиков и других еретических учений, я не пропитался бы самым сокровенным смыслом православия – всеединством церкви Христовой.

Мне нечего было возразить. Приходилось признать, что я действительно пренебрег изучением учения Отцов церкви, а, без этой базы, все, чем я мог защитить свою позицию, выглядело бы лишь как общие слова.

Мы шли по Троицкому мосту. Простор, открывающийся взору подействовал на меня весьма своеобразно: я вдруг почувствовал, что весь мир моих построений, которые я культивировал около двух лет, готов в одночасье рухнуть. Мне стало страшно. Я пытался вызвать в памяти образы Бориса Зубакина, Мёбеса, членов Ордена, но они представали мне как будто в какой-то дымке и не давали ощущения опоры. Несколькими фразами Лев Платонович пошатнул мою внутреннюю философию. Он, казалось, заметил мою растерянность и старался говорить мягко и добродушно. Вскоре его голос принес мне некоторое успокоение и я стал вслушиваться в слова:

Поверьте, Александр, мне очень симпатичны независимые умы. С другой стороны, понятно, что всякий бунт и возмущение против церкви, на самом деле направлен не против церкви как таковой, а против того догматизма, который, возможно, проявляется у некоторых представителей духовенства. Но сама церковь ни коем образом не догматична. Вспомните слова апостола Павла: «Все мне позволено, но не все полезно. Все мне позволено, но ничто не должно владеть мною». Не являются ли эти слова основателя церкви выражением абсолютной свободы, которая открывается тому, кто смог постичь самый дух церкви, дух всеединства?
Но как же может сочетаться эта свобода с тем самым догматизмом отдельных священнослужителей, который и вы признаете? Это же противоречие!
Противоречие это только кажущееся. Самое важное, что вам необходимо понять, это то, что церковь – единый организм. Возьмем человеческий организм: тут есть все – и то, что кажется прекрасным, но и то, что представляется безобразным, например, слизь, гной, выделения кишечника... Мы же не можем в человеческом организме отделить все, что нам представляется прекрасным от того, что таковым не кажется. Мы воспринимаем себя целостно: как образ и подобие Божие. Так и существование внутри церкви отдельных служителей, которые чем-то, предположим, злоупотребляют, не отнимает у церкви её величия и Истины в ней пребывающей. А в наше время особенно молодежь, увлеченная Марксом, Ницше, или вот, как вы – оккультизмом, впадает в одно из самых опасных заблуждений, каковым является отвлеченное понимание христианства.
А что такое отвлеченное понимание христианства?
Отвлеченно христианство понимают в нескольких случаях. Во-первых, когда его отождествляют либо с чисто теоретическим учением, отвлекая его от деятельности, либо с нравственно-религиозной деятельностью, отвлекая ее от учения. Отвлеченным становится понимание христианства и тогда, когда ему и – более конкретно – церкви отводится какая-нибудь одна сфера жизни, тем самым отвлекаемая от прочих, а прочие рассматриваются как нецерковные по существу. Это-то отвлеченное понимание христианства и приводит к отрицанию самой церкви. Ибо, если понимать христианство целостно, то тогда само отрицание церкви или противопоставление христианства и церкви, - как это было у вас, - становится невозможным.

Троицкий мост остался позади и мы шли по Марсову Полю. Впереди виднелся Инженерный Замок, а правее – купола «Спаса на Крови». Речь Карсавина была проста – я удивлялся, как раньше я сам не дошел до таких прописных, казалось бы, истин и позволил себе действительно отвлеченное понимание христианства. Как-то незаметно, безо всякого насилия, на месте пошатнувшихся прежних построений я чувствовал крепнущий внутренний стержень. Он, видимо, никогда и не исчезал, а был со мною всегда, только покрылся туманом модных учений. Теперь, когда так внезапно все прояснилось, я отчетливо сознавал, в каких заблуждениях я погряз. Будущий мой путь виделся мне в совершенно новом ракурсе. Сознание это открыло во мне обновленные чувства: вместо страха, который овладел мной на мосту, я наполнялся ощущением блаженства и удивительной ясности. Я жадно ловил каждое слово Льва Платоновича. Я хотел, чтобы наша беседа продолжалась весь день и, спросив, каким временем мы еще располагаем, огорчился, что дойдя до Невского, мы вынуждены будем расстаться.

Карсавин продолжал говорить:

Для нас церковь исполняется тогда, когда переставая быть отвлеченною, оцерковляет и культуру и народ, дарует им святость и бессмертие. Отсюда не следует, что признается церковным также все грешное и несовершенное. Задача церкви как раз в том, чтобы дать существенно-церковному в народе, культуре и человеке силы преодолеть их грехи и несовершенство и стать конкретно и действительно церковными. И тем, что она обличает зло и указывает на истинный смысл бытия, церковь и вызывает свободное его самоусовершенствование, которое и есть спасение. Церковь должна быть конкретною, то есть, должна быть и национально-культурным организмом.
Но ведь народов много и много культур...
Вы совершенно правы. Из этого вовсе не следует, что нужно всех сделать такими же православными, как русские или греки, уничтожая остальные культуры. Православных церквей, если так можно выразиться, должно быть много, так, чтобы каждая из них выражала особую культурную и народную симфоническую личность, хранимую особым ангелом Божьим, и чтобы все они в единстве составляли одну Святую соборную православную церковь. Эта церковь едина единством соборным, симфоническим. Она едина согласованностью и взаимодополнением всех составляющих ее частей, из которых каждая есть вся она, но в особом аспекте. И каждая одинаково необходима для ее полноты, хотя есть среди них и первозванная. Эта церковь не отвлеченная, ибо не отсекает от себя ничего сущего, но все в себя приемлет и преображает в себя. В ней нет ни эллина ни иудея потому, что и эллин со своим эллинством и иудей со всем своим иудейством – её равноценные и живые органы. В ней нет раба и нет свободного, ибо рабство существует лишь в грешном мире, который только хочет стать церковью. А свобода – человеческое слово, слишком немощное и несовершенное для того, чтобы выразить полноту церковного бытия: свободные есть только там, где есть рабы...

Когда мы дошли до Невского, Лев Платонович по моей просьбе рекомендовал мне список книг, которые мне следовало бы прочитать. На вопрос о возможной следующей встрече, Карсавин ответил неопределенно: до Нового Года он занят – можно поискать его в Университете в январе-феврале.

На следующий же день после нашей встречи, я разыскал через знакомых большую часть требующихся мне книг, которые с огромным интересом изучаю.

P.S. На днях заходил Ругевич – сообщить о следующем заседании Ордена, но я вежливо отказался.»

(Петроград, декабрь 1921 года)

23.

«Особенно сильное и растущее свободомыслие есть свидетельство того, что где-либо чрезвычайно повысился жар чувства»

Фридрих Ницше «Человеческое, слишком человеческое»

На этом дневник заканчивался. Дальнейшая судьба духовных поисков деда была неизвестна. Костя был раздосадован. В том, что он прочитал в последнем отрывке, ему виделся чистейший механизм суггестии. Впрочем, именно легковерие привело деда и в Орден, как потом – в православие. Отсутствие здорового сомнения, скептицизма, саморефлексии... Порассуждав таким образом, Костя понял, что в таком случае нет смысла ни огорчаться за деда, ни радоваться...

Надо отметить, что и читал этот последний отрывок, и рассуждал Костя, мучаясь от всё усиливающейся боли. Пытаясь облегчить ее, он залез в горячую ванную, но от этого стало только хуже. Ближе к вечеру сознание стало затуманиваться. Костя померил температуру – тридцать девять и семь...

24.

«И услышал я громкий голос с неба, говорящий: се, скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними; они будут Его народом, и Сам Бог с ними будет Богом их.»

Откр.(21;3)

Ему открылась Библиотека. Вначале Косте показалось, что она бесконечна, но постепенно он осознал, что это не так: она просто невыразимо огромна. Стеллажи с книгами разных форматов и эпох тянулись во все стороны сколько хватало взгляда. Некоторое время Костя осваивался в этом необъятном пространстве. Потом произошло вот что: он заметил, что стоит ему прикоснуться своим вниманием к какой-либо книге, как внутри него возникало абсолютно отчетливое ощущение, что он знает её содержание. Причем это самое знание было подобно некой свертке, заархивированному файлу. Так, бывает, мы начинаем думать какую-то мысль – думать словами, и, вдруг, в какой-то момент замечаем, что еще до того, как мы произнесли внутри себя первое слово внутреннего монолога или диалога, он весь (монолог или диалог) уже существовал целиком внутри нас в свернутом, точечном виде, и в один момент мы знаем уже все, что хотели сказать длинным рядом предложений. Так было и с любой из этих книг. Поиграв таким образом – прикасаясь вниманием – с несколькими десятками книг, Костя почувствовал сильную усталость.

И тут он заметил, что в пространстве Библиотеки кто-то есть. Сначала это присутствие было едва уловимым, но стоило чуть сосредоточиться на нем, как оно сгустилось в некий непрестанно меняющий форму и плотность светящийся вихрь. (Впрочем, слово «вихрь» лишь в малой степени подходит к этому явлению, но лучшего синонима я не смог подобрать). И вихрь этот то занимал все необозримое пространство Библиотеки, то становился соизмерим с размерами человеческого тела, хотя тут Костя мог ошибаться, потому что свое тело он и не видел и никак не ощущал. Костя не испугался, напротив, исполнился благоговейным восторгом перед этим присутствием. И вот восторг его сам сгустился в одно слово и слово это было - Бог. Стоило этому случиться, как «вихрь» принял человеческую форму – только с постоянно меняющимися ликами – абсолютно прозрачную, с едва уловимыми контурами.

Хочешь задать Мне вопросы? Задавай – я охотно отвечу на любой. – Прозвучало внутри Кости, хотя источником этой фразы был, несомненно Бог.
Хочу, - отвечал Костя, - ты и есть Бог?

Молчаливое согласие.

Какова твоя природа? Я часто задавался вопросом, что есть Бог, но внятного ответа никогда не получал.
Изволь, вот тебе абсолютно внятный ответ: Я – Слово. В самом буквальном и банальном смысле – просто Слово. Слово, которое звучит так – Бог.
Просто слово?
Да, совершенно просто – Слово.
И ничего больше?
Ничего. Только больше ничего и быть не может.
Как это? Ну да, как у Иоанна – «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было – Бог»...
Хочешь узнать всю эту историю?
Конечно!
Взгляни на эту Библиотеку. Тут собраны все книги, которые когда-либо были написаны рукой человека. В подавляющем большинстве из них Слово Бог упоминается неоднократно. Более того – интерпретируется – тебе ведь близок этот термин – самыми разными способами. У Меня огромное количество толкований. Огромное, но не бесконечное.
Значит и ты сам не бесконечен?
Нет, не бесконечен, хотя необозрим. Ни один человеческий ум не может вместить всех интерпретаций Слова Бог и, тем более, принять их равноправность и равновероятность. К тому же, я все время расту, ибо ежедневно количество толкований увеличивается. В этом, собственно, и состоит основная задача человека – преумножать Меня, проявляя из небытия.
Значит, когда-то тебя не было?
Конечно. Я появился, когда появилось само Слово – Бог.
Значит ты создан человеком?
Я создаюсь людьми. Вначале я был однозначен, теперь же – необычайно многолик, ибо у каждого человека своя череда ассоциаций и чувств, связанных со Мной. Некоторые люди называют Мной удивительно сложные конструкции ассоциаций и переживаний, другие – очень простые, одни – предельно абстрактные, другие – совершенно конкретные, например, похожие на человека. Я – совокупность всех этих образов и переживаний. Физик назвал бы эту совокупность – суперпозицией...
Если ты создан человеком, то кто же создал человека?
Об этом бессмысленно говорить. Какое бы слово я сейчас не назвал, ты непременно соотнесешь его со Мной, а значит, присвоишь ему образ и переживание.
Гм...
Я объясню это понятным тебе языком: языком философии. Тебе известна связь между тем, что называют «означающим» и «означаемым». На языке философии «означающее» – это слово – определенный звукоряд, а «означаемое» – образ или череда образов, всплывающие в сознании, при произнесении «означающего». Но это определение довольно однобоко. Я бы расширил его так: «означаемое» это вся совокупность переживаний, которую испытывает человек, при произнесении «означающего». Это и образы, и чувства, и ассоциации, и ощущения, и то, что люди называют сверхчувственными переживаниями. Так вот: Я – это совокупность, суперпозиция всех означаемых Слова Бог, когда либо существовавших в сознании людей. Совокупность всех переживаний, которые этим Словом называются. Еще раз повторю, что вы проявляете Меня из небытия, тем самым высветляя это самое небытие, умножая Мое присутствие в мире. А о том, что создало мир и человека, говорить некорректно, потому что любое слово, будь это Ничто или Пустота – неизбежно вызовет у тебя целый спектр «означаемых» - пусть даже и предельно абстрактных.
Но ведь некоторые утверждают, что ты – вообще ВСЕ.
Этому слову в мозгу человека соответствует ограниченное число означаемых. Вовсе не потенциальное ВСЕ. Даже некоторые мистики, которым Я обязан необозримым Своим масштабом, в своих озарениях были ограничены неким пределом, хотя субъективно и переживали то, что можно назвать безграничностью.
А ты, значит, только фантазм? Ты не существуешь объективно? Вне сознания человека?
Напротив, Я как раз и есть самое, что ни на есть объективное, ибо вмещаю в себя весь предметный мир и еще огромное число его интерпретаций. Только в сознании каждого человека Я проявляюсь лишь какой-то своей гранью.
Но ты же говорил вначале, что ты – просто слово...
Да, все очень банально. Я – просто Слово. Слово – Бог.
И в то же время все означаемые, которые с этим словом связаны.
Верно.
У меня это не укладывается.
Это ни у кого уложиться не может. До того все просто...
Почему я удостоился чести говорить с тобой?
Этого ты сейчас все равно не сможешь понять. Могу только сказать, что не из-за каких-то особых заслуг и это - не аванс... Но теперь ты можешь пользоваться Библиотекой по своему усмотрению...

Константин, дышите! Дышите глубже! – Голос исходил очень издалека, но был настолько настойчив, что Библиотека растаяла, а Костя почувствовал, что его куда-то везут и что дышать действительно нужно. Но дышать было удивительно сложно. Как будто он разучился. Чтобы дышать, нужно было все время об этом помнить и делать неимоверные усилия. А Костя постоянно забывал, куда-то проваливался и, затем судорожно делал глоток воздуха. Постепенно смутное сознание стало возвращаться и Костя понял, что его везут с операции. Наркоз постепенно отходил. Появилось ощущение тела – непослушного – пошевелить чуть-чуть рукой было пределом возможного. Внизу живота лежал пузырь со льдом и вскоре под ним Костя почувствовал острую боль. Потом Костя заснул и в сознании оставалась только эта боль. Проснулся он в палате: сознание было еще смурным. Подошла сестра и сделала укол, после которого боль в животе поутихла. Затем в палате появился врач, который делал операцию – Костя его вспомнил.
Ну что, как себя чувствуешь?
Хорошо, – прохрипел Костя и попытался улыбнуться, - а скоро меня выпишут?
Экий живчик! – хохотнул врач, - если бы ты вчера еще часика два помедлил и не вызвал «скорую», мы бы с тобой сейчас не говорили. Аппендикс взорвался у меня в руках. Так что, минутой раньше и – гнойный перитонит, со всеми вытекающими... Но сейчас ты вне опасности. Недельки три у нас, конечно, полежишь.
Но я не могу так долго! У меня через неделю кафедра и начало курса!

Врач опять хохотнул, похлопал Костю по колену и отошел к соседней койке.

И тут Костя вспомнил о Библиотеке и Боге. Воспоминания были смутными: он знал только, что понял нечто необычайно важное и очень простое, что выражалось в формуле «Бог это Слово». Объемность осознания происходящего, которая была «там», исчезла. И еще, Костя каким-то образом знал, что доступ в Библиотеку у него сохранился. Нужно только сосредоточиться в самой глубине своего внимания, стараясь дотянуться до его – внимания – источника и сама эта попытка обеспечивала доступ. Костя даже попробовал: получилось. Тогда он «заказал» книгу – она тут же явилась его внутреннему взору. Это был внушительных размеров том «Славяне в Европейской истории и цивилизации» Франтишека Дворника. Книгу эту Костя захотел прочитать после того, как узнал из дедовского дневника про уретральность славян по классификации профессора Толкачева. Прикоснулся к ней вниманием и тут же заснул, обессиленный, унося в сон свернутое содержание «Славян...»

Blog

Построена, как ризома: лабиринт, где пересекаются, сосуществуют, борются, примиряются и расходятся противоречивые философские, религиозные и мистические учения