Кимов Рашад Султанович когнитивные и эпистемические аспекты представления мира в языке (на материале кабардинского, русского и английского языков) 10. 02. 19 теория языка автореферат

Вид материала

Автореферат

Содержание Соматизм в некоторых случаях представлен в виде номинативного эндоцентрического словосочетания, при этом соматизмом является лев Во втором разделе второй главы Соматизмы как знаконосители (sign vehicles). Ономасиологические особенности Третья глава Изучение смысловой структуры многозначных соматизмов с точки зрения когнитивной парадигмы знания Глава 4 Особенности словосложения внутри соматического лексикона

Подобный материал:

• Концепт «странный» в ментальности различных народов (на материале русского и английского, 1215.49kb.
• Модальность научно-педагогического текста (на материале английского и русского языков), 294.51kb.
• Фразеологизм как средство концептуализации понятия «гендер» (на материале английского, 445.89kb.
• Отображение универсальных и этноспецифических черт языковой картины мира в фразеологических, 272.51kb.
• Фразеологическая репрезентация религиозного мира человека (на материале русского, английского, 445.82kb.
• Отражение категорий культуры в семантике идиом (на материале русского и английского, 521.26kb.
• Эгоцентризм лингвистического дискурса (на материале русского, английского, карачаево-балкарского, 484.61kb.
• Функционирование иносказательных фразеологических единиц в аргументативном дискурсе, 835.02kb.
• Темпоральные метафоры в языковых картинах мира носителей русского и испанского языков, 299.39kb.
• Заимствованные сокращения как выражение экономии языковых средств (на материале английского, 226.59kb.

шестом разделе Когнитивный подход к изучению соматизмов как языковых средств представления мира и его фрагментов мы кратко останавливаемся как на традиционных работах отечественных лингвистов, в которых представлено изучение соматизмов, так и исследованиях, посвященных изучению соматизмов с позиции новых теоретических установок как у нас в стране, так и за рубежом. Подобно теоморфной модели сотворения человека, в соответствии с которой Господь создал его по образу и подобию своему, «практически во всех языках человек моделирует ориентацию предметов в пространстве, так сказать, по себе» [Рахилина 2000:14]. Вместе с тем мир может быть проецирован в семантику языка в соответствии с зооморфной моделью, явление чрезвычайно редкое и характерное для аридных районов Западной Африки [Heine 1991], – тезис, который подвергается нами анализу в главах 2-5. Одной из первых работ, посвященных сравнительному анализу соматизмов в русском и кабардинском языках, является работа М.А. Апажева [Апажев 1992], практическим материалом которой мы воспользовались при составлении списка соматизмов. Среди других исследований, в которые с разных точек зрения так или иначе вовлечен анализ соматизмов, отметим: на материале русского языка [Урысон 1998, Шмелев 2005; Рахилина 2000; Шанский 1972 и др.]; кавказских и тюркских языков [Бижева 2000; Ворокова 2003; Цримова 2003; Дзуганова 2008; Карданов 2008; Хараева 2007; Геляева 2002; Битокова 2009; Додуева 2008; Гайцайниева 2008;]; английского [Жадейко 2008; Семерикова 1974 и др.]; языка догон [Плунгян 2003]; французского [Гак 1998]. Гораздо большего внимания изучаемая группа слов удостоилась в зарубежной лингвистике в силу того, что, начиная с конца прошлого века, специалисты в области когнитивной семантики в Европе и Америке все чаще обращаются к экзотическим языкам Австралии и Полинезии, Африки и Северной Америки, наивная картина которых вообще и «отдельных» наивных картин (наивной геометрии, наивной анатомии и т.д.) в корне отлична от таковой в индоевропейских языках. В доказательство данного аргумента уместно привести результаты плодотворных разысканий современных зарубежных лингвистов, занимающихся исследованием экзотических языков мира, особенно тех, которые работают на стыке антропологии и лингвистики. Их многочисленные наблюдения заставляют прийти к однозначной мысли о том, что новая информация и новые знания (все новое и доселе невиданное, а значит, непознанное и, следовательно, непоименованное), приходящие к современному человеку (мы небезосновательно полагаем, что именно так обстояло дело в случае и с архаичным человеком), концептуализируются и категоризуются в значительной степени при опоре на соматизмы, которые используются во вторичной номинативной функции, viz. метафорической или же метонимической (ср. новейшие исследования в области гебраистики [Steinberg 2003] и египтологии [Anselin 2005]. В последней, в частности отмечается, что древнеегипетский язык широко опирался, наряду с антропоморфной, и на зооморфную модель концептуализации мира). Подтверждением того, что в когнитивной деятельности современного человека (причем в разных частях света) в качестве ресурсного источника концептуализации мира, в первую очередь, выбирается соматический лексикон, являются важные наблюдения, представленные в работах [Franklin 2003] и [Marlett 2000]. Так, по данным [Franklin 2003], в культурном опыте носителей языка кева (Папуа-Новая Гвинея), автомобиль появился лишь в 1960 году (середина 20-го века) и, столкнувшись с необходимостью концептуализации и категоризации нового «существа», они его просто «очеловечили», т.е. автомобиль предстал в наивной картине народа объектом с «человеческим» лицом. Так, с точки зрения носителей этого языка оказалось, что кузов автомобиля – это его «кожа», фары - «глаза», коробка передач – -«сердце», амортизаторы – «почки», топливный бак – «желудок», боковые зеркала – «уши» и т.д. [Franklin 2003]. Ученый при этом в своей недавней работе [Franklin 2003:1] со всей ответственностью рекомендует лексикографам, предпринимающим попытку составления словарей бесписьменных языков, начинать именно с соматической лексики как с естественного «стартового» концептуального источника (ср. «body part terms are highly metaphorical and illustrate metonymy and other figurative extensions»). Любопытно, что идентичные наблюдения регистрирует и другой лингвист-антрополог Stephen A. Marlett, занимающийся изучением языка сери (seri - язык-изолят, распространённый среди индейцев сери в двух деревнях на побережье штата ссылка скрыта, ссылка скрыта, в противоположном конце земли). Замечательный вклад в изучение соматизмов внесли исследования Б. Хайне. Так, опора на собственные разыскания на материале 125 африканских языков [Heine 1989], а также на результаты исследования Дж. Боудена [Bowden 1991], проанализировавшего данные 104 языков Австралии и Океании, позволили известному типологу Бернду Хайне (Bernd Heine) сделать ряд чрезвычайно важных выводов по использованию соматизмов для выражения пространственных концептов НА (ON); ПОД (UNDER); ПЕРЕД (FRONT); ЗАД (BACK); В (IN), на которые мы широко опираемся в реферируемом исследовании. Интересными представляются наблюдения автора относительно избирательности соматизмов по отношению к каждому из искомых концептов при переходе от языка к языку. Так, для выражения концепта ПЕРЕД в африканских языках широко используется концепт «лицо» наряду с концептом «глаз», и объяснение этому ученый находит в том, что во многих африканских языках концепт «лицо» этимологически восходят к концепту «глаз», что подтверждается диахронными разысканиями, согласно которым между двумя этими частями тела существует определенная когнитивная связь [Heine- et al: 1991]. Это наблюдение, как нам кажется, особенно важно для таких языков, как, например, кабардинский, которые не могут быть в силу известных обстоятельств вовлечены в диахроннные исследования, поскольку оно отчасти проясняет существование в этом языке четырех сложных наименований для обозначения лица (ср. напэ, нэгу, нэкIу, нэIу), каждое из которых содержит компонент НЭ глаз (cм. гл.4). Другой важный вывод известного типолога связан с вопросом о том, почему лицо, голова и грудь служат в качестве опорной области для концепта ПЕРЕД, в то время как нос, щека и подбородок (наряду с гениталиями) с особой настойчивостью и упорством отвергаются языками, вопрос, который требует, по его замечанию, дальнейших разысканий. Наши наблюдения, однако, позволяют сделать теоретическое допущение, согласно которому ответ кроется в той модели концептуализации (антропоморфная vs зооморфная), на которую опирается конкретный язык, что тоже требует подтверждения на материале других языков мира (мы не располагаем такими данными на сегодняшний момент). По свидетельству Б.Хайне, зооморфная модель - явление чрезвычайно редкое и характерное для аридных районов Западной Африки. Вместе с тем, сравнив данные [Bowden 1991] и [Heine 1989], в противовес всем языкам, которые послужили предметом рассмотрения Б. Хайне (ср. также данные по отомангским языкам (семья индейских языков, сохранившаяся в Мексике – Р.К.), в которых мир вокруг носителей данного языка моделируется только по антропоморфному принципу [R. MacLaury 1976 b; R. MacLaury 1989]), мы выявили, что кабардинский язык в равной степени опирается на обе модели, которые находятся в сложном взаимопереплетении, чем, по-видимому, и объясняется особая концептуализация денотатов лексем нос и хвост при пространственном и временном моделировании мира. Более того, денотаты русских соматизмов крыло и плечо (ср. англ. wing и shoulder) в кабардинском языке обозначаются одним и тем же словом дамэ ‘крыло’ – явление, которое мы обозначили как «концептуальная или ономасиологическая осцилляция» (см. гл. 2 и 3).

Раздел седьмой К вопросу о теории грамматикализации лексических единиц посвящен анализу литературы и рассмотрению некоторых важных вопросов, связанных с ней. По мнению Т.А. Майсака, одного из современных российских лингвистов, серьезно занимающихся типологией грамматикализации (см. фундаментальное исследование автора с привлечением данных более 400 языков мира, представляющих все основные семьи и ареалы [Майсак 2005]), ученые на протяжении веков думали и писали о самом явлении задолго до появления термина «грамматикализация» [там же: 23]. На сегодняший день не существует единого понимания, а следовательно, и единого определения грамматикализации и любое из них «так или иначе отражает теоретические установки автора»[Майсак 2002: 37]. Сам термин грамматикализация введен в лингвистический обиход одним из учеников Ф. де Соссюра Антуаном Мейе еще в 1912 году, который определил грамматикализацию как «приобретение автономным словом функции грамматического элемента». При этом процесс грамматикализации рассматривался им на примере превращения глагола étre с экзистенциальным значением в деконцептуализированные формы, говоря современными терминами (ср. je suis chez moi - je suis malade – je suis parti) [Hopper, Traugott 2003:19]. В лингвистике считается (см., например [Bowden 1991: 13ff; Майсак 2002], что интерес к данной теме связан с именем Е. Куриловича, который дал хрестоматийное определение процессу грамматикализации как «расширения сферы функционирования морфемы от лексической к грамматической или от менее грамматического к более грамматическому статусу, т.е. от аффикса с деривационным статусом к флексии» [Курилович 1965; Кurylowicz 1965:52]. Применительно к нашему исследованию мы хотели бы отметить, что все-таки «наши» превербы, которые в локативных комплексах задают реляцию фигуры и фона, не совсем подходят под разряд «опустошенных» форм, каковыми являются падежные флексии, например, по сравнению с деривационными аффиксами. Они в определенной степени сохраняют семантическую связь с соответствующим соматизмом, который, будучи использованным в целях метафорической номинации, постепенно превратился в преверб. В работе мы опираемся на определение, предложенное В.А. Плунгяном, который понимает грамматикализацию как «исторический процесс превращения неграмматической единицы языка в грамматическую или появления у некоторой единицы языка большего числа грамматических свойств (выделено нами – Р.К.). Тем самым грамматикализацию можно рассматривать как непрерывный процесс усиления грамматичности языковой единицы, при котором неграмматическое превращается в грамматическое, а менее грамматическое – в более грамматическое» [Плунгян ссылка скрыта]. Всплеск интереса к изучению вопросов грамматикализации приходится на 70-е и 80-е годы прошлого столетия, когда лингвисты начали активно обращаться к межъязыковым сопоставлениям, вовлекая в орбиту исследований экзотические языки. В это время, особенно в последующие 80- е годы, появилось значительное количество работ, посвященных исследованию так называемых адпозитов, т.е. свободных морфологических форм в языках, которые выступают в контексте существительных, либо в препозитивном (предлоги), либо в постпозитивном (послелог) виде для передачи разнообразных падежных значений пространства, времени, каузальности, инструментальности. Первые работы, которые по сути заложили основу когнитивной семантики, связаны с изучением смыслового содержания адпозитов [Talmy 1972, 1975, 1978, 1983, 1985; Lakoff & Johnson 1980; Brugman 1981, 1983; Lindner 1981; Herskovits 1982, 1985, 1986; Casad 1982; Casad & Langacker 1985; Lakoff 1987; Hawkins 1984, 1986; Radden 1986; Stolz 1992]. Эти работы высветили экспериенциальную основу адпозитов, исследовав их полисемантическую природу в терминах прототипической структуры радиальных категорий. Что особенно важно: практически во всех приведенных исследованиях показана когнитивная роль метафоры в развитии и расширении их прототипической основы. Но именно в те годы в когнитивных исследованиях, прямо или косвенно связанных с вопросами грамматикализации, наблюдается, по мнению С. Свороу, значительный «крен» исследовательских интересов в сторону индоевропеистики, что проявилось в пристрастном смещении интереса в сторону изучения только предлогов. Отсюда изучение одних свободных форм при игнорировании связанных дает неполную картину всего лингвистического спектра (incomplete picture of the linguistic spectrum). Во многих работах, посвященных проблеме, отмечается, что в качестве концептуального источника грамматикализации языки в значительной степени опираются на соматизмы [Heine 1991:55; 1997: 35ff; ср. Matsumoto 1999; Amiridze 2003; Schladt 1999:111f; Hollenbach 1995; Hopper 1991; Senft 1994; Traugott 1974; 1978; Kahr 1975; 1976; Lillehaugen 2004; Moravcsik 1972; Heine 1999]. Эти исследования еще раз подтверждают замечательную идею Бернда Хайне о том, что, где только возможно, мы используем человеческие категории для описания и понимания всего того, что находится вне нас (whenever possible we use human categories to describe and understand non-human ones”) [Heine 1997: 40].

Ввиду того, что кабардинский язык, изучаемый изнутри в терминах базовых понятий когнитивной лингвистики, впервые вовлекается в лингвистическую теорию как с точки зрения общей, так и лексической типологии, мы сочли необходимым представить во второй исследовательской главе «Соматический лексикон кабардинского языка» целостную картину всей ее соматической лексики, своего рода аналитическую платформу, которая позволит легче воспринять наше видение типологически уникальных черт этого языка, которые освещены в последующих исследовательских главах.

Данная глава состоит из двух взаимосвязанных разделов, в первом из которых Структурно-семантические группы соматизмов мы даем краткую информацию соматизмов кабардинского языка с точки зрения их структуры и семантики. В соответствии с материалами самого полного существующего на сегодняшний день Словаря кабардино-черкесского языка (в дальнейшем изложении – «Словарь»), включающего 31 000 единиц, соматический лексикон кабардинского языка насчитывает около 300 единиц. При этом структурно простые соматизмы составляют лишь около 20 единиц (около 8% от общего количества), с помощью которых по особым правилам словосложения, действующим в этом языке, сформирован соматический лексикон (ср. 53 000 единиц в Словаре русского языка С.И. Ожегова [Ожегов 1974], из которых соматизмы составляют, по данным [Апажев 1974], 155 единиц). Вместе с тем, в списке соматизмов обнаруживаются и образования типа тхьэ-м-бы- л легкие (1); тхьэ-кIу-мэ (2) ухо; тхьэ-м- щIы- гъу печень (3); нэ- гэ- гъу пупок (птиц) (4), которые с синхронной точки зрения традиционно рассматриваются также под рубрикой нечленимых (простых) основ, с чем мы не можем безусловно согласиться по следующим причинам. Так, очевидной представляется рекуррентность морфем тхьэ- в (1), (2) и (3) и -гъу в (3) и (4). Далее, в соответствии с правилами словосложения кабардинского языка (что мы покажем ниже), морфема –л в (1), в чем мы нисколько не сомневаемся, реализует значение ‘мясо, мышца’, так как она, выступая в свободном виде (ср. лы русск. мясо, мышцы), служит в качестве гиперонима для обозначения мышечной массы тела человека/животного, а, соединяясь с другими соматизмами, образует гипонимы для обозначения разновидности мышц соответствующей части тела (ср. рекуррентность морфемы л- в таких примерах, как куэ-л мышцы бедра, букв. бедро+мясо; пщэ-л мышцы шеи, букв. шея+мясо, щхьэ-л мышцы головы, букв. голова+мясо). Более того, в (3) и (4) аффиксальная морфема -гъу повторяется в ряде девербативов и деноминативов, выражая значение ‘вместе, с’ (ср. англ. девербативы: сo-own, co-operate и деноминативы: co-founder, co-worker и т.д.). Указанные соображения не позволяют, на наш взгляд, считать их безусловно простыми основами такого же ранга, как и моновокальные единицы, вследствие чего мы с определенными оговорками причисляем их к производным основам.

Итак, соматизмы представлены в кабардинском языке следующими структурно-семантическими группами.

Соматизм в виде минимальной основы, совпадающей с корнем:

щхьэ голова, пэ нос, жьэ рот, фэ кожа и т.д. Эти слова образуют список, состоящий из 20 единиц, о которых мы говорили выше.

Соматизм состоит из двух минимальных основ, каждая из которых представляет собой соматизм и реализует в комплексе свое прямое номинативное значение: жьа-фэ нижняя губа; букв. рот+кожа

В композитах кабардинского языка порядок расположения членов, в отличие от русского языка, преимущественно правовершинный (ср. идентичный кабардинскому порядок расположения членов в некоторых сложных словах английского языка doghouse, necklace), вследствие чего кабардинский сложный соматизм при переводе следует читать справа налево.

Соматизм состоит из двух минимальных основ-соматизмов, при этом правый член (вершина) выступает в метафорическом значении^:

на- кIэ внешний угол глаза, букв. ‘глаз+хвост’, т.е. край глаза

Iу- пэ губы, букв. ‘рот+нос’, т.е. передняя часть рта

Iэ- гу ладонь букв. ‘рука+ сердце’, т.е. середина руки

Соматизм состоит из двух именных основ (членов), при этом правый член не является соматизмом (взят из другой предметной области):

лъэ- дакъэ пятка, (дакъэ – пень, кряж, комель), букв. * ‘пятка ноги’

па-щIэ верхняя губа, (щIэ – дно, нижняя часть, букв. нос+дно

В кабардинском языке денотат лексемы ‘губы’ концептуализируется особым образом: русскому ‘верхняя губа’ (англ. upper lip) соответствует па-щIэ, букв. низ (нижняя часть) носа; нижняя же губа (англ. lower lip) осмысляется букв. как ‘кожа рта’ и обозначается композитом жьа-фэ, букв. рот+ кожа.

Соматизм представлен двумя основами, одна их которых (левая) является собственно соматизмом, вторая (правая) представляет собой глагольный элемент, реализующий метафорическое значение; в целом весь комплекс служит метонимическим обозначением определенной части тела.

Такие примеры немногочисленны:

лъэгуажьэ-тес коленная чашечка, [колено+сидящий], т.е. букв. то, что сидит на колене;

IэфракIэ-тес, верхушечная часть локтевой кости, [локоть+сидящий], т.е. букв. то, что сидит на локте.

В этих примерах проявляется ярко выраженная тяга кабардинского языка к своеобразной концептуальной и ономасиологической симметрии, особенно при проецировании конечностей (рук, ног и их частей) в семантику языка. В соответствии с этой тенденцией язык «считает», что если есть коленная чашечка, то такая же ‘чашечка’ обязательно должна быть у локтя (см. пример выше). Ср. Iэ-тхьэмпэ, который служит для обозначения кисти руки, букв. рука+лист <растения> (ср. англ. palm ‘ладонь’, образованный от латинского palma, по сходству с пальмовым листом). Сохраняя тенденцию к симметрии, язык образует соматизм лъэ- тхьэмпэ для обозначения ступни (нога+лист <растения>), т.е. буквально такую же «кисть» он «обнаруживает» у ноги. Нам представляется, что это типологически уникальная (= редко встречающаяся) черта кабардинского языка, (ср. русск. кисть руки и ступня; англ. arm (forearm) и foot).

Соматизм в некоторых случаях представлен в виде номинативного эндоцентрического словосочетания, при этом соматизмом является левый член :

тхьэкIумэ гъуанэ ушная раковина, букв. ухо + дыра;

ср. лъа-щхьэ зэ-ры-ты-пIэ голеностопный сустав, где лъа-щхьэ – подъем (см. выше) + сустав, букв. место стояния друг в друге (зэ- аффикс взаимности; -ры- соединительный элемент; -т- корневая морфема в значении ‘стоять’; пIэ – аффиксальная (?) морфема со значением ‘место’.

Во втором разделе второй главы Соматизмы как знаконосители (sign vehicles). Ономасиологические особенности рассматриваются, какие типы знаков использует данный язык для именования как самих соматизмов, так и для членения пространственно-временного континуума.

Типологически важной чертой соматической лексики кабардинского языка, как выявлено нами в ходе анализа, является то, что в целях вторичной номинации могут использоваться как структурно простые, так и сложные соматизмы.

Здесь соматизмы функционируют, обслуживая свою исконную денотативную область:

в качестве собственно соматизмов с простой структурой, обозначающих соответствующую часть тела/орган человека или животного:

жьэ рот, фэ кожа, нэ глаз, пщэ шея;

в качестве собственно соматизмов со сложной структурой*, обозначающих соответствующую часть тела/орган человека или животного:

жьа- фэ нижняя губа, букв. рот+кожа

куа-фэ^ кожа на бедре, букв. бедро+кожа

Соматизмы обнаруживаются в правовершинной позиции сложных слов, выступая при этом только в переносных значениях, обозначая:

пространство и его фрагменты, окружающие человека: уа-фэ небесный свод, букв. небо+кожа, шкура; щIы-Iу земная поверхность, букв. земля+ рот; рельефно-ландшафтные единицы: бгы–пэ уступ, обрыв, букв. гора+нос; нэ-пкъ берег реки, букв. глаз+ костная основа; определенные части поселений: къуажэ- пщэ верхняя часть села , букв. село+шея («шейная» часть); части натурфактов: псы–Iу берег <реки>,букв. река+рот; части артефактов: унэ-гупэ фасад дома, букв. дом+грудь; машина- пхэ зад автомобиля, букв. автомобиль+зад (ягодицы); временные отрезки: гъатхэ-кIэ, конец весны, букв. весна+ хвост.

Соматизмы выступают в именных словосочетаниях в виде пространственных и временных дейктиков, которые обретают подлинный смысл в «ситуации hic et nunc»; соматизм занимает левовершинное положение, выступая в атрибутивной функции.

Таких соматизмов в кабардинском языке всего 4: щхьэ голова (1), пщэ шея (2), кIэ хвост (3), пэ нос (4).

и-пщэ къуажэ верхнее село <которое расположено выше по течению>,

букв. егошея+село, т.е. «шейное» село

и-щхьэ этаж верхний этаж, букв. егоголова+этаж;

и-кIэ подъезд конечный подъезд, букв. егохвост+подъезд;

и-пэ зэман прежде, прежнее время<то, которое было впереди>,

букв. егонос+время.

В русском языке соматизмы в подобных словосочетаниях (они довольно редко встречаются) имеют морфологическое оформление прилагательных: ср. головной/хвостовой вагон <состава>; в английском языке такие комбинации - явление также довольно редкое: в них соматизмы в основном используются в терминологическом или специализированном значениях. Ср. headband повязка для головы, headnote краткое введение, headline газетный заголовок, head lettuce салат кочанный; necklace ожерелье; tail group хвостовое оперение (авиа).

Cоматизмы кабардинского языка в обязательном порядке сопровождаются посессивными маркерами (ср. с облигаторностью притяжательных местоимений при названиях частей тела в английском языке). Как видно, элемент и-, стоящий в препозиции и передающий значение ‘его’, функционально и семантически коррелирует с притяжательными местоимениями английского (и русского) языков, не являясь при этом собственно притяжательным местоимением: в кабардинском языке последние, выступая в функциях подлежащего, дополнения и сказуемого не функционируют в качестве определения. В этой связи, для разграничения собственно притяжательных местоимений и указанных элементов, которые в грамматике кабардинского языка именуются «лично-притяжательными местоимениями» (и-пщэ ‘его шея’), мы обозначили их «посессивными маркерами» или «посессивными прономинальными проклитиками» (для краткости - «посессивными проклитиками») на том основании, что они всегда образуют просодическое единство или «клитический комплекс», имеющий только одно ударение, которое в зависимости от «акцентных правил данного языка» (В.А. Плунгян) меняет свое место: при соединении с моновокальными основами ударение падает на клитику (си́- пшэ ‘моя шея’), в других случаях - на опорное слово (си-лъа́пэ ‘моя ступня’). Изначально выполняя функции приименных поссессивных проклитиков, они настолько спаиваются со своим носителем, что весь этот клитический комплекс оказывается лексикализованным. Особенно активным «оказывается» посессивный маркер 3 лица единственного числа и-, который при соединении с одним из четырех указанных соматизмов (щхьэ голова, пщэ шея, кIэ хвост, пэ нос), образует пространственные и временные дейктики и-щхьэ-кIэ, и-пщэ-кIэ, и-кIэ-кIэ, и-пэ-кIэ, функционирующие здесь либо в качестве наречий, либо в виде послелогов; при этом рекуррентный элемент -кIэ во всех четырех словах есть не что иное, как флексия так называемого послеложного падежа, одной из функций которого является функция пространственного и временного дейксиса (ср. школым-кIэ в значении ‘по направлению к школе’, букв. школа+кIэ (падежный аффикс со значением директива).

Указанные дейктики участвуют в концептуализации следующих прототипических сценариев:

- В (исполнитель действия), перебирая книги, пытается дотянуться до той, которая лежит в стопке, А (говорящий, наблюдатель) советует: и-щхьэ-кIэ дэIэбей ‘протяни руку выше ’, букв. протяни руку головно <дальше от того места, где твоя рука находится сейчас, но ближе к верху, т.е. к голове стопки>.

- Книги стоят в ряду на одной горизонтальной плоскости <столе>, и В хочет взять для А книгу, которая находится достаточно далеко и А советует: и-пщэ-кIэ дэIэбей, ‘протяни руку дальше’, букв. протяни руку шейно <дальше от того места, где твоя рука находится сейчас, но ближе к дальним книгам в ряду, т.е. к шее ряда книг>.

- Для перевода на кабардинский язык фразы «Раньше люди жили плохо», говорящий должен обязательно использовать комплекс и-пэ-кIэ для выражения идеи «раньше». С точки зрения обыденного сознания, «раньше» это буквально то, что «перед-сейчас» или «до-сейчас» (ср. англ. before now). Вот эта идея before и концептуализируется при опоре на лексему пэ нос.

Когнитивные основания, детерминирующие подобное «языковое поведение» (А. Вежбицка, Е.В. Рахилина) лексемы, особенности «встраивания» денотатов кабардинских соматизмов в его семантику в развернутом виде излагаются в соответствующих главах диссертации, (особенно в гл. 3 и 5).

Соматизмы в виде связанных форм (превербов) обнаруживаются в глаголах и участвуют в репрезентации пространственных ситуаций, концептуально коррелируя со свободными формами (предлогами), функционирующими в индоевропейских языках.

При кодировании статических пространственных ситуаций соматизмы грамматикализуются и в виде разветвленной системы превербов функционируют в языке вкупе с одним из трех позиционных глаголов (ср. stance verbs, posture verbs), образуя особую структуру, которую мы обозначили термином «локативный комплекс» (Iу-тын стоять рядом, около, у <дома>, букв. губы+стоять).

Важная типологическая особенность этих локативных комплексов (грамматикализованный соматизм в виде преверба+ позиционный глагол) состоит в том, что они, лексикализуясь, приобретают статус самостоятельного глагольного имени и подаются в Словаре в виде автономных единиц в отдельной словарной статье (ср., например, русск. ‘стоять у’, ‘лежать возле’, ‘сидеть под’ и их кабардинские корреляты, которые могут быть переданы средствами русского языка букв. как *у-стоять, *под-сидеть, *возле-лежать; при этом для выражения каждого из этих пространственных концептов соответственно используются превербы, восходящие к соматизмам, обозначающим губы, хвост и грудь). И эти комплексы, именно в таком виде, соединяются с существительными и образуют сложные слова, используемые в языке в целях вторичной (именно метонимической) номинации.

Рассмотрим примеры:

Нывэ-кIэ-пы-с. Этим сложным образованием кабардинцы обозначают трясогузку (маленькая птичка). Оно состоит из двух основ нывэ-кIэ ‘камень+ хвост’ (1) и пыс (2). В свою очередь (1) также является сложной основой, состоящей из двух корней нывэ- камень и -кIэ- хвост, т.е. (1) это буквально ‘хвост камня’ (ср. гипотетич. англ. *stonetail) ; (2) это усеченная форма локативного комплекса пы-сын в буквальном значении кончиксидеть или крайсидеть (преверб пы- в значении ‘кончик’+ корневая морфема -с-, передающая значение ‘сидеть’). Итак, внутренняя форма этого имени (ср. русск. трясогузка) выглядит буквально как «тот, кто сидит на хвосте <краю> камня». Здесь важны следующие моменты:

а) соматизм кIэ хвост выступает в метафорическом значении ‘край’;

б) соматизм пэ нос, выступая в виде метафорического имени , реализует значение ‘кончик’ и, грамматикализуясь, вступает в локативный комплекс с глаголом;

в) два соматизма, объединяясь в своих метафорических значениях и кодируя сложное концептуальное образование, дают метонимическое название птичке.

Гу-пхэ-Iу-т. Этим сложным словом кабардинцы обозначают задок телеги (ср. англ. tail-board, букв. ‘доска у хвоста’). Комплекс состоит из двух компонентов: (1) гу телега пхэ зад, ягодицы, букв. телега+зад и (2) Iу-т (усеченная форма локативного комплекса Iу-т-ын (см. выше), который состоит из грамматикализованного соматизма Iу рот и корневой морфемы -т- стоять. Отсюда получаем метонимическое обозначение искомого объекта – ‘то, что стоит у зада телеги’. При этом концепт ‘у’ в этом сложном концептуальном образовании передается через метафорическое значение грамматикализованного соматизма ‘Iу’ рот.

Высказанные соображения свидетельствуют еще об одной уникальной в типологическом отношении особенности кабардинского словообразования. Примеры подобного рода довольно многочисленны. При этом в качестве превербов в локативных комплексах также могут выступать и превербы несоматического происхождения, которые кодируют концепты в и на. Но нам здесь, как и во всем диссертационном исследовании, важно показать в соответствии с целью и задачами работы, прежде всего, роль соматизмов в категоризации и концептуализации мира.

Третья глава Изучение смысловой структуры многозначных соматизмов с точки зрения когнитивной парадигмы знания посвящена в общем смысле процедуре описания ЯКМ, что связано с реконструкцией определенной подсистемы знаний человека (соматизмов разных языков), вследствие чего ее называют когнитивным анализом, термин, который получил распространение, прежде всего, в работах E.С. Кубряковой и ее школы.

В соответствии с этим анализом при опоре на многочисленные примеры (см. ресурсы и методы сбора материала во вводной части работы) мы восстановили «семантический портрет» всех многозначных соматизмов кабардинского языка. В диссертации, однако, представлены результаты анализа тех соматизмов, которые наиболее убедительно, на наш взгляд, демонстрируют «принципы сортировки опыта, его обработки, его классификации, принятые в данном языке» (Е.С. Кубрякова). При этом каждому из соматизмов посвящается самостоятельный раздел. Ниже приводятся результаты анализа некоторых из них. Так, денотат лексемы (=слова) голова концептуализируется в данном языке в определенном смысле уникально: кроме того, что слово щхьэ голова служит в качестве метафорического обозначения верхней части многих объектов мира (что связано с канонической вертикальной организацией строения человека и находит отражение практически во всех языках мира), в кабардинском языке для обозначения концепта «верх» других средств не существует (ср. англ. surface, up, upper part, upwards и русск. поверхность, верх, наверху, сверху и т.д.). Отсюда части всех объектов мира, которые представляются как «верхние» или как «поверхности» с точки зрения других языков, в кабардинском языке обозначаются только этой лексемой, занимающей правовершинную позицию (см. гл 2.). Ср. буквальный перевод на русский язык вполне нормативных кабардинских фраз со словом щхьэ голова, которое обозначает:

верхнюю часть «твердых» объектов (ср. голова горы, дерева, дома, комнаты, столба, двери и т.д.); покрытие любых емкостей (голова кастрюли, фляги, сундука, чайника); поверхность жидкостей (голова масла, воды, бульона, молока и т.д.); верхний слой сыпучих веществ (голова муки, соли, сахара,пшена и т.д.); верховье реки - букв. голова реки; первоначально вложенная в бизнес сумма <для извлечения прибыли> (ты возьми голову денег, а я – прибыль); высшая, крайняя степень чего-либо (твои слова показались мне головой всего <того, что ты сказал мне до сих пор>); ср. русск. ‘верх наглости, совершенства’); верхний предел, граница (сверх головы < суммы, которую я определил > я тебе не заплачу ни копейки больше); понедельник голова семи <дней> ср. блыщхьэ [семь+голова] и др.

Помимо широко распространенного в языках мира метонимического использования лексем-коррелятов слова щхьэ голова (ср.голова в значениях ‘единица счета скота’ и ‘ум, рассудок’), в данном языке она используется для обозначения таких концептов, как ‘сам’ (ср. англ. self), ‘лицо’ (в значении ‘человек’, ср. англ. person). Отсюда, в кабардинском языке обилие вполне нормативных фраз, которые мы представим в буквальном переводе: *хочешь заслужить уважение людей, уважь, в первую очередь, свою голову <себя>; * головно я <лично я > туда не пойду. Примеры эти, демонстрируя своеобразную концептуальную смежность (в отличие от русского и английского), укладываются, как нам кажется, в метонимическую формулу ГОЛОВА <ЧАСТЬ ТЕЛА > - ЧЕЛОВЕК. При анализе особенностей концептуализации, а отсюда и встраивания денотата слова голова в семантику кабардинского языка мы сделали определенные выводы, которые могут быть, на наш взгляд, релевантными и для объяснения метафорического «видения» мира во многих языках. Так, под прямое (основное) значение любых слов в любом языке мира, которые обозначают искомый денотат, можно подвести как голову человека, так и голову всех животных, которые разительно отличаются от этой части человека прежде всего по месту расположения и форме (ср. голову лошади, кошки (которая изображается в детских рисунках в виде треугольника с перевернутым основанием), птиц, рептилий, пресмыкающихся, рыб и даже гусениц). Вместе с тем, отражение «проецирования» этого, казалось бы, самого «привычного», «главного» денотата в семантику языка вызывает у лексикографов большие затруднения. Так, английские лексикографы единодушно, но, с разной степенью детализации отмечая количество концептуальных признаков, подают первое значение лексемы head как foremost part of body of animal, upper part of human body, containing mouth, sense organs and brains (1) [СOD]; в [Ожегов 1970] это же значение слова голова определяется как «часть тела человека (или животного), состоящая из черепной коробки и лица (или морды животного) (2). Практически все английские словари, в отличие от [Ожегов 1970], с завидным упорством подчеркивают разное расположение головы человека и животных (ср. uppermost vs foremost). Таким же образом в новом издании [Ожегов, Шведова 2000] авторы, пытаясь усовершенствовать дефиницию (2), через точку с запятой добавили: «у беспозвоночных животных – передний, относительно обособленный участок тела с органами чувств и ротовым отверстием». При этом авторами-составителями не снято, как нам кажется, одно важное противоречие. Так, раскрывая методом подстановок толкование значения словосочетания «черепная коробка» в [Ожегов, Шведова 2000], получаем «костное вместилище головного мозга». Но ведь в таком случае мы отказываем гусеницам в праве носить «голову» (ср. значение слова гусеница, которое определяется этим же словарем как «продолговатое, мягкотелое, бескостное ( выделено нами – Р.К.) животное». Более того, ни в одном из английских и русских словарей в толковании первого значения искомой лексемы не дается указания на форму головы (круглая) как раз по причине того, что под это значение подведены разные «головы» с разными формами. В этой связи мы полагаем, что именно в данном случае когнитивное направление, опирающееся на теорию «семейного сходства» и концепцию прототипов, поможет в некотором смысле снять возникающие противоречия. Так, если в пределах первого значения выстроить когнитивную категорию ГОЛОВА (по типу естественных категорий), то в центре окажется прототипическая голова человека, которая мыслится как самая верхняя часть тела (округлой формы), содержащая мозги и органы чувств (отсюда - метафорические значения, реализуемые во фразах типа «глава города», «голова сыру», the head of a cabbage и метонимические - «ум, рассудок», seat of intellect), в периферийную же зону войдут головы разных животных, концептуализация которых как «передней части тела» порождает метафоры, вызванные к жизни зооморфной моделью мира (ср. «головной вагон», «идти во главе колонны», а также: «плестись в хвосте»; he marched at the head of the parade). Мы также считаем, что метафорическое использование названия головы для обозначения «головных» частей артефактов во многих языках опирается также на зооморфную модель концептуализации, а именно на «формы» голов разнообразных животных и их расположение (ср. head of а hammer, axe и их кабардинские эквиваленты, которые в переводе звучат буквально как голова молотка, топора, косы и т.д.). Из этого ряда выбывает, впрочем, пример the head of an arrow, spear, который на кабардинском буквально звучит как *нос стрелы (ср. русск. острие стрелы, копья). Это связано с тем, что в кабардинском языке денотаты лексем нос и хвост подвергаются особой концептуализации, чем и объясняется их чрезвычайная активность в метафорическом моделировании пространства и времени.

Так, в кабардинской ЯКМ лексема пэ нос служит для метафорического обозначения дула любого огнестрельного оружия (*нос револьвера, автомата); передней части чего-нибудь движущегося или вытянутого(*нос поезда, кометы (ср. русск. голова кометы и англ. head of a comet и comet’s head); *нос пехотной колонны; *нос потока <воды, водной массы>; *нос слова и предложения. При помощи этой же лексемы концептуализируется как внутренний, так и внешний угол объекта (англ. hollow angle vs. projecting angle). Одним из наших наблюдений, объясняющих особую «сортировку, концептуализацию и классификацию» опыта носителей кабардинского языка, является также и то, что конец любого острого, колющего или режущего «орудийного» объекта (в широком смысле) от простой иголки до железного лома (=ручной ударный и рычажный инструмент) осмысляется при опоре на денотат лексемы нос. В этой связи получается, что все части этих объектов, которые мыслятся в английском и русском языках как их «концы» (ср. кончик иглы, пера, ножа и tip of a knife, cigar, stick, spear), в кабардинском языке обозначаются лексемой пэ нос. Ср. *нос иглы, пера, ножа, меча, ручки, карандаша, палки, шеста, хворостины, гвоздя, шурупа, болта («нос» любого из этих объектов имеет свое функциональное предназначение, что важно подчеркнуть, как мы увидим далее). На первый взгляд, может показаться, что здесь наблюдается какая-то особая, прямо противоположная европейской (в широком смысле) концептуализация фрагментов мира (ср начало VS конец), навязанная языком (вывод, к которому можно прийти, возведя в абсолют понятие языкового детерминизма). На самом деле, все объясняется «сильным» ориентированием кабардинского языка на зооморфную модель концептуализации мира. Так, если выстроить когнитивную категорию НОС по принципу естественных категорий (ср. категорию ГОЛОВА), то в центре окажется нос человека, а на периферии – носы разных животных и птиц. При усложнении когнитивного опыта и возникновении необходимости наречения новых объектов (кончик иглы, ножа, например) кабардинский язык, оказывается, в отличие от русского и английского языков (нос корабля, носик чайника), опирается помимо формы и расположения и на другой, безусловно, важный салиентный признак, а именно на функциональное предназначение денотата лексемы нос (прежде всего у птиц). В кабардинском языке есть только одно слово для обозначения носа человека и клюва птиц (ср. русск. клюв и нос и англ. nose, beak (у хищных птиц) и bill (у голубей, уток и т.д.; любопытными представляются английские сочетания: aircraft nose ‘нос самолета’ , beaks of warships - букв. ‘клювы военных кораблей’ и beak of a turtle – букв. ‘клюв черепахи’ ; ср. при этом довольно странную дефиницию слова bill во втором значении, которое определяется как a mouthpart (as the beak of a turtle) that resembles a bird's bill.)

Ни русский, ни английский язык, однако, (как и большинство языков мира) осознавая и «видя» «орудийное» предназначение этой части тела (ср. иллюстративные примеры из [Ушаков 1989]: «дятел, долбя клювом кору деревьев, добывает насекомых» и дятел долбит носом), не опираются на него при дальнейшем «освоении» пространства, поскольку их наивные картины ориентируются, главным образом, на антропоморфное видение мира. С этим связано и широкое метафорическое использование лексемы пэ нос для означивания более мелких частей тела в кабардинском языке ( ср. русск. кончик крыла, языка, пальца и каб. букв. *нос крыла, языка, пальца; подбородок и губы с точки зрения кабардинского языка это соответственно *нос челюсти, а губы – *нос рта). В отличие от многих языков, кабардинский выстраивает свою собственную и неповторимую «картину» при опоре на иную экспериенциальную базу: на каноническое горизонтальное расположение животного (при этом нос обращен вперед, а хвост - назад) относительно поверхности земли (ср. голову, нос, шею бегущей лисы, например, и те же части стоящего человека). Вместе с тем в соответствии с еще одним нашим наблюдением, если «языку» передняя часть объекта представляется недостаточно заостренной или же выдающейся (англ. protruding), чтобы его можно было бы осмыслить как «нос», дав ему одноименное метафорическое обозначение, носители языка в качестве концептуального источника привлекают денотат слова шея (четвероногих животных). Отсюда мы имеем *шея села (начало села относительно течения реки), *шейное село (расположенное дальше и выше <относительно течения реки> того села, в котором находится наблюдатель); ср. также *шейная улица, дом и * шейный/носовой вагон поезда (кстати, «молодые» информанты до 40 лет больше склонны считать, что это «нос вагона», видимо, под влиянием русско-кабардинского билингвизма - проблема, которая, бесспорно, заслуживает внимания и требует дальнейших разысканий под углом зрения концептуализации мира в условиях билингвизма). Еще одним важным следствием преимущественной ориентации кабардинского языка на зооморфную модель (по сравнению с антропоморфной) представления мира является также и то, что при членении временного континуума он широко или даже исключительно опирается на денотаты слов «нос» и «хвост». Ср. *нос дня, недели, года, осени, зимы и их соответствующие «хвосты»: *хвост дня…зимы и т.д.

Отсюда следует наше допущение, - важное, как нам кажется, для теории лексической типологии: языки типа кабардинского, которые «сильно» ориентированы на зооморфную модель восприятия мира, при кодировании начала и конца временных отрезков, в первую очередь, прибегают к концептам «нос» и «хвост» (именно к концептам, поскольку для их обозначения языки могут привлекать разные названия). Возвращаясь, однако, к использованию лексемы пэ нос в пространственном значении, обратим внимание на один важный момент: в кабардинском языке все приведенные объекты (образующие топологический тип «стержней»), имея «нос» (русск. конец/кончик), не имеют такого же «хвоста», что можно было бы теоретически ожидать, исходя из наших рассуждений. Объяснение этому кроется в выводе, сделанном на материале русского языка в [Рахилина 2000]. Так, автор считает, что «стержни» (например, палка) в русском языке могут иметь «конец», но не имеют «начала» на том основании, что «начало» палки совпадает с той «точкой отсчета», в качестве которой используется положение наблюдателя (говорящего), что делает невозможным использование слова начало в пространственном значении (ср. конец палки, трубы, нитки, но *начало палки, трубы, нитки) [Рахилина 2000: 246]. Вместе с тем, пара «начало-конец» вполне нормативно используется в русском языке для обозначения начала и конца временных отрезков (ср. начало и конец года, недели, дня). Но если при осмыслении некоторых объектов в качестве салиентных признаков выступает идея процессуальности или «динамичности», то вполне возможны сочетания типа: начало фильма, рассказа, пути и конец фильма, рассказа, пути. Обоснованность этой мысли ученого мы подтвердили на материале кабардинского языка: «стержни» имеют метафорический «нос» (пространственное значение), но не имеют «хвоста» (пространственное значение), в то время как ономасиологическая пара «нос-хвост» служит для кодирования соответствующих частей отрезков времени (ср. букв. нос недели, месяца, осени, пути, рассказа, предложения и их соответствующие «хвосты»). Как видно, логика мышления носителей разных языков абсолютно одинакова, но при этом концептуальные ресурсы, на которые опираются языки, – лингво- и этно-специфичны.

Глава 4 Особенности словосложения внутри соматического лексикона посвящена, с одной стороны, анализу того, как углублялся процесс познания и осмысления человеком самого себя, т.е. каким образом простые соматизмы, интегрируясь и объединяясь в сложные комплексы по особым формальным и концептуальным комбинаторным правилам, предопределяемым типологическими особенностями кабардинского языка, репрезентируют буквально все анатомическое устройство человека с точки зрения его наивного сознания (см. справку). С другой стороны, в данной главе рассматривается также и то, каким образом эти новые комплексы, получив статус самостоятельных номинативных единиц, обладающих свойством двойной референции, - будучи обращенные, с одной стороны, к миру слов (в основном соматизмов), а с другой – к миру действительности (Е.С. Кубрякова), обретают новую функцию в языке, выступая в качестве метафорических обозначений фрагментов действительности.

В этой связи в первом разделе Соматизмы в соматизмах нами рассматриваются когнитивные основания, а также пути и особенности вторичного знакообразования внутри самого соматического лексикона. При этом уже на данном этапе можно наблюдать опору кабардинского языка на обе модели концептуализации мира - антропоморфную и зооморфную. Так, первоначально «имея» в своем распоряжении, как мы уже указали (см. гл.2), 20 простых соматизмов, которые составляют всего 8% искомого лексикона, в ходе неизбежного усложнения когнитивного опыта носителей языка, а следовательно, при возникновении необходимости наречения других частей тела, они начинают вступать в разнообразные концептуальные конфигурации, образуя различные комбинаторные варианты, загадочные и малопонятные, а порой и непостижимые для неносителей кабардинского языка. Это заставляет нас прибегать к эквивалентам (если они есть), различного рода дескрипциям, к буквальному переводу или квадратным скобкам, в которые мы заключаем компоненты сложного слова в своих прямых значениях: (гу-щхьэ верхняя часть сердца [сердце+голова]; кIа-пэ кончик хвоста [хвост+нос]; нэкIу-щхьэ щека, верхняя часть щеки [щека+голова]; Iэ-ф-ра-кIэ – букв. ‘хвост кожи руки’, т.е. кусочек кожи, который при разгибании локтя «легко» оттягивается <напоминая хвостик> [рука+кожа+ра (соединительный элемент) + хвост]; кстати, и сам локтевой сустав метонимически обозначается этим же словом). Одним из наиболее активных соматизмов, который, используясь в метафорической функции, служит для означивания других частей тела, является лексема щхьэ голова. В главе представлено подробное описание соматизмов под обозначенным углом зрения, здесь мы рассмотрим лишь некоторые из них. Так, часть туловища от шеи до руки, <на которой носят охапку хвороста, сапетки: ср. нести что-л. на плечах> в кабардинском языке именуется дама-щхьэ, что в буквальном переводе означает ‘голова крыла’ [крыло+голова], т.е. кабардинская лексема дамэ, обозначающая в своем прямом значении денотат слова «крыло», вполне нормативно используется и для именования плеча <человека> (ср. букв. перевод с кабардинского: он на своем крыле перетаскал много груза и русск. *крыло человека и *wing of a human): другого обозначения этот денотат не имеет. В случаях, подобных данным, не представляется возможным установить направление концептуализации, в связи с чем такие случаи названы нами концептуальной «осцилляцией» (человек↔животное). Далее, кабардинский композит лъы-щхьэ букв. главная кровь [кровь+голова] служит для обозначения генов человека, которые могут проявиться через несколько поколений. Это слово, кстати, широко используется в языке адыгской (черкесской) диаспоры в таких контекстах, как куда бы судьба ни забросила черкеса, «головная кровь» <кровь предков, которая течет в его жилах> обязательно даст о себе знать с положительной стороны<этикет, высокая культура>.

Кабардинский язык широко опирается и на лексему пэ нос при означивании других (более мелких частей тела). Так, выступая в данном языке в качестве метафорического обозначения передней части любого объекта, она «легко» соединяется с другими соматизмами, например, Iэ рука, и образует комплекс Iэ-пэ, букв. «нос руки» [рука+нос], который получает статус самостоятельной номинативной единицы. Функционируя в таком статусе, эта структурно сложная лексема получает своеобразное концептуальное развитие, служащее основой двух самостоятельных значений, соотносящихся по метонимическому типу ЧАСТЬ-ЦЕЛОЕ. Ср. Iэ-пэ в значениях: 1. ‘<отдельно взятый >палец’ и 2. ‘передняя часть<всех пальцев вместе взятых за исключением большого> кисти рук’ Затем, когда в культурном опыте носителей языка появились ударно-клавишные музыкальные инструменты (фортепиано), это слово стало использоваться для обозначения клавиш, т.е. клавиши мыслятся как «пальцы рук» (ср. Iэ-пэ в значении часть тела и клавиша). Расположение самих клавиш, кстати, осмысляется в этом языке по зооморфной модели: крайние левые клавиши (для извлечения низких звуков) - это буквальное «шейные», в то время как крайние правые - это «хвостовые» клавиши. Здесь мы также наблюдаем уникальное взаимодействие двух концептуальных моделей: с одной стороны, клавиша получила свое название в соответствии с антропоморфным «видением» мира (ср. палец человека и “палец” пианино), с другой же, сама клавиатура получает «зооморфное» осмысление (ср. шея и хвост). Ср. также комплекс пхъэ-Iэпэ, русск. грабли ( пхъэ ‘дерево’+ Iэпэ букв. ‘палец’), которое служит яркой иллюстрацией процесса знакообразования, основанноого на особом проецировании некоторых денотатов в семантику данного языка: метафорически используемая лексема пэ нос, соединяясь с основой Iэ рука, дает название пальцу (см. выше), затем это название, используемое метафорически, дает название зубьям граблей, которые напоминают пальцы (ср. Iэпэ в значении ‘пальцы’ <граблей>), далее композит Iэпэ, соединяясь со словом пхъэ дерево (в кабардинском дерево, доски, изделия из него обозначаются одним этим словом) образует комплекс пхъэ-Iэпэ [деревопалец], значение которого можно условно передать как ‘палец, сделанный из дерева’; далее в силу концептуальной смежности, сложный концепт [деревопалец] служит когнитивным основанием для метонимического использования комплекса пхъэ-Iэпэ грабли. И, наконец, в силу концептуальной аттракции этим же словом теперь обозначают железные грабли. Когнитивная схема образования структурно сложных соматизмов (ср. название соматизмы в соматизмах) и их встраивание в семантику этого языка может, естественно, иметь разные конфигурации, здесь мы показали основную тенденцию (подробно см. гл. 3).