Построена, как ризома: лабиринт, где пересекаются, сосуществуют, борются, примиряются и расходятся противоречивые философские, религиозные и мистические учения

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 9 10 11 12 13 14 15 16 17

36.

«Слова, слова, слова...»

Вильям Шекспир «Гамлет»

«Идея Бытия, к которому мы имеем доступ только через язык, у Хайдеггера просматривается совершенно очевидно; идея языка, который не во власти человека, потому что не человек думает на каком-то языке, но язык мыслит себя в человеке. И именно плетения языка передают особые отношения человека с Бытием»

Умберто Эко «Отсутствующая структура: введение в семиологию»

Когда мне в видении явился Бог и Библиотека, то Бог явился не целиком...
Конечно! – Воскликнул Гриша. – Это, естественно была твоя проекция, тут и к попу не ходи.
Я не это хотел сказать. Тезис о том, что все есть проекция нашего сознания хорош, но я не об этом. Если бы Бог явился целиком, то и я полностью преобразился бы. Так, как это случалось со многими мистиками и святыми. Но то, что Он говорил мне – очень важно. Вчера мне открылись Его слова в новом ракурсе, проясняющим очень многое.
Поясни. Мне это очень интересно, так как несколько лет назад мне тоже явилось нечто и, кстати, после этого моя жизнь и мои ценности поменялись капитально. – Сказал Витя.
Тебе Он, видимо, явился в полноте означаемых лексикода пятого уровня, если выражаться жаргонным языком. Мне же – лексикода четвертого уровня. Предельный для человека и исчерпывающий уровень Его проявленности, - тот что являлся святым, - это вся полнота означаемых лексикода шестого уровня. Там происходит полное преображение человека. Об этом, собственно, Он мне в видении и говорил, но понадобился понятийный аппарат семиологии – в частности, понятия кода и лексикодов, чтобы то, что Он говорил прояснилось окончательно. Конечно, это все равно только модель, но очень удобная...
Ну-ка, ну-ка! – Заволновался Гриша. – Я в семиологии не силен, поэтому про лексикоды не слышал.
Собственно, ничего совсем нового я не скажу, только структурирую все это по иному. – Отвечал Костя. – Начну же с напоминания о том, что еще Будде приписывается высказывание, что у каждого из нас ежесекундно проносится не менее миллиона мыслей. Только девяносто девять и девять десятых, а то и еще больше из них не осознается нами. Все остальные мысли – в бессознательном.
Именно мысли?
Да именно мысли. Выраженные языком, каждому слову которого соответствуют означаемые в виде той или иной совокупности картинок, звуков и ощущений. Удивительная интуиция Жака Лакана в середине двадцатого века позволила ему сделать следующее высказывание: «Бессознательное структурировано как язык».
Тут Будда и Лакан – единомышленники; извиняюсь за каламбур. – Улыбнулся Витя.
Все-таки, ближе к семиологии... – Торопился Гриша.
Так вот семиология или как её проще называют – семиотика – это, можно сказать, некий способ рассмотрения всего, чего угодно, как сконструированного и функционирующего подобно языку. В этом «подобно» заключена вся суть метода. Все может быть описано как язык. Следовательно, семиотика - это перенос метафоры языка на любые, в том числе и неязыковые явления. Одним из принципов, на которых основывается семиотика, является расширение значения лингвистических терминов. Таким образом, метод семиотики - это рассмотрение чего угодно как метафоры языка или, говоря иначе, метафорическое описание чего угодно в качестве языка.
Постой! – Всполошился Гриша. – Мы же с Юркой тебе как раз об этом на даче говорили.
Говорили. Про мир, как Текст. Но я тогда не стал вас развенчивать, как изобретателей велосипеда.

Витя уже несколько минут выглядел отстраненным и даже настороженным. Он, безусловно, изучал семиотику и все, что говорил сейчас Костя, не было для него внове. Но за восемь лет после Университета, он многое пересмотрел. Наконец, решил вмешаться в разговор:

А не кажется ли тебе, Костя, что все устремления таких философов-постмодернистов, развивавших семиотику, как Барт и Деррида, направленные на выявление и разрушение отношений власти, скрытых в языке, привели, в конечном итоге, к созданию очень сильных и на деле агрессивных идеологий? За что боролись, на то и напоролись. И это было неизбежно, поскольку семиотика сама является идеологией, навязывающей довольно узкое и исключительное мировоззрение своим адептам.
Хм. От твоих слов так запросто не отмахнешься, но сейчас я не хочу спорить. К тому же, я предупреждал, что речь пойдет о модели, а если понимать все это в русле взаимоотношений НЕ ЗНАЮ и ЗНАЮ, о которых вы сегодня прочитали в моих записках, то, возможно, мы и избежим идеологизации, тем более агрессивной. А что там получилось у Барта с Дерридой, - об этом можно будет как-нибудь отдельно поспорить.
По-моему, мы отвлеклись. – Встрял Гриша. – Ты обещал рассказать про лексикоды...
Да. Вся эта песня началась еще с Хайдеггера, который утверждал, что Бытие говорит через нас посредством языка; не мы говорим на языке, но нас проговаривает язык. Это подхватил и Витгенштейн, и Лакан, и постмодернисты. К Хайдеггеру я еще вернусь. А сейчас напомню банальное определение, оба вы знаете: у нас имеется некая связь означающего, то есть, некого звукоряда или написанного слова, с означаемым – тем комплексом смыслов – картинок, звуков и ощущений, которые появляются, когда мы слышим или читаем означающее. Например, означающему «яблоко» соответствует означаемое: образ этого фрукта, большого или маленького, красного или зеленого, кислого или сладкого. Так вот: означающее и означаемое связываются такой штукой, как код. При этом код – это простейший клей, связующий означающее с теми или иными означаемыми.
Что значит простейший?
Это значит, что речь идет об однозначных сообщениях. Если мы говорим о фруктах, то яблоко и означает не что иное, как фрукт. Но, если мы будем говорить, например о «яблоке раздора», то тут мы имеем уже два порядка означаемых, которые связаны с означающим кодом и лексикодом. Лексикод – это код второго порядка.
А яблоко с дерева познания добра и зла?
Ты забегаешь сильно вперед. Это библейское яблоко мы можем осознавать и через код, что дает нам примитивное толкование, и через лексикод первого порядка, но, в принципе, это самое библейское яблоко может быть осознано и через лексикоды высших порядков, вплоть, наверное, до шестого.
А что за порядки лексикодов? Если сообщение неоднозначно, то тут клеем, связывающим означающее с означаемым, будет лексикод. Какие еще порядки нужны?
А вот какие: дело в том, что степень неоднозначности может быть разной. Например, какой-нибудь анекдот про Холмса и Ватсона, который сам по себе - неоднозначное сообщение, будет по-разному понят человеком, который смотрел фильм с Ливановым и Соломиным, и тем, кто не смотрел. Особый смак анекдота будет доступен будет только тому, кто фильм смотрел. То есть, для того, кто смотрел фильм, означаемые будут связаны со всеми лексикодами и кодами, на которых держится и сюжет фильма, и игра актеров, и еще многие факторы. Здесь мы имеем лексикод второго порядка. Сюда же относится переживание поэзии и метафор. На этом уровне появляются уже не только образы, но и сложные комплексы телесных ощущений. Совокупность переживаний, которые вызываются символической поэзией и разного рода эзотерическими текстами базируются уже на лексикодах третьего порядка. Здесь я опять вспомню Хайдеггера, который на склоне лет ударился в эзотерику и стал изучать таких эзотерических поэтов как Гельдерин, Тракль, Рильке и Рембо.
А разве не столь изощренную поэзию нельзя воспринимать на уровне третьего лексикода? – Вопросы задавал пока только Гриша. Витя молчал.
Вот! Можно! И не только поэзию! Тут мы имеем парадокс: с одной стороны существуют тексты, которые расширяют сознание до третьего лексикода, а с другой стороны, если сознание человека уже расширено до возможности воспринимать третий и дальнейшие лексикоды, то он и кулинарную книгу сможет прочитать, как эзотерический текст или поэму. О лексикодах четвертого, пятого и шестого уровня говорить трудно. Могу лишь отметить, что с каждым новым уровнем лексикода мы имеем все более сложно закрученные означаемые – образы, звуки и ощущения. И – все более абстрактные. Так вот, теперь о Слове. О Боге. Если на первом уровне – уровне кода, Бог представляется старичком, сидящим на облаке, или, в лучшем случае, изображением иконы, то на уровне шестого лексикода – это предельное переживание всей совокупности человеческого опыта, о котором и говорил Бог, явившийся мне в видении.
И икона тоже, как я понимаю, является означающим, которое для одного человека может означать просто рисунок, а для другого – огромный комплекс переживаний. Икона, как знак, как язык? – произнес Витя.
Да! И не только икона, но и что угодно. Здесь и проявляется основная посылка семиотики о перенесении метафоры языка на любое явление. Кстати, про икону: если возле иконы ты переживаешь сильные телесные ощущения, какие-то потоки внутри идут, то ты воспринимаешь ее на уровне, как минимум, второго уровня лексикода. Ну, а когда происходят чудесные исцеления, то тут задействуются лексикоды четвертого или пятого порядков... И, кстати, о гностиках и постмодернизме: сейчас я понимаю отчетливо, почему гностики считали, что Христос, казнимый на кресте, - лишь тень Логоса, который проносится через Эоны к Плероме. Логос во всей полноте означаемых шестого уровня лексикодов никак не убить!.. Теперь же я хочу, чтобы вы еще раз прочитали текст моей «беседы с Богом», чтобы она случилась у вас с этого ракурса. (Прочти еще раз и ты, пытливый читатель, главу 24 и ты не пожалеешь!)

После повторного прочтения текста, Гриша сиял: его буквально разрывало от восторга. Витя же погрузился в размышления.

Что ты загрустил? – Спросил его Гриша.

Витя отвечал словами Пушкинского Сальери:

- «Музыку я разъял, как труп, поверил я алгеброй гармонию»... Права в чем-то Алла насчет разъятия и анализа. Мне кажется, что семиотика делает жизнь более понятной, а, следовательно, более предсказуемой и комфортабельной. Она служит эффективной психологической защитой - защитой против реальности. Реальность в своей наготе слишком ошеломляюща и слишком опасна для наших ограниченных «я» и наших лелеемых фиксированных идей. С ней гораздо легче иметь дело, если предварительно свести ее к знакам...

Костя положил другу руку на плечо и горячо произнес:

- Поверь, что все, о чем я говорил – плод не анализа, но откровений. И, кстати, то, что касается четвертого, пятого и шестого уровней лексикодов я представляю довольно-таки туманно...

А почему у тебя именно шесть уровней лексикодов? – Поинтересовался Гриша.
Чисто интуитивно... Возможно, в дальнейшем все это прояснится...
И все-таки, еще Рене Генон предупреждал, что Апокалипсис наступит тогда, когда и мир, и Бога оцифруют, так что ты, вкупе с остальными постмодернистами, приближаешь конец света... – Витя оставался озабоченным. – Алла бы сказала, что ты окончательно потерял страх Божий...
Ты что же, на стороне Аллы? – Недоумевал Гриша.
Я ни на чьей стороне. Костя мне друг, и мне симпатична его устремленность к познанию. Только такой подход кажется чересчур механистичным. И для меня лично в этом вопросе остается мно-ого непонятного.

Гриша закурил и откинулся на спинку кресла:

- То, что делает Костя, можно назвать десакрализацией сакрального. Это действительно опасная процедура, которая может привести неокрепшую психику к безумию. Церковь, например, этого бы не только не одобрила, но и пожалуй анафеме предала. Церковь ведь боится, что люди станут свободными и, следовательно, неуправляемыми, выйдут из слепого подчинения.

А я скажу, что самое-то сакральное так и остается тайной, причем еще большей по мере того, как мы к ней придвинулись вплотную. – Костя начал нервничать
Что ты имеешь в виду?
Я имею в виду, что после того, как Бог, как Слово, как творение человека, стал хоть как-то понятен через семиотические модели, мы приблизились к тому, что в принципе непознаваемо. Я неверно сказал сейчас, что Бог – творение человека. Нет, человек проявляет Бога из Того, что непроявлено и представляет Собою абсолютную тайну. И в сегодняшнем нашем разговоре мы проявили из этой тайны еще один кусочек, присвоив Богу еще один аспект означаемых.
И все же меня беспокоит, что сделано это было путем операций анализа, хоть и интуитивного. Синтеза здесь нет. – Витя покачал головой.

Костя помолчал минуту, потом произнес тихо:

- Я согласен с тобой, Витя. Теперь необходим синтез. Но как к нему прийти?

37.

«Жертвующий и жертвуемое – одно и то же существо. Эта идея единства избавителя и избавляемого красной нитью пронизывает все алхимические сочинения. “Един камень, едино снадобье, един сосуд, едино управление процессом, един распорядок” – вот ключевая формула загадочного языка алхимии»

Карл Густав Юнг «Символ превращения в мессе»

Сентябрь прошел быстро и довольно суматошно, - так показалось Косте. Помимо лекций в УПЭЭМе, он подрабатывал – давал уроки английского языка. В Университете Костя читал лекции два дня в неделю: в понедельник и четверг (по две пары в каждый из этих дней). За несколько сентябрьских занятий (два из них Хлопонин попросил для организационных вопросов) слушатели 31-й группы познакомились с философией Ницше, Анри Бергсона, а также феноменологией Эдмунда Гуссерля. Очередное занятие в начале октября Костя планировал посвятить основной работе Мартина Хайдеггера «Бытие и время».

Вите, который вместе с Костей окончил факультет философии, все эти темы были хорошо знакомы, но он неизменно присутствовал на каждом занятии. Когда Костя сказал ему, что зачет поставит автоматом, и Вите нет необходимости ходить на его лекции, и он может заниматься в это время своими делами, тот ответил, что дело у него в жизни только одно и присутствие на лекциях только способствует этому.

Вообще, группа оказалась довольно дисциплинированная и даже дружная. Никто не пропускал занятий, только Соня Вознесенская периодически опаздывала. В нее Костя, откровенно говоря, влюбился. Но кроме редких неосторожных взглядов ничем себя не выдавал и давал волю своему чувству лишь в ночных грезах. Сам Костя чувствовал на себе все возрастающее внимание Вики Станкевич: она оказывалась рядом то в буфете, то по пути к метро. Вика Косте тоже нравилась, и хотя она как-то мимоходом призналась, что была бы не против, если бы Костя пригласил ее в театр или кафе, он пока робел.

Зато с Платоновыми у Кости и Вити за сентябрь сложились почти дружеские отношения. Часто после занятий они гуляли по городу, обсуждая поначалу общие философские и психологические вопросы, но постепенно беседы становились более откровенными и касались событий жизни всех четверых. Два раза Костя с Витей были у Платоновых в гостях в маленькой уютной квартирке на «Лесной». Несмотря на скромную учительскую зарплату, Михаилу и Саше удалось собрать замечательную библиотеку. Тут были редкие книги по философии, психологии и эзотеризму, а также со вкусом подобранная современная художественная классика: Борхес, Гессе, Кафка, Мюзиль, Пруст, Фаулз, Сарамаго, Эко, Павич, Кундера...

В ночь перед лекцией о Хайдеггере – второго октября - Косте приснился странный и тревожный сон. Сон был красочный, отчетливый и запомнился очень хорошо. Снилось Косте, что он входит в церковь и видит, что там, возле самого алтаря полсотни людей предаются оргии. Все раздеты и совокупляются в самых разнообразных позах. Костя, удивленный и смущенный, пытается произнести речь. Говорит он о том, что в средневековье народ был пропитан страхом и страдал под гнетом феодалов и церкви, поэтому содомия и блуд были необходимы для соблюдения некого равновесия; в наше же время, когда доминируют и так свободные нравы, необходимы именно воля и воздержание – опять же для равновесия. Участники оргии не слушают его. Тут Костя замечает священника – древнего старца, невозмутимо взирающего на безобразную оргию с какого-то возвышения. Костя подходит к священнику. Шум оргии стихает, постепенно растворяются и исчезают и сами ее участники. Остается только священник. Вглядевшись пристальнее, Костя замечает, что старец как будто бы бесплотный прозрачный призрак. Старец говорит: «Я достиг совершенства как дух, подвергнув себя невыносимой казни». – «Какой казни?» – спрашивает Костя. Старец не отвечает, но Костя видит, как это происходило: к священнику подходит некто, чьи черты различить трудно. Он вооружен мечом. Этот свой меч вонзает он в старца. Затем разрубает его на несколько частей и с отрубленной головы сдирает кожу. Потом заворачивает части священника в холстину и сжигает их на алтаре. Снова Костя видит перед собой старца, который произносит: «Вот это и есть моя невыносимая казнь». Произнеся эти слова, священник широко открывает рот и выплевывает свои внутренности, постепенно выворачиваясь наизнанку и превращаясь в обрубок человека.

Проснулся Костя резко и сразу вспомнил сон. Его охватило отвращение и какое-то недоброе предчувствие. Было десять часов утра. Лекция начиналась в два часа. Умылся и приготовил завтрак. Но есть не хотелось. Отвратительные образы сна стояли перед глазами. Беспокойство не уменьшалось, а, напротив, нарастало. Позвонил Грише – Гриша слыл опытным толкователем сновидений в духе юнгианского психоанализа. В трубке послышался заспанный голос (Гриша редко просыпался раньше двенадцати, зато до пяти утра сидел в интернете или за книгами):

Что случилось? Что тебе приспело так рано?
Извини, у меня сегодня ответственная лекция, а я в совершенно нерабочем состоянии. Мне приснился странный и отвратительный сон...

Выслушав содержание сна, Гриша проснулся окончательно и даже оживился:

Дружище, да это же судьбоносный сон! Ты на пороге какого-то преображения или мощного события. Я где-то год назад прочитал в одной из статей Юнга про очень похожий сон или видение некого Зосимы – греческого алхимика. Давай-ка я найду эту статейку и минут через десять перезвоню тебе.

Позвонил он минут через сорок. Голос его был бодр:

Слушай, действительно этот Зосима видел очень похожий сон, который Юнг назвал инициационным. Только у Зосимы был жрец, которого расчленили, сожгли, а потом он сам себя сожрал. Жрец добровольно подвергает себя казни, которая его преображает. Но он также приносится в жертву тем, кто совершает жертвоприношение: его расчленяют ритуальным способом. Так что твой сон - о принесении себя в жертву с целью какого-то преображения.
А что означает сдирание кожи с отрубленной головы?
Вообще у многих народов скальпирование и свежевание в священных ритуалах символизирует превращение, переход из худшего состояния в лучшее. Прообраз этого обновления – линька змей, которые ежегодно сбрасывают старую кожу. В твоем случае кожа сдирается только с головы: скорее всего это объясняется тем, что основная идея сна – духовное превращение. Юнг, кстати, пишет, что жертвующий и жертвуемый – одно и то же существо. Символ такой жертвы – уробор – змей, пожирающий сам себя. В видении Зосимы его место занимает жрец, который в роли жертвующего пожирает самого себя в роли жертвы. Подобным же образом при Евхаристии Христос пьет собственную кровь и ест свою плоть.
Но священник из моего сна не ел себя. Он наоборот изблевал себя самого, вывернувшись наизнанку.
Это деталь говорит о том, что происходит или должно произойти нечто, что обнажит твою внутреннюю суть. А принесение себя в жертву остается. Твой священник же сказал, что достиг совершенства, предав себя жуткой казни.
И что это значит?
А вот послушай, что пишет Юнг о причастии: «Вершащееся в мессе ритуальное событие имеет два аспекта: человеческий и божественный. С человеческой точки зрения, происходит предложение Богу неких даров, одновременно означающих самоотдачу священника и прихожан, предающих себя Всевышнему. Ритуал освящает дары и тех, кто их подносит. Оно символически изображает Тайную вечерю Господа с учениками, его страсти, смерть и воскресение. Однако с божественной точки зрения всё это лишь скорлупа, внутри которой развертывается не человеческое уже, но божественное действо. На какой-то миг жизнь Христа, вечная и вневременная, становится зримой и выстраивается во временную последовательность, пусть и в сжатой форме священнодействия. Христос воплощается в человека, страдает, умерщвляется, сокрушает мощь преисподней и воскресает во славе. Присутствие самого Божества связывает все составляющие жертвенного акта в мистическое единство, так что это сам Бог есть тот, кто предлагает себя в жертву в священных субстанциях, священнике и прихожанах – и кто в человеческом обличье Сына сам же себя приносит в жертву Отцу во искупление грехов»^⁸².

Поговорив с Гришей, Костя несколько успокоился и даже воодушевился мыслью о возможном духовном превращении. Но где-то в глубине его сознания оставалось какое-то тревожное предчувствие.

Когда в два часа Костя вошел в аудиторию на втором этаже, группа была в сборе. Даже Вознесенская не опоздала. Костя приветствовал собравшихся (еще с первых занятий они перешли на «ты»), взошел на кафедру и начал:

- Сегодня мы поговорим об основополагающей работе Матрина Хайдеггера, ставшей фундаментом современного экзистенциализма – книге «Бытие и время»...

38.

«Зов обращен к присутствию, как к виновному или, в предостерегающей совести, указывает на возможное “виновен”. Если бы только это “виновен”, единодушно ощущаемое в опыте и толкованиях совести, не получало столь разные определения! И поддавайся даже смысл этого “виновен” единодушному осмыслению, экзистенциальное понятие этого бытия-виновным лежит в темноте»

Мартин Хайдеггер «Бытие и время»

Основным философским вопросом Хайдеггер считал вопрос о бытии, который оказался забыт во всей истории философии. Поэтому цель своей работы Хайдеггер видел в том, чтобы извлечь тему бытия из забвения и ответить на вопрос: что такое бытие? То есть, обнаружить смысл бытия. Причем бытия особого вида – человеческого бытия. В связи с этим, Хайдеггер различает неподлинное и подлинное бытие. Основные черты первого – двусмысленность, болтовня, любопытство, падение. Главная же характеристика подлинного бытия – совесть. При такой постановке вопроса – поиске смысла человеческого бытия – обычный философский язык, которым пользовалась вся предыдущая философия, абсолютно неприменим. Бытие человека – всегда «бытие-в». Бытие-в-мире это основа и условие человеческого существования. Бытие-в-мире показывает изначальную историчность человека, его конечность и временность. Но озабоченность настоящим превращает жизнь в боязливые хлопоты и прозябание повседневности. Такая жизнь, как проявление неподлинного бытия нацелена на личные предметы и преобразование личного мирка. Эта нацеленность анонимна и безлична. Она погружает человека в безличный и анонимный мир, где никто ничего не решает и потому не несет никакой ответственности. Главная характеристика мира повседневности – стремление удержаться в наличном, настоящем, избежать предстоящего, то есть, смерти. Сознание человека здесь не в состоянии отнести смерть к себе самому. Это приводит к размытости сознания, к невозможности обнаружить свою самость.

Костя оглядел аудиторию. Платоновы внимательно слушали. Вознесенская рисовала в тетради каких-то чертиков. Вика Станкевич откинулась на спинку стула и взирала на Костю чуть прищурившись и слегка наклонив голову вправо. Иван Куренной о чем-то тихо шептался с Витей Назаровым. Рада Григорьева, подперши подбородок руками, глядела в окно. Со второй парты на Костю смотрели смущенные глаза Зины Кравчук. Костя попробовал придать своему голосу бодрость и продолжал:

С другой стороны, структуру человеческого бытия в её целостности Хайдеггер обозначил, как заботу. Человек имеет исток своего бытия в заботе и никогда не будет выпущен из этого истока. Определив заботу, как забегание вперед, Хайдеггер подчеркнул, что человеческое бытие есть не то, что оно есть, поскольку оно постоянно убегает от себя, ускользает вперед. То есть, оно есть всегда своя собственная возможность. Этот момент заботы Хайдеггер обозначил, как проект. Человеческое бытие – это бытие, проектирующее само себя; человек это всегда нечто большее, чем он есть в данный момент. Каждый из моментов заботы есть, одновременно, определенный модус времени. Бытие-в-мире есть модус прошлого. Забегание вперед – модус будущего, бытие-при – модус настоящего. Эти три модуса, взаимно проникая друг в друга, и составляют собственно заботу. Взаимно проникающие друг в друга моменты времени – прошлое, настоящее и будущее существенно отличаются от объективного времени. Прошлое это не то, что осталось позади, чего уже больше нет. Напротив, оно постоянно присутствует и определяет собой как настоящее, так и будущее.
Значит ли это, что психологическое время идет в противоположную сторону, чем физическое? – Спросил Михаил Платонов. Ответ он, конечно, знал, а в вопросе этом звучал комплекс «первого ученика».
Да, Миша. В отличии от физического времени, которое мыслится как некая однородная непрерывная линия, состоящая из моментов «теперь», прошлое выступает у Хайдеггера как фактичность или заброшенность. Настоящее – как обреченность вещам, как подручность, как бытие-при. Будущее – как постоянно воздействующий на нас проект. В этом смысле экзистенциальный поток времени идет не от прошлого к будущему, но в обратном направлении – время временится из будущего. Неподлинное бытие – перевес моментов настоящего – выражается в том, что мир вещей заслоняет от человека факт его конечности. Подлинное же бытие выступает у Хайдеггера как осознание человеком своей историчности, конечности и свободы. Оно возможно и осуществимо только перед лицом смерти. В подлинном существовании на первый план выступает будущее, бытие-к-смерти. Смерть в широчайшем смысле есть феномен жизни. Смерть нужно рассматривать, как предстояние. Смерть – это возможность бытия, причем, последняя возможность, самая широкая возможность, возможность возможностей, которую человеческое присутствие должно всегда брать на себя. Смерть и открывает человеку смысл его существования. Со смертью человек стоит перед самим собой. Именно в смерти, в бытии-к-смерти и раскрывается, по существу, сама человеческая возможность быть. Смерть открывает саму человеческую самость, предельно обнажая смысл человеческого бытия. Пока человек жив, пока он заброшен в мир, он брошен в эту предельную возможность, в саму смерть. Обыденное существование либо не задумывается над этой проблемой, либо не желает или боится признавать этот факт. Я бы сказал, что человек начинает Жить с большой буквы только с того момента, когда он ясно, отчетливо и без каких-либо компромиссов осознает свою смерть. С этого момента его жизнь это бытие-к-смерти.
Можно вопрос? – Поднял руку Куренной. – Скажи, пожалуйста, Константин, а для тебя этот момент уже пройден? То есть, ты уже не отмахиваешься от своей смерти, осознаешь её?

Вопрос этот застал Костю врасплох. Ему очень хотелось ответить, что да, мол, осознал и не бегаю от этого в повседневные хлопоты. Куренной, хотел он того или нет, попал в некую брешь Костиного сознания. В долю секунды множество мыслей и образов пронеслось в его уме. Он вдруг отчетливо осознал, что вся его манера философствования, поиска ответов на вечные человеческие вопросы и есть изощренная форма того самого неподлинного бытия, о котором писал Хайдеггер. Бегство от осознания смерти. Костя много думал об этом, размышлял над словами классиков, развивал теории, но от осознания своей собственной смерти он всегда отмахивался и бежал в рассуждения. Смерть присутствовала на заднем плане, но никогда не решался Костя взглянуть на нее, взглянуть и испытать тот самый ужас полнейшей своей обреченности и безысходности, о котором он собирался говорить дальше. Осознание такой, казалось бы, банальной вещи было ошеломляющим. Костя густо покраснел, стал быстро ходить по кафедре взад вперед и вынув платок, долго откашливался, чтобы хоть как-то оттянуть ответ. Видя замешательство преподавателя, группа оживилась. Даже Рада уже не скучала и Соня перестав рисовать, с интересом наблюдала за тем, как Костя выйдет из этой ситуации. Куренной выглядел довольным: ему удалось ловко осадить этого молодого умника, а заодно и выставить себя перед женщинами группы.

Наконец, Косте удалось взять себя в руки: с момента вопроса Куренного прошло всего секунд десять, но Костя свое замешательство воспринимал, как длящееся не меньше получаса (вот вам и разница между физическим и психологическим временем!). Он понимал, что врать и себе и группе – худший выход из положения: все и так всё прекрасно поняли. Поэтому он тихо произнес:

Нет, Иван, я не могу с уверенностью сказать, что это так...

Ему было стыдно смотреть на слушателей. Хотелось убежать и больше не возвращаться в эту аудиторию, но здравый смысл перевесил: бегство было бы уже полным ребячеством. Тем не менее, Костя был растерян, мысли его растекались. Пытаясь собрать мысли, чтобы как-то продолжить лекцию, Костя продолжал ходить по кафедре.

Что ты Иван? Зачем человека застыдил? – Заступился Миша Платонов.
Не собирался я никого стыдить. – Отозвался Куренной. – Я вопрос по теме задал...
В самом деле, - Продолжал защиту Михаил, - Кто из нас здесь может похвастаться, что у него этот вопрос решен? Кто смерти в лицо заглянул? Никто! Так что, Костя, ты не смущайся и продолжай. Интересно...
Да конечно же интересно! – Поддержала Вика.

Раздалось еще несколько подбадривающих голосов. Костя натянуто улыбнулся:

Продолжим... Хайдеггер писал, что эта предельная возможность приоткрывается человеку через Ужас. Это и есть так называемая экзистенциальная ситуация. Ужас в корне отличен от боязни и страха. Мы боимся всегда того или иного, но чего-то конкретного. Ужас же совершенно непредметен. Эта неопределенность является для Хайдеггера принципиальной. Брошенность в смерть приоткрывается человеку именно через Ужас. Но, как пишет Хайдеггер, - Костя из осторожности стал говорить уже не от себя, а ссылаясь на первоисточник, - посредством Ужаса человеческое существование не уничтожается. Как раз, наоборот, в Ужасе перед Ничто, в этой экзистенциальной ситуации приоткрывается и сущее, как таковое. Однако, подобные ситуации Ужаса, экзистенциальные ситуации случаются редко. Человек, как считает Хайдеггер, склонен вытеснять и заслонять от себя свою смерть. Человек не видит сути смерти. Но смысл человеческого бытия как раз и состоит в постоянном выходе за пределы себя, в бытии-к-смерти...

Костя сделал небольшую паузу. В аудитории повисла тишина. Группа, благодаря неожиданному инциденту, как будто сплотилась. Все были внимательны и ждали продолжения.

- Обратимся опять к совести. Более пристальный анализ совести вынуждает интерпретировать ее, как зов. Зов это призыв к человеческому бытию стать самим собой, обрести свою подлинность. Зову совести отвечает возможность слышания. Зов пробуждает спящее, неподлинное человеческое существование и пробуждает слышание. Причем, если обыденное состояние захвачено болтовней, двусмысленностью, шумом, то зов зовет бесшумно, молчаливо, но для человека зов совести воспринимается, как удар молнии. Он внезапен. Это всегда некое потрясение, - (О да! Костя только что имел возможность прочувствовать это на самом себе). - Зов совести настигает человека и призывает его к своей самости. Зов совести зовет против ожидания и против нашей воли. Принимая зов, мы принимаем вы-зов. Мы выбираем самое себя. Совесть обнаруживает себя, как зов заботы. Далее Хайдеггер отмечает, что прежде всего в голосе совести обнажается вина. Причем, бытие виновным это не некое этическое состояние. Бытие виновным означает бытие задействованным. Быть-в-мире, а мы всегда в мире, - это уже и означает быть виновным. Быть виновным – это и есть собственно быть. Итак, подлинная человеческая самость, которую искал Хайдеггер, была им найдена. Это бытие-к-смерти, ужас, забота, совесть, зов и бытие виновным...

Костя еще раз оглядел слушателей. Казалось, что атмосфера в аудитории достигла какого-то накала. Тишина и неподвижность. Восемь пар внимательных, настороженных глаз.

У вас есть какие-то вопросы?

Руку поднял Витя Назаров. Костя удивился: какие вопросы по Хайдеггеру могут быть у Вити, который прочитал почти все переведенные его работы? Но вопрос был не о Хайдеггере:

Когда речь зашла о бытии виновным, со мной что-то случилось. Возник какой-то мощный резонанс. Чувство какой-то глубинной необъяснимой вины мучает меня сколько я себя помню, а сейчас оно обострилось до предела. – Голос Вити дрожал.

У Кости внезапно случилось deja vu. Все это уже когда-то было. И эти люди... Только как будто не здесь... Что-то неуловимое, но крайне важное мелькнуло вдруг перед внутренним взором... И опять – ощущение присутствия в Библиотеке... Костя вышел из оцепенения, когда услышал, как язык его сам уже произнес следующую фразу:

В этой аудитории присутствуют люди, перед которыми ты действительно виновен. – Мозг отчаянно сопротивлялся: с какой стати виновен? в чем? причем тут эти люди? Но язык продолжал:
Скажите, кто из вас чувствует, что именно перед ним виновен этот человек?

По аудитории пронеслась волна недоумения. Пронеслась и затихла. Вопреки здравому смыслу, происходило нечто необъяснимое. Но столь явно, что отмахнуться от этого было невозможно. Раздался неуверенный голос Саши Платоновой:

Кажется, передо мной...
И передо мной тоже. – Произнесла Вика Станкевич.
Что происходит? У меня аж живот свело! И... и передо мной тоже!? – Удивленно пробасил Куренной.

Робко подняла руку Зина:

Я тоже что-то чувствую...
Господи, да что же это такое? – Рада опустила голову на руки и разразилась рыданиями.

Миша Платонов был растерян и напуган не меньше остальных:

Похоже, Витя, и передо мной тоже. Хотя я ничего не понимаю. Разбудите меня! Это сон какой-то...
Да вы что, очумели все тут? – Соня Вознесенская засмеялась. Тело ее вздрагивало, потом стало трястись и смех перешел в водопад слез. Соня забилась в истерике и Миша Платонов бросился поддерживать ее и успокаивать.

Витя стоял посреди аудитории застыв и разведя руки. По щекам его катились слезы. С Костей тоже происходило нечто непостижимое. Засосало под ложечкой и откуда-то снизу живота накатывали волны не то чтобы забытой, а какой-то нездешней обиды, обиды безнадежной, отчаянной. Ноги ослабли – Костя попытался было встать, но не смог. Пересохшими губами он проговорил:

Выходит, Витя, что и передо мной тоже...
Простите меня, простите пожалуйста... – шептал Витя.

Косте удалось подняться. Он почувствовал, что в этой ситуации должен быть кто-то крайний, и эту роль предстояло взять на себя именно ему. Он подошел к Вите, обнял его и произнес:

Я прощаю тебя, за что бы то ни было. Прости и ты меня.
Прости меня. – Говорил Витя. – Я прощаю тебя.

Костя ощутил облегчение:

Подойди, Витя, к каждому и попроси прощения.

Минут двадцать в аудитории раздавалось: «Прости меня. Я прощаю тебя». Слезы, вздохи облегчения, объятия. Потом всё стихло. Люди стояли, ошеломленные происшедшим, чем-то огромным, непостижимым, тем вихрем чувств и ощущений, который накрыл их всех вопреки всякому здравому смыслу. Молчание нарушил Костя:

У нас по расписанию еще больше полутора часов осталось. Давайте сделаем перерыв на пятнадцать минут, а потом попробуем разобраться с тем, что случилось.

Он вышел из аудитории, слегка покачиваясь и направился к буфету, намереваясь выпить крепкого кофе, чтобы как-то преодолеть накатившую слабость. В буфете не было очереди, и Костя заказал две чашки двойного кофе без сахара. Руки его тряслись.

Но не успел Костя допить первую чашку, как в буфет вбежал Миша Платонов. Он находился в состоянии крайнего возбуждения:

Там Сашенька... Ей очень плохо... Скорее...

39.

«Нам известно, как в прошлом человечеству удавалось вытерпеть страдания: они рассматривались как Божья кара, как признак заката века и т.п. И с ними можно было примириться именно потому, что они имели метаисторический смысл, потому что для большей части человечества история не имела и могла иметь собственной ценности. Каждый герой повторял архетипическое действие, каждая война возобновляла борьбу между добром и злом, каждая новая социальная несправедливость отождествлялась со страданиями Спасителя»

Мирча Элиаде «Миф о вечном возвращении»

Саша лежала на четырех стульях, обхватив руками голову, и стонала.

Её только что вырвало. Приступ дикой головной боли и удушья. – Пояснил Миша.

Сам он был бледен и трясся мелкой дрожью. Не лучше выглядели и остальные.

Может быть врача вызвать? – Предложил Куренной. Он и сам корчился от боли в солнечном сплетении. Витя сидел на стуле задом наперед, положив голову на спинку стула и безвольно свесив руки. Вика обмахивалась тетрадкой, как веером. Рада плакала:
Страшно.
И душно. – Отозвалась Станкевич. – Очень душно.

Кто-то бросился открывать окно. Но лучше от этого никому не стало.

Костя, превозмогая слабость еще раз отчетливо пережил, что именно он тут – крайний и от него зависит то, как развернутся события:

Врач здесь не поможет. Нам надо самим распутать ситуацию, в которую мы попали. Происходит что-то такое, что не вписывается в привычную картину мира. Давайте доверимся чувствам и попробуем высказать любые, самые нелепые гипотезы.
Может быть мы встречались все вместе в каких-нибудь прошлых жизнях? – Предположила Вика.
Сейчас я готов принять даже это. – Кивнул Костя. – Давайте примем эту игру, как будто сейчас всплыло что-то из других жизней, из коллективного бессознательного, из информационного поля, наконец, черт знает еще откуда! Нужно, как я представляю, четко понять что и когда произошло. Это будет ключом к выходу из того состояния, в котором мы находимся.
Я очень беспокоюсь за Сашу. – Вмешался Михаил. – Может быть, действительно, врача?
Нет! – Твердо отрезал Костя.
А вдруг Витя нас всех когда-то убил? – Тихо произнесла Зина и попыталась улыбнуться. Но вместо улыбки у неё получилась гримаса боли.

Костя прикрыл глаза. Опять deja vu. И снова присутствие Библиотеки. Молчаливый вопрос в пространство Библиотеки... И тут перед глазами ярко красными огненными языками высветилась цифра: 1421.

Тысяча четыреста двадцать первый год. Восточная Европа. – Сказал он громко.
Если уж этот год, тогда Чехия. В этом году именно там была «горячая точка». – Уточнил Михаил.
Итак: Чехия, тысяча четыреста двадцать первый год. Давайте доверимся интуиции. Кто что чувствует – что он делает там?

При этих словах в группе возникло оживление. Рада вытерла слезы. Саша приподняла голову:

Мне полегче. Я чувствую себя маленьким мальчиком, которого задушили.
А духота была, как будто задыхаешься от дыма. Может быть нас сожгли. – Высказала гипотезу Вика.
И у меня точно такое же ощущение. – Призналась Зина.
Если уж играть в эти игры, то и у меня какие-то похожие образы мелькнули. - Оживился Иван. – Сейчас полегчало, а перед этим было чувство, что меня пытали – все внутренности выжгли, особенно живот.
Ну уж если действительно играть в эти игры, то меня не сожгли, а отрубили голову. И Витя здесь не причем. Хотя со всей вашей компанией я как-то была связана. – Сказала Соня.
А я убила ребенка – Сашу. А потом меня сожгли вместе со всеми. А про ребенка Костя знал... – Заявила вдруг Рада.
И меня, похоже, сожгли. Только я не понимаю, откуда у меня такая уверенность. – Платонов пожал плечами. – Бред какой-то. Как в песне – «то что было не со мной помню»...

Саша поднялась со стульев, растерла шею, шумно выдохнула:

Уф! Когда ты, Рада, призналась, что меня задушила, мне совсем полегчало. Сейчас уже и следа не осталось. А вначале я испугалась, что прединсультное состояние.

Возникла пауза. Все взоры устремились к Вите. Он так и сидел задом наперед на стуле, положив голову на руки. Когда воцарилось молчание, поднял голову и негромко произнес:

Послушайте, что я чувствовал, и что мне привиделось. Я был крупным военачальником. Вначале со всеми вами мы были друзьями. Потом что-то произошло. Я отдал приказ вас казнить. И тебя тоже, Костя. Ты был главным во всей этой компании.
Я знаю... Я, кажется, знал, что всех нас ждет. Тут какие-то убеждения...
Послушай-ка, Витя, - Платонов неожиданно резко повернулся к Назарову, - у тебя никак не откликается имя: Ян Жижка?

Тень легла на лицо Виктора, - это невозможно было не заметить. Он прикрыл глаза, сглотнул подступившую слезу:

Очень сильный резонанс на это имя. Я, конечно читал что-то про него еще в школе. Тогда не задумывался. А сейчас, когда ты произнес его имя, я... это не описать... да, это вполне мог быть я...
Мы, по-моему, совсем заигрались. Ян Жижка... Кто теперь на очереди: Александр Македонский, Цезарь, Наполеон? – Вознесенская рассмеялась. – Цирк!
Все это было бы действительно смешно, если бы это были просто фантазии. Но мы только что пережили очень яркие ощущения, которые придумать невозможно. Что это и откуда – сказать трудно. Вспомнили ли мы себя в Чехии 1421 года, попали ли в какой-то пласт коллективного бессознательного, информационного поля или бог знает чего еще, а может быть все происшедшее – просто метафора, которая отражает бессознательные процессы, происходящие в группе, - это принципиально неизвестно. Но я лично испытал мощнейшее потрясение. Такого у меня никогда в жизни не было. – Костя говорил уже довольно бодро. Ощущение слабости прошло и сознание вновь было ясным.

Раздались голоса, соглашающиеся с Костиной версией и с тем, что происшедшее является мощнейшим потрясением в их жизни. На вопрос Кости, кто как себя чувствует, все ответили, что негативных ощущений не испытывают: по мере проговаривания того, кто кем был и с кем что случилось в гипотетическом 1421-м году, неприятные ощущения проходили и сознание прояснялось. Только у Саши осталось небольшое головокружение.

Вот вам и Хайдеггер, и бытие-к-смерти! – Хохотнул Куренной.
Да уж, как в фильме «Иван Васильевич меняет профессию»: рассказать – никто не поверит! – Вика тоже повеселела.

В течении нескольких минут в группе произошла смена настроения. Почти все пребывали в состоянии легкой эйфории. Перебивая друг друга, обсуждали случившееся, придумывая новые и новые детали. Костя, трезво оценив положение, понял, что ничего продуктивного из этой болтовни уже не вынести и объявил, что занятие закончено и можно расходиться.

Так это было ЗАНЯТИЕ!? – Засмеялась Соня. – Да ты весельчак!...

Решили вместе идти в кафе и продолжать обсуждение. Костя отвел в сторону Михаила и Витю:

Сейчас мы можем все просто заболтать. А мне очень интересна эта история про 1421 год. Ты, Миша, можешь, как историк, рассказать, что тогда происходило в Чехии?
Да, конечно, нужно только вспомнить детали. У меня даже конспект про этот период где-то дома лежит. Можем поехать к нам прямо сейчас. За чашечкой чая и поговорим.
Отлично, поехали! Ты как, Витя?
Конечно, с вами.

Группа разделилась. Пятеро отправились в кафе, а Костя и Витя уже через час были у Платоновых. Пока Саша готовила оладьи к чаю, Михаил копался в своих записях и учебниках. Витя и Костя сидели молча. Каждому из них было о чем подумать.

Еще минут через сорок стол был накрыт. Разлили чай и Михаил начал свой рассказ о Чехии периода так называемых «гуситских войн».

40.

«Извращая по своему недомыслию писания пророков и Евангелия, они объявляли народу, что теперь, в наши дни, возвращается царство Христово, и составили об этом много разных статей, частью еретических, частью ошибочных, больше всего соблазнительных. Главным их составителем, глашатаем и зачинщиком был один молодой пресвитер из Моравии, человек богато одаренный и обладающий чрезмерно обширной памятью, Мартин, получивший за своё красноречие прозвище Локвис, потому что он безбоязненно выступал с речами, опираясь не на произведения ученых мужей, но на то, что у него было своего»

Лаврентий из Бржезовой «Гуситская хроника»

Началось всё с вопроса о причащении. Дело в том, что один из догматов католической церкви гласил, что только духовенство может причащаться под «обоими видами», обычные же люди должны причащаться лишь хлебом, а не вином, то есть, вкушать лишь «тело Христово», но не его «кровь». Этим догматом духовенство добилось привилегированного положения и противопоставления себя мирянам. Добавьте сюда огромные богатства церкви, землевладение и, вдобавок, продажу индульгенций... И вот, в конце четырнадцатого века появились реформаторские идеи: критика церкви, отрицание её прав на богатство и землю. Эти идеи начали бродить среди преподавателей и студентов Пражского университета, тогда крупнейшего в Европе...
Я так понял, что речь пойдет о Яне Гусе? – Спросил Костя.
Да, именно с Гуса все и началось. Гус – магистр Пражского университета - и явился вождем чешской Реформации. Примерно с тысяча четырехсотого года он стал ректором университета. К тому же, он имел сан священника и проповедовал. На первых порах его проповедь была по вкусу и простому народу, и бюргерам, и даже крупным феодалам, и самому королю Вацлаву IV, которые соглашались с тем, что церковь должна вернуться к евангельской простоте и отказаться от огромных земельных владений. Гус объявлял католическую церковь нехристианской, отвергал всё, что не находило подтверждения в писании, и признавал право каждого верующего самостоятельно толковать писание.
Ишь ты! – Воскликнул Костя. – Да он почти постмодернист!
Да, но духовенство его свободолюбия, увы, не оценило, объявив его еретиком и отлучив его и ближайших его сторонников от церкви. Но Гус продолжал проповедовать. В 1412 году Гус выступил против объявленной Папой Иоаном XXIII публичной продажи индульгенций. Народ это дело поддержал – состоялось шествие и сожжение папской буллы. Столь открытое выступление вызвало немедленные карательные меры. Некоторых участников шествия казнили.
Что же сам Папа?
Сам Папа очень обеспокоился тем, что творилось в Чехии. Вместе с ним насторожились немецкие феодалы и император Сигизмунд. Для них церковь была главной помощницей утверждения власти среди славянских народов. Сигизмунд вызвал Гуса в немецкий город Констанц на церковный собор 1414 года, пообещав ему безопасность. И Гус приехал, готовый вступить в спор. Но, по прибытии в Констанц, он был объявлен еретиком и закован в кандалы. Собор потребовал от Гуса отречься от еретических взглядов. Тот отказался и в 1415 году был сожжен. Понятное дело, сожжение Гуса вызвало во всех слоях чешского общества протест. Средние и мелкие феодалы Чехии объявили себя сторонниками Яна Гуса и, вместе с магистрами Пражского университета стали называться «чашниками», потому что одним из их требований было «чаша для мирян» - причащение всех, а не только духовенства вином из чаши.
Тут и началось восстание?
Не сразу. Вначале появилась масса проповедников, призывающих свою паству препоясаться мечом и выступить против угнетателей. Они собирались на горе Табор в Южной Чехии, где чуть позднее возник одноименный город – оплот восставших. А сами участники крестьянского лагеря стали называться таборитами. И вот в 1419 году началась Великая крестьянская война в Чехии. Сначала восстание вспыхнуло в самой Праге. К этому времени помер король Вацлав IV. Римский Папа назначил на его место злейшего врага чехов – Сигизмунда. На что гуситы сразу же объявили Сигизмунда сверженным. Гнев народа обрушился на монастыри и богатые дома: они разрушались и сжигались. К тому моменту руководителем восставших стал талантливый военачальник Ян Жижка. – Михаил многозначительно посмотрел на Витю. Тот смущенно улыбнулся:
До сих пор не могу прийти в себя от шока, который испытал сегодня днем... Но ты, Миша, продолжай.
Хорошо. Пражские бюргеры испугались восстания. Наложили в штаны и заключили перемирие с армией Сигизмунда. Из-за этого повстанцы были вынуждены уйти из Праги и обосноваться в Таборе. В 1420 году Папа объявил крестовый поход на гуситов. Огромная немецкая армия под руководством Сигизмунда вторглась в Чехию. Но под Прагой Ян Жижка со товарищи разгромил немцев. Это усилило позиции таборитов, которые двинули свою программу, отличную от программы чашников. Чашники – крупные бюргеры и рыцари – хотели ослабить позиции церкви и расширить свое землевладелие за счет церковного. Но социальных перемен чашники не хотели. Они добивались принятия так называемых четырех пражских статей: отъема церковных земель, свободы проповеди, причащения под «обоими видами» и наказания виновных в смертных грехах. В это время табориты, которые защищали интересы низов, тоже соглашались с этими четырьмя статьями, но толковали их по своему. Они требовали полной и безусловной свободы проповеди. А главное – равенства, что выражалось в ликвидации сословий и уничтожение имущественных различий.
Прямо коммунистический манифест. – Вставил Костя.
К этому примитивному коммунизму прибавлялось учение о начавшемся мировом перевороте, который должен был закончится победой добрых людей над злыми...
Да, Мишенька, помнишь эту поговорку: «добро победит зло – поставит на колени и зверски убьёт». – Улыбнулась Саша.
Представь себе, Сашенька, именно так табориты и мыслили! Переворот они представляли, как насильственное устранение грешников и противников закона божьего. «Лично проливать кровь противников Христа и омывать свои руки в крови его врагов» – таковы были их лозунги. Так что, наряду с интервенцией, началась гражданская война. На освобожденной у феодалов земле табориты отменяли все феодальные порядки. Более того, они намеревались установить в Чехии «царство божье», при котором исчезнет всякая власть, прекратится дань и всякое государство.
Гм... И это – задолго до Маркса и уж, тем более, до Мишеля Фуко и Делеза. – Сказал Костя.
Более того, - Продолжал Михаил, - существующая церковь и все её порядки должны были быть уничтожены, а имущество церкви отдано народу. Табориты шли дальше Яна Гуса. Они говорили, что нет нужды и в самом Евангелии, так как новый закон Христа будет записан в сердце каждого. Упразднялось и почитание святых, и действие всех церковных постановлений, и предписания святых отцов...
Крутые ребята! – Перебил Витя.
Но зимой 1420 года в лагере таборитов появились расхождения. Все более выделялись крайне левые революционеры, которые назывались пикартами. Они отрицали вообще всякую собственность. Еще они утверждали, что уже наступило время тысячелетнего царствия божьего. А еще – что не существует ни бога, ни дьявола в том виде, как учит церковь, но что первый живет в сердцах добрых людей, а второй – в сердцах злых. Себя пикарты считали равными Христу, которого они считали простым человеком. У пикартов были очень мощные проповедники: Мартин Гуска, Петр Каниш, Ян Быдлинский...
Постой! – Костя при этих словах испытал сильный поток холода вдоль позвоночника, затем опять, третий раз за этот день deja vu и присутствие Библиотеки. – Как ты назвал? Мартин Гуска?
Да, Гуска – молодой одаренный проповедник...
Это имя вызвало у меня какой-то мощный резонанс... Хорошо, продолжай.
Так вот, идеи пикартов далеко не всех в Таборе устраивали. Многим они казались безбожием и кощунством. Поэтому весной 1421 года среди гуситов случился раскол. Умеренные табориты обратились к пражским магистрам с письмом о том, что Мартин Гуска и еще четыреста пикартов не хотят читать святой алтарь, выливают на землю «кровь Христову», ломают священные чаши. В результате даже Ян Жижка вынужден был сначала изгнать пикартов из Табора, а затем, под давлением чашников, казнить их. Правда, он предлагал им раскаяться, но никто из них не принял этого предложения, и все они были сожжены. Расправа с пикартами усилила позиции чашников. И хотя Жижку и таборитов ждали еще некоторые победы, через несколько лет Жижка умер, а там постепенно и все гуситское движение было подавлено. Такая история...
Да-а, - Протянул Костя, - прав был профессор Толкачев об уретральности славян... И вообще...
О чем это ты? – Поинтересовалась Саша. Витя с Мишей тоже посмотрели вопросительно.
Как-нибудь позже объясню... Спасибо тебе, Миша, за разъяснения! Сегодня сумасшедший день. Пойду я домой.
Останься еще! Оладушки еще есть... – Пробовала удержать Костю Сашенька.
Спасибо, но я, пожалуй, откланяюсь.
Ну и я тоже. – Сказал Витя.

В пятницу и субботу Костя отменил все свои уроки английского языка и отправился в Публичную библиотеку. Перерыл массу архивных документов. Все воскресенье сидел в интернете. Наконец, вечером в воскресенье открыл новую папку в компьютере, озаглавил её «1421 год», открыл новый файл и крупным шрифтом набрал:

«Жизнь и смерть Мартина Гуски, прозванного за красноречие Локвисом»

Но тут уже начинается совсем другая история. Она основана не только на архивных документах, но на личных переживаниях Кости... Сморите вторую часть...

Blog

Построена, как ризома: лабиринт, где пересекаются, сосуществуют, борются, примиряются и расходятся противоречивые философские, религиозные и мистические учения