Аникин В. П. Былины. Метод выяснения исторической хроно­логии вариантов. М.: Изд-во Моск ун-та, 1984, 288 с

Вид материала

Тематический план

Содержание Классификация вариантов и версии былины Сказочно-богатырская версия Первая группа

Подобный материал:

• ru, 4677.69kb.
• В. К. Вилюнас Печатается по постановлению Редакционно-издательского совета Московского, 4877.58kb.
• Э. В. Ильенков что же такое личность?1, 4659.92kb.
• Ж. П. Сартр очерк теории эмоций, 319.13kb.
• Тихомиров О. К. Психология мышления: Учебное посо­бие, 4461.4kb.
• Задачи урока: обобщить знания о художественном мире былин, провести контроль знаний, 88.67kb.
• Поиск: Былины в статье Былины, 46.49kb.
• -, 27.98kb.
• В. М. Васнецов «Витязь на распутье» Отличие сказки от былины Сказка, 41.83kb.
• Список новых поступлений, 268.66kb.

Глава 2

КЛАССИФИКАЦИЯ ВАРИАНТОВ И ВЕРСИИ БЫЛИНЫ

В свое время А. Ы. Веселовский сказал про былину о Добрыне-змееборце, что она относится «к наиболее смешанным и запутанным»⁸². В правиль­ности этого суждения легко убедиться. Достаточно ска­зать, что рассмотрение записей былины, предпринятое А. В. Марковым, привело к установлению трех геогра­фических типов былины (олонецкого, зимнебережного, восточного), а в пределах их — к выделению двадцати двух групп и одного, по-видимому, стоящего особняком варианта из сборника А. Д. Григорьева «Архангельские былины и исторические песни» (т. III, № 47) ⁸³.

Марков привлек к сопоставительному разбору толь­ко 42 известные в его время записи былины, и получает­ся, что каждая из групп состоит в среднем из двух ва­риантов (а у А. В. Маркова немало и таких «групп», которые состоят из одного варианта!). Такое разделе­ние материала объясняется сложностью состава были­ны, но это лишь отчасти. Дробность групп должна быть объяснена и специфичностью самого подхода ученого к классификации вариантов. Надо отметить, что класси­фикация вариантов по географическому принципу ред­ко затрагивает существенные свойства былины. Не слу­чайно в ходе сопоставительного разбора Марков сделал многочисленные частные и общие сближения между вариантами разной географической принадлежности.

С тех пор, как Марков изучал варианты былины, число их в результате собирательной работы на русском Севере и в других местах значительно возросло. Теперь мы располагаем 78 опубликованными записями⁸⁴, но

(стр. 30)

«география» былины в целом осталась той же. Записи, опубликованные А. М. Астаховой (Былины Севера, т. 1, № 23, 60, прилож. № 3; № 133, 148), в сборнике былин М. С. Крюковой (№ 20, 21), в сборниках Ю. М. Соко­лова и В. И. Чичерова «Онежские былины» (№ 10, 80, 98, 271, 273), в сборнике Г. Н. Париловой и А. Д. Соймонова «Былины Пудожского края» (№ 34), в сборнике «Былины Печоры и Зимнего берега (новые записи)» (№ 45, 68, 98, 160), в некоторых других новейших сбор­никах — это все варианты бывших Олонецкой и Архан­гельской губерний. Правда, были произведены записи и в других местах — в Белозерском крае (Соколовы В. и Ю. Сказки и песни Белозерского края, с. 302—303), на Ангаре и в Сибири (Живая старина, -1907, вып. 1, запись А. А. Макаренко, № 2), у старожилов низовья реки Индигирки (Русский фольклор, 1956, вып. 1, с. 218—222), в Иркутской области на реке Илим (Рус­ский фольклор, вып. 2, с. 242—244), в Новосибирской области в Венгеровском районе (Сидельников В. М. Былины Сибири), но эти варианты либо единичны, как прозаический вариант братьев Б. и Ю. Соколовых, с полностью разрушенным стихотворным строем, либо де­фектны, как вариант А. А. Макаренко. Обстоятельства записи былины порой не оставляют сомнений в случай­ном характере бытования былины. Так, крестьянин-певец на Ангаре рассказал, что «перенял эту песню (т. е. бы­лину.— В. А.) от переселенца»⁸⁵. Но если бы (что тоже не исключено) новые записи и были сочтены органиче­ской принадлежностью местной традиции, то это не сделало бы более удачным деление вариантов по месту записи. Марков отнес вариант, записанный С. И. Гуляевым на Алтае⁸⁶, к «восточному» типу⁸⁷, а классификация

(стр. 31)

оказалась все же несостоятельной. Почти всю массу вариантов пришлось бы отнести к территории русского европейского Севера, сибирских же вариантов оказалось немного.

Более удачным будет деление вариантов по харак­теру интерпретации сюжета в былине. Это отчасти по­нимал и Марков. Одновременно с группировкой записей по географическим типам, он пытался разделить ва­рианты и по «различиям в начале былины». Варианты, записанные в Олонецкой губернии, по наблюдениям ученого, начинаются с упоминания Пучай-реки: мать или кто-нибудь другой не советует Добрыне ехать к реке. Беломорские варианты с Зимнего берега начинаются с описания пира у князя Владимира, а «остальные пере­сказы» (записи «восточного типа») — с рождения Добрыни⁸⁸. Совместить новую классификацию вариантов с прежней оказалось в ряде случаев возможным, но наблюдались и несовпадения. Вариант из сборника П. В. Киреевского (Песни, вып. VII, прилож. 10) ока­зался в одной группе с олонецким типом, а записан был в Саратовской губернии. Однако важнее оказывается даже не частичная несовместимость классификаций, а то обстоятельство, что сюжетный принцип классифи­кации брался не в существенных «узловых» моментах, а в сюжетных частностях, которые заслонили былинный сюжет как целое.

В результате дробное деление материала оказалось практически бесполезным: исследователь почти не вос­пользовался своей классификацией, когда, закончив, как он сам писал, «черновую работу», обратился к вы­яснению «происхождения былины»⁸⁹. Между тем всякая классификация как раз ценна не сама по себе⁹⁰, а возможностью вскрыть неизвестные до той поры свойства изучаемого материала. Недостатки классификации Маркова в значительной мере присущи и классификации былинных вариантов,

(стр. 32)

которая предложена А. М. Астаховой. Приняв в основ­ном три географических типа деления вариантов, Аста­хова уточнила границы бытования типов на Севере. Этому способствовал и характер сборника «Былины Севера» (т. I), в котором содержалась предложенная классификация. Варианты былины о Добрыне Астахова разделила на три «большие областные группы»: прионежскую, северо-восточную (Пинега, Мезень, Печора) и беломорскую (Зимний и Терский берега)⁹¹. Основа­нием деления послужили не только место записи, но и характер композиции, а также некоторые сюжетные особенности.

В прионежской группе варианты былины четко рас­падаются на две части, в которых рассказывается о двух битвах Добрыни со змеем. По мнению Астаховой, изо­бражение второго боя как подвига «является основной характерной особенностью этой группы». Внутри груп­пы выделены «три редакции». Первая — космозерская⁹² — контаминирует былину с сюжетом женитьбы Добрыни на Настасье, включая в себя и другие моти­вы — поглощение землей змеиной крови, указание на неблаговидную роль Алеши. Вторая редакция — кижская⁹³: вводит в былину портомойниц, которые говорят, что Добрыне следует купаться в сорочке, а не нагим. В третьей редакции — пудожской⁹⁴ — у Добрыни появ­ляется товарищ и слуга, который малодушно бежит, оставив героя один на один с чудовищем; кроме того, при одолении змея Добрыня пользуется материнским платком, чтобы вернуть себе и коню силы; он пускает в дело и плеть как средство укрощения змея, а не для того, чтобы погонять коня, как в первой редакции. Астахова признает при этом, что прионежские вариан­ты, сохраняя устойчивость «основной» композиции, «дают большое разнообразие в разработке отдельных частей».

В северо-восточной группе, по словам Астаховой, стерта первоначальная основа былины — подвиг —

(стр. 33)

вследствие разных трансформаций эпизода освобождения Забавы и видоизменений сюжета из-за использования сказочно-легендарных мотивов.

Беломорские варианты у Астаховой объединены «мотивом посылки за водой для умывания — к морю или Пучай-реке». В них нет четкого разделения боя на две части. Здесь встречаются и иные, уже более мелкие тематические и композиционные частности, которых нет в других группах: Добрыня едет на подвиг по собствен­ному почину; второй бой и освобождение Забавы пере­даны кратко; в некоторых вариантах встречается «мо­тив траура по случаю похищения племянницы Влади­мира».

Классификация вариантов с некоторыми незначи­тельными уточнениями и добавлениями новых записей в уже выделенные группы была повторена Астаховой в 1951 году в примечаниях ко второму тому «Былин Севера»⁹⁵. Классификация получила подкрепление и в общем областном делении эпических традиций, которое суммировало разнообразные и многочисленные наблю­дения Астаховой над бытованием эпоса⁹⁶. В свою оче­редь, деление, вариантов былины о Добрыне и змее сделалось одним из важнейших аргументов в пользу территориального выделения былинных традиций Прионежья, Мезени, Печоры, Кулоя, Пинеги, Зимнего бе­рега, Поморья (т. е. собственно Поморского берега, а также Карельского и Терского берегов) ⁹⁷.

Конкретное изучение состояния эпической традиции на Севере, казалось бы, делает классификацию вариан­тов былины о Добрыне и змее столь прочной, что с ней обязан считаться каждый. И действительно, например, В. Г. Смолицкий, автор упоминавшейся статьи о Добрыне-змееборце, принял классификацию Астаховой, лишь, упростив ее и включив в нее записи других мест. «По композиционным особенностям все тексты, — пишет он, — можно разделить на две группы. К первой от­носятся в основном онежские тексты, а также один ал­тайский и один белозерский. Назовем эту группу онежской.

(стр. 34)

В большинстве текстов этой группы Добрыня встречается со змеем дважды... Вторую группу, более многочисленную, чем первую, образуют тексты, записан­ные на Печоре, Мезени, Кулое, Пинеге, а также в Са­ратовской и Симбирской губерниях и в Сибири. В них Добрыня окончательно расправляется со змеем уже в первом бою»⁹⁸. Вторую группу Смолицкий назвал «ар­хангельской». Общее совпадение предлагаемой класси­фикации с прежней очевидно. Однако и в этом виде она весьма уязвима. Это осознавала и Астахова. Выделе­ние областных эпических традиций обставлено ею це­лым рядом существенных оговорок. Вот одна из них: «Известная ограниченность районов обусловила созда­ние областных традиций. Однако полной замкнутости никогда не было. На тех же промыслах, на которых устанавливалось общение между отдельными частями крупных районов, происходили встречи сказителей из разных районов Севера... Это разбивало устойчивость форм эпического искусства определенной местности, в нее проникали особенности другой областной тради­ции»⁹⁹. Вследствие этого «по отношению далеко не вся­кого былинного сюжета можно говорить о четких об­ластных типах»¹⁰⁰. Кроме того, Астахова в итоге рас­смотрения районной специфики эпоса должна была признать, что своеобразие «касается лишь отдельных частностей былин, отдельных ее мотивов»¹⁰¹. Иначе ска­зать, оно существует как некоторое видоизменение част­ностей, с которыми предстает общая всем северным районам традиционная основа.

Несомненно, что все это относится и к былине о Доб­рыне и змее. Относя варианты былины к областным группам, Астахова должна была оговорить ряд исклю­чений, которые не соответствуют делению на группы и редакции. Так, исключением из прионежской группы сочтен вариант А. М. Пашковой. Двухсоставный харак­тер былины (два боя) оказывается совершенно распав­шимся у певцов из семьи сказителей Рябининых, прионежские певцы пели раздельно о первом и втором бое¹⁰². Подобные довольно многочисленные оговорки

(стр. 35)

сделаны Астаховой и по отношению к другим былинным сюжетам¹⁰³. Все эти исключения, равно как и ясно осознанные и внесенные в общие положения самим ис­следователем оговорки, свидетельствуют о том, как рис­кованно полагаться на географические основания при решении конкретных вопросов классификации вариантов былины. Разумеется, это не означает, что деление ва­риантов по месту записи вообще ложно. Хотя и не без исключений, оно может подкрепляться и материалом, и характером сюжетостроения, и особенностями компо­зиции, стиля вариантов, но исходить только из указа­ния на место записи при группировке материала нельзя. Географическую группировку как предварительную не­обходимо проверять, полагаясь прежде всего на свой­ства и особенности самих вариантов. При этом случает­ся, что географическое деление может и совпасть с груп­пировкой вариантов по их содержанию и форме, но это обстоятельство не колеблет методологической важности последнего деления в качестве исходного, а географи­ческого — как проверочного и до известной степени контрольного. Это обстоятельство нисколько не снижает важности учета содержательных и формально-стилисти­ческих географических вариаций эпоса при его иссле­довании¹⁰⁴.

Варьирование былины о Добрыне-змееборце нередко сопровождается не появлением новых сюжетных эпизо­дов и ходов, а по большей части возникновением новых мотивировок в сюжетном действии, новых, казалось бы, незначительных стилистических и образно-тематических частностей. При этом сюжет в общих чертах остается прежним. Именно это, по-видимому, создавало главную трудность при классификации: ведь обычно изменение сюжета по версиям влекло за собой изменение и хода сюжета, смену эпизодов, а здесь общий состав сюжет­ного действия сохранялся по вариантам — менялись лишь его на первый взгляд незначительные частности, на которые менее всего обращали внимание, однако в них-то порой и заключается главное. Взятые в общем

(стр. 36)

виде, без подробностей, вне внутренней идейно-художест­венной логики, варианты былин оказывались как будто тождественными по сюжетному составу. Так, большин­ство вариантов говорит о купании Добрыни в опасной реке, о внезапном нападении чудовища, о его коварстве, о победе Добрыни. Совпадают и сюжетные подробно­сти: ныряние Добрыни от берега до берега, упоминание струй, рассказ о том, как герой нагим встречает врага, как Добрыня побивает чудовище — колпаком, камнем, саблей, как враг просит пощады и пр. Во всех вариан­тах первая схватка с чудовищем происходит на воде, вторая — у норы. Сохраняется общий план в развитии сюжета: в первой части былины говорится о запрете купаться и предупреждениях матери, затем о наруше­нии запрета, о появлении чудовища и схватке; во вто­рой части рассказывается о сборах Добрыни в поездку, потом о поездке к змею и пр. Если оставаться в грани­цах такого общего рассмотрения сюжета, то все вариан­ты несущественно отличаются друг от друга, однако если принять в соображение их внутреннюю сюжетно-мотивировочную логику, функциональную роль важней­ших стилистико-образных частностей, то варианты ока­жутся весьма различными. Думается, что, только исходя из рассмотрения идейно-художественного состава ва­риантов с уяснением мотивировочно-причинных связей действия, можно дать правильную классификацию ва­риантов. При такой классификации будет естественным принять во внимание и характер развязывания важней­ших сюжетных «узлов» действия, так как простая кон­статация сходства отдельных эпизодов, мотивов, част­ностей, взятых вне связи со всем целым, может лишь спутать классификацию и затруднить изучение былины. Итак, в основу нашего деления положим группиров­ку вариантов былины по характеру развития сюжета. Варьирование идейно-художественных функций тради­ционных стилистических и образно-тематических част­ностей, перестановка традиционных компонентов ком­позиции в конечном счете приводят к расстановке таких идейно-художественных акцентов в былине, которые позволяют выделить былинные версии, а в их преде­лах — группы.

(стр. 37)

СКАЗОЧНО-БОГАТЫРСКАЯ ВЕРСИЯ

И ЕЕ ЧЕТЫРЕ ГРУППЫ

Среди вариантов былины о Добрыне-змееборце обособленно от других стоят те, в которых сюжетное действие развевается в соответствии с логи­кой сказки, но в сочетании со специфической богатыр­ской трактовкой сюжета. Эта версия либо осложняется отдельными элементами духовного стиха, либо лишена их. Версию можно назвать сказочно-богатырской. По отношению сказочных, богатырских и духовно-религиоз­ных компонентов интерпретации версия распадается на четыре группы.

К сказочно-богатырской версии относятся варианты: КД. № 48; Кир. II, с. 23—30, с. 40—41; Кир. VII, с. 10— 11; Рыбн. № 25; Гильф. № 5, 59, 64, 79, 148, 157; ЭО. 1894, № 4, с. 140—146; Ряб.-Андр. № 4; Сок.—Чич. № 10, 80, 98; Act. № 133, 148; Пар.—Сойм. № 21, 34, 54; Конаш. № 5; РФ. I, с. 218—219, 219—221, 221—222; РФ. II, с. 242—243, с. 244; БПЗ. № 45, 98 — всего 29 ва­риантов¹⁰⁵.


ПЕРВАЯ ГРУППА

Типичным вариантом сказочно-богатыр­ской сюжетной версии и одновременно ее первой груп­пы можно считать былину в записи от Абрама Евтихиевича Чукода, по прозвищу Бутылка, крестьянина-порт­ного деревни Горки, Пудожгорской волости, Повенецкого уезда (Заонежье) — вариант Рыбн. № 25, а равно запись былины от этого же певца, произведенная в дру­гое время — Гильф. № 148. Вариант Кир. II, с. 23—30, перепечатанный из «Олонецких губернских ведомостей» за 1859 год, несомненно был пропет А. Е. Чуковым: все три варианта в большей части дословно совпадают¹⁰⁶.

(стр. 38)

По характеру развития сюжета и внутренним мотиви­ровкам к вариантам А. Е. Чукова близки варианты Гильф. № 5, 157. Вместе с ними они образуют одну, первую группу вариантов в пределах рассматриваемой версии. К этой группе примыкает также запись былины от Павлы Семеновны Пахоловой (Нижняя Зимняя Золотица, Зимний берег) — БПЗ. № 98. О ней будет позд­нее сказано особо.

Проследим за причинно-мотивировочной основой сю­жетного действия в варианте Рыбн. № 25. Былина на­чинается, как и многие сказки, с рассказа о материн­ском запрете: мать говорит, что Добрыня молод еще ездить на гору Сорочинскую и топтать змеенышей: «Не куплись, Добрыня, во Пучай-реке» (ст. 6). Река свире­па — «средня струйка как огонь сечет». Добрынюшка не слушается матушки. Он идет во конюшню, седлает коня — рассказ об этом следует стилистическому кано­ну: упоминаются седелышко, потнички, подпруги, пряж­ки седельные и пр. Такого рода детализация весьма ха­рактерна для былинной стилистики, но существенного влияния на интерпретацию сюжета не оказывает. Дока­зательство этому можно усмотреть в разнообразии варьирования этих loci communes в вариантах, которые не отходят от одного и того же типа в разработке сю­жета.

В чистом поле Добрыня пренебрег словами матери — топтал змеенышей и, когда «распотелся», поехал ко Пучай-реке, слез с коня, разделся, забрел в воду — и за первую, и за среднюю струю, сказав себе:

«Мне Добрынюшке матушка говаривала,

Мне Никитичу матушка наказывала,

Что не езди далече во чисто поле,

На тую гору Сорочинскую,

Не топчи-ко младыих змеенышев...»

(ст. 39—43)

Добрыне кажется напрасным запрет матери не купать­ся во Пучай-реке:

«А Пучай-река есть кротка, смирна:

Она будто лужа дожжевая». (ст.48-49)

Сказитель продолжает: «Не успел Добрыня в час слово смолвити» (ст. 50), как нанесло тучу, дождь «дожжит», «Свищет молвия» — молния, искры сыплются — летит

(стр. 39)

змеище Горынчище о двенадцати хоботах и грозится Добрыню с конем сжечь.

Развитие действия здесь целиком укладывается в привычную, хорошо известную из сказок схему: сооб­щается о запрете, затем следует рассказ о неосторож­ных действиях героя и роковых последствиях наруше­ния запрета. Причинно-следственная основа развиваю­щегося действия подсказана былине сказкой, но в дви­жении сюжета есть и моменты, которые отличают былину от сказки. В сказках случается невольное на­рушение запрета: это либо любопытство героя, либо непобежденное им желание владеть чем-нибудь, либо его оплошность. В былине иное: Добрыня менее всего озабочен желанием следовать совету матери и думает, что ее предостережение излишне. Поведение былинного героя в сказочной ситуации — показатель иной идейно-художественной трактовки традиционного сюжета, но новизна еще мала. Более решительное преобразование сказочного сюжета обнаружит себя в дальнейшем. Змей (у певцов он — то существо мужского, то женского рода) заранее торжествует победу над нагим Добрыней: «Теперечь Добрыня во моих руках» (ст. 60). Змей думает, что может его потопить, взять в хобота и снести в нору, а захочет — съест — сожрет. Сказочные герои, попав в беду, не тотчас отводят от себя роковые следствия неосторожного поступка. А Добрыня пытается сразу из­бежать беды: он ныряет, выскакивает на берег. Но нет там ни коня, ни платья, ни меча — только лежит «пухов колпак», насыпанный «землей греческой». Этот таинст­венный колпак и оказывается единственным оружием богатыря. Он ударил змею колпаком по хвостам-хоботам — упала она во ковыль-траву. Добрыня вскакивает на змея (змею), и, как говорится в варианте Гильф. № 148:

На кресте-то у Добрыни был булатный нож,

Он ведь хочет роспластать ей груди белыи.

(столб. 745)

Этот нож упомянут и в варианте Рыбн. № 25, хотя его нет в варианте Кир. II, с. 23—30. Последнее обстоятель­ство, впрочем, не должно удивлять, так как эта публи­кация осуществлялась, по словам издателя, со «списка, кажется в мелочах не везде верного»¹⁰⁷. (Редактор мог

(стр. 40)

сам исправить текст.) Завершается бой тем, что змея
просит пощады у богатыря.

Для развития действия существенным можно счи­тать, что богатырь, попавший в беду, тотчас находит способ отвратить от себя роковые последствия наруше­ния материнского запрета — и не герой, а его против­ник оказывается в невыгодном положении. Такой оборот событий, бесспорно, свидетельствует о пересмотре сю­жетной схемы сказки: оказавшийся было в беде нару­шитель запрета не подчиняется судьбе, и победа ставит богатыря выше опасливой мудрости матери. Добрыня может пренебречь запретами, под властью которых жи­вут обычные люди. Героическая идеализация богатыр­ского деяния позволила певцу преодолеть привычную сказочную схему. Сюжет, оставаясь по многим своим приметам сказочным, обрел новые свойства.

Одновременно в былине начали действовать и фак­торы особой трактовки сюжета, отличные и от сказоч­ных, и от песенно-героических. Добрыня победил змея каким-то колпаком, насыпанным «землей греческой», и в то же время рассказ о полной безоружности Доб­рыни странным образом приходит в противоречие с упо­минанием булатного ножа, который вдруг оказывается у богатыря. Эта противоречивость нуждается в разъяс­нении. Начнем с «колпака земли греческой». Он стал предметом исследования в давней статье М. Р. Фасмера, который хотя и предложил свое этимологическое толкование понятий, связанных с «колпаком», «шляпой земли греческой», «колоколом», но подобно всем, инте­ресовавшимся этой деталью, считал, что он означает «куколь» у паломников, бывавших в Византии¹⁰⁸. «Ку­коль» был с широкими полями, так что в него можно было насыпать земли, песок. Этой шляпой или колпаком
богатыри нередко бьют нечестивого Идолища. Т. Г. Рябинин пел:

У Ильи Муромца разгорелось сердце богатырское,

Схватил с головушки шляпку земли греческой,