Geum.ru

Европейское чудо (вольные размышления о книге В. М. Ракова)

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9

V



Продолжу работу несколькими замечаниями по поводу эволюции европейской культуры в раннее Новое время. В.Раков пишет: «В XVII в. происходит постепенный сдвиг в сторону культурных перемен: появляются новая, научно-рационалистическая картина мира, новая поставторитарная философия, новое, более “личностное” искусство, преодолевающее известную ритричность большого ренессансного стиля, наконец, новые социально-политические идеи, определившие содержание будущих европейско-американских деклараций прав и конституций».102 Позволю себе перефразировать эту цитату. В XVII в. происходит постепенный сдвиг в сторону культурных измен: появляются новая, мифологическая картина мира (механицизм), которую объявляют научной, новая авторитарная философия, построенная на безусловном авторитете человеческого разума и общественного мнения, научных догматов (отринули авторитет Божественного Откровения и поклонились откровениям преходящей человеческой «мудрости», отвергли авторитет церковного мнения и поклонились авторитету светского общественного мнения), новое, более индивидуалистичное искусство, новые-старые социально-политические идеи, почерпнутые, как отмечалось выше, из Ветхого Завета, из иудейской государственной практики. Я не вижу здесь никакого движения к духовному, нравственному совершенству. Никакого культурного прогресса. Здесь просто изменились культурные приоритеты. Изменился вектор европейского развития. Перестали чтить Бога и Его Церковь, поклонились самочинно созданным идолам, переполнились самомнением, самоуверенностью и самообольщением. Началось все с критики католицизма, продолжилось критикой христианства вообще и закончилось религиозным индифферентизмом и всеевропейской апостасией. Европеец в гордыне своей ощутил себя полновластным господином земли, но забыл, что земля – это Божие творение и что настоящим ее хозяином является Бог. Часто Он напоминает о себе ураганами, тайфунами, наводнениями, землетрясениями и т. д., чтобы человек не забывался в своем самодовольном величии.


О «неформальном ядре» христианского вероучения.103 Такого ядра не существует. Ядром христианского вероучения являются как раз догматы, ибо «под именем христианских догматов разумеются откровенные истины, передаваемые людям Церковью, как непререкаемые и неизменные правила спасительной веры».104 При этом под откровенными истинами понимаются «истины, содержащиеся в св. Писании, или св. Предании, или в обоих вместе: потому что других источников для христианской Религии нет, и учение, не заключающееся в этих источниках не может быть христианским догматом. Церковь на то, между прочим, и учреждена Господом, чтобы быть хранительницею и истолковательницею Его откровения для всех людей, быть столпом и утверждением Истины, и с этой целию соблюдается Духом Святым так, что не может погрешать, ни обманывать, ни обманываться. В писаниях древних пастырей христианские догматы нередко называются прямо догматами Церкви, словами Церкви, а христиане, неизменно содержащие догматы, называются церковными, принадлежащими Церкви».105 Говорить о каком-то «неформальном ядре» христианского вероучения, значит заражаться злоумием, т.е. злоупотреблять разумом, признавать разум судьею веры, который «будто-бы имеет право подвергать сверхъестественные догматы своему критическому взору, произносить о достоинствах их свой приговор».106 Возрожденцы в этом смысле стояли вне церкви, пытаясь противопоставить некое неформальное христианство церковному, потому их деяния можно квалифицировать как плод злоумия, как ересь.


Эразм Роттердамский в своем «христианско-гуманистическом» учении «опустил» богочеловека Христа до человека, небесное до земного, «приземлил» Христа.


Культурофильство итальянской гуманистической редакции, «акцент на культуре», утверждение примата культуры над всеми другими сферами человеческой жизни, вера в самостийного человека и «спасительное царство человеческой культуры» есть самая настоящая религиозная идеология, и в этом итальянская интеллигенция эпохи Ренессанса была не менее пристрастна, чем суровый «готический» север в своем реформационном экстазе. Кроме того, автор сам называет итальянский гуманизм «идеологическим (курсив мой. – В.Н.) ядром культуры Возрождения».


К типу культуры «вечного возвращения» можно отнести, на самом деле, лишь культуры народов крайнего Севера или культуры аборигенов Австралии, индейцев амазонской сельвы, племен африканских джунглей и т.п. Они подлинно цикличны. Культуры азиатские, восточные к ним никак отнести нельзя. Культурное развитие их характеризуется постепенностью, отсутствием разрывов традиции (связи между старым и новым), творческим продолжением того, что сделано раньше, естественностью роста, удивительной приспособляемостью к резким изменениям среды без инородных прививок, сильной реакцией на отторжение всего инородного, чуждого природе данной культуры, данного общественного организма. Напротив, культура Запада отличается «творческим разрушением» старого, прерывностью, вечной революционностью, она всегда начинает жить сызнова; она из старого разрушенного культурного здания берет какие-то элементы, кирпичики и на их основе строит другое культурное здание. На Западе от волевой деструкции и деконструкции переходят не к реконструкции, а к волевой же и рационалистической конструкции107 из деструктурированого и деконструктурированного исторического материала. Сначала камни разбрасывают, потом собирают, но в иную конфигурацию, чем была раньше. Поэтому культуру европейскую можно назвать искусственной, технологической, волюнтаристической и рационалистической, а восточную – естественной, органической, витальной, иррационалистической. Культуры Востока – это плоды одних и тех же вечноживущих и растущих авторов, а культура Запада, если ее брать в трихотомии «древнее – среднее – новое» - плод разных недолговечных авторов. Искусственность европейской культуры особенно показательна в области художественной деятельности, где резкая смена стилей, канонов, эстетических вкусов, погоня за модой, преувеличенное значение моды переходит в модернизм (культ «нового», «современного», отвращение от старого, «традиционного», художественный революционаризм и футуризм в широком смысле) переходит в постмодернизм, в отсутствие всякого большого стиля, в эстетическую всеядность и неразборчивость, в чудовищную культурную эклектику, в космополитическую «окрошку», в массовую культуру, которая, как желудочная кислота, растворяет все сколько-нибудудь самобытное в одну безразличную питательную жидкость, продаваемую в броских коммерческих упаковках. Если и говорить о каком-то «большом стиле» на современном Западе, то это (условно) стиль «фэнтэзи»108, в котором нет цельности, но есть какая-то маскарадно-карнавальная, быстро движущаяся, пестрота.


Автор пишет: «Представление о собственном культурном прошлом как о достоянии возникло в России не раньше конца XVIII в. (Н.Карамзин), но подлинное открытие русской древности, роль которой сыграло русское средневековье, - заслуга славянофилов. Они первыми восприняли средневековую, допетровскую Русь не как историческую обузу, не как синоним отсталости, но как время, заложившее национальную архетипику. Но подчеркнем еще раз: это была “средневековая древность”, ее “открытие” происходило в России синхронно с “открытием” средневековья в остальной Европе – на поднявшейся волне романтизма и национальных “возрождений”».109 То, что русское дворянство в XVIII веке отринуло и забыло прошлое своей родины и обратилось к своей новой родине – Европе, - это проблема русского дворянства и дворянской интеллигенции, а никак не национальная. Это для европеизированной русской интеллигенции Святая Русь явилась «открытием», а не для Русской Православной Церкви и народа, ею пасомого. Русская Церковь и народ хранили заветы старины и передавали из поколения в поколение. Хранила их в чистоте и церковь древлеправославная. В этом слое российского общества про заветы старины никогда не забывали в отличие от интеллигентов, офранцуженных дворян и их лакеев. Я считаю позором русской интеллигенции, что она вспомнила про Святую Русь только с западной «подачи», под влиянием европейских умонастроений, поскольку привыкла с открытым ртом глазеть на европейскую мамку. С этой точки зрения никак не могу считать подвигом и заслугой «открытие» Руси славянофильской братией. Проснулись! Вот и все, что можно сказать по поводу их деятельности. Позорным знаком русского высшего слоя считаю и то, что Пушкин не знал своего величайшего современника, русского святого Серафима Саровского, которого в то время осаждали толпы паломников. Таким образом, славянофилы никакие не «первые». Они – последние. А поскольку славянофильство было воспринято тогдашним образованным обществом как некая интеллектуальная мода, то революционного воздействия на него, подобно социалистическим учениям, оно не могло оказать. Наша интеллигенция долго устремляла тоскующий взор вдаль на западный горизонт, выискивая там какие-то ценности, вместо того, чтобы посмотреть себе под ноги. Ходили слепые по золоту…


Ни Лютер, ни Кальвин не понимали смысла монашества и монашеской аскезы. Только православие может открыть нам их подлинный смысл. Православие говорит нам об иерархии духовных служений, об их состояниях и формах. Монашеское служение есть высший род духовного служения Богу, высшая форма духовного подвижничества по отношению к служению белого духовенства и мирским служениям. Выше монашеского (схимнического, отшельнического) есть только ангельское служение. Святые монахи и священомученики равняются чину ангельскому. Они и после телесной смерти приходят на помощь верующим, подобно ангелам. Ниже монашеского – мирские служения: служения православных ученого, писателя, художника, государственного деятеля, предпринимателя, учителя и т.д. Православные миряне воспринимают свое социальное положение, род занятия и профессию как несение креста, как определенного вида служение ближним и Христу, как одну из ступенек на лестнице духовного восхождения. И свое дело они потому исполняют с честью и достоинством. Русские типы православных подвижников-мирян прекрасно показал в своих произведениях Николай Лесков. Их трудовая этика неотделима от понятия христианского служения. И без этого понятия она безсмысленна, превращается в обыденное стяжательство. Не каждому дано стать монахом. Побуждением к монашеству может стать желание высшего духовного совершенства, очень сильная любовь к Богу, доходящая до крайнего отвержения своей самости, предельной жертвенности. Именно в этом пункте получает смысл аскетическая практика. Но предельное отрицание своей самости есть в одно и то же время предельное смирение, ежедневное неугасающее покаяние и покаянное чувство, вечный плач грешника о самом себе. Это приводит человека к отречению от мира, который является не столько источником соблазнов, сколько напоминанием о самости, о ее бесконечных и разнообразных требованиях. Аскеза и есть сведение требований самости к предельному минимуму, дальше которого наступает физическая смерть. Но есть и духовная аскеза, которая освобождает человека от всего того душевно-духовно-лишнего, что мешает спасению. Это называется достижением крайнего состояния духовной нищеты. Нищета физическая и нищета духовная – главные состояния, которые характеризуют монаха-аскета. Одно из них внешнее, другое внутреннее. Аскетическая практика начинается с внешней аскезы, с внешних ограничений и заканчивается ограничениями внутренними. Аскеза сопутствует монаху всю его жизнь. В ней невозможно достичь высоких результатов без ежеминутного покаяния, без постоянной внутренней молитвы, без смиреномудрия, «умного делания». Практика «умерщвления плоти» – это не показатель религиозного фанатизма, а сознательное умаление плоти, физическое воздействие на нее с целью максимального притупления телесных требований, которые препятствуют духовному восхождению. Монашество, по словам К.Леонтьева, необходимо в обществе уже по одному тому, что оно представляет собой идеал религиозного служения, на который равняются миряне, который их дисциплинирует и духовно подтягивает. Если мы лишим общество этого идеала, то, говорит он, упадет вниз и средний уровень христианского служения, поскольку не на кого будет равняться, а значит на порядок снизится и духовно-нравственный уровень общества в целом. Что и произошло на буржуазно-протестантском Западе, где после Лютера не появилось ни одного святого, а уж тем более священомученика. У протестантов даже культа святых нет. Они все считают себя святыми, якобы ощущая на себе печать Святого Духа. Лютер и Кальвин разрушили иерархию христианских служений. Они не поняли спасительного мистического и социального смысла монашества. Их христианство стало обмирщенным, приземленным, лишенным божественных энергий. Но это не их вина, а вина римо-католической церкви, мистика которой, начиная с Бернара Клервосского, приобрела экзальтированный, эстетский, воображательный характер и не была потому истинно спасительной. Отсюда она и не могла удовлетворить таких людей, как Лютер. Монахи-католики воображали, умилялись, впадали в духовную прелесть, в экзальтацию, думая, что достигают этим высших озарений и прозрений. Монахи православные только каялись и молились умною молитвою. Их мистика носила характер не умственно-образный, а умственно-сердечный, нравственный. Католическая церковь больше тратила сил на достижение социально-политического господства, чем на достижение духовно-нравственного торжества, поэтому результатом ее деятельности стал реформатский раскол. Лютер неоправданно противопоставил апофатику катафатике. Тем самым он противопоставил Отца Сыну, через которого Отец познается. Сам Христос в Евангелии говорит, что Я и Отец – Одно, и обращаясь ко Мне, обращаетесь к Отцу. Утверждение Лютера о недоступности Бога человеческому познанию есть умаление Христа, ибо через Христа – Богочеловека Отец перебрасывает мост над «онтологической пропастью» к человеку и миру. Бог Отец – Сущее посылает в мир своего Сына Иисуса Христа, чтобы мы узнали о Нем. Но знание о Боге Отце, Духе Святом и Сыне Божьем, т.е. знание Истины нам передается через Священное Писание и Священное Предание, которое хранит в неприкосновенности Церковь. В этом смысл катафатического богословия и церковной догматики. Истина не должна отдаваться на откуп произволу. Личное общение с Богом возможно через молитву. Но мистическое общение достигается с помощью духовной практики под руководством духовных учителей в специальных заведениях – монастырях, а потому изначально невозможно вне Церкви. Только прошедший путь смиренного ученичества и достигший духовной зрелости монах может рискнуть покинуть монастырь и уйти в пустыню для получения личного мистического опыта. А какой-то индивидуальный самостийный мистицизм (религиозный индивидуализм) в духе Лютера приводит только к духовным прельщениям и ересям, к большой опасности для дела спасения души. Поэтому с подлинной мистикой и подлинной святостью у протестантов проблемы, зато они без конца плодят «адогматическую» рационалистическую религиозно-философскую литературу. Они постоянно медитируют над Библией, толкуют ее и так и сяк, но истинных прозрений не достигают. Лютер – это иудей в христианстве.


Библеровская концепция становления европейской личности слишком абстрактна. С чем конкретно связать его античного Героя: с Алкивиадом, Периклом, Сократом, Платоном, Александром Македонским, Эпикуром, Цезарем…? Героев слишком много, чтобы можно было выделить какой-то идеальный античный тип личности. Если даже кто-то и попытается это сделать, то все равно в этой схеме будет чего-то не хватать. Да и что такое героизм? Есть герои и на Востоке. Это же касается Страстотерпца и Мастера, затем Автора. Авторство не менее развито в Китае, Индии и Японии и ныне и в древности. Это все у Библера надуманно. Европейская личность – это личность индивидуалистическая и эгоцентрическая. Она не представляет себя частью общественного целого, как на Востоке. И чем дальше, тем больше личность европейская погружается в атомизм и индивидуализм.


Гуманизм европейца – это расчетливое человеколюбие. Ты - мне, я – тебе. Бесплатный сыр в Европе бывает только в мышеловке. Благотворительность европейцев проверили на себе все колониальные страны, в том числе и Россия.


«Мораль Робинзона – мораль природы». Мораль Робинзона – это мораль буржуа, к тому же мораль жидовствующей христианской секты английского происхождения.


Гольбах был слишком самоуверен. Он думал, что знает человеческую природу. На самом деле он создал очередной, физикалистский миф. Отсюда недалеко до сравнения мышления с истечением желчи.


«Естественный человек» Просвещения жертвует частью (Гельвеций, Гольбах, Ламетри) или всем (у Руссо) сообществу себе подобных, но не желает жертвовать Богу. Отвернулся от Бога, поклонился себе (себялюбие, индивидуализм, либерализм) или обществу (социализм, коммунизм). Европейский человек может быть и альтруистом, но это скорее свойство его характера, или проявление животного инстинкта самосохранения человеческой популяции, чем определенная религиозно обоснованная позиция, как в христианстве. «Естественный человек» – это идеализированная маска европейского человека.


Макиавелли – основатель итальянского политического национализма и шире европейского шовинизма – идеологии европейского превосходства. Европа для него «дом свободы», а Азия – место «деспотизма».


В.Раков пишет, что «в XVIII в. новый политический порядок уже сложился. Религиозно-идеологическая мотивация государственной деятельности была изжита и уступила место “государственному интересу”, т.е. завершилась секуляризация политической сферы». Во-первых, произошла замена религии христианской человекобожеством, религией “естественного человека”. Во-вторых, мотивацией государственной деятельности явилась идеология политического национализма, которая религиозно оправдывалась именно верой в “естественного человека”, в его самодостаточность. Поскольку в “естественном человеке” терялись все прежние религиозные различия европейцев, переставая иметь для них сущностное значение, то на первый план выступила политическая сторона европейской личности, которая начала преобладать. Однако обратной стороной этой “европейской луны” является все же религия и идеология гуманизма. Христианская сакральность уступила место сакральности светской, религия Христа – религии Адама, возжелавшего быть как боги, христианская Церковь – эзотерической “церкви” масонов и оккультистов, христианская государственность – государственности националистической. Европа основала свое культурное единство на иных началах, нехристианских, неоязыческих, на культе Человека-титана. Европейский политический национализм показывает, что истинное христианство никогда не проникало в почву романо-германского мира по-настоящему глубоко. Если оно цвело там, то небольшими оазисами. Романская чувственность и германский индивидуализм сделали свое дело. “Королева Земли” подняла знамя апостасии и несет его миру под видом “общечеловеческих прав” с обязанностью платить проценты по долгам Европе (МВФ и др). Либералы кричат “личность превыше всего”, социалисты кричат “общество превыше всего”, нацисты кричат “нация превыше всего”! Их всех объединяет одно и то же – человекобожие, идолопоклонство перед человеком.


«Большая часть французских просветителей не была настроена атеистически». Верно. Но они изгнали Бога из мира (деизм). Так обнаглевший раб изгоняет доброго хозяина из его же собственных владений.


Отказ от универсальной христианской традиции есть духовная и культурная катастрофа европейской цивилизации.


Европейский консерватизм в духе Берка – это вечные поиски золотой середины между левым и правым.


Евразийский «консерватизм» (русский) – это выход за пределы плоскостного мышления «левое – правое» и установка третьего измерения – вертикали, с точки зрения которой «правое», «левое», «центр» - понятия относительные, релятивные, преходящие. Евразийство провозглашает экономический и социально-политический релятивизм при абсолютной власти религиозной идеи.