Европейское чудо (вольные размышления о книге В. М. Ракова)

1   2   3   4   5   6   7   8   9

1 Раков В.М. «Европейское чудо» (рождение новой Европы в XVI-XVIII вв.): Учеб.пособие. – Пермь: Изд-во Пермского ун-та, 1999. С.4.

2 Мне думается, что в идеале Бог абсолютно постижим. Однако достигнуть этого можно, исполняя главное условие, а именно: абсолютно отрекаясь от своей самости, т.е. возлюбя Бога больше самого себя в предельном самопожертвовании. Достигал ли кто-нибудь из людей или ангелов полного слияния с Абсолютом? Сие мне неведомо.

3 Там же: с.4.

4 Здесь нужно сделать оговорку. Рассуждая о трансцендентном подходе к истории, я имею в виду предельную объективность, какая только возможна для историка, но при этом я нисколько не хочу умалить значение имманентного подхода. Если трансцендентный метод вскрывает телеологический или мистико-провиденциальный (высший) смысл истории, то имманентный – ее внутренний смысл, ее чисто человеческую (субъективную) логику. Имманентное включает в себя момент объективного, поэтому «объективный историк должен прежде всего стремиться к максимальному чувствованию имманентности, т.е. принципиально должен стараться встать на точку зрения изучаемой им исторической личности (частночеловеческой или многочеловеческой [соборной. – В.Н.], т.е. отдельного человека, класса, народа, культуросубъекта и т.д.), как бы поставить себя на место этой личности; когда же речь идет о двух исторических личностях и о их взаимоотношениях, беспристрастный историк должен постараться вчувствоваться как в ту, так и в другую» (См.: Трубецкой Н.С. Наследие Чингисхана. – М.: Аграф, 2000. С.460.). Однако тут нужно помнить об опасности, подстерегающей исследователя. Максимально погружаясь в чужую субъективность, можно ею «заразиться» и «утонуть» в ней, т.е. принять ее логику за свою, что приводит к полной потере ощущения реальности. Так страстно влюбленный человек смотрит на окружающее глазами объекта своей любви, как бы растворяясь в нем. Этого допускать нельзя.

5 «Не знаю, какую логическую ценность имеет одновременность исторических явлений, но знаю, что психологическое значение ее огромное (влияние на людей духа времени! – В.Н.). Высшая сверхчеловеческая логика истории, ее духовная телеология нередко в том именно и видна, что для человеческой логики большинства современников тех или других исторических явлений связи прямой между этими явлениями не видно. Многими она узнается поздно; немногими она открывается раньше. Но для души людей эта невидимая телеологическая связь действует неотразимо посредством совокупности весьма сложных влияний. Возьмем европейцев XV века. В XV веке произошли почти одновременно следующие общеизвестные события: открытие Америки (1492 г.); изобретение книгопечатания (1455 г.); взятие Константинополя турками (1456 г.). Где прямая, видимая, ясная для современников связь между этими тремя историческими явлениями? Еще между изобретением Гуттенберга и открытием Колумба можно найти ту внутреннюю (на имманентном уровне. – В.Н.), предварительную (причинную) связь (по Вашей, В.М., терминологии - «теоретический образ», «ситуация понимания», «теоретическая интерпретация», «продуктивное обобщение» фактографической основы, «версия движущегося бытия истории», «генерализация». – В.Н.), что умы в то время были исполнены “искания” под влиянием известных накопившихся веками впечатлений. Но торжество полудикого племени турок на Востоке и бегство образованных греков с древними рукописями на Запад – это в какой логической связи стоит с книгопечатанием и открытием Америки? По-видимому, ни в какой. Логической связи не было, но была одновременность и огромное психологическое действие всей этой совокупности на европейцев XV века. Была связь высшей телеологической логики, и нам теперь, в XIX веке, эта внутренняя связь тогдашних событий ясна по плодам своим. Замечу мимоходом, что не признавая высшей, прямо сказать, сознательно божественной телеологической связи в исторических явлениях, нам придется очень многое приписать безсмысленной случайности; например, почему у Фомы Палеолога была молодая дочь именно в такое время, когда Иоанн III овдовел и не успел еще во второй раз жениться? Почему он не успел это сделать? Почему бы изгнаннику Палеологу не быть бездетным? Или иметь только сыновей? Или почему бы Софье не быть замужем или до того перезрелой и некрасивой, что московский князь не захотел бы на ней жениться? Почему один из мусульманских народов (татарский народ) ослабел на севере именно в то время, когда другой мусульманский народ (турки-османы) торжествовал на юге? Прямой, ясной, логической связи между всеми этими историческими обстоятельствами, видимо, нет, но одновременность всего этого действует могущественно на дух восточно православных народов, на дух русских, греков, сербов и болгар. Связь ясная не в основах логических, не в корнях, а в психологических последствиях, в плодах исторических. В основе таинственная и сразу непонятная божественная телеология; вполне целесообразные “смотрения”, “изволения” и “попущения” Высшей логики; в результате весьма определенные и ясные впечатления на душу человеческую, на этот живой микрокосм, столь способный к одновременности восприятия различных впечатлений и к приведению их к живому единству в недрах своих (здесь подлинная теория или историософия. – В.Н.)». См.: Леонтьев К.Н. Избранное. – М.: “Рарогъ”, “Московский рабочий”, 1993. С.356-357. К этому следует добавить, что не только современники, но и их потомки (напр., историки и историософы), которые не признают Высшей (трансцендентальной) Логики (телеологии) событий, не смогут прийти к ситуации истинного понимания той или иной исторической эпохи, даже имея в виду ее непосредственные и отдаленные по времени плоды (т.е. задним числом). Они так и будут двигаться по плоскости от эмпирии к ее субъективной интерпретации и обратно.

6 «Наука, как и все, едва ли на этой земле безгранична… Есть предел сзади; вероятно и впереди есть пределы; есть вещи, которых мы никогда с полной научной точностью не поймем (и тем лучше!)». См: Леонтьев К.Н. Избранное. – М.: “Рарогъ”, “Московский рабочий”, 1993. С.250.

7 «Человеческое мышление оказывается ограниченным не только особой природой самого мышления, неспособностью выхода из пространства, времени и “категорий”, неспособностью преодолеть вполне шоры чувственного опыта, но и тем, что всякий человек способен вполне воспринять только создания той культуры, к которой сам принадлежит, или культур, ближайших к этой культуре…». См.: Трубецкой Н.С. Наследие Чингисхана. – М.: Аграф, 2000. С.371.

8 Этот принцип в научной деятельности крайне важен, поскольку разрешает проблему научного интереса. Не все, что интересно или кажется интересным с человеческой точки зрения, можно и нужно познавать. Научное исследование требует религиозно-нравственной санкции, поскольку многие открытия, эксперименты и изобретения не только преступны и греховны, но и приводят к страшным, самоубийственным для человечества, последствиям. Наука и техника – вещи рискованные и опасные. «Человек, воображая, что он господствует над природой посредством всех этих открытий и изобретений, только еще больше стал рабом ее, убивая и отстраняя одни силы природы (вероятно высшие) посредством других, более стихийных и грубых сил, он ничего еще не создал, а разрушил многое и прекрасное, и освободиться ему теперь от подчинения всем этим машинам будет, конечно, нелегко». См: Леонтьев К.Н. Избранное. – М.: “Рарогъ”, “Московский рабочий”, 1993. С.254.

9 «…Я готов чтить и любить так называемую “науку” только тогда, когда она свободно и охотно служит не сама себе только и не демократии (самодовлеющему человечеству. – В.Н.), а религии, как служит самоотверженная и честная служанка царице; как служит, например, и в наше время эта благородно порабощенная вере наука у епископа Никанора в его книге “Позитивная философия” или у Владимира Соловьева в его “Критике отвлеченных начал”, как служила она у Хомякова, хотя бы и несколько своевольному, но все-таки в основе глубоко православному чувству. Я уважаю науку тогда, когда она посредством некоторого самоотрицания, посредством частых сомнений в собственной пользе и полезной силе, приготовляет просвещенный ум человека к принятию положительных верований; то есть таких верований, при которых духовные, таинственные (мистические) начала не могут выразиться в одной отвлеченной и скучной морали, но ищут воплотить себя даже и в вещественных явлениях внешнего богопочитания». См. Леонтьев К.Н. Избранное. – М.: “Рарогъ”, “Московский рабочий”, 1993. С.189.

10 Научные мифы и мифологические (философские, социологические, исторические и др.) системы интересны лишь как феномены сознания и самосознания, как бытие идей.

11 Раков В.М. «Европейское чудо» (рождение новой Европы в XVI-XVIII вв.): Учеб.пособие. – Пермь: Изд-во Пермского ун-та, 1999. С.3.

12 «Европейская демократия гордится тем, что она основывает свою власть на “свободном” общественном мнении, выражающем волю большинства “нации”. Общественное мнение по внешней видимости играет немалую роль в жизни европейских демократий, оно свергает правительства, изменяет состав парламентов, определяет основные направления политики. Но что же называет демократический режим таким “общественным мнением”? “Общественным мнением” на Западе называется не стабилизированное, прочное, глубоко укоренившееся в народе убеждение, а скорее, известные, очень изменчивые народные настроения, возникшие к тому же не самостоятельно, а искусственно привитые политическими партиями. Политические партии в демократическом государстве инспирируют такое “общественное мнение” по любому вопросу политики. Партии вызывают и пробуждают политические настроения, разжигают страсти и их культивируют. Такое “общественное мнение” по большей части создано искусственно, вздуто и не отвечает ни интересам отдельных народных слоев, ни интересам государственного целого. Существуют особые приемы такого возбуждения “общественного мнения” – это политическая агитация, вооруженная ныне всеми приемами рекламной техники. Оттого “общественное мнение” в демократической Европе меняется также, как погода. Сегодня оно склоняется в сторону консерваторов, завтра – в сторону социалистов. Мы отлично понимаем, что “общественное мнение” не может быть чем-то совершенно неподвижным. Меняется общественная жизнь, должно меняться и “общественное мнение”. Однако истинная динамика народных убеждений не может выражаться в той нервной скачке политических настроений, которой характеризуется политическая жизнь современных демократий. Демократическая “динамика” общественного мнения есть вид общественной неврастении, являющийся безошибочным показателем растрепанности современного человека и всей его жизни. Можно сказать, что, если бы система дезорганизованного и не стабилизированного “общественного мнения” без всякого ограничения господствовала бы в государственной жизни, любое государство распалось бы и перестало существовать. Если западные демократии не подвергаются распаду, это значит, что в них существует некоторый корректив безбрежной динамики неорганизованного общественного мнения. О коррективе этом не говорится в учебниках конституционного права, но он действительно существует, и его существованием объясняется, почему, например, несмотря на постоянную смену правительств, Великобритания вела одну и ту же внешнюю политику; или, почему, не смотря на скачку министерств во Франции, устои Французской Республики оставались весьма консервативными, т.е. правила одна и та же бюрократия, существовало одно и то же административное устройство и т.д. Мы хотим сказать, что во всяком, даже в самом демократическом государстве имеется некоторая политическая константа, хотя ее наличность и заслонена ныне пышными декорациями демократического режима и фразеологией парламентаризма… (Эта константа. – В.Н.) то, что западные демократии старательно прячут: путеводную идею государства как целого, его основное призвание, его цель». Это и есть национально-государственная идеология, «стабилизированное общественное мнение», в котором выражена истинная воля нации (народа). См: Алексеев Н.Н. Русский народ и государство. – М.: АГРАФ, 2000. С.180-182.

13 «Стоит пристальнее всмотреться в шовинизм и космополитизм, чтобы заметить, что принципиальной разницы между ними нет, что это есть не более как две ступени, два различных аспекта одного и того же явления. Шовинист исходит из того априорного положения, что лучшим народом в мире является именно его народ. Культура, созданная его народом, лучше, совершеннее всех остальных культур. Его народу одному принадлежит право первенствовать и господствовать над другими народами, которые должны подчиняться ему, приняв его веру, язык, культуру, и слиться с ним. Все, что стоит на пути к этому конечному торжеству великого народа, должно быть сметено силой. Так думает шовинист, и согласно с этим он и поступает. Космополит отрицает различия между национальностями. Если такие различия есть, они должны быть уничтожены. Цивилизованное человечество должно быть едино и иметь единую культуру. Нецивилизованные народы должны принять эту культуру, приобщиться к ней и, войдя в семью цивилизованных народов, идти с ними вместе по одному пути мирового прогресса. Цивилизация есть высшее благо, во имя которого надо пожертвовать национальными особенностями. В такой формулировке шовинизм и космополитизм действительно как будто резко отличаются друг от друга. В первом господство постулируется для культуры одной этнографически-антропологической особи, во втором – для культуры сверхэтнографического человечества. Однако посмотрим, какое содержание вкладывают европейские космополиты в термины “цивилизация” и “цивилизованное человечество”? Под “цивилизацией” они разумеют ту культуру, которую в совместной работе выработали романские и германские народы Европы. Под цивилизованными народами – прежде всего опять-таки тех же романцев и германцев, а затем и те другие народы, которые приняли европейскую культуру. Таким образом, мы видим, что та культура, которая, по мнению космополитов, должна господствовать в мире, упразднив все прочие культуры, есть культура такой же определенной этнографически-антропологической единицы, как и та единица, о господстве которой мечтает (европейский. – В.Н.) шовинист. Принципиальной разницы тут никакой нет… При оценке европейского космополитизма надо всегда помнить, что слова “человечество”, “общечеловеческая цивилизация” и прочее являются выражениями крайне неточными и что за ними скрываются очень определенные этнографические понятия. Европейская культура не есть культура человечества (общечеловеческая. – В.Н.) Это есть продукт истории определенной этнической группы. Германские и кельтские племена, подвергшиеся в различной пропорции воздействию римской культуры и сильно перемешавшиеся между собой, создали известный общий уклад жизни из элементов своей национальной и римской культуры. В силу общих этнографических и географических условий они долго жили одною общей жизнью, в их быте и истории благодаря постоянному общению друг с другом общие элементы были настолько значительны, что чувство романо-германского единства бессознательно всегда жило в них… Столкновение с памятниками римской и греческой культуры вынесло на поверхность идею сверхнациональной мировой цивилизации, идею, свойственную греко-римскому миру. Мы знаем, что эта идея была основана опять-таки на этнографически-географических причинах. Под “всем миром” в Риме, конечно, разумели лишь orbis terrarum, т.е. народы, населявшие бассейн Средиземного моря или тянувшиеся к этому морю, выработавшие в силу постоянного общения друг с другом ряд общих культурных ценностей и, наконец, объединившиеся благодаря нивелирующему воздействию греческой и римской колонизации и римского военного господства. Как бы то ни было, античные космополитические идеи сделались в Европе основой образования. Попав на благоприятную почву бессознательного чувства романо-германского единства, они породили теоретические основания так называемого «европейского космополитизма», который правильнее было бы называть откровенно общеромано-германским шовинизмом. Вот реальные исторические основания европейских космополитических теорий. Психологическое же основание космополитизма – то же самое, что и основание шовинизма. Это разновидность того бессознательного предрассудка, той особой психологии, которую лучше всего назвать (европейским, романо-германским, этническим. – В.Н.) эгоцентризмом… В основе космополитизма, этой религии общечеловеческой, оказывается антикультурное начало – эгоцентризм… Романо-германцы… называли свою культуру – “общечеловеческой цивилизацией” и, наконец, свой шовинизм – “космополитизмом”. Этой терминологией они сумели замаскировать все то реальное этнографическое содержание, которое на самом деле заключается во всех этих понятиях. Тем самым все эти понятия сделались приемлемыми для представителей других этнических групп. Передавая иноплеменным народам те произведения своей материальной культуы, которые больше всего можно назвать универсальными (оружие, технику, механику, естественно-математические знания. – В.Н.) романо-германцы вместе с ними подсовывают и свои “универсальные” идеи и подносят их в именно такой форме, с тщательным замазыванием этнографической сущности этих идей. Итак, распространение так называемого европейского космополитизма среди неромано-германских народов есть чистое недоразумение. Те, кто поддался пропаганде романо-германских шовинистов, были введены в заблуждение словами “человечество”, “общечеловеческий”, “цивилизация”, “мировой прогресс” и проч. Все эти слова были поняты буквально, тогда как за ними на самом деле скрываются определенные и весьма узкие этнографические понятия. Одураченные романо-германцами “интеллигенты” неромано-германских народов должны понять свою ошибку. Они должны понять, что та культура, которую им поднесли под видом общечеловеческой цивилизации, на самом деле есть культура лишь определенной этнической группы романских и германских народов… Мы уже указали выше на то обстоятельство, что признание романо-германской культуры самой совершенной из всех культур, когда-либо существовавших на земле, основано на эгоцентрической психологии. Как известно, в Европе под это представление о высшем совершенстве европейской цивилизации подведен якобы научный фундамент, но научность этого фундамента только кажущаяся. Дело в том, что представление об эволюции в том виде, как оно существует в европейской этнологии, антропологии и истории культуры, само проникнуто эгоцентризмом. “Эволюционная лестница”, “ступени развития” – все это понятия глубоко эгоцентрические. В основе их лежит представление о том, что развитие человеческого рода шло и идет по пути так называемого мирового прогресса. Этот путь мыслится как известная прямая линия. Человечество шло по этой прямой линии, но отдельные народы останавливались на разных точках ее и продолжают и сейчас стоять на этих точках, как бы топчась на месте, в то время как другие народы успели продвинуться несколько дальше, остановившись и топчась на следующей точке, и т.д. В результате, окинув взглядом общую картину ныне существующего человечества, мы можем увидать всю эволюцию, ибо на каждом этапе пути, пройденного человечеством, и сейчас стоит какой-нибудь застрявший народ, стоит и и топчется на месте. Современное человечество в своем целом представляет, таким образом, как бы развернутую и разрезанную на куски кинематограмму эволюции, и культуры различных народов отличаются друг от друга именно как разные фазисы общей эволюции, как разные этапы общего пути мирового прогресса… (Но) европейцы просто приняли за венец эволюции человечества самих себя, свою культуру и, наивно убежденные в том, что они нашли один конец предполагаемой эволюционной цепи, быстро построили всю цепь. Никому и в голову не пришло, что принятие романо-германской культуры за венец эволюции чисто условно, что оно представляет из себя чудовищное petitio principii. Эгоцентрическая психология оказалась настолько сильна, что в правильности этого положения никто и не усомнился, и оно было принято всеми без оговорок как нечто само собою разумеющееся. В результате получилась “лестница эволюции человечества”. На вершине ее стоят романо-германцы и те народы, которые вполне восприняли их культуру…». См: Трубецкой Н.С. Наследие Чингисхана. – М.: Аграф, 2000. С.32-45.

14 Новое Литературное Обозрение (НЛО). Журнал. №29 – М., 1998. С.6.

15 В самом деле, противники идеологического мышления, пораженные страхом перед тоталитаризмом, не умеющие преодолеть предубеждения против идеологии, фактически создали собственную идеологию «деидеологизации». Они предвзято подошли к идеологии как самостоятельной сущности, тем самым сотворив о ней новый негативный миф. С точки зрения крайних либералов, идеология есть своего рода патология человеческого сознания. Один из таких либералов (которого упоминает американский социолог Клиффорд Гирц) Вернер Старк называет идеологию «мышлением, сбившимся с правильного пути». По мнению Старка, «идеологическое мышление – это что-то сомнительное, что-то, что надо преодолеть, изгнать из ума». Источник идеологии он усматривает всецело в помраченной и угнетенной психике человека или психологии социальной группы. Именно психика, отягощенная ненавистью, страхом или агрессивными желаниями, является почвой для произрастания идеологии как извращенной формы мышления, как интеллектуальной ошибки. Излечить от этого общество и государство можно только с помощью радикальной «деидеологизации». Гирц об этих рассуждениях отозвался так: «Все это примитивно…». А далее с иронией замечает: «…”Конца идеологии” мы можем прождать столь же долго, сколько позитивисты ждали конца религии». См. там же: с.7-10.

16 Интеллигенты-западники традиционно обращаются за теоретической поддержкой к западной мысли, поскольку обладают лишь «левым зрением». Именно на Западе сошелся для них клином весь белый свет. Правый глаз у них слеп, поэтому пророков в своем Отечестве они не замечают и не знают. В данном случае либеральные интеллектуалы из «НЛО» нашли опору в авторитете американского антрополога и социолога Клиффорда Гирца, который определяет идеологию как упорядоченную систему символов, как культурную систему, как систему метафор, наконец. См. там же: с.7-54.

17 «Идеология может быть определена как органическая система идей. Этим уже сказано, что она не простая совокупность их и не внешнее их соположение. Она именно органическое единство идей. В своем существе и идеале она подобна развивающемуся из семени растению и является внутренне необходимым самораскрытием одной основной идеи. Говорим: “самораскрытием” – ибо идея не вне людей, как внешний закон или некая внешняя необходимость, но в самих раскрывающих ее свободно людях и сами эти люди. Развивая и осуществляя подлинное свое существо, человек раскрывает истинную идеологию, вернее, особый аспект ее. Другой, соответственно своей индивидуальности, раскроет ту же самую идеологию несколько иначе: с иной точки зрения и в иной связи. Но это еще не значит, что необходимо возникает противоречие: оно существует лишь между ложным и ложным или между истинным и ложным, никогда – иначе как временно и в процессе развития – между истинным и истинным. Истинная идеология вовсе не универсальная отвлеченная система и не может быть выражена одной отвлеченной формулой. Она живой организм, в котором существенен всякий орган. Она не отвлеченно универсальна, а симфонична, или соборна, согласуя и объединяя многие свои выражения. Равным образом не может истинная идеология отрицать конкретную действительность и противоречить ее существу. Ведь истинная идеология, осуществляясь и требуя своего осуществления в полноте жизни индивидуума, многих индивидуумов, общества, уже как бы предсодержит в себе жизненные стихии конкретной деятельности. В этом как раз и заключается одно из самых важных внешних отличий истинной идеологии от ложной, критерий истинности идеологии, хотя критерий только внешний и практический… Однако всегда уловимо то, что можно назвать ее “духом”, - ее целостность и органичность, ее действительная связь с конкретной жизнью. По самому существу своему истинная идеология в полноте своего раскрытия и содержания должна достичь предельной конкретности и индивидуализированности: в конкретизации смысл ее развития. Поэтому вполне и до конца в отвлеченных формулах она невыразима, хотя и должна быть постоянно выражаемой и отвлеченно. Иначе как ее означить и понять? Как проникнуться ее духом? Отвлеченное выражение идеологии необходимо как символ ее, как приближение к ней, которое должно будет уступить место новому и большему приближению – и чем скорее, тем лучше. С помощью отвлеченного выражения идеологии создается возможность органического ее освоения, схватывается ее основная идея, которая потом уже как бы сама собой раскрывается в индивидууме – и в каждом индивидууме по-особому. Отвлеченная формулировка играет служебную роль; и признание любой данной формулировки идеологии за полное ее выражение означает смерть ее, означает, что она на место истины прокралась ложью. Однако сознание того, что всякая формулировка относительна, не заключает в себе никакого релятивизма. Ибо всякой формулировкой все же дается и само существо. Истинная идеология проистекает из некоторой абсолютно несомненной основной идеи и, развиваясь через систему идей, конкретизируется до последнего предела, т.е. становится самой конкретной жизнью, которую она осмысливает, преобразует и творит. Поскольку идеология обращается к данной конкретной жизни и превращается в нее, поскольку идеология становится основанием сознательно-волевой деятельности, она выражается в программе, по необходимости временной, условной и подлежащей изменениям. Это путь от идеи к жизни, нужный и плодотворный, если истинна исходная идея. Ибо