Geum.ru

Андрей Уланов «Додж»

Вид материалаДокументы
Подобный материал:
1   ...   10   11   12   13   14   15   16   17   ...   23
Глава 14

Денек этот приятный выдался. Солнечный. А то я уже начал было думать, что

солнце здесь только по самым главным церковным праздникам бывает, а в остальные

дни — по карточкам. Полчаса на рыло, получи и распишись. Понятно, конечно, что

граница и все такое, но тоскливо от этого ничуть не меньше.

Я как раз пристроился трофейному «шмайссеру» техобслуживание производить.

Постелил кусок брезента, разобрал и начал каждую детальку вдумчиво и

обстоятельно изучать. Раз уж, думаю, мне с ним воевать, то и знать свое оружие

я должен, как говорится, от и до. В том числе — каких пакостей от него ожидать.

Ну, пока что пакостей особенных не предвиделось. Автомат сравнительно

новый, всего полгода как выпущен, да и содержал его покойный эсман в порядке.

Жаль только, с патронами напряженка, всего три магазина, из них один наполовину

пустой — пришлось с рыжей поделиться. «Вальтер»-то хаупта я ей отдал.

Даже обидно немного. С одной стороны — полный ящик патронов, но вот только

вставлять эти патроны можно исключительно в тэтэшник. А с другой... Тем более

что из «шмайса» одиночными не очень-то постреляешь, а очередями в бою начнешь

полосовать, так и к «ППШ» диски один за другим пролетают — только успевай

менять.

Ладно. В конце-то концов, думаю, оборону держать — трофимовский «максим»

имеется и «березины» с «пешки» — к ним, правда, тоже патронов не горы. А

«шмайссер» мы побережем для настоящего дела — небось не залежится.

И — как в воду глядел.

Слышу — по мосту кто-то пронесся на полном скаку. Я даже от автомата

отвлекся — интересно стало. Наша-то замковая кавалерия в стойлах овес хрумкает,

только Аулей опять с утра куда-то подался, и потом, несется этот товарищ,

словно призрак дважды покойного Охламона увидал.

Не иначе, думаю, связной от командования. Кто еще так гнать будет? А

связники всегда как намыленные носятся, даже если в сумке всех приказов — от

корпусного интендантства: «Срочно, в трехдневный срок, произвести

инвентаризацию подштанников и телогреек во вверенном...» и так далее. Ей-богу,

не сочиняю, был такой приказ.

Влетел этот курьер на двор — лошадь взмыленная, пена с нее клочьями летит,

— соскочил, поводья, не глядя, какому-то гаврику бросил и бегом ко входу в

башню. А я гляжу: вроде одет-то он по местной моде — плащ, кафтан и прочие

ботфорты, да вот только на голове у этого фельдъегеря берет набекрень, а на

груди чего-то угловатое и железное болтается, со стволом, что характерно, и

рукояткой — ну очень на автомат похоже, правда, незнакомой системы. Но то, что

автомат, а не скребок для подковы, — руку на отрез даю.

Я аж подскочил.

— Эй, — кричу, — мусью! А не парле ли вы дю Франсе?

Курьер тоже подскочил — у него это еще лучше получилось, — приземлился и

головой завращал.

— Que... Где меня звать?

— Здесь тебя звать.

Тут он наконец меня увидел — и снова подпрыгнул.

— О, боги... mais c'est impossible!... Ты есть советский, русский?

— Был, есть и буду есть, — киваю. — А ты — vive la France?

— Oui, la France un... — и затарахтел секунд на сорок.

— Стоп, стоп, стоп, — машу. — Крути назад, мусье.

Все мои французские слова ты уже слышал.

— О, pardon moi... Я хотел говорить, что я сильно рад человека из одного

с мой мир, храбрый солдат союзный армии. Очень, очень сильно рад. Ах, да,

позвольте представиться: Жиль де Ланн, я здесь курьер, имею важное письмо к

барону Аулею, но, сразу как отдам мой друг, я бы хотел...

— Эге. А барона, — говорю, — нет. Еще с утра уехал.

- Как?!

— Да вот так. Сел на коня и ускакал.

На француза словно ведро воды плеснули. Увял, съежился, бедняга, весь

какой-то поблекший стал.

— Но как мне быть? — бормочет. — У меня приказ... Срочно, в собственные

руки... Я спешил...

— А священник наш не подойдет? — спрашиваю. — Отец Иллирии. Он при Аулее

вроде замполита. Тоже штабной офицер. Как бы.

— Нет, письмо может вскрыть один сам барон. Боги, как же мне быть... Мне

был сказано — быстро, как только можно.

— Ну, раз как только можно, — говорю, — тогда айн момент обожди. Автомат

только соберу — и пойдем.

- Куда?

— К Иллирию, куда же еще.

Должен, думаю, быть у них какой-то сигнал для таких случаев. Не поверю,

чтобы Аулей из замка мог уехать, о чем-нибудь этаком не позаботившись. А если

есть тут три зеленых свистка вверх, то Иллирии о них наверняка знает.

Собрал быстро «шмайссер» — француз от нетерпения вокруг уже тарантеллу

пляшет — закинул на плечо; собрался было идти и вдруг «Трех мушкетеров»

вспомнил.

— Слушай, — говорю. — Как ты там сказал тебя звать? Жиль де Ланн?

-Да.

— Так ты что, из дворян будешь?

— Что? Ах да, я дворянин, только... как по-русски... небольшой, всего

лишь шевалье.

— Как д'Артаньян, что ли?

— О да, как д'Артаньян! А ты читал Дюма?

— Ну, еще бы, — говорю. — В детстве под подушкой держал.

Правда, когда я первый раз прочел, мне из всей их компании больше всего

Атос понравился. Хоть и граф. Ну а когда второй раз начал читать, там уже

другие выводы пошли. Идеологически грамотные.

Ладно.

Вломились мы с этим мушкетером к попу — он, по-моему, как раз над картами,

только не топографическими, а игральными, засыпать собирался — растолковали,

чего нам от него требуется. Точнее, я растолковывал, а Жиль меня перебивал. Но

кое-как объяснились.

Иллирии нас выслушал и удивленно так спрашивает:

— И для чего же вы пришли ко мне? Вот те раз!

— А к кому же? — спрашиваю. — Не к Каре же.

Поп на меня посмотрел, ничего не сказал, вылез из-за стола, подошел к

двери, распахнул и как заорет:

— На башне! Сигналь господину барону: «Срочно в замок!»

Я в окошко глянул — на башне полыхнуло и вверх здоровенная красная ракета

ушла.

Повернулся, посмотрел на француза... Ну и он на меня.

— А что я, — говорю. — Ну, не знал. Бывает.

— Аулей, я думаю, скоро появится, — говорит поп. — А пока...

— Понял, — киваю, — не дурак, — и француза за плечо тяну. — Ком, —

говорю, — мусье Жиль. Пройдемте-ка.

- Куда?

— Как куда? — удивляюсь. — В столовку для личного состава. Будем тебя на

убой откармливать.

Повара замковые со времен Кариного кухонного наряда меня очень сильно

зауважали. И то сказать — статус мой для самого загадка, а уж для них и

подавно. Плюс к тому — подвигов за мной уже накопилось на три наградные, сами

считайте: «языка» приволок, да непростого — верная медаль, дракона сбил — это,

правда, пополам с рыжей. Ну и, главное, черного колдуна завалил — тоже, правда,

не в одиночку, но это уже местных не касается, с кем я там шашни разводил,

важно, что Иллирии сей факт подтвердил — пришибли и именно того, кого надо

было, — а это уже и на орден тянет.

Кстати, думаю, а в самом деле интересно — есть у местных какие такие

наградные знаки? По идее, должны быть. Но, с другой стороны, кто его знает, как

у этих феодалов мозги повернуты, что они за награду посчитают? Хорошо, если

просто на шею блюдце повесят — ходи, мол, красуйся, или к ручке королевской

приложиться допустят, как у того же Дюма. А вот если железяку какую на бок

прицепят и в приказном порядке таскать заставят?

А еще, помнится, был такой орден — Подвязки, — тут уж и вовсе сраму не

оберешься.

Ладно, думаю, в случае чего... И вообще, размечтался ты, старший сержант.

Подумаешь, колдуна шлепнул. Тут этих колдунов черных, похоже, как комаров.

Нерезаных.

— Не будешь ли ты любезен, дорогой... — начинает Жиль.

— Сергей, — говорю. — И... Ты сначала суп дохлебай, а потом и говори.

— Серж?! Замечательно. Да, и я желал спросить, Серж, у тебя. Ты давно

здесь?

— Совсем недавно, — отвечаю. — Без году неделя.

— Как?! А-а, понял. И, понимаешь, я очень-очень сильно хотел знать, что

есть нового в мой, наш мир?

— А ты-то сам, — спрашиваю, — давно здесь?

— Де.. да, дев-ятый месяц, с ноября 43-го.

— Черт, — говорю. — Так ты, наверно, самого главного не знаешь. Союзники в

твоей Франции высадились.

Зря я это сказал. То есть не зря, но надо было все-таки дать ему суп

доесть. А так он, бедолага, суп расплескал, побледнел, закашлялся.

Я через стол перегнулся, хлопнул его по спине — он так кашлянул, что

галушка, или чем он там подавился, через всю столовку в угол улетела, —

выпрыгнул из-за стола, подскочил ко мне и давай трясти:

— Повтори! Повтори, что ты сказал!

— Да успокойся ты! — ору. — Вот уж... темпераментная нация. 6 июня 1944

года союзные войска высадились во Франции, в Нормандии. Второй фронт открыли. А

у нас Белоруссию освободили и Украину почти всю. К Польше вышли.

— Й-йе.. Ура... Vive la France!

Француз меня выронил и начал по столовой носиться. Правой рукой беретом

размахивает, левой — автоматом. Ну, думаю, только бы он от радости палить не

начал. А то камень же кругом, как пойдут рикошеты лупить — хватай мешки, вокзал

отходит!

Обошлось. Петь зато начал. Я сначала не узнал, слова-то незнакомые, зато

мотив... Встал по стойке «смирно», «шмайссер» к груди прижал и подпеваю:

Aliens enfants de la patrie!..

Гимн, как-никак.

И тут Арчет заходит. Как увидел нас с французом — замер на пороге, чуть

меч не выронил.

— А-а... Что случилось-то? — выдавливает. Я ему рукой машу — не мешай,

мол. Потом.

— В чем...

Тут Жиль его увидал, подскочил, облапил, перетащил на пару метров — и все

это, не переставая петь, — и дальше кружиться пошел.

Арчет от неожиданности аж заморгал.

— А... Что с ним?

Я куплет допел, выпал в команду «вольно», дух перевел.

— Не обращай внимания, — говорю. — Радость у человека.

— О да! — кричит француз. — Я рад. Я очень-очень сильно рад. Друзья... За

это...

— Эй, — говорю. — Ты ж при исполнении.

— За свободу Франции...

— Ну, раз за свободу Франции... Арчет, где б нам шнапсика немного, в

смысле... этого...

Белобрысый усмехнулся понимающе так.

— Будет, — пообещал и испарился. Где-то в районе кухни.

Я и глазом моргнуть не успел, а он назад с бутылью плетеной и тремя

кружками глиняными.

— Вот, — говорит. — Вазольское красное. Пятилетней выдержки. Лучше только

у барона есть.

— Ах, — вздыхает Жиль. — За это надо было бы пить мое лучшее «бордо»,

которое еще дедушка...

— Ничего, — говорю. — Выпьем еще и за Бордо, и за Шампань с Провансом. А

пока и это сойдет.

Помню, под этот Новый год мы немецкую праздничную посылку раздобыли, и

там, среди прочего, бутылка шампанского была. Все честь по чести — «Франсе

Шампань». Ну и Витя Шершень его открывать полез. А он же — деревня, полтора

класса образования, хоть немецкие мины курочит лучше любого академика. Короче,

шампанского он до этого в глаза не видел, а потому откупоривать начал, как

поллитру. И откупорил. А оттуда ка-ак шибанет!

Витя завизжал, бутылку отбросил — решил, как потом выяснилось, что это не

бутылка, а граната такая у немцев появилась, нового образца. В общем,

полземлянки в пене, а в бутылке осталось только что по донышкам разлить. Может,

конечно, поэтому оно мне не показалось, просто не распробовал, но только на

вкус — кислятина с пузырьками.

Арчет бутыль откупорил, разлил по кружкам. Встали, сдвинули — Жиль слезы

беретом утирает.

— Я... Мы... За свободную Францию.

— И за победу, — дополняю. — Во всех мирах. Приняли. Арчет по новой

налил. Я на него, было, покосился, а потом думаю — да что, в самом деле, в этой

плетенке ладно если полтора литра наберется. На троих, считай, по пятьсот на

рыло, причем хорошего красного вина — градусы абсолютно не чувствуются.

Хотя... Помню, нас в мае одна селяночка тоже так приветила — наливку на

стол поставила. Тоже — в пасть льется, словно вода из родника, и голова как

стеклышко. А захотел встать из-за стола — оп-па, ноги-то и не держат. И

напарничек чего-то в уголке свернулся.

— А теперь, — начинает Жиль. — Я хочу...

— Я тоже хочу, — встрял Арчет. — Мне, парни, очень по душе этот ваш обычай

— пожелания произносить. И я тоже хочу пожелать, чтобы мы... чтобы у нас...

— В общем, — говорю. — Будем жить! Пей, лучше все равно не скажешь.

Выпили.

— А сейчас, — снова начинает француз.

— А сейчас, — объясняю, — третий тост. Молча. За тех... За тех, кого с

нами нет и никогда уже не будет.

Приняли. Арчет последний раз по полкружки нацедил.

— Ну... а это...

— Это, — перебивает Жиль, — мы наконец поднимем за то, что даже под этим

небом, под этим солнцем бывают такие встречи. И пусть же их будет еще много у

каждого из тех, кто сидит сейчас за этим столом.

— Зер гут. Допили.

— Ну вот, — говорю. — Отметили.

— Ви? — удивляется Жиль. — Это не есть праздник. У нас, в шато, когда мы

празднуем, мы ставим большой, на всю улицу стол, ставим еду, вино, играет

оркестр, и мы...

И снова какую-то песню затянул.

— Так, — говорю. — Товарищ старший стражник. Гостю больше не наливай.

Арчет бутылку перевернул, потряс.

— Так ведь, — отвечает, — и нечего больше.

— И хорошо.

Но все равно, думаю, надо что-то с французом делать. А то явится сейчас

Аулей, а мы тут сидим с пьяным штабным курьером — прямо два шпиона какие-то.

— Эй, шевалье, — тормошу. — Кончай спиваты. Расскажи лучше, как ты сюда

попал.

— Сюда? — удивляется Жиль. — Серж, сюда меня привел ты.

— Да нет. Сюда, в смысле, в этот мир.

— О-о, это есть очень долгая и очень интересный и захватывающий история...

— Ничего, — говорю. — Послушаем. Тем более если она такой «интересный и

захватывающий».

Выяснилось, что был шевалье членом тамошнего подполья, этого... движения

Сопротивления. Ну и замели их. Помариновали в местном гестапо, потом в вагоны —

и нах Остланд. То ли в Польшу, то ли в Восточную Пруссию.

До места они, правда, не доехали — угодили под авианалет. Ну и в вагон их,

судя по всему, прямое. Что с другими стало — неизвестно, а сам Жиль здесь

очутился.

— Сначала я решил, — говорит, — что это все — последний сон. Предсмертная

сказка. Все эти маги, рыцари — просто бред умирающего человека.

— Ну... а потом, что? Переубедили?

— О да. Очень убедительно переубедили. Ну-ну.

— И вот я стал рыцарем при дворе принцессы Дарсоланы, — продолжает

француз. — И знаешь, что самое удивительное, Серж? Я здесь счастлив. Да-да, не

удивляйся. Особенно теперь, когда ты сообщил мне эту прекрасную новость про мою

Францию.

— Так-таки ни о чем не жалеешь?

— Нет, Серж. Очень-очень редко... Вам, русским, знакомо это чувство —

нос-таль-жи, тоска по дому. Пройтись по полям, по берегам Луары, зайти к

старому Рене. Услышать колокольчик... Первое время мне постоянно казалось, что

я слышу колокольчик. Представляешь, Серж, я десять лет прожил на втором этаже в

пансионе мадам Сен-Симон и почти каждое утро просыпался оттого, что внизу, в

лавке, кто-то из посетителей звякал колокольчиком. Да. Чаще всего это был

дядюшка Жорж, который приходил за табаком для своей трубки.

— Слышь, шевалье, а кем ты до войны был?

— О, до того, как пришли боши, я был очень-очень тихий, скромный буржуа.

Маленькая мастерская, на паях... Теперь Жан будет в ней полным хозяином...

Забавно, а я уж подумал, что у него и в нашем мире какой-никакой замок

был. Дворянин все-таки. Хотя, с другой стороны... и д'Артаньян тоже в юности

каждому лишнему су радовался.

— А мы делали в ней автоматы, — продолжает француз, — у нас был английский

чертеж... «Стэн»... Боже, из чего мы их только делали!

— Вот это оно? — уточняю.

— Да, этот я собрал уже здесь. Вот, посмотри.

Слышать я про эти «стэны» уже слышал, а вот в руках держать пока не

доводилось. Говорили, что прицельность у них ни к черту — пули как из шланга

хлещут, дальше тридцати метров уже и в танк не попадешь, да и ненадежный. Хотя

технологичность, конечно... Если этот Жиль даже в местных условиях сумел

производство наладить.

— А ты его, — спрашиваю, — один такой свинтил или как?

— Всего пятнад... нет, шестнадцать. Есть детали, нет самой важной —

пружины.

— Ага. Кстати, — говорю, — автомеханик. Глянешь потом на наш автопарк. У

нас тут два грузовика стоят, пропадают — полуторка и «Студебеккер». Может, с

них чего натрясешь.

— О, авто... — Жиль, похоже, опять в эту свою нос-таль-жи ударился. —

После войны мы собирались построить новый гараж, для грузовиков. И купить новые

станки. Да. После войны.

Надо же, думаю, интересные люди. Кто что на после войны планирует, а они —

новый гараж.

Я тоже, помню, как-то, когда ящик с гранатами открывали, письмо от

упаковщицы нашел. И там «в шесть часов вечера после войны». А где? Даже город

не указан.

Черт, думаю, а и в самом деле, Малахов, что ты после войны делать будешь?

Даже здесь.

У меня ведь за плечами — десять классов, да три года окопов. И все, что

знаю, — война научила. Сначала выживать, потом воевать, ну а затем уж и

побеждать.

А в мирной жизни... Ну что толку, что стреляю я из всего, что стреляет,

рву все, что взрывается, и мины на ощупь разминирую. Понадобится-то другое.

Взрывчатку, например, вытопить, это я додумался, а вот приспособить мотор от

грузовика, чтоб электричество на замок давал — нет. Мысли все не в ту сторону

повернуты. Да и физику всю школьную уже, наверно, десять раз позабыть успел.

Да уж.

Ладно, думаю, в конце-то концов, пока и те умения, что есть, очень даже к

месту. А там посмотрим.

Тут дверь столовки в сторону отлетела — Аулей заходит. Ну, мы из-за стола

повыскакивали, вытянулись «смирно».

— Эй, — шепчу, — это и есть господин барон.

Жиль вперед вышел, отсалютовал на свой, французский, манер и свиток

протягивает:

— Барону Лико от герцога.

Аулей свиток взял, печать сорвал, развернул, глазами сверху вниз пробежал

— а я и не думал как-то, что он так ловко читать умеет, — замер на секунду и

начал аккуратно так обратно скатывать.

— Передайте герцогу, что все будет исполнено.

Эге, думаю, чую знакомый запах паленого. Похоже, все ж таки не подштанники

будем пересчитывать — больше на боевой приказ смахивает.

— Позвольте отправляться?

Аулей кивнул. Жиль снова береткой махнул и вылетел наружу.

Ну вот, думаю, встретил, называется, земляка. Ни поговорить толком не

успели, ни попрощаться по-человечески...

— Арчет, — командует Аулей. — Срочно найди отца Иллирия. И...

Только бы не рыжую, думаю! Вот только ее мне и не хватало.

Похоже, Аулей так же подумал.

— ...Сюда его.

— Слуш... — Арчета опять ветром сдуло. А я остался.

Аулей по столовке взад-вперед прошелся. Остановился, искоса так на меня

глянул, снова прошелся.

Да уж, думаю, задание, похоже, еще то. Когда командир вот так на тебя

поглядывать начинает — мол, и хочется ему, и колется, и спиртику хлебнуть, и

под трибунал не угодить, — значит, дело такое, что либо ты об него зубы

обломаешь, либо оно об тебя. И никак иначе.

А Аулею-то еще сложнее. Подчинять меня ему никто не подчинял, формально, в

смысле, по уставу, с приказом об откомандировании, и тэпэ — ага, подсунули бы

нашим штабным писарям такой приказ, тут-то бы им, бедолагам, и настал бы полный

и окончательный... Да и местную эту присягу вассальную я приносить пока не

собираюсь — хватит с них и Трофима. Он, как я поглядел, чуть ли не первый

богомол на деревне — каждую зорьку в часовню чешет, прямо как в родном колхозе

на собрание.

Самое смешное-то, думаю, что обоим нам ясно — придет сейчас Иллирии,

объяснят они мне, с горохом пополам, чего на этот раз нужно, я им откозыряю,

крутанусь через плечо — и ура! Но вот слова для этого правильные подобрать...

Впрочем, на то он и капит... тьфу, барон.

— Вы меня звали, досточтимый?

Глаза у Иллирия — те самые, которые, как у Кулешова, добрые-добрые, —

отчего-то масляно поблескивают.

— Звал, — кивает Аулей. — Вот, ознакомьтесь с сим посланием.

Поп свиток взял, прищурился, губами зашевелил.

— Хм, — изрекает наконец. — Поправьте меня, досточтимый барон, но

насколько я понял — эти господа из столицы желают, чтобы наш уважаемый гость, —

кивок в мою сторону, — и ваша дочь присоединились к свите принцессы, когда она

вступит на земли Лико и, как здесь сказано, «сопроводили» Ее Высочество до

замка Лантрис. Также им — надо полагать, Сергею и вашей дочери — следует

озаботиться безопасностью принцессы во время этого пути, ибо... — Иллирии

наставительно так палец поднял и голос повысил, — ...до них дошли слухи о том,

что силы Тьмы, желающие погибели Ее Высочеству, в последнее время стали более

склонны к действию. Я правильно интерпретировал сие послание, барон, или в нем

имеется еще какой-то скрытый смысл, коий ускользнул от меня?

— Вы, — раздраженно отзывается Аулей, — поняли это послание совершенно

правильно.

И на меня оба уставились. А я что? Так, мимо проходил.

— Можно, — прошу, — это послание еще раз вслух зачесть?

А пока, думаю, эту телегу излагать будут, я хоть немного обстановку в

голове прокачаю.

* * *

Да уж, думаю, такого задания мне еще выполнять не приходилось. Даже с

Охламоном. Тварь, конечно, была пакостная, но не страшнее «тигра».

— Ладно, — говорю. — Передайте его лордству или кому еще там надо, что все

будет сделано в наилучшем виде.

Развернулся и вышел.

А сам думаю — сказать-то легко, а вот сделать. Сам-то я до этого занимался

делом напрочь противоположным.

Ладно. Вот и будем скакать от противоположного — поглядим на эту задачу "с

точки зрения противника. Чего бы я сотворил, если бы мне принцессу эту велели

не уберечь, а совсем наоборот.

Подумал я это — и сразу у меня перед глазами наш капитан возник: как

валяемся мы на земле, мокрые после утренней разминки, а он вроде даже и не

запыхался, прохаживается вокруг и лекцию читает:

—...Очень важна тщательная подготовка места засады. Вражеская колонна

должна быть по возможности «зажата». Оврагом, скатом — чем угодно. Обочину

минировать. Место перед своей позицией — минировать обязательно! —

Поворачивается на каблуках: — Сержант Белосыпко, вам это ясно?

— Так точно, товарищ капитан!

— С какой стороны по ходу движения колонны нужно устраивать засаду?

— С правой, товарищ капитан!

Левосторонее правило — это один из любимых капитановых коньков. Он нас уже

заставил на нем не одну собаку сжевать. А на самом-то деле просто, как и все

гениальное, — с правого плеча вправо стрелять неудобно. А если в цепи, то ты

своим стволом еще и в спину соседу упрешься, а следующий — тебе.

— Расстояние?

— 70 метров, товарищ капитан.

Тоже понятно. Чтобы гранату в ответ не могли добросить.

— Сколько должен длиться огневой налет?

— 10—15 секунд, товарищ капитан.

Все правильно. Один рожок из автомата. Потому что еще секунд через 5—7

ответная пальба начнется, а через 20 и вовсе попытаются правильный бой

завязать.

Стоп, думаю, куда-то меня не туда занесло. Все это хорошо, правильно все

это, только как они при таком стремительном налете собираются принцессу

наверняка укокошить? Вопрос. Какими бы лопухами местная стража ни была, но с

огнестрелом-то наверняка ведь не понаслышке знакомы. А раз так, первое —

стащить, заслонить, телами прикрыть, наконец!

Не вытанцовывается чего-то, а, Малахов?

Еще раз поехали. Численного превосходства у них быть не может, да и

равенства примерного — это Иллирии твердо обещал. Ближняя стража — полк, не

полк, но уж сотня-то рыл там обязательно наберется. Даже если с настоящим

оружием у них туго — на дистанции кинжального огня толпой задавят.

А если миной управляемой...

Минут пять я еще таким манером голову поломал — так прикинул, эдак, а

толку — как в той сказке: «думал, думал, ничего не придумал». Плюнул и пошел за

рыжей.

Смотрю — темнеет. Поднял голову — на солнце облака наползают. Неприятные

Takne, клочковатые, словно борода немытая. И свет от них гадский какой-то.

Я как-то похожий свет видел. Этой весной.

Облака тогда другие были. Еще более рваные, и неслись они где-то в дикой

высоте, куда никакой бомбер не заберется, даже разведчик высотный. И ветер был

дикий, но тоже там, наверху, и казалось, словно киноаппарат сломался и ленту в

три раза быстрее, чем положено, крутит.

И солнце тоже было нехорошее, злое. Белый косматый шар стоял над лесом, и

тени от деревьев перекрещивались на синеватом снегу. В поле снег уже сошел, но

в лесу он еще держался, даже сугробы попадались приличные, в которые

провалиться можно. Плохо, но там, где не было снега, была грязь — с каждым

шагом на ботинки налипало по полпуда.

А следы оставались и там, и там.

И мы бежали по этому лесу. Бежали так, что даже хрипеть уже не оставалось

сил и откусывать куски воздуха тоже — влетает в пасть набегающий поток, и

ладно, а за нами... мы бежали, а они не отставали, они дышали нам в затылок все

жарче и яростнее, и наконец капитан скомандовал остановиться, потому что стало

ясно — не уйти, и драться все равно придется, и лучше это сделать, пока

остались хоть какие-то силы.

Я смотрел на этот мутный заоблачный свет и вдруг четко, как наяву, увидел.

Здоровенный рыжий эсман, рукава камуфляжной блузы закатаны по локоть, и

видно — руки заросли шерстью, прямо орангутанг какой-то, — прислонился к стволу

березы и пытается закурить, а в зажигалке то ли бензин кончился, то ли кремень,

щелк, щелк, скорее все-таки бензин, искра есть, и, похоже, он от этой искры и

пытается прикурить, страдалец.

— Да, Вилли, — говорит кто-то слева, мне его не видно, — а нервы у тебя

стали совсем никуда.

Рыжий, не прекращая попыток раскурить, что-то бурчит в ответ.

— Да, Вилли, — продолжает тот же голос, — это тебе не за девками по двору

гоняться.

Рыжий наконец взрывается. Зажигалка летит в сугроб, следом — сигарета.

— Откуда они, черт их побери, взялись, эти русские? Здесь же не было

никаких банд, Ганс. Из какой богом проклятой норы...

— Какие банды, Вилли, — тот, кого не видно, явно издевается, по голосу

это ясно слышно. — Посмотри на их оружие, на форму. Это русская войсковая

разведка, бедный ты мой баварец, мы же в прифронтовой полосе. Или ты забыл,

какой сейчас год на дворе?

Рыжий начинает носком сапога расшвыривать снег — зажигалки, что ли, жалко

стало, — а еще двое эсманов волокут мимо за ноги тело: волосы на затылке

слиплись, и снег за ними розовеет, а гимнастерка — наша! — на спине вся

изорвана, здоровые дыры, выходные, от очереди в упор.

И почему-то я знаю, что мне ни в коем случае нельзя увидеть лицо того,

которого волокут.

И я затряс головой, стараясь избавиться от этого проклятого наваждения и

вспомнить, как оно было тогда на самом деле.

Мы развернулись им навстречу, как загнанные волки, только волки сражаются

за свою шкуру, а нам надо — и плевать, что их вдвое больше, — нам надо дойти и

доложить — а потом можно подыхать хоть по сто раз на дню. А умереть до этого мы

права не имеем.

И когда они появились — разгоряченные, по сторонам не смотрят, ну как же,

вот-вот они настигнут, вот-вот замелькают за деревьями спины, которые можно

будет наконец поймать на мушку. А из-за деревьев им навстречу полетели гранаты

— одна, две, три — мало, мало, зря угробили столько на растяжки, и я вывернулся

из-за ствола и короткой очередью подсек темную фигуру, мечущуюся между

деревьями, и тут же второю — «с тычка», что называется, он как раз начал

высовываться из-за ствола, — и напоролся на очередь, а потом боек щелкнул

впустую, ну да, их-то было в том рожке всего девять, как раз на две очереди,

бесполезный автомат улетел куда-то в сторону, а я выхватил пистолет — у меня

тогда был трофейный польский «вис» — и прыгнул.

Самое сложное было — удержаться на ногах. А то приложишься лбом об

дерево...

Я удержался, взглянул — в двух метрах впереди был фриц, как он меня не

видел — не знаю, но он азартно лупил куда-то право, и я чуть не взвыл на весь

лес — что ж ты делаешь, сволочь! Это ж не пулемет! Это мои патроны! — и три

раза выстрелил в него: на, получай, мазила! — только бы он наконец замолчал и

не усяел расстрелять рожок до конца, потому что, если придется менять... Их

было вдвое больше, чем нас, и мы были хуже чем дохлые, поэтому троим удалось

уйти. Одного из них, правда, мы хорошо задели.

У нас же было трое убитых и четверо раненых, причем двое тяжелых — одному

перебило ноги автоматной очередью, а второй... умирал.

Муторно.

* * *

Рыжую я нашел за конюшнями. Там вдоль стены площадка тянулась, метров

полтораста. Местные на ней в стрельбе упражнялись из луков. И рыжая — тоже.

Лук у нее отличный был. Хоть и невеликий из меня знаток, но уж хорошее

оружие от барахла отличить как-нибудь сумею. Даже если эта дрянь для парадного

таскания предназначена и выглядит на все двести. А этот лук был — вещь.

Я аж залюбовался. Как она его подняла, замерла — а ведь тяжеленный

наверняка, думаю, поди попробуй такую дуру одной рукой на весу да столько

времени удержать, — натянула, вжик, хлоп, и стрела уже на другом конце площадки

из щита торчит. Аккурат из центра, между прочим.

— Браво! — говорю. — Сразу мастера видно. Рыжая только сейчас меня

заметить соизволила.

И то глянула так, мечтательно, то ли на меня, то ли сквозь.

— Я, — заявляет, — люблю это с самого детства. Как только смогла натянуть

свой первый лук. Это... это как песня. Коснуться рукой ласкового дерева,

почувствовать его дыхание, услышать пение стрелы... Не то что ваши уродливые

железки, с которыми ты так любишь возиться.

Эге, думаю, булыжник в мой огород. «Шмайссер» ей, видите ли, не

понравился. А «вальтерок»-то, между прочим, забрала и не пикнула.

— Может, он и не верх эстетики, — говорю. — Только вот пока ты будешь это

свое ласковое дерево вскидывать да тетиву натягивать, я из тебя этой уродливой

железкой не меньше пяти раз решето сделаю. Ферштейн?