Возвращение бумеранга

Вид материала

Документы

Содержание 8. Как переменчивы позиции людей

Подобный материал:

• Вечное возвращение по-белорусски, 260.64kb.
• Эниология фрагменты из книги В. Рогожкина «Эниология» (22), 139.3kb.
• Стенографический отчёт международная конференция «возвращение политэкономии: к анализу, 3160.54kb.
• Возвращение спектакля, 26.57kb.
• Приходовская екатерина возвращение, 1093.27kb.
• «алиса в стране чудес. Возвращение», 30.52kb.
• Владимир Жикаренцев жизнелюбие возвращение в сердце мужчина и женщина книга 8 Предисловие, 1959.15kb.
• Владимир Жикаренцев жизнелюбие возвращение в сердце мужчина и женщина книга 8 Предисловие, 1902.28kb.
• Сайт агентства, 1227.89kb.
• Основные мероприятия, посвященные, 109.05kb.

8. КАК ПЕРЕМЕНЧИВЫ ПОЗИЦИИ ЛЮДЕЙ
В СИТУАЦИЯХ, КОТОРЫЕ ПРИНЯТО
НАЗЫВАТЬ КРИТИЧЕСКИМИ

За годы опалы я глубже познал людей, имел возможность хорошо осмыслить те или иные их поступки. Будучи сторонником моральности в политике, немало размышлял и искал ответы на непростые вопросы о справедливом сочетании политики, права и морали. Кажется, я сделал главное открытие для себя: в те первые годы Независимости мы, руководители, как оказалось, слабо знали кадры, порой полагались на анкетные данные, которые, как правило, всегда «были в порядке», чрезмерно верили им. Мы не сумели вовремя распознать, как на руководящие орбиты ринулась целая армия карьеристов, приспособленцев, людей без принципов и позиций, умеющих красоваться перед начальством, угождать ему, дабы постепенно подниматься по лестничке служебной карьеры.

Воочию убедился во всех пороках, присущих таким людям, – угодничестве, завистливости, корыстолюбии, двуличии, предательстве. Особенно характерно это было для начала 90-х годов.

Хочу рассказать о том, как менялись люди, с которыми мне пришлось работать, как просто и легко сдавали они свои позиции в наиболее острых ситуациях, связанных с событиями на Крещатике, 36 в 1996–1998 годах. Их поступки вызывают не просто удивление… Не один раз в связи с этим приходилось вспоминать слова Уильяма Шекспира: «Если друзья такие, как эти, – кому нужны враги?»

Я не хочу, да и не могу быть им судьей. Ведь здесь не идет речь о том, как они относились или могли бы относиться ко мне лично. Это их дело – кого любить, с кем дружить, кого уважать, а кого нет. Никому никогда не набивался. Я человек свободолюбивый, самодостаточный, никогда не люблю быть кому-то должен. В наше циничное время, когда враг становится другом, а друг, как у Высоцкого, оказался вдруг и не друг, и не враг, а так, привык надеяться и полагаться только на себя.

Речь идет о том, как они, члены горисполкома, руководители коммунальных предприятий, силовых структур, выполнили свой долг.

В одной из рецензий А. Батюты на творчество И. Тургенева прочитал: «…наша жизнь не от нас зависит; но у нас у всех есть один якорь, с которого, если не захочешь, никогда не сорвешься, чувство долга».

В нашем случае многие мои бывшие коллеги сами подняли этот якорь, отступили от долга. Они стали служить самозванцам, не имеющим на то полномочий от киевлян, сознательно не выполняли распоряжения законной власти. Попросту стали клятвоотступниками, ведь приносили же присягу госслужащих – служить народу Украины и его величеству Закону. Это горько сознавать, но это так, они стали предателями, а Омельченко выполнил роль Иуды.

Особенно меня поразило поведение членов горисполкома. В свое время, в 1994 году, после выборов, мне не просто далось их утверждение на сессии горсовета. Из-за этого разгорелся первый серьезный конфликт с депутатами. Они никак не хотели видеть в составе исполнительного органа некоторые фигуры. Я же считал, что свою команду, победив на выборах мэра, должен подбирать сам. Да и своих людей сдавать не привык. Если бы тогда пошел на уступки депутатам, может и мои отношения с ними развивались бы по другому. В результате горисполком утвердили в составе, предложенном мной.

После подписания Конституционного соглашения в июне 1995 года так получилось, что исполком горсовета мы не ликвидировали. Он, юридически и практически существуя, был, выражаясь армейским языком, в «кадрированном состоянии», а всю работу взяла на себя горадминистрация. После принятия Конституции 28 июня 1996 года он опять получил право на жизнь и мог работать, и, как показали дальнейшие события, этого больше всего боялись стратеги переворота.

Но… Члены горисполкома не выполнили эту свою миссию, ведь ситуация в городе могла войти в конституционное русло, если бы исполком заработал, но они трусливо попрятались по кустам. И этот фактор сыграл не последнюю роль в дальнейшем развитии событий. Особенно поразило, что многие бывшие коллеги, в том числе и из так называемого ближнего круга, не проявили элементарного человеческого участия. Ведь мне было тяжелее всех, доводилось принимать на себя все удары, которые предназначались также и им.

Особенно непростыми, в том числе и в моральном, материальном, бытовом плане, были первые полгода, а затем тот год, когда нас посадили на «голодный паек» и заблокировали зарплату. Никто даже не поинтересовался, нужна ли какая-то помощь? Отдельные бывшие «соратники» замаячили перед выборами мэра 1998 года, очевидно, готовя плацдарм на случай моей победы, а затем, после их отмены, исчезли опять.

А я ведь повода для такого поведения не давал. В свое время многим дал путевку в жизнь, всячески поддерживал, помогал. А если было надо, защищал. Никого не сдал, хотя такие предложения поступали с Банковой в обмен на лояльность. Их же, когда стало сложно мне, рядом не оказалось. Прав был Н. Михалков, который в газете «Киевские ведомости» за 24 сентября 1999 г. сказал, что в характере наших людей есть такая черта: «забыв о добре, сделанном тебе человеком, насладиться его падением и забыть о нем».

И все-таки зла ни на кого не держу. Можно попытаться, следуя их логике жизни, объяснить мотивы такого поведения. Готов их простить, ведь люди слабые, не все умеют держать удар. Но забыть эту черствость и подлость не смогу никогда. Да и каждому предстоит стать не только перед судом божьим, но и перед судом истории. И от этого не уйти никому.

Не буду в своих записках сбиваться на описание большого количества примеров человеческой слабости и приспособленчества, хотя их у меня более чем достаточно. Ведь речь идет не только о конкретных случаях, а о явлении, которое характеризуется отсутствием кодекса чести, размытостью нравственности во властных структурах. Живем мы в королевстве кривых зеркал и еще не скоро госчиновники будут больше всего бояться уронить свою честь и станут, может быть, подавать в отставку по этическим соображениям.

Я думаю, что переворот в Киеве не удался бы, если бы не продажность некоторых моих бывших коллег. Они разменяли свою честь и совесть на желание уцелеть в своих креслах, в комфортных кабинетах. Такие люди были во все времена. Это же словно к ним обращался еще на Первом Всесоюзном съезде советских писателей в 1934 году Борис Пастернак: «Не жертвуйте лицом ради положения». Увы, кое-кто из бывших коллег не только не знает этой мудрой фразы, но и вообще в любой ситуации, как показала реальность, готов был немедленно прогнуться перед кем-угодно, обеспечивая себе сытную, беспечную, без хлопот жизнь. А ведь советовал Андрей Макаревич: «Не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас».

Как только в июле 1996 года я возвратился после болезни на Крещатик, 36, сразу же почувствовал: атмосфера этого почтенного здания, весь его дух заметно изменились. Вместо обычного человеческого предрасположения здесь воцарились подозрительность, слежки, доносы. Люди даже стали бояться ходить по коридору второго этажа, где размещались и мой кабинет, и рабочие помещения. Дело в том, что за кабинетом велась постоянная слежка. Какие-то личности четко фиксировали, кто и когда ко мне заходит, сколько времени пребывает у меня и т. д., и т. п. Более того, как потом оказалось, с людьми, рискнувшими заглянуть ко мне, проводилась жесткая «профилактика», смысл которой сводился к весьма любопытному вопросу: зачем ты ходил к Косаковскому?

Не хотелось бы сейчас говорить об этом, но со мной в столь непростое время избегали встреч бывшие председатели горисполкома и городского Совета. А ведь я некоторым из них звонил, чтобы узнать их мнение о сложившейся ситуации, посоветоваться как со старшими товарищами и по нашей сложной работе, и по возрасту. Они обещали, что придут, но, увы, так и не решились. А ведь я всегда уважительно относился к ним, понимал: это мои коллеги, это – мои старшие товарищи, немало сделавшие для развития столицы. И, конечно же, всегда пытался выкроить для них, во что бы ни стало, какое-то время, уважая их статус, отдавая должное их заслугам перед Киевом.

Единственным, кто зашел ко мне в те тяжелые дни, оказался бывший председатель городского Совета Арнольд Григорьевич Назарчук. Кстати, у меня с ним в свое время были очень непростые отношения, особенно на последнем этапе его работы в качестве председателя Фонда коммунального имущества. Но тем не менее, он сам позвонил мне и затем пришел. Пришел, чтобы просто пообщаться, морально поддержать.

Играя на слабых струнах души, главе городской администрации удалось заарканить должностями целую группу депутатов столичного Совета. Они позарились на руководящие кресла в городской администрации. Исполнительная власть держала тут ухо востро. Дело в том, что многие депутаты мечтали о главном: как бы поудобнее устроиться именно в недрах администрации. Ибо это – уютные кабинеты, стабильная зарплата, плюс к тому же служебные машины и некоторые другие преимущества, которых, разумеется, депутат как депутат просто не имеет. Да, у него есть некий политический вес и даже имидж, возможность публичного явления народу, но он все-таки, что ни говорите, далек от вожделенного «корыта». Чего уж греха таить, многие депутаты, особенно из так называемого демократического крыла, именно потому и рвались в депутаты, чтобы стать поближе к благам.

Я не потакал в удовлетворении такого рвения, должностями не торговал, личные бизнес-интересы не удовлетворял. А тут добрые дяди хорошо использовали депутатскую слабинку. Они устроили целый ряд депутатов Киевсовета крупными чиновниками в столичной администрации. Конечно, не «за так», а за определенные встречные услуги. Я это называл «политической коррупцией». Это было сделано с одной-единственной целью – расколоть Киевсовет, сделать его недееспособным, чтобы таким примитивным образом воспрепятствовать мне в выполнении обязанностей председателя столичного Совета. И целая группа депутатов, заглотившая эту наживку, не просто переметнулась на службу к Омельченко, а стала очень рьяно игнорировать созываемые мной сессионные заседания, просто срывать их. Все было весьма примитивно: нет кворума – нет сессии. А раз нет сессии, то и нет Киевсовета, и Косаковскому как председателю нечего тут делать. Пусть уходит!..

Депутатский корпус, разделившийся на две противоборствующие группы, работал в режиме так называемых депутатских собраний. Группа, которой руководил В. Бондаренко, поставивший своей целью постоянно мстить мне за его устранение с должности начальника квартуправления города (об этом я расскажу дальше более подробно), «пекла» один за другим документы, выдаваемые за решения сессии.

Правда, однажды, по истечению многих месяцев (это уже было перед мартовскими выборами 1998 года) Бондаренко сам проявил инициативу и вышел на контакт со мной. Он, конечно же, понимал, что в данном случае я остаюсь, в соответствии с Конституцией, легитимным городским головой, от которого зависит формирование избирательных комиссий, и был очень заинтересован в том, чтобы собрать законную сессию городского Совета для создания городской и окружных избирательных комиссий. Ведь в противном случае выборы в столице могли бы оказаться под угрозой срыва, и Бондаренко хорошо это понимал. И вот из его лагеря ко мне пришли люди с одной целью: во что бы то ни стало созвать сессию.

Увы, и здесь администрация Омельченко всячески воспрепятствовала возможному сессионному заседанию. Она была в панике, очень боялась, чтобы даже через полтора года сессия не состоялась. Ибо это означало бы, что официально меня признают как городского голову. Они пошли на все. О том, как это происходило, я рассказал в интервью «Киевским ведомостям» 2 декабря 1997 года: «…здесь чинились не только крупные, но и мелкие пакости. В течение полусуток мы не могли найти ни на работе, ни дома некоторых «опорт­феленных» госадминистрацией депутатов: они словно растворились в пространстве. Вдруг бесследно исчезли все технические службы, после перерыва кто-то запер сессионный зал – нам пришлось перебираться на 10-й этаж. Работники администрации метались по этажам, чтобы «вырубить», говорят, с помощью лошадиных доз спиртного, отдельных уставших депутатов. Словом, ситуация была на контроле в самых высоких кабинетах».

В итоге до сессионного кворума не хватило … двух депутатов. Цель была достигнута, сессия так и не состоялась, и Омельченко мог лишь потирать от удовольствия руки.

Да, они добились своего. Они парализовали работу Совета. Но «бельмом в глазу» для них стал секретариат Киевсовета, это как-никак 50 человек, которые оставались работать со мной. С людьми секретариата пытались также пос­тупать по принципу жесткого прессинга. Например, работал у нас в секретариате депутат Б. Андрушенко. Как только он начал говорить что-то нормальное, ходить на сессии, его тотчас же вызвали «на ковер» и одновременно бросили пряник: предлагаем, мол, тебе такую-то должность – замес­тителя начальника управления по благоустройству. Главное, чего они добивались, – чтобы он ушел от меня, ушел в оппозицию. И кое-кто уходил, в том числе и тот же Андрушенко. Их переманивали. Но таких были единицы. Банковой и людям Омельченко так и не удалось развалить секретариат, вывести меня, говоря на футбольном языке, в положение офсайда. Кроме Андрушенко, лишь две работницы секретариата сбежали в администрацию. Должен сказать, что Омельченко и компания действовали по-иезуитски. Они сделали все, чтобы заблокировать на долгие месяцы выдачу зарплаты работникам секретариата Киевсовета. Все было весьма примитивно. Идите, мол, к нам – и завтра получите деньги. Но люди не дрогнули, не переметнулись. Более того, они честно продолжали выполнять свою работу, месяцами оставаясь без зарплат. А ведь среди них было немало женщин, за которыми – семьи с детьми… Но политиканы, как говорится, имели все в виду. Лишь спустя год, и то через суды, наши сотрудники получили, наконец, свои честно заработанные, хотя и очень скромные зарплаты.

Но кое-кто из тех, кто работал со мной еще ранее, повел себя весьма симптоматично, держа нос по ветру. Как, например, В. Крук – заведующий секретариатом Киевсовета. Он попросту схитрил. Написал заявление об увольнении. Я пригласил его и спросил:

– Чем это вызвано?

Крук сделал вид очень озабоченного человека:

– Я ухожу потому, что не могу работать с этими депутатами. Я не могу уже на них смотреть.

И т. д., и т. п. Короче, человек пытался доказать, что он очень устал, что с депутатским корпусом работать просто невозможно, поэтому он вынужден уйти со своего поста. Выслушав его, я предложил:

– Раз такое дело, давайте я помогу вам устроиться.

– Нет-нет, не надо. Я сам буду искать себе работу. Если уж на то, я вообще не буду работать, но здесь больше не могу… Поймите меня правильно…

И тут оказалось: ларчик просто открывался. На следующий же день наши сотрудники встретили его в администрации, в холле. Они спросили у него:

– Что же вы тут делаете?

Он сильно покраснел. Как оказалось, Крук сразу же был назначен руководителем контрольной службы горадминистрации.

Для меня такой его выбор, а главное, такая манера поведения показались более чем странными. Действительно, в депутатском корпусе многие были недовольны работой В. Крука как заведующего секретариатом и даже требовали его освобождения. Но ведь я знал его раньше как опытного работника, председателя Днепровского райисполкома столицы. Конечно, я понимал: Крука не воспринимают те, кто был оппозиционно настроен по отношению ко мне. И я не давал Василия Степановича «на растерзание». Знал и о том, что во время моей болезни накаты на него стали постоянными. От него требовали, чтобы он отдал печать Киевсовета. Если бы в те дни я не вышел на работу, они бы его добили. Но я появился и сразу же стал на его защиту. Так что у них пока ничего не выходило по смещению Крука. Поняв это, они прибегли к иному варианту. За Крука взялась администрация. Но не так, чтобы сместить его, растоптать… Они решили переманить одну из ключевых фигур секретариата, уговорили Крука перейти к ним. Расчет был предельно прост: забрать его к себе, а вместе с ним и печать, т. к. главная задача, которую теперь преследовали Омельченко и иже с ним, – увести от меня аппарат Киевсовета, т. е. секретариат, оставить меня в изоляции, оставить одного. Сделать так, чтобы я пришел в кабинет, начал нажимать на кнопки, а в от­вет – зловещая тишина… Никто не отвечает. Нет никаких рычагов управления… Но ничего не получилось, секретариат выстоял.

Наиболее яркий образчик перевертыша в те дни и после явил собою Александр Быструшкин – начальник главного управления культуры города. Когда я в 1993 году вел поиски кандидатуры на эту должность, мне его посоветовала Лариса Хоролец, работавшая тогда министром культуры. Я решил рискнуть, назначить его, заслуженного артиста Украины, ответственным за культуру в городе. Опыта же управленческой работы у него не было никакого, а проблем возникало немало. В то же время замечал, что он часто путает жизнь со сценой, не работает, а играет эту роль. Более подобострастного и гибкого в позвоночнике человека не видел ни до, ни после этого. Все его интервью, выступления изобиловали заверениями, что он не видел человека, более понимающего и поддерживающего культуру, чем я, что он пришел работать в моей команде и т. д., и т. п. Навязчиво лез в сопровождение при посещении театров, концертов. Конечно, мне приходилось вести с ним беседы, учить работать и даже спасать в некоторых ситуациях. Ведь многие на него жаловались в то время. Табачник не единожды вел беседы, чтобы отправить его из Киева атташе по культуре в какую-нибудь другую страну. Но я думал, что это все отшелушится и из него что-нибудь да получится. Как и многим другим, верил ему и держал его на этом посту. Накануне майских (1996 г.) событий в разговоре с моей женой Быструшкин бил себя в грудь и патетически восклицал, что если меня снимут, не останется работать ни минуты, хлопнет дверью и уйдет.

И этот человек, обязанный мне своим появлением в руководстве городом, после того, что случилось со мной, просто… перестал меня замечать. Сделал вид, что меня просто не знает. Не только не позвонил, не зашел ни разу, а даже не здоровался. Перед одним из концертов в «Украине» я увидел, что он зашел в зал, но, заметив меня, развернулся, сделал огромный круг, зашел с другой двери, дабы, проходя мимо меня в 17-м ряду, не встретиться, не дай Бог. Или на бенефисе Ады Роговцевой в оперном театре, вбежав после приветствия со сцены в зал, пулей вылетел назад, когда увидел, что ему отведено место прямо рядом со мной, оставив одну жену, которая не знала, куда девать себя весь вечер, боясь даже посмотреть в нашу сторону.

В мае 1997 года он распекал на совещании своих подчиненных за то, что дали мне выступить на День Киева на открытии начатого в 1993 году по моей инициативе конкурса детского рисунка.

Каюсь, не распознал я вовремя этого хамелеона с сильно выраженными позерскими качествами. Это было моей крупной, третьей, после Омельченко и Коваленко, кадровой ошибкой.

Кстати, так трусливо вел себя не только Быструшкин. Дело иногда доходило до курьезов. Вот начинается возложение цветов и венков к памятнику Тарасу Шевченко. И это же надо! – прямо на меня идет по дорожке Павел Романюк, глава Шевченковской райадминистрации. Только увидел меня, сразу же развернулся на 180 градусов и ускоренным шагом, переходящим в бег трусцой, подался в обратном направлении.

Почти такие же «финты» делал во Дворце «Украина», увидев меня издали, глава Дарницкой райадминистрации Валерий Кирьян. Или такой эпизод, несколько другого плана. В День Независимости, 24 августа 1996 года, прибыв вслед за мной на машине на главную площадь столицы, Дмитрий Табачник, поняв, что встреча со мной почти неизбежна, как говорят украинцы, «так накивав п’ятами», так побежал вперед, а за ним – и его попутчики, чтобы не встретиться со мной, что было очень смешно. Ведь наверняка подумал, бедняга, а вдруг сейчас засекут (ведь есть кому!), что он встретился с Косаковским, что же потом будет?..

Я недаром привожу эти потешные эпизоды. Ведь они говорят о многом…

А я вспоминаю поведение этих же людей в других ситуациях, именно тогда, когда я был у реальных рычагов власти. Не правда ли, весьма интересна и показательна подоплека и природа двуличия, притворства, заискивания. Для них главный девиз жизни: «Казаться, а не быть!», хотя классики и призывают всех: «Быть, а не казаться!» Некоторым из них так и хотелось напомнить слова героя фильма «Белое солнце пустыни»: «Я на тебя рассчитывал, Саид».

Теперь я уже знаю истинную цену всему этому, цену этим людям, которые в критическое время «сдали» не только меня, они, как люди, «сдали» и самих себя…

На фоне событий в Киевсовете меня очень шокировала и позиция ветеранской верхушки. Сразу же отмечу: у меня, как и ранее, самые добрые, светлые отношения, хорошие контакты со многими рядовыми ветеранами. Они не меняют своих отношений и своих взглядов, ибо это – сильные духом люди, которые вынесли на себе всю тяжесть военного лихолетья. А вот верхушка, некоторые из тех, кто оказался сегодня во главе ветеранского движения, не выдержала нынче испытания на прочность и порядочность. Она запросто может сегодня служить власти за какой-нибудь паек, за какие-то знаки внимания.

Вспоминается мне 9 мая 1996 года, наша встреча с Героями Советского Союза. Многие тогда клялись, что, мол, вот мы, «Золотая Орда» (они так в шутку называли себя), пойдем за вами, мы не дадим вас в обиду. Уже тогда до них дошли разговоры о том, что надо мной сгущаются тучи, и ветераны-герои клялись в том, что они меня в обиду не дадут.

Особенно усердствовал в этом один герой, который буквально ходил за мной по залу в течение двух часов, пока шла встреча. Ходил и все говорил: «Вы же не сдавайтесь, мы вас не отдадим!..» А потом, в конце встречи, взял, да и открылся мне:

– А вы знаете, кто я такой?

– Нет, – говорю, – не знаю.

– Я – Волков…

– ???

– Да. Отец Александра Волкова.

Он все не отставал от меня. И все повторял:

– Мы вас не дадим в обиду, мы вас будем отстаивать.

Разговор – разговором, а на поверку все получилось иначе…

Кстати, мы в администрации в свое время специально создали отдел по работе с ветеранами, чтобы заниматься решением социальных и других вопросов наших ветеранов. И немало было сделано в данном направлении.

И вот, как оказалось, ветераны на распутье. С одной стороны, они продолжают вроде бы поддерживать меня. С другой стороны, Омельченко стал вплотную работать с ветеранами, вернее, с руководителями этих организаций, хорошо понимая, что они – именно та сила, которая стоит на моей защите. И он их начал вызывать, начал их задабривать, обещать, демонстрировать свое (показное, разумеется) вни­мание к ним. Хотя, конечно, раньше ими и их проблемами вовсе не занимался, эти проблемы были чужды ему. И фактически вышло так, что ветеранская верхушка клюнула на мелкие посулы и ушла в лоно городской администрации, она выбрала удобную и выгодную для себя позицию. А ведь реальные позиции Омельченко и основной массы ветеранов – очень расходятся, причем по многим вопросам. Например, тот же Омельченко в 1991 году возглавлял бригады, которые демонтировали памятник на площади Октябрьской революции. Спрашивается, по пути ли ветеранам с ним?.. Но ведь он сейчас помалкивает о своей роли в тех событиях – невыгодно. Помалкивают и вожди ветеранов о том, как Омельченко, несмотря на протесты, начал переименование улиц, чего мы раньше не делали. Как, кстати, и о его нежной дружбе с руховцами, многим из которых он отдал ключевые посты в городской госадминистрации и ее управлениях.

О том, что позиция прикормленной верхушки расходилась с мнением основной массы ветеранов, которые поддерживали меня, свидетельствует и то, как Александра Омельченко ветераны «прокатили на вороных», о чем писали «Киевские ведомости» 19 февраля 1998 года. В заметке шла речь о том, что 18 февраля потерпела неудачу попытка столичного градоначальника Александра Омельченко заручиться поддержкой киевских ветеранов войны при выдвижении его кандидатуры на пост городского головы. Несмотря на специальный отбор участников, жесткий прессинг председательствующего, который не дал мне говорить, обрывал, когда ветераны уже в ходе собрания пришли и пригласили меня в зал (а дело было на Крещатике, 36, в актовом зале), невзирая на многократные переголосовки, перерывы, так и не удалось получить заветные цифры. Видя, что большая часть присутствующих поддерживает меня, собрание срочно закрыли.

Чтобы показать поддержку ветеранов, через несколько дней организовали новый сбор в обстановке секретности, в другом здании, куда допускали только особо приближенных, отсекая даже депутатов. Ветеранская верхушка свое дело сделала, и нужный документ появился, хотя большинство районных организаций и рядовых ветеранов поддержало меня.

Пожалуй, самыми ненадежными в нашей ситуации оказались некоторые бывшие функционеры – партийные и советские работники, которые готовы служить кому угодно и как угодно, лишь бы не пострадали их личные интересы. Они были и остались приспособленцами у власти. Они взяли и берут от власти все, что можно взять. Они в свое время легко и безропотно сдали все, что могли сдать, лишь бы опять быть на плаву, восседать в президиумах, нежиться на курортах, вальяжно кататься по столице и далеко за ее пределами в роскошных автомобилях. Для них никогда не было и нет ничего святого.

Мы же еще возвратимся к некоторым персоналиям. Тем более, что они «удостоились» особого внимания…

В то же время не могу не высказать благодарности простым киевлянам, моим знакомым и незнакомым, многим из тех, кто в тот период, когда я занимал высокие должности, не напоминали о себе, и которые, когда я попал в опалу, поддержали меня морально – кто как мог.

Эта поддержка и моя семья были главными факторами, позволившими выдержать весь прессинг и издевательство со стороны власти.

Анатолий Собчак, говоря о подобных вещах, отмечал в «Аргументах и фактах» (№ 8 за 2000 г.): «Когда человек у власти, он должен выдерживать такой напор власти, подобострастия, откровенного вранья, иначе очень быстро сломается и потеряет себя. В беде куда проще. В беде рядом с тобой остаются только самые верные, самые надежные люди, которые тебя действительно любят. Жена, дочь, несколько друзей».

Полностью могу подписаться под этими словами. Рядом остались считанные люди. Жена. Без нее бы не смог всего этого перенести. Говорю часто журналистам: самый мой лучший друг – жена. Семья.

Не дрогнули перед произволом властей и остались на своих жизненных позициях Валентина Михайловна Швачий, которая работала в приемной председателя Киевсовета, а ранее – главы администрации и которая первой принимала и переживала удары взломов, террора, угроз.

Многое держалось на плечах Ивана Тихоновича Кучерявого, заместителя руководителя секретариата. Все это непростое время рядом со мной постоянно были заведующий юридическим отделом Владимир Евгеньевич Дубровский, сменившая его на этом посту после перехода в Конституционный суд Ирина Ивановна Лагус, заведующая международным отделом Виктория Борисовна Мелентьева и другие. Остался верен себе и своим принципам наш товарищ Анатолий Иванович Гриценко, который возглавлял ранее комитет информации столичной администрации, а затем редакцию газеты «Хрещата долина».

Хотел бы назвать и депутатов, которые встали на защиту законной власти. Это С. Бычков, М. Вишневецкий, В. Гринен­ко, А. Бондарчук, И. Лосев и другие.

Среди них оказались и те, кто ранее были моими оппонентами, а после переворота, невзирая на личности, отстаивали интересы города, защищали самоуправление в столице, добивались соблюдения Конституции, поддерживали меня как легитимного главу Киевсовета, а затем городского голову. Это А. Лалак, В. Олейник, О. Кубах, К. Матвиенко и ряд других.

Так что в то трудное время я был не одинок. Я благодарен всем, кто в те тяжелейшие дни и месяцы был рядом со мной, кто не позволил растоптать до конца демократические основы нашей жизни, уничтожить ростки подлинного народовластия. В этой связи мне вспоминаются слова опального в свое время генерала Петра Григоренко, которые были однажды процитированы болгарским президентом Желю Желевым: «В подполье рождаются только крысы, граждане рождаются в открытой политической борьбе».

Конечно, я мог бы спокойно отойти в сторону, в тень, найти себе тихое, уютное место. Тем более, что на Банковой в этом были очень и очень заинтересованы. Но я не разменял свою совесть на возможные подачки, на комфорт. Зато я могу спокойно смотреть в глаза людям. Я не предал их, не подвел, делал все, что было в моих силах. Мы с товарищами выдержали ту осаду, ту блокаду, которые были применены против нас со стороны Банковой и их верноподданых слуг на Крещатике, 36, в лице градоначальника и его многочисленной свиты. Морально и юридически мы выиграли эту борьбу. Физически нам не дали работать, применив силу. Но это, как известно, аргумент слабых.

Как-то в газете «День» обратил внимание на интервью Людмилы Гурченко, которая на вопрос корреспондента: «Жизнь научила Вас всегда держать удар. А чего Вы никогда не смогли простить?» – ответила так: «Я многому в жизни научилась, насмотрелась на фальшивые улыбки, наслушалась неискренних слов. Никогда не прощу удара в спину. Особенно от человека, которого считала своим другом. Боюсь не лиц, а масок».

Трудно что-либо добавить к этим словам. Разве что напомнить тем, кто всегда в сложных жизненных ситуациях занимает страусиную позицию, т. е. прячет голову в песок или предает ради собственного благополучия, слова великого нашего земляка Михаила Булгакова из «Мастера и Маргариты», высказанные устами Иешуа Га-Ноцри, который в числе человеческих пороков одним из главных считал трусость.