Раскол и сектантство в русской народной жизни
| Вид материала | Документы |
| III. Что его ждет? |
- О власти. Анархизм. Русское отношение к власти. Русская вольница. Раскол. Сектантство., 1179.48kb.
- Сценарий русской народной сказки «Колобок», 109.2kb.
- Разработка урока чтения по теме: «Устное народное творчество», 30.92kb.
- Тематическое планирование по приобщению детей к истокам русской народной культуры, 68.03kb.
- Календарный план фронтальных занятий по развитию связной речи детей 6-7 лет с онр, 92.77kb.
- Задачи: Образовательные: дать знания о народной кукле; формировать умения изготовления, 127.59kb.
- П. В. Каплин. Григорианский раскол на Урале > П. В. Каплин григорианский раскол, 162.94kb.
- «Приобщение дошкольников к истокам русской народной культуры посредством устного народного, 139.38kb.
- Д. И. Кокотеева влияние народной культуры на духовное становление личности студентов, 81.28kb.
- Цель: Ознакомить детей с жанром русской народной сказки, 48kb.
"Закон Христов".
Рассказ г. Т. о Зосиме и о некоторых особенностях его религиозного мировоззрения заинтересовал меня. Я выразил желание повидать "апостола". Г. Т. любезно предложил свои услуги познакомить меня с ним.
В жаркий июльский день тройка изможденных, ободранных земских кляч привезла нас в деревню Троицкую. Остановившись около въезжей, мы вышли из тарантаса и направились вдоль улицы, залитой лучами яркого, знойного полуденного солнца.
- Где здесь живет Зосима Широв? - спросил мой спутник первую встречную старуху, которая, держа на дрожавших руках грудного, совершенно голого, как амур, ребенка, осторожно перебиралась через дорогу.
Старуха с недоумением уставилась на нас. Раза три заставила она нас повторить свой вопрос, причем каждый раз, с видом необыкновенного изумления, переспрашивала: "кого такого?" - наконец, отрицательно покачала головой и тоном,
- 155 -
полным соболезнования, объявила: "нет, касатики, нет, - такого у нас не слыхать... Не слыхать, родимые!"
- Да это они никак Зосиму-апостола спрашивают? - догадалась какая-то баба, проходившая мимо с граблями на плече и остановившаяся, чтобы поглазеть на приезжих.
- Желанные! - воскликнула старуха, - да штобы вам прямо-то сказать, где, мол, тутотка апостол живет, а то вишь...
Почти у самого края деревни приютилась маленькая, убогая, вросшая в землю, хата с крохотными, чуть заметными окнами, с растрепанной соломенною крышей, с покосившимися плетнями. При нашем приближении на пороге хаты показался человек среднего роста, лет сорока пяти, держа за руку ребенка, маленького мальчугана, с босыми ногами, с широким, грязным лицом и испуганными глазенками. Это был Зосима с своим сынишкой. Смуглое, худое, нервно-подвижное лицо "апостола" носило отпечаток нужды и лишений и в то же время не то усталость, не то изнурение можно было прочесть в отдельных чертах этого лица; но карие, глубоко сидящие в орбитах, воспаленные, жгучие глаза светились бодро, уверенно. Весь костюм "апостола" состоял из очень ветхой, грязной рубахи, рваного, дырявого жилета, чуть-чуть державшегося на двух медных пуговицах и казинетовых, тоже весьма ветхих и достаточно рваных, штанов.
Он встретился со следователем, сколько я мог заметить, без всякого предубеждения и поздоровался с ним как с давнишним хорошим знакомым. Мой спутник представил меня Зосиме
- 156 -
как своего знакомого, совершенно частного, отнюдь не чиновного человека.
- Он ездит по разным местам, разные веры узнает, - хочет дознать: чья вера самая лучшая и самая справедливая, - сказал г. Т. - Услышал он о тебе и вот захотел потолковать с тобой насчет твоей веры.
Зосима, слушая рекомендацию, добродушно улыбался, кивал головой и повторял: "Ну, што ж ладно, ладно... Пойдем в избу, - што ж мы здесь на солнцепёке-то!..."
Г-ну Т. нужно было сделать какие-то распоряжения по службе; он ушел и я остался tete-a-tete с "апостолом".
Изба, в которой жил Зосима, оказалась курною, черною мазанкою, с земляным полом, низким потолком, с тяжелым, сырым, удушливым воздухом. Вся обстановка громко говорила о крайней бедности, о нищете обитателей этой мазанки... Мы уселись на какое-то подобие лавки и мало-по-малу разговорились. Я не буду передавать здесь в последовательном порядке разговор, который продолжался в течение нескольких часов; но я приведу наиболее характерные места из своей беседы с этим доморощенным богословом-философом.
Зосима верует в Бога, верует, что Он вездесущ, но в то же время у него существует особое, отличное от православного, представление о Боге. По его мнению, Бог не составляет собою чего-нибудь особого, существующего отдельно от природы и видимого мира. На мой вопрос: что такое Бог? - Зосима отвечал:
- Бог?... Везде Бог, во всем: и в дереве Бог, и в земле Бог, и в воде Бог, и во вся-
- 157 -
кой, во всякой вещи все Бог... Что ты ни возьми, везде Он... Бог - мир... И в каждом человеке Бог... Стало быть каждый может быть сыном Божиим И ты можешь, и я могу... В ком есть добро, в том и Бог...
Мне невольно вспомнилось учете "богочеловеков", возникшее в интеллигентной среде лет десять тому назад и увлекшее за собою не мало честных, даровитых и искренних голов из среды молодежи.
Другой раз Зосима говорил:
- Бог - правосудие... Бог не есть неустройство. Бог есть добро и любовь... Бог прославляется в слове, в поучении одного другим... Каждый может иметь в себе Бога, но никто не может видеть Бога и никто Его никогда не видал...
- А Моисей?
- И Моисей не видал, только глас Его слышал...
Св. Троицы Зосима не признает. Иисус Христос, по его мнению, не был Богом. Он родился "по плоти", т. е. как обыкновенный человек, но "явил себя в духе"; то же самое может сделать всякий, - для этого нужно только "правильно поступать", т. е. жить по Евангелию.
- И ты можешь быть Спасителем, - заметил он, - только живи по-евангельски!"
Все таинства Зосима категорически отрицает, - он не видит в них ни пользы, ни смысла. Крещение, по его понятию, равносильно простому омовению: "от воды не окрестишься", говорит он. Исповедь перед священником бесцельна, так как священник ничем не может помочь мне, простить, если я сам не заслужу этого прощения добрыми делами. Причащаться вином и хлебом
- 158 -
также не следует, а нужно стараться, чтобы между нами были "мир и любовь", тогда мы будем "причастниками божественного естества".
Зосима энергически отрицает принадлежность к какой бы то ни было секте.
- Но ведь ты же не православный?
- Избави Бог! - чуть не с ужасом произносит он. - Ваша православная вера порченая, - поясняет он.
- В чем и кем она испорчена?
- Закон переменен в вашей вере.
- Кто же переменил закон по-твоему?
- Хто?... Известно хто! Вселенские соборы - вот хто!... Они переменили закон Боной, то есть вот как... дотла переменили! Спорили, спорили о законе, а потом давай драться... Да, затеяли промеж себя драку. Николай отколотишь Ария... Ну, стало быть, какой же он святой?... По-моему так он драчун.... По нонешнему времени за этакую грубость его бы не то што во святые, а прямо сказать на съезжую бы, али в участок... А вы ему и молитесь!... Ну, и выходит, что вы закон потеряли...
Я все-таки требовал, чтоб он определеннее указал, в чем именно состоит та "перемена" или "потеря" закона, о которой он толкует.
- Почали церкви строить, попов наставили, почали иконам молиться, почали креститься, руками мотаться... Бьют себя до лбу, да по пузе, руками мотают, точно ворон пугают. Да ведь ишо как!... Один говорит: надо тремя перстами, а другой говорит: нет, врешь, двумя, - тремя никак невозможно, грех, говорит, смертный; третий говорить - пятью... И все это зря!... в Евангелии сказано, как надо молиться.
И Зосима читает 5-й и в стихи 6-й главы Еван-
- 159 -
гелия от Матфея. "И когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц останавливаясь молиться, чтобы показаться пред людьми... Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, который втайне и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно".
Вот как Христос велел молиться! А не то, чтобы с попами да архиереями, со звоном да с колоколами...
Зосима сильно недолюбливает духовенство и, чем выше стоит в духовной иерархии известное лицо, тем с большей антипатией и резкостью относится к нему Зосима. Особенно часто нападает он на архиереев, которых обвиняет в том, что они "не поучают народ" и "не живут по-евангельски". По его мнению, священников вовсе не должно существовать, - каждый должен молиться сам за себя. Точно также не должно быть ни церквей, ни храмов, так как молиться можно везде, а Христос заповедал молиться втайне, в душе.
На мой вопрос: признает ли он святых, Зосима отвечал, что считает святыми только пророков и апостолов.
- Почему же ты не признаешь других святых?
- Не почему признать их. Какие они святые! Они сами себя описывали, а коли не сами, то сыновья, братья, дружки... Пока закон не был переменен, были святые, пророки, апостолы; а как закон нарушили, - какие уж тут святые! Вот и при Навуходоносоре царе тоже, говорят, были святые, а потом как рассмотрели, - ну, и увидали, что никакой святости в них нет. Так и ваши святые. Как же они могут быть святы, коли они идолам
- 160 -
(иконам) поклонялись, крестам молились? Христос этому не учил. Надо духом молиться, надо поучать друг друга, штобы один от другого закону обучались. Што нам Христос заповедал? - Христос велел о сиротах заботиться, о бедных... Штобы нисшета не ходила по дворам, не морозила лица, не дразнила собак. Самый первый завет - штобы всяких сирых, вдовых, бедных, низших приютить, обогреть, накормить...
- Но как же это сделать, ведь бедных-то и неимущих очень много?
- Такие дома сделать - сиротские... и штобы в домах вся нисшета, да беднота покой себе находила... Самое это благоугодное дело. Главнее его нет!... А вы заместо того храмы строите, капища дорогие воздвигаете, ризы позлащенные... Стало быть, вы Христов закон забыли.
Рая с его блаженством и ада с его мучениями, по мнению Зосимы, в действительности нет и никогда не будет, но рай и ад находятся в самом человеке. Ни в страшный суд, ни в воскресение мертвых Зосима не верит; но у него существует весьма оригинальная теория относительно загробной жизни.
- После смерти, - говорит он, - тело истлевает и обращается в прах, душа некоторое время носится в воздухе, а затем переходит в другое существо.
- В какое - спрашивал я, - в человеческое?
- Может быть в человеческое, а может и в животное, - отвечал Зосима *).
*) Подобное мнение напоминает верование духоборцев, которые учили, что душа человека благочестивого после смерти его переходит в другого человека, а душа беззаконного человека переходить в животное.
А. П.
- 161 -
Вознаграждение за добрые дела и наказание за злые человек получает здесь же, на земле. Вознаграждение это, насколько я мог понять из слов Зосимы, заключается в том нравственном удовлетворении, которое испытывает человек, сознающий, что он исполнил свой долг по отношению к людям. Прежде всего "надо познать истину"; раз человек познает истину, он будет жить "по-евангельски", а живя таким образом, он будет испытывать рай в своей душе, ибо совесть его будет покойна. Главные же условия жизни "по-евангельски" заключаются в "любви к ближним и в смирении". За дурные же дела человек несет наказание от земного суда.
На мое возражение, что весьма часто ловкие люди, несмотря на всю свою порочность и преступность, в течение всей своей жизни искусно избегают суда и всякого рода наказания, Зосима выдвигал свою теорию о переселении душ. Положим, - говорил он, - известный человек, грешивший и поступавший против совести и Евангелия, в течение своей жизни на земле избежит наказания и умрет; но ведь душа его останется жива, она перейдет в другое существо, которое точно также будет жить на земле, и вот это-то существо уже непременно понесет наказание за все зло, причиненное человеком, в котором ранее жила эта душа.
Не признавая рая в том смысле, в каком признает его православная церковь, Зосима в то же время верит, что рано или поздно на земле должно настать "царство небесное".
- Как же это на земле небесное царство? - спрашиваю я в недоумении.
- Да што такое небеса-то? - в свою очередь спрашивает Зосима. - Ты думаешь, во-о... эти, што
- 162 -
на верху-то, - продолжал он, указывая на небо. - Нет, брат, небеса значит - праведность. Праведное царство будет на земле, справедливое...
- Что же это за царство такое и когда оно наступит?
- А когда все познают истину, когда закон Христов познают, тогда и царство небесное наступит... Будет у всех единомыслие, мир, добро. Будет тогда промеж людей дружелюбие, благо, любовь...
---
III.
Что его ждет?
При дознании, на вопрос следователя о царе и властях, Зосима отвечал, что царь - это земной Бог; чиновники - это ангелы. Но ангелы бывают добрые и злые. Царь сам по себе не может сделать ничего несправедливого, так как он не видит и не слышит того, что происходит в разных местах, а действует сообразно тому, что ему говорят ангелы: добрые - добро, злые - зло. Так он и поступает. Но царь - идолопоклонник, его прельстили архиереи и священники; они ввели его в идолопоклонство...
Почти то же самое говорил он и мне:
- Священники да архиереи могут прельстить хоть кого. Они и царя прельстили. Ведь царь не все же сидит над книгой. Ему некогда в закон вникать. Он о черни думает...
Далее он продолжал:
- Бог - правосудие и власть - правосудие. Начальники - Божьи служители. Начальство дадено затем, чтобы правосудие на земле было. Но теперь многие начальники измену делают, за это они будут наказаны.
- 164 -
- Как же они будут наказаны?
- Коли начальник начнет неправильно судить, неправильно поступать, то Бог отступится от него и дьявол станет одесную его (у Давида сказано)! Такой начальник будет хуже дьявола. Тогда уж ты его не слушай... Против такого начальника встать можно. Прими смерть, а не покорись! Меня теперь хоть повесь, да я в жисть не поклонюсь ни перед какими изображениями.
Все свидетели, допрошенные следователем, показали, что Зосима - прилежный, рачительный работник. Трудолюбие Зосимы не является случайною чертой его характера или личных субъективных свойств его, но оно вытекает из основных принципов всего его мировоззрения. Труд - главная основа жизни, по мнению Зосимы. Он очень любит повторять известный текст Св. Писания: "В поте лица снеси хлеб свой". Труд должен служить единственным мерилом права на пользование благами жизни. Зосима не отрицает частной собственности, но он говорит, что человек только то может считать своим, что он сам заработал своим собственным, личным трудом. "Што выработал, то мое", говорит он.
Свой взгляд на землю Зосима высказал передо мною в следующих словах:
- Земля - Божие создание, поэтому продавать ее никак нельзя; владеть можно, а продавать - грех. Земля должна быть обчая...
- Почему же общая?
- Потому что она на всех людей дадена, а не то штобы тебе есть, а мне и нет ничего. У Бога все равны. Земли у Бога много, про всех хватит.
На расспросы о его личной жизни Зосима раз-
- 165 -
сказал мне, что в 1868 году он передал свой участок родным и пошел на заработок, искать "вольных земель".
- Уж так видно Богу угодно было, - заметил он. - Как Авраам оставил отчий дом, так и я все равно.
Около двенадцати лет он прожил на Кавказе: сначала восемь лет он прожил в Петропавловской станице Кубанской области, затем около четырех лет в Михайловской станице, Ставропольской губернии.
- Народ там все больше грамотный, - рассказывал он, - по праздникам книги читают, о законе толкуют... Промеж них мне как будто совестно стало. Думаю: всякому надо дознать слово Божие. Стал учиться, читать сам - один, азбуку купил. Уйду бывало в камыши, сяду там и ну твердить буквы. Дни деньские бывало твержу. Начал разбирать кое-што... Прочитал священную историю. Очень понравилось мне, как это евреи обетованную землю искали. Начал читать Евангелие - сразу увидел, што нет у нас закона Христова, потеряли мы его, нарушили... Стал я думать: как бы мне не остаться потерянным, должон я поучать других; коли сам спасся, пусть и другой через меня спасение получит. И начал я поучать, стал ходить по людям и всем предъявлять... Известно, хто слушал, а хто на смех поднимал. "Апостолом" стали звать. Станичный узнал, начал налегать на меня... Жестоко налегал!.. Однако, я на это не взирал.
Так прошло несколько лет. Поиски "новых" земель не привели ни к чему; никаких "вольных земель" в наличности не оказалось. Между тем местные власти все сильнее и сильнее "налегали"
- 166 -
на "апостола" за его пропаганду "Христова закона". В довершение всего, у него умирает жена. Опечаленный горем, разочарованный в своих ожиданиях относительно "вольной" земли, он решает вернуться на родину. Но и здесь его встречают нерадостные вести. Оказалось, что в его отсутствие перемерли лица, которым он сдал свой участок, и так как за все это время о Зосиме не было никакого слуху, то земля его была поделена между односельцами. Таким образом, Зосима очутился нищим, пролетарием, без клочка земли, без хаты, без лошади, без гроша денег, - словом, он очутился в том положении, которое характеризуется народною поговоркою: "платья - что на себе, а хлеба - что в животе".
- Как же ты думаешь жить? - спросил я.
- Как Бог велит.
Теперь он, как состоящий под надзором полиции, прикреплен к деревне Троицкой; здесь он живет в семье одного своего дальнего родственника, на которого он работает и который его за это кормит. Сегодня он не мог пойти на работу в поле, так как из волости была получена повестка о том, чтоб он никуда не отлучался из дому. Оказалось, что таким образом распорядился волостной писарь, который знал, что в этот день г. Т. будет в д. Троицкой и что он желает видеть Зосиму.
- Итак, Зосима, - сказал я, - ты сегодня потерял из-за нас целый день; ты не мог идти на работу, потому что ждал нас; я отнял у тебя целый день и потому я должен вознаградить тебя за это... - И я протянул к нему бумажку.
Зосима вспыхнул и резко, категорически, отказался от денег. Во-первых, он не считает
- 167 -
пропащим или потерянным тот день, который он проводит в беседах о законе Христове, а во-вторых...
- Пусть я гол и наг останусь, но все же денег за закон Христов брать не буду! Лучче помереть... Пока жив, все буду о дружелюбии говорить.
- Ты бы хоть для сына взял, на пряники, - попытался еще я.
- Без пряников вырастет! - сурово бросил Зосима и сухо добавил: - Нет, нет, ненадобно.
Чтоб изгладить неприятное впечатление, навеянное этою сценой, я заговорил о сыне Зосимы.
- Когда меня в тюрьму взяли, - начал Зосима, лаская сынишку, который, грызя большую корку хлеба, подпрыгивал у него на коленях, - я думал, што по нем умом решусь: так мне было жалко его! Спать не могу, сна лишился, все думаю: остался он сиротой, без отца, без матери, без призору, - долго ли до беды. Все может случиться: малый - глупый, и в колодец может упасть, и собаки могут разорвать... Прошу начальство: дайте мне его сюды в острог, дозвольте ему сидеть вместе со мной!.. Так ведь нет, не дозволяют. - "Нельзя", говорят, и шабаш... И слушать-то тебя не хотят... Заперли в острог, точно я украл што али убил кого.
Спустивши с колен ребенка, Зосима продолжал:
- Потом выпустили... А теперь опять здесь держат, никуда ходу не дают... Што хошь делай!.. Хоть бы дозволили в заработок на сторону идтить, - так ведь нет, не пущают!..
Зосима вдруг приостановился. С улицы доносился какой-то шум и говор; мы заглянули в окно. Недалеко от нашей избы, среди улицы,
- 168 -
толпилась небольшая группа состоявшая главным образом из старух и детей. Он обступили тарантас, который, в ожидании нас, стоял совсем готовый двинуться в путь.
Из этой группы резко выделялась высокая, здоровая фигура мужика с рыжей подстриженной бородой, в суконной поддевке, сильно жестикулируя. Он что-то с жаром рассказывал следователю, который, стоя около тарантаса, разбирал свой портфель.
- Это он беспременно на меня жалится, - заметил Зосима.
- Кто это?
- Сиделец... Пойдем, послушаем, што он опять предъявляет...
Мы вышли на улицу и присоединились к толпе. Зосима, держа за руку ребенка, старался подойти поближе к Т.
- Собрались мы это как-то насчет церкви, - громко рассказывал рыжий, - толкуем промеж себя: как бы то есть поправку произвесть, - церковь наша ветхая, беспременно поправки требует... Ладно, хорошо, толкуем... Вдруг - Зосима. - "О чем, говорит, братцы, толкуете?" - А мы ему, как доброму человеку, и отвечаем: так мол и так, церковь - сам видишь - в ветхость большую пришла, надыть поправить... Он все это слушает, слушает, а сам молчит. - "Чаво ж ты молчишь-то?" - "Да што, говорит, братцы, одно я скажу: кабы у вас, говорит, ум был, вы бы, говорит, церквей не строили", - а!?..
Расскащик на минуту приостановился.
- Да, так вот и отрезал: кабы ум, говорит, был, не строили бы вы церквей!.. Грешен
- 169 -
я, зло меня взяло, ругнул я его, извините ваше вскородие, - по матушке по Волге...
- Что ж он? - спросил следователь.
- Што же ему деится!.. С позволения сказать, ему хоть плюй в глаза, а он все говорит: "Божья роса", - все на своем стоит... "Лучче бы вы, - говорит, - церковь-то на училишшо повернули, дело-то было бы складнее..." Вот он каков антихрист есть! - с негодованием закончил сиделец и с вызывающим видом посмотрел на Зосиму.
- Што ж, я и теперь скажу, - отозвался "апостол", к чему она, церковь? Из камней да бревен разве можно што сделать? Там всего только и есть, што книги: вынеси книги, - там ничего не останется... Одно каменье!..
Зосима говорил горячо, убежденно, страстно, и это особенно усиливало впечатлите его речи.
- Ах, отчаянный! - с ужасом воскликнула какая-то старуха.
- Как есть отпетый! - вторил сиделец. - То есть никого, никого не боится. Все для него - трынь-трава!..
- Коли правду-истину говоришь, так кого же бояться?.. Разве... - начал было Зосима, но его прервал следователь.
- Широв, - сказал он, - ты дал подписку, что ни с кем не будешь вступать в религиозные споры, а все-таки вступаешь! Значить, ты не держишь своего слова. Это нехорошо, это нечестно... Слышишь?.. Смотри же, помни!
- А што Христос сказал: "идите и научите все на.." - раздался было громкий голос Зосимы, но ему не дали говорить.
Какая-то баба толкала его в спину и кричала: "Полно тебе, окаянный! Замолчи ты, глотка!"
- 170 -
видно, он опять в тюрьму захотел! - кричал сиделец.
Бабы галдели, ребенок Зосимы громко рыдал, а ямщик, сидевший на козлах тарантаса, хихикая проговорил:
- Вот так апостол!..
Следователь снова читал нотацию Зосиме и в то же время усаживался в экипаж.
- Смотри же, Широв, помни, чту я тебе говорил... Трогай! - добавил он ямщику.
Тот гикнул, взмахнул кнутом, застоявшиеся лошади рванули и мы понеслись... Я видел, как Зосима устремился к тарантасу, что-то объясняя и жестикулируя, но колокольчик и крики толпы заглушили его слова.
Долгое время мы ехали молча. Дорога шла полями, широко раскинувшимися во все стороны. Зной терял свою силу, в воздухе слышалась прохлада; из соседней барской рощи несся лесной аромат.
- Что его ожидает? - спросил я.
Следователь пожал плечами.
- Скверно, - сказал он, хмуря брови, и затем, помолчав немного, добавил:
- Сибирь.
Снова наступило молчание... Лошади бежали бодрою рысью; ходко катились колеса по ровным, укатанным колеям; колокольчик весело выбивал свои трели. Теплый, душистый вечер тихо спускался над полями. Хорошо было тут и покойно, но мысль неудержимо забегала вперед и воображение отчетливо рисовало большой, душный город; в каменной массивной стене крохотное окно с железными решетками; из-за них выглядывает худое, смуглое лицо с впалыми щеками, с добрыми, горящими глазами... едем даль-
- 171 -
ше и вот встает новая картина: по городским улицам движется партия серых, странных фигур, чем-то механически соединенных между собою; за ними громыхает тяжелая "подвода", неуклюжая телега, нагруженная котомками, "пайками" и узлами. Среди этих узлов и котомок одиноко, неуютно, сидит ребенок, с заплаканным лицом, с недоумевающим, испуганным видом; он силится заглянуть вперед, туда, где, среди других серых фигур, шагает знакомая ему дорогая фигура с бледным, худым лицом и умными, воспаленными глазами. Глубокая, тяжелая дума лежит в этих добрых, карих глазах... О чем он думает? - Он думает о ребенке, который целые дни остается один среди чужих людей, без ласки, без призора, - он думает о людях, что забыли заветы Христа о "дружелюбии", о любви, о братстве...
С.-Петербург.
8 февраля 1882 г.