Андрей Уланов «Додж»

Вид материала

Документы

Подобный материал:

• Андрей Андреевич Уланов, Дмитрий Владимирович Шеин Порядок в танковых войсках? Куда, 4741.59kb.
• Анна андреева андрей Дмитриевич, 986.66kb.
• Приключения Тома Сойера и Геккельберри Финна. М. Додж. Серебряные коньки. В. Сетон-Томпсон, 7.23kb.
• Относитесь к другим так, как к себе, 55.2kb.
• Александр Уланов, 54.78kb.
• Отворчестве Анни Шмидт писал журнал Детская литература, 86.44kb.
• Приключения Гекльберри Финна», «Приключения Тома Сойера». Троепольский «Белый Бим,, 8.72kb.
• Приключения Тома Сойера и Геккельберри Финна. Г. Мало. Без семьи. М. Додж. Серебряные, 27.43kb.
• Сентябрь 2009 1 сентября 110 лет со дня рождения А. Платонова (1899-1951), русского, 352.06kb.
• Юбилей Шутка в одном действии Действующие лица: шипучин андрей андреевич, 527.17kb.

Глава 17

Проснулся, еще глаз не открыл, слышу — что такое? Где-то рядом, под самым

окном, гармонь играет.

На поле танки грохотали,

Танкисты шли в последний бой.

А молодого лейтенанта несли

С пробитой головой.

Вскочил с кровати, высунулся в окно — точно. Посреди двора королевского

замка, в стожке сена — и кто его только тут насыпал, — сидит рязанская рожа в

нашей гимнастерке и выводит:

В наш танк ударила болванка,

Погиб отличный экипаж.

Четыре трупа возле танка

Украсят боевой пейзаж.

Я быстро оделся, сапоги натянул, махнул прямо через подоконник и иду. А

этот — хоть бы хны, даже бровью не повел. Словно тут каждый день полковники

табунами ходят, а уж простые сержанты и вовсе ротами маршируют. Сидит себе и

наяривает:

Нас извлекут из-под обломков,

Поднимут на руках каркас.

И залпы башенных орудий

В последний путь проводят нас.

Я рядом стал, дослушал до конца.

— Эх ты, — говорю, — Рязань. Что ж ты вытворяешь? Такой аккордеон

замечательный, не какая-нибудь там фабричная работа, а настоящий мастер делал,

да еще небось и на заказ. Этому трофею цены нет, а ты на нем, как на трехрядке,

наяриваешь, на одних басах. За такую игру на кухню вне очереди отправляют.

Рязань голову поднял — глаза до чего голубые — и усмехается.

— Ты, что ли, лучше сыграешь?

— Да уж получше тебя, — говорю.

— А ну, попробуй, — и аккордеон мне протягивает. Ну, я рядом с ним сел,

ремни надел, по клавишам прошелся — загляденье. Такой глубокий и чистый звук —

давно не слыхал.

— Чего играть-то? — спрашиваю.

— А чего хочешь.

— Ладно, — говорю, — получи. И начал.

Вьется в тесной печурке огонь.

На поленьях смола, как слеза,

И поет мне в землянке гармонь

Про улыбку твою и глаза.

Рязань до конца дослушал и говорит:

— Хорошо играешь. Но тоже не Шаляпин.

— От Лемешева и слышу, — отвечаю. — А ну, сам покажи.

Рязань аккордеон обратно забрал и как врежет:

Над границей тучи ходят хмуро,

Край суровый тишиной объят.

У высоких берегов Амура

Часовые Родины стоят.

— Ну, вот, — говорю, — опять ты его на одних басах терзаешь. А ну, отдай

вещь.

У меня-то слух натренированный — в темноте кромешной шаги часовых ушами

ловить. Ну а если артиллерия концерт начнет, могу не хуже любого дирижера — эта

немецкая стапяти-... это наши дивизионные; гулко, с оттяжкой — «тигр» из своей

дуры долбанул. Тот еще оркестр.

Исполнили мы с ним на пару «Темную ночь», потом из «Трактористов» — «Броня

крепка и танки наши быстры», потом «Синий платочек» — это совсем хорошо было,

ну и, само собой, «Катюшу». Народ местный вокруг нас собрался. Ну, картина и в

самом деле на раз — в черт-знает-каком-мире, посреди двора королевского замка,

развалились двое славян и наяривают себе.

Сыграли так еще с десяток песен, и тут Рязань говорит:

— Это я все и без тебя знаю. А новое чего-нибудь?

— Новое? — спрашиваю. — А ты новую «Лили Марлен» слыхал? Образца 44-го?

- Нет.

— Ну, вот и лови, и давай на этом концерт заканчивать.

И сыграл.

— Ну, — Рязань говорит, — шикарно играешь. Хоть в королевские менестрели

записывай.

— Ладно, — говорю, — поиграли, и будет. Ты лучше расскажи, кто ты есть и

чего здесь валяешься?

— А чего рассказывать, — говорит. — Ты сержант?

— Старший.

— А я просто. Ты пехота?

— Бери выше, — говорю, — дивизионная разведка.

— Ну а я артиллерия. ИПТАП, слыхал про такое?

— Как же, — говорю, — сорокапяточки. Смерть врагу, конец расчету.

Наслышаны, знаем.

— У нас уже новые были, — говорит, — 57-ми. Вот с одной такой я сюда и

угодил.

— А здесь, — спрашиваю, — чего делаешь?

— А я, — говорит, — замковым ПВО заведую. В правом крыле одна наша зенитка

стоит, 85-ти, в левом — фрицевская, восемь-восемь. И еще «эрликон» на главной

башне торчит, только к нему снарядов вечно нет.

— Тут я как раз помочь могу, — говорю. — У нас недавно «фоккер» хлопнулся,

190-й, там этих снарядов штук пятьсот — если подойдут, конечно.

Рязань аж подскочил.

— Слушай, — говорит, — да за такое, за такой подарок я... я...

— Ты бы, — усмехаюсь, — хоть имя свое сказал. Я вот, например, на Сергея

Малахова, бывает, отзываюсь.

— А чего имя, имя у меня простое — Рязанцев Николай.

— Точно, — говорю, — я как твою рожу из окна увидел, сразу подумал —

Рязань-матушка.

— Тоже мне — разведка.

— Ну вообще, — интересуюсь, — давно здесь кантуешься?

— Да уж, — зевает Николай, — с полгода.

— О, — говорю, — так ты небось и новостей-то последних не знаешь?

— Откуда. У нас же тут до последних двух недель такое захолустье было —

мухи от скуки на лету дохли. Пока там, — на замок кивает, — не решили, что

королевский двор сюда переберется. Тут-то все, понятно, забегали, как

ошпаренные.

— Ну, тогда лови.

Выложил я ему сводки Софинформбюро за последние месяцы — и про Белоруссию,

и про второй фронт, и про наши украинские дела.

Коля только вздохнул завистливо.

— Вот, — говорит, — это да. Это люди дела делают. А мы тут...

— А что, — спрашиваю, — вам злыдни местные не сильно досаждали?

— Да не. Покуда тихо было. Но, скажу тебе, тишина эта такая, нехорошая

тишина. Ну, знаешь...

— Как перед большим боем.

— Во. В точку.

— Ну а разведка ваша куда смотрит? Или, — говорю, — она тут вообще

отсутствует как диагноз?

— Да был один попик, — отвечает Рязань. — То есть чего был, он и сейчас

есть... где-то. Затаился, крыса церковная. Выпить не дурак, да девок дворовых

за зады щипать, а насчет дела... какие-то сведенья он выдавал, а откуда брал,

леший знает. Мне одна... бойкая... рассказывала, что у него в часовне шар

хрустальный есть, в который видно, чего на той стороне творится. Еще слух

ходил, что он с птицами общаться умеет, хотя по этой части больше друиды

мастера. Есть тут такие... лесники-агрономы.

Коля это так спокойно говорит, с ехидцей, а меня злость начала разбирать.

— С чертями он зелеными общался, — говорю. — А смотрел небось в

бутылочные донца. Знаешь, сколько там полезной информации высмотреть можно? А

уж зеленые черти — это и вовсе источник воистину неоценимый. Таких новостей

порасскажут — свеженьких, прямиком из преисподней.

— Да говорил я управляющему нашему, — мигает Коля, — графу Эльварду, я его

Эдиком зову, что гнать надо этого алкаша в три шеи, пока до беды не довел, а на

его место из столицы толкового мага вытребовать. И чтобы исцелял заодно. А то

стыдно сказать — во всем замке из медпресонала коновал дядя Фотт. Никто,

понятно, к нему и не обращается, дураков нет, все, случись что, на болото

топают, к бабке Пиго — тоже та еще старушка, Баба-яга чистой воды. Во, —

оживляется Рязань, — самогонку-то бабка тоже гонит, уж не ведаю с кого. Пойло

на вид отвратное, на запах и вкус тоже, но коли сумеешь заглотнуть не проблевав

— забирает, доложу тебе, не хуже наркомовских.

— Ты, я погляжу, — говорю, — неплохо тут устроился. Вжился, можно сказать.

— А то, — опять Коля мне подмигивает. — Вы, разведка, канешно,

аристократия, но и мы, пушкари тоже кой-чего... о, а вон и второй наш канонир

идет.

Я голову лениво так повернул — гляжу...

— Эй, — шепчу Кольке. — Это ж фриц.

— Не, — мотает головой Николай. — Он не фриц. Австриец.

— Один леший, — говорю. — Сам-то... Адольф тоже ведь из австрийцев.

— Ну, ты загнул, — говорит Рязань. — Рудольф нормальный парень, по нашим

не стрелял...

— Точно?

— Будь спок. Ты что думаешь, стал бы я с фашистом так, запросто... я его

солдатскую книжку со всех сторон обнюхал. Он с 40-го в ПВО рейха барабанил,

против союзничков. В расчете восемь-восемь. Под этим... Дюссельдорфом. Наши

туда точно не дотягивали.

— А сюда как попал?

— Им прямо на позицию сбитый бомбер шлепнулся, — улыбается Николай. —

Американский, стратегический. Со всеми бомбами, представляешь?

Да уж, думаю, тут энергии — хоть залейся. Раз двадцать туда-обратно можно.

Немец этот, то есть австриец, уже совсем близко подошел. Я, понятно,

первым делом на форму — все верно, комбез рабочий от Геринга, и значок зенитной

артиллерии поблескивает, как и положено.

Ладно, думаю, чего уж там... раз он здесь не враг, а вроде даже и свой...

Встал и руку ему протягиваю:

— Сергей Малахов.

Австриец этот оценивающе так на меня посмотрел... волосы у него черные, а

глаза, что характерно, голубые. Ладно, хоть целиком на белокурую бестию не

вытягивает.

— Рудольф Вельт.

Первый раз вот так с немцем... тьфу, с австрийцем, за руку здороваюсь.

— Меня искал? — спрашивает Рязань.

— Тебя. Отвертки где?

— Где всегда. Под кроватью, в ящике.

— Смотрел, не нашел.

— Плохо смотрел. Они там в ветошь замотаны, а сверху напильники лежат.

— Я ведь, — говорит Рудольф, — сейчас проверю.

— Валяй. А то, — оживляется Рязань, — может, с нами посидишь?

— Времени нет, — отвечает австриец. Развернулся он ко мне, глянул... с

прищуром, но не

зло, а так... спокойно.

— Чуть позже, — говорит, — с делом закончу, тогда подойду. С новым

человеком поговорить всегда интересно.

— Он нам, — встревает Колька, — снаряды к «эрликону» пообещал.

— Что ж, — задумчиво кивает австриец. — Они нам пригодятся.

Повернулся и пошел.

Ну, думаю, первое впечатление, можно сказать, неплохое. У меня, по крайней

мере.

— В самом деле, — говорит Колька, — Вельт хороший мужик. Мы с ним уже,

считай, четвертый месяц в одной комнатушке вместе.

— И ты его, — улыбаюсь, — в партию вступить еще не сагитировал?

— Пытался, — вздыхает Рязань. — Только... Руди-то парень начитанный, даже

в университете поучиться успел, а у меня что — всего образования три класса да

коридор.

— Да, — киваю, — тогда, конечно, тяжко. Когда в черепушке вакуум

наблюдается. Кстати, — спрашиваю, — а когда этот Вельт успел так здорово

натаскаться по-нашему шпрехать? Твоя работа?

— Не-а. Ему, когда он в этот мир попал, один маг знание языка вложил.

— Да ну? Вот так, запросто?

— А им это, — говорит Колька, — очень даже просто. Как нам палочку

обстругать. Они, маги эти, и не такие номера откалывают.

Хорошо, думаю, устроились. Может, и мне таким ускоренным методом

какой-нибудь язык выучить? Тот же немецкий... надоело в глаголах путаться.

Смотрю, а через двор что-то совсем уж несусветное идет. Похожее на... был

у нас в дивизии снайпер один, Федор Николаевич, вот он из своего плаща похожую

штуку соорудил. Ветками обшил, корой — с двух шагов не заметишь. Вот и этот

тоже шел — кустик. Не знаю, кто как, а я себе именно таким лешего представлял.

— Это еще, — спрашиваю, — что за чудо-юдо? Колька на локте приподнялся,

глянул.

— А-а, — говорит, — это эльф. Лесной. Они тут партизанами работают.

— Ну-ну.

Эльфов этих тут, я гляжу, развелось, лесных и всяких прочих...

недорезанных. И туда же, в партизаны. Уж не знаю, какие там из этих эльфов

партизаны, а только посмотрел бы я, как бы они от, скажем, «Брандербурга-800»

бегали.

— А не сыграть ли, — говорит Николай, — нам...

Тут он враз осекся, аккордеон в сторону отбросил, за воротник схватился.

— Ша, — шепчет. — Начальство.

Ну я тоже поднялся, себя оглядел — вроде в порядке, разве что сено кое-где

пристало. Ладно, думаю, чего уж там, мы сначала на это начальство вблизи

посмотрим.

Был, помню, один случай... мы как раз на рассвете с той стороны вернулись,

ну и, понятно, кто в чем, кто где был — попадали, будто одной очередью

срубленные. В голове даже мыслей нет, точнее, одна на всю голову — спа-ать!

И тут появляется этот... старший лейтенант и начинает нас строить. Нас,

разведчиков, с задания вернувшихся, по стойке «смирно» строить. Я в первый

момент, как на ноги поднялся, вообще не сообразил, чего он от нас хочет. Да что

там — я его и не видел толком. Маячит чего-то перед глазами, надсаживается,

упасть обратно не дает.

Первым из нас Коля Аваров опомнился, и он-то этому лейтенантику и выдал —

горячий горский человек. И про маму... и прочих родственников... Я от этих

оборотов даже проснулся... немного.

Уже на этот шум старший лейтенант Светлов прибежал — он в тот раз с нами

не ходил, потому, наверное, и вник в ситуацию с ходу — отвел этого... тоже

лейтенанта в сторонку и объяснил ему... понятно. В общем, больше мы его не

видели.

Начальство бывает свое, а бывает... Может, он вообще не с нашей дивизии!

Подумаешь, лейтенант старший. Голову ведь тоже иногда использовать надо... По

назначению.

Смотрю — идет к нам через двор мужик, лет сорока, плотный такой, с усами

такими пышными, в точности как у начштаба дивизии, в нашей форме — ремни,

портупея, все как полагается, и форма, что характерно, комсоставская. Только...

что-то в ней было неправильное, а вот что — это я сообразил, только когда он

почти до нас дошел.

Старая это была форма. Комбриговская, с ромбами вместо четырех шпал. У

меня самый первый комполка тоже до войны переаттестоваться не успел, так до

42-го в документах и писал — командир полка комбриг Ломов. А многие, я слышал,

и после аттестации так ромбы в петлицах и таскали — все-таки, что бы там ни

говорили, а полковник — это полковник, ну а комбриг — это было почти как

генерал.

Интересно, думаю, а он вообще в курсе, что у нас погоны снова ввели?

Ладно. Честь я ему отдал, все, как полагается, Коля — так тот вообще

вытянулся, словно штык проглотил, глазами начальство ест вместе с сапогами.

Сапоги, кстати, у этого комбрига не офицерские, а солдатские кирзачи. Я вниз

тихонько посмотрел — у меня-то как раз хромовые, из «Студебеккера». Прямо

неудобно как-то получается. Не буду же я ему объяснять, что нам, разведке,

такие вещи — типа сапог офицерских или там сукна, не то чтобы разрешены, а,

скажем, не подлежат наказанию.

Комбриг нам тоже коротко так откозырял, руки за спину заложил и на меня

уставился.

— Кто такой? — отрывисто спрашивает.

— Старший сержант Малахов, — рапортую. — Разведывательная рота 134-й

стрелковой дивизии.

— Малахов, значит, — повторяет комбриг и смотрит при этом... испытующе. —

Старший сержант.

— Так точно, товарищ комбриг.

— Довелось мне тут, — говорит и улыбается уголками губ, — почитать про

твои подвиги.

Ежкин кот, думаю, да что это такое вокруг меня происходит? Кого ни встречу

— все про меня знают. Что ж это за рапорт про меня Аулей накатал? Представление

к званию виконта, не иначе.

— А еще, говорят, ты вчера отличился.

И тут меня вдруг пробрало.

— Разрешите, — говорю, а сам куда-то поверх комбригова плеча смотрю, —

доложить. Вчера в ходе выполнения боевого задания по обеспечению следования

колонны с высшим командованием местных жителей мною и добровольцем из числа

местных жителей была обнаружена диверсионная разведгруппа противника. В ходе

завязавшегося боестолкновения четверо диверсантов были уничтожены на месте, а

шестерым, из которых один, вероятно, тяжелораненый, удалось с места огневого

контакта скрыться. Ввиду малочисленности личного состава и необходимости

выполнять основную задачу преследование организовано не было. С нашей стороны

потерь нет, взяты трофеи — автомат «ППШ» с полным диском — одна штука, пист...

— Хорош, — обрывает меня комбриг. — Когда мне от тебя полный рапорт

потребуется, я тебе прикажу, не волнуйся. А по этому делу ты будешь либо

герцогу Виртису докладывать, либо принцу Рондо.

Интересно, думаю, что это еще за принц такой? Логически рассуждая — если

Виртис, который герцог, личной охраной принцессы ведает, то принц — следующее

звание — должен чем-то более крупным заправлять. Всей госбезопасностью,

например.

— А у меня на тебя, — продолжает комбриг, — другие виды есть... старший

сержант Малахов... разведывательной роты... 134-й стрелковой дивизии.

Посмотрел еще на меня... на Рязанцева...

— Ладно, — говорит, — ты отдыхай пока... старший сержант. Явишься ко мне в

половине двенадцатого.

— Слушаюсь. Только... товарищ комбриг...

-Что?

— Разрешите доложить... часов у меня нет.

Ну у него-то самого цепочка из кармана свешивается.

Комбриг хитро так прищурился.

— А что, — спрашивает, — тебя, разведка, по солнцу время определять не

учили?

— Так точно, учили, — отвечаю. — С точностью до получаса.

— Ну и явишься... с точностью до получаса.

— Слушаюсь.

Комбриг напоследок Колю глазами смерил — а тот все время словно солдатик

оловянный стоит, — повернулся и прочь зашагал. Я глаза скосил — а из Коли будто

воздух выпустили — обмяк, сгорбился.

— Уф, — шепчет, — пронесло. А то вчера, по приезде, ему не до меня было,

а сегодня, думал, точно огребу свое по полной... со скипидаром и иголками

патефонными.

— А за какие хоть грехи? — интересуюсь. — И чего тогда ты тут валяешься?

Бежал бы, глядишь, чего бы и поправить успел.

— В том-то и дело, что не за грехи, — вздыхает Рязань. — За грехи-то он

бы меня сразу и на месте... А вот плановая... для профилактики, так сказать...

это мне светит.

— Как его звать-то? — спрашиваю.

— Клименко, — тоскливо так говорит Коля, — Павел Ефремович. Комбриг. Сюда

еще в 41-м угодил. Он в свите состоит, навроде начштаба, ну и за всех наших,

иномирцев, отвечает. Суровый мужик.

— Да брось ты, — говорю. — Слышал, что он мне приказал — отдыхать. Вот и

будешь мне в этом тяжком занятии способствовать. Я-то и вообще в этом мире

человек новый, ну а в замке этом и вовсе. Как у вас тут с культурным досугом?

Wo Ist die nachste Stadion? Ich wurde gern ein klassisches Konzert.

Где тут находится ближайший стадион? Я охотно сходил бы на классический

концерт.


— Так себе, — отзывается Коля. — Про самогон бабкин я тебе уже говорил, да

и тащиться за ним — три версты по болоту. Пиво — эль по-местному — здесь только

гномы делать умеют и дерут за него, доложу тебе, три шкуры.

Эй, думаю, а это хороший вопрос. Как мне тут на довольствие поставиться,

денежно-вещевое.

— Можно, — продолжает Коля, — вина попытаться достать. Вино здесь слабое,

местные его, почитай, заместо воды употребляют. Да и то сказать, от здешней

воды так пробрать может — мало не покажется. Вот с культурной компанией

проблемы. В свите-то наверняка всякие интересные личности имеются — менестрели

там, фрейлины опять же, только знакомство я с ними пока свести не успел.

— Да ладно, — говорю. — На вино — набегут.

— В крайнем случае, — подмигивает мне Коля, — я девок из местной обслуги

позову. Есть тут у меня одна... бойкая. А... нет, ты погляди только! — и

челюсть у него — раз и отвисла.

Я за его взглядом проследил и сам чуть пасть не разинул.

Идут, значит, по замковому двору... две. Дамы. Одна стройная,

черноволосая, платье на ней эдакое, темно-синее, повыше колен, все какими-то

узорами да блескучками расшито, сапоги тоже темно-синие, и тоже повыше колен

заканчиваются. Пояс широкий, с бляшками. На поясе справа мешочек бархатный — то

ли кошелек, то ли это у них женские сумочки такие. В правой руке посох несет,

легко так, без усилия, хотя посох с виду здоровый. Тоже затейливый весь из

себя, резной, темного дерева, а на конце синий то ли шар, то ли кристалл

вделан.

А вторая — вся в доспехе, почти как давеча у эльфа того, черно-белого,

только не белом, а начищенной стали, но тоже ажурный такой, даже на груди — и

то выделан... соответствующе. Полный доспех — сапоги, перчатки, наголенники там

с прочими нарукавниками и шлем с крылышками. В руке лук несет — и лук костюму

под стать. В общем — вылитая валькирия, хоть сейчас в эпос про Нибелунгов

вставляй.

Но только вот волосы у этой валькирии из-под шлема струятся подозрительно

знакомые. Рыжие волосы.

— Так, — говорю, — это еще что за бал-маскарад?

Коля на меня удивленно так вскинулся.

— Ты что, — спрашивает, — знаешь их?

— В синем, что слева, — отвечаю, — первый раз в жизни вижу, а вот та, что

справа... есть у меня подозрение, что ее я знаю лучше, чем мне бы того

хотелось.

И пока я эти слова говорил, шлем с крылышками как раз в нашу сторону

повернулся... замер... девицы о чем-то между собой перешепнулись и — цок-цок, а

сапожки-то, думаю, подкованы — уже рядом.

— Вот, — сладеньким таким голоском Кара щебечет. — Это и есть тот самый

Малахов.

— Старший сержант, — добавляю. — Не забывай, пожалуйста, — а сам на

черноволосую гляжу.

Вблизи она очень даже ничего оказалась. Брови черные, как там в таких

случаях говорится... ах, да, соболиные, а глаза — точь-в-точь как у моей рыжей

— огромные и зеленые. Только за ресницами она не в пример лучше следит и

ухаживает.

— Позволь представить, Сергей Малахов, — раздельно произносит Кара, — мою

двоюродную сестру Ринелику Пато. Чародейку Второго Круга Посвящения.

— Правильно говорят — магичку, Лен, — усмехается черноволосая и изящным

таким жестом мне руку протягивает. — А для друзей я просто Елика.

— Ну а я, — говорю, — просто Сергей, — и руку ей пожал.

Выглядела она после этого пожатия слегка удивленной. Ну да, конечно, у

них-то руки дамам целовать принято. Лобызать. А я и позабыл. Мужлан-с, однако,

что девушка и констатировала.

— Очень приятно, — говорю. — А это, — на Колю киваю, — Николай Рязанцев.

Ни барон, ни граф, ни друг, ни брат, а такой же, как я, простой русский солдат.

Прошу любить и жаловать.

Вот Коля-то не сплоховал — видно, успел за полгода пообтесаться.

Аккуратненько за самые кончики пальцев руку взял и еле-еле губами коснулся, что

у одной, что у второй. Тоже мне — аристократия.

Ладно, думаю, мы тоже не лыком шиты. Просочился вперед и, прежде чем

девушки опомнились, обоих под локотки подхватил.

— А не пройти ли нам, милые дамы, — говорю, — куда-нибудь.

— Можно, — благосклонно так кивает Елика. — Мы не возражаем. А какие

будут варианты?

Я на рыжую кошусь — у нее на личике внутренняя борьба аршинными буквами. И

возразить мне хочется, и сестре перечить неохота, да и вообще интересно.

— Есть тут, — оживляется Рязань, — одно местечко...

* * *

Местечко еще то, как выяснилось. Он нас к нему долго вел, подвалами

какими-то. Хлама там — немерено. Похоже, туда все барахло чуть ли не от

основания династии сваливали. Его бы разгрести — на танковую роту хватит, и

денег вырученных, и металлолома. А люди здесь почти что и не ходят. В самом

начале еще попадалась какая-то обслуга, косились на нас странно, а потом уже

вековая пыль пошла и только посреди коридора тропинка протоптана. Я пригляделся

для забавы — четверо тут ходило постоянно и двое из них — Коля со своей...

бойкой. Еще один, вроде старик — ходит в чем-то вроде тапок и к тому же

пришаркивает. А еще один в сапогах местных, причем, что характерно, этот меньше

всех наследил, словно специально старался с тропинки не сходить.

— Слушай, — говорю тихо Рязани, — ты эти ходы вообще как знаешь?

— Хреново, — также шепотом Коля отзывается. — Только до комнатушки и

обратно. Мне ее дворецкий по пьяному делу в карты продул. Он-то по здешним

подвалам спец.

— Так, — говорю, — а кроме него, кто здесь бродить может?

— Да никто, — удивляется Коля. — Крысы разве что.

И только он это сказал — как проскакнет из одного угла в другой. Даже я

разглядеть толком не успел. Тень серая, лапками быстро-быстро перебирает,

крупная, сволочь... Коля замер, рыжая рот начала раскрывать — для вопля, не

иначе, — я за пистолетом тянусь, и тут Елика коротко так рукой взмахнула —

шар-pax — словно у нее в рукаве все это время мячик огненный был запрятан.

Бабахнуло, как от винтаря, искры брызнули, и паленым запахло.

— Ты это... — Коля в себя пришел и на Елику начал руками размахивать. —

Чего? Совсем уже... файерболами кидаться. Тут же... как полыхнет...

Елика на него посмотрела жалостливо так, ладошку перед собой выставила,

дунула — и весь угол комнаты с пятном обугленным враз инеем покрылся.

— Так, — спрашивает, — лучше?

Коля стушевался, покраснел, а я пистолет в руке держу, и ствол у него, что

характерно, подрагивает, прямо как стрелка у компаса.

Может, конечно, привиделось — всякое бывает, не каждый день все-таки перед

носом девушки шарами огненными швыряются. Да вот только я своим глазам доверять

привык, а раз так — мелькало что-то впереди, как раз в тот момент, когда мы все

за крысой охотились. Черное, ростом примерно с человека.

Жалко, думаю, что тут освещение такое хилое. А с другой стороны, если

прикинуть, как мы по лестнице спускались, никак в эти щели не могут прямые лучи

светить, будь они хоть трижды под самым потолком. Но светят.

Коля на меня смотрит, на пистолет...

— Ты чего, — говорит, — разведка, контузию схлопотал?

А я все никак не могу дрожь унять. Прямо мистика какая-то.

— Там, — пистолетом показываю, — впереди, что?

— Серьезно? То же, что и сзади. Пыль да мусор. Черт, думаю, неужто и

вправду почудилось? Ходить по этим подвалам... мы-то больше по лесам да болотам

привычные. Там воздух, простор. А вот в городах пока как-то не доводилось. Зато

я, когда в госпитале валялся, сталинградских раненых наслушался, про их

подвальную войну. Жуткое, говорили, дело.

Главное, не развернуться здесь толком. А то, как мы сейчас стоим — одной

очередью всех положить можно. Про гранату я и не говорю.

— Ну что? — это Коля волнуется. — Идем или так и будем вперед пялиться?

— Лично я, — Елика заявляет, — ничего не чую впереди. Но если ты

опасаешься... — повела рукой, и сразу вокруг нее забавное такое сияние

возникло. Облачко, не облачко, а словно крохотные новогодние снежинки вокруг

нее кружат, причем не абы как, а по орбитам. Тоже мне, думаю, пояс астероидов в

миниатюре.

— Защиту поставила? — Рязань осведомленность свою демонстрирует. —

«Серебряная броня», да?

— Это заклинание называется «Ледовая броня», — улыбается Елика. — Хочешь

испытать на прочность?

— Нет уж, — Рязань аж в сторону шарахнулся. — Знаю я ваши магические

штучки. Как долбанет, что твоя электростанция...

— Вот видишь, — поворачивается Елика ко мне. Посмотрел я на эту...

магичку, на сияние... Пальнуть бы по ней для пробы, да только куда? Юбка

короткая, рукава, правда, широкие, ну да мало ли что у нее там запрятано.

Попасть-то я попаду, куда хочу, а ну как полыхнет там очередной шарик, что

тогда? Огнетушителя тут в пределах видимости как-то не наблюдается.

— Вот что, — говорю ей, — ноги раздвинь.

- Что-о?!

У нее поясок был хороший. Из парчи с позолотой или там чего похожею — я-то

такие только в кино видел — шириной с ладонь, накладочки фигурные, пряжка с

чайное блюдце, а свободный конец, что характерно, свисает чуть ли не ниже юбки.

По нему-то я и пальнул.

Грохнуло, вспыхнуло. Елика чуть ли не под потолок подпрыгнула.

— Ты! — Это уже рыжая на меня орет. — Малахов! Совсем ума лишился?! Даже

тех крох, что были?!

— Может быть, — соглашаюсь. — Только давай сначала посмотрим, куда я

попал.

Елика, похоже, меня на месте испепелить собиралась. И отнюдь не взглядом.

Но как только мои слова до нее дошли — нахмурилась, глянула вниз, а там, на

самом кончике пояса аккуратная такая дырка. Калибра семь, шестьдесят два, что

характерно.

- Ой!

— Вот то-то, что «ой».

— Не думала, — бормочет, — что этой штукой можно пробить защиту третьего

уровня.

— Век живи, — замечаю, — век учись.

— Малахов! — У Кары, можно сказать, вопль возмущенной души получился. —

Чего. Ты. Хочешь!

— Я? — переспрашиваю. — Я-то хочу всего лишь того, чтобы мы соседнюю

комнату спокойно прошли.

— Слушайте, — озабоченно Коля говорит, — а может, ну его, подвальчик

этот. Я и другие места знаю. В малой трапезной, например, можно очень даже

здорово в уголочке пристроиться. Там, правда, шумно, зато...

— Нет уж, — заявляет Елика. — Раз уж мы сюда пришли — я желаю идти

дальше. И если там, впереди, что-то есть, — тут она руку ладонью вверх

протянула, а на ней р-раз — еще один огненный шарик возник и подпрыгивает так

легонько, вверх-вниз, вверх-вниз, словно она его как мячик подкидывает, — то

пусть это «что-то» знает — я весьма рассержена тем, что мне испортили новый

пояс.

К сведенью некоторых, — продолжает Елика, — это был не простой кусок

ткани, а магический артефакт.

— Надо же, — вздыхаю. — Кто ж знал? Продырявился совсем как обычный.

— Ну что, пошли?

— Погодите, — говорит Рязань. — Застращал ты меня, разведка, своими

предосторожностями.

Прошел он в угол комнаты, заскрежетал там чем-то. Пыли сразу такое облако

взлетело, что Кольку в нем и не видно почти, только чих молодецкий доносится.

Вылез он из него и тащит, нельзя же не сказать, меч. Длиной эта сабля

метра полтора, так что держать ее в руках как положено, лезвием вверх, у Кольки

не получается — потолок мешает. Наоборот, впрочем, тоже, только на этот раз по

причине пола. Лезвие изогнутое, волнистое, отчего напоминает мне этот меч

исключительно штопор.

— И как же ты, — интересуюсь, — с эдаким ломом здесь орудовать собрался,

а? Тебе же размахнуться — коридора не хватит!

— Апчхи, разберемся, — сипит Колька.

— Ну-ну.

Пошли. Впереди Елика с ее шариком ручным, следом я с «ТТ». Кара лук свой

новый на изготовку взяла, а Рязань я в самый тыл задвинул. А то — есть там кто

или нет, это пока неизвестно, а вот если он начнет со своей железкой Василия

Ивановича изображать — точно кого-нибудь порежет.

Ладно. Шагнули мы с магичкой через порог, посмотрели дружно по сторонам,

потом друг на друга.

— И? — осведомляется Елика. Ласковым таким голоском, нежным. — Где оно?

— Хороший вопрос, — отзываюсь. — Кто б ответить взялся?

Ежкин кот, думаю, неужели и в самом деле привиделось?

Осмотрелся еще раз, обстоятельней — и тут до меня дошло.

— На пол, — говорю, — гляньте, ваше магичество. Елика глаза опустила,

потом снова на меня подняла. Более злобные, чем до этого.

— И что?

— Ничего не заметила?

— Нет. А что, позвольте узнать, должна была заметить?

— Показываю. В предыдущей комнате от двери к двери тропинка протоптана,

заметная такая. А здесь нет. Догадаешься почему или подсказать?

— Здесь нет пыли, — ошеломленно так Елика бормочет. — Кто-то смел всю

пыль.

— Именно, — киваю. — Вот узнать бы, кто и зачем.

— Может, — предположил Коля, — это дворецкий мой подмел.

Ага, думаю, в одной комнате из всего подвала. Тоже мне... артиллерия,

Шерлок Холмс... с тремя классами образования.

— Ты бы, — говорю ему, — перестал своей железякой пол царапать.

— Надо, — заявляет Кара, — немедленно сообщить об этом начальнику стражи

замка.

— Надо, — вздыхаю, — один только ма-аленький такой вопросик, прежде чем

ты побежишь, доспехами гремя. Что именно ты сообщать собралась, а?

— Ну... все.

— Все, — говорю, — это понятие расплывчатое. Уточни-ка, битте, для

наградного листа, что ты лично под ним понимаешь?

Рыжая рот распахнула... и так стоять и осталась, секунд пять. А потом

закрыла, так ничего и не сказав.

— Дошло? — участливо так осведомляюсь. — Мы тут собрались вчетвером весело

время провести, устроили охоту на крыс, потом одному из нас неизвестно что

почудилось, а в результате в подвале обнаружена комната с подметенным полом?

Так, что ли? И как думаешь, долго он нас слушать будет?

- Коль, а Коль, — спрашиваю, — у вас тут в замке гауптвахта есть или сразу

в штрафники записывают?

Елика в это время стену в углу изучала.

— Если буду говорить я, — сообщает она, не оборачиваясь, — меня послушают.

Но ты прав, Сергей, нам пока не о чем говорить. Здесь, — тут она запнулась,

словно слов не могла нужных подобрать, — что-то есть, что-то висит в воздухе. Я

чую. Но, — на угол показывает, — за этой портьерой пять шагов сплошного камня.

— Слушайте, господа хорошие, — у артиллерии, похоже, нервы уже не того, —

пойдемте отсюда, а? Или вперед, или назад, только здесь задерживаться не надо.

Я хоть и не маг, но тоже чую... чегой-то нехорошее в воздухе.

Интересно, думаю, как же ты с такими нервами немецкие танки на кинжальный

подпускал. Хотя... там вокруг простор, в руках оружие, врага видать и друга

рядом — тоже. А тут — даже и не явная опасность, а черт-те что с черт-те чем

напополам.

Ладно.

— Пыль ты чуешь, — говорю, — в воздухе. Далеко хоть идти еще?

— Еще метров сорок, — отвечает Колька, — а потом по лестнице вверх.

— То есть как это «вверх»? — удивляется Елика. — Так это твое место не в

подвале?

— Нет, конечно, — тоже удивленно Рязань отзывается, — что я, дурак, в

этой темноте сидеть? Там, наверху, есть одна комнатушечка... стол, скамьи, все,

как полагается, уютная такая, там еще печь открытая...

— Камин, — говорю, — так эта штука называется.

— А скажи мне, пожалуйста, воин Николай, — медленно так рыжая произносит,

— за каким троллем ты потащил нас в этот проклятый богами подвал?

— Ну, — замялся Рязань, — я... вообще-то...

— Давай-давай, — подбадриваю, — колись... Коля. Долго же, думаю, он с

духом собирается. На гадость какую хотел подбить, не иначе.

— Я хотел, — выпаливает Колька, — чтобы вы вино выбрали. Ну и того...

донести помогли, а то уж больно эти бочонки неподъемные. Дворецкий говорил, тут

самые что ни на есть лучшие королевские вина хранятся. Марочные, во.

Ну все, думаю, приехали. Сейчас рыжая этого олуха убивать будет.

Переглянулся с Еликой, и тут мы с ней как заржем — чисто кони. Меня прямо

согнуло. Весь этот тремор нервный дурацкий наружу прорвался. Хохочу, аж слезы

текут — и остановиться не могу.

Рыжая из-под шлема на нас с Еликой посмотрела, на Колю.

— Слушай, Малахов, — спрашивает, — у вас там все такие умные или вас

все-таки специально отбирают?

— Конечно, — сквозь смех выдавливаю, — отбирают. Как же можно... такое

ответственное дело на самотек пустить. Самых... что ни на есть... отборных.

— Оно, — вздыхает Кара, — и видно.

Отсмеялся кое-как, разгибаюсь — черт, аж пузоноет, а Коля смотрит на нас

так удивленно-обиженно — конфетку у дитятки отобрали.

— Вы это... чего? Я ж серьезно.

— Ладно уж, — говорю, — веди нас... Сусанин, показывай свой погребок

заветный.

* * *

Погребок-то и в самом деле оказался капитальный. Одна дверца чего стоит —

железом оббита, что твой танк, да и по толщине соответствует. Ну и замочек на

ней — в самый раз Кощея Бессмертного к скале приковывать, заместо Прометея.

Хорошо еще, что у Кольки ключи были. А за ней...

— Вот, — гордо так Рязань говорит, — подвальчик.

У меня только челюсть о пол клацнула.

В подвальчике том от пола до потолка метра два, сколько по бокам — не

видать, а уж про протяженность и думать страшно. Все это стройными рядами бочек

заставлено — под потолок и в темноту тянутся. И паутина кругом.

Ох, не фига ж себе, думаю, погребочек. Тут спиртного на дивизию, да что

там... корпус полного состава споить можно.

— Ну что, — говорю, — девушки. Командуйте. Я уж, извиняйте, в местных

виноводческих обозначениях не силен.

Елика медленно вдоль бочек пошла, рукой коснулась...

— Невероятно, — шепчет. — Такое богатство... если про это станет

известно, сюда сбежится полкоролевства. Только посмотри на даты, Лен! Эти

запасы сделаны еще во времена Отступления Тьмы!

— Я, — мечтательно так говорит рыжая, — чувствую себя попавшей в пещеру к

дракону.

— Любой дракон, — подхватывает Елика, — не задумываясь, отдал бы половину

своих сокровищ в обмен на содержимое этого подвала. Смотри! Узнаешь эти значки?

Это клеймо Рамгарского монастыря, а ведь он пал три века назад!

На меня от их восторгов аж зев напал. Стою, моргаю.

— Эй, — зову, — благородные дамы. Мы сюда на экскурсию пришли или по

делу? Если вам тут хорошо, значит, будем в гости — правда, Коль? —

наведываться. А пока давайте выберем что-нибудь одно и желательно подъемное.

Елика только вздохнула с тоской.

— Я бы, — говорит, — унесла отсюда половину и еще столько же. Такие

вина... наверное, их и не найти больше нигде, разве что в таком же забытом

подвале. По паре бочонков у драконов... в башнях Гильдий магов... заветные

бочки старинных родов... у моего отца стоит одна бочка, на обручах которой

выбито: «Открыть, когда исполнится пророчество».

И замолчала.

— А что за пророчество-то? — спрашиваю.

— Увы, — разводит руками Елика, — этого не знает никто в замке. Прапрадед

погиб в битве при Урмии, когда наследника еще носили под сердцем. Маги помогли

восстановить часть фамильных заклятий, но многое было утеряно безвозвратно.

— Ужас-то какой, — говорю. — Прям кошмар. А просто взять да и открыть эту

бочку никто не пробовал?

-Нет.

— Почему-то, — сочувственно вздыхаю, — я именно так и думал.

Ладно. Выбрали мы, в смысле, девушки наши, бочонок средней

нетранспортабельности, ну а мы с Колькой его на раз-два взяли и потащили.

Тяжелый, зараза, оказался, хоть и небольшой с виду. Пока его волокди, я раз

пятнадцать пожалел, что в этом подвале на «Аризоне» не развернуться. Три

четверти тонны — и кайне проблем. Не то что у меня — грузоподъемность в одну

человеческую, то бишь солдатскую, силу. А Кольке и того тяжелее — он еще и

дорогу объяснял.

По дороге, кстати, наткнулись на пятерку бородатых коротышек... ростом

метр с хвостиком, плотные, даже, я бы сказал, кряжистые, что твои пеньки. Все в

кольчугах, у двоих топоры с них самих размером.

Я на них уставился — а рыжая меня сзади толкает.

— Малахов, ты что стал? Гномов не видел?

Гномы, значит. Ну-ну. Кто следующий? Дюймовочка? Или сразу трехдюймовочка?

Кое-как дотащили. Уронили бочонок рядом со столом, плюхнулись, я ворот

рванул, чувствую — гимнастерка на спине к телу прилипает. Надо же, думаю, всего

ничего волокли, а взмок, словно после марш-броска хорошего.

Колька, кстати, не лучше выглядит. Тоже весь в потеках, хоть выжимай, не

снимая. Плюс на спине пятно здоровое, уж не знаю от чего.

Зато девушки бодрые, веселые. Елика гобелены на стенах изучает, Кара мигом

четыре кружки раздобыла — хорошие такие кружки, по пол-литра каждая — и

принялась их платочком протирать.

Зальчик, кстати, и в самом деле ничего, уютный. Можно даже сказать...

эта... располагающая. К душевному времяпрепровождению. Печь типа «камин», рядом

специальная вешалка для... этих самых. Я хоть и рассказ товарища Зощенко читал,

но как «кочерга» во множественном числе будет, так и не понял. Стены гобеленами

завешаны, на полу шкуры, медвежья у камина, а у стола, судя по голове, волчья,

только я бы на этого волчару меньше чем с «ручником» идти не рискнул. А еще

лучше — в танке. Ну и, само собой, стол, скамейки, все дерево, уж двести лет

как потемневшее — я такое как-то в трофейном журнале видел. Фото баварской

пивной, где бесноватый фюрер карьеру свою начинал — речуги толкал, в перерыве

между пивом и сосисками. Подумать только — подавился бы тогда сосиской или

какой-нибудь бюргер, пива перебравший, за скамью схватился... а скамьи, что

там, что здесь, такие, что можно одним махом отделение Адольфов положить — и

еще на двух Геббельсов останется.

В общем, очень симпатичный зальчик, и девушки с ним тоже хорошо

сочетаются, разве что малость экзотично. А вот мы с Рязанью из общего

гармонического ряда явно выпадаем — как по содержанию, так и внешне.

Посмотрел я еще раз на Колькино пятно... умные слова припомнил.

— Уважаемые дамы, — говорю, — вопрос у меня к вам. Если я сейчас до пояса

разденусь, никого из присутствующих этим не шокирую?

— Не знаю, как Лен, — рассеяно так отзывается Елика, не отрываясь от

гобелена, — она у нас девушка юная, а меня ты не шокируешь, даже если

разденешься весь.

— Ну, — говорю, — настолько-то я и еще не одичал.

— Неужели? — а вот это уже рыжая. Посмотрел я на нее... ничего не сказал,

вздохнул

только и гимнастерку через голову потащил. Снял, глянул — вроде никуда не

вляпался, кроме потеков ничего не наблюдается. Что ж, думаю, и на том спасибо.

Здесь-то «Студебеккера» под окнами нет.

Положил гимнастерку рядом на скамью, глаза поднял — а девчонки-то обе,

даром что такое равнодушие изображали, так на меня уставились, будто я не я, а

картина какая, редкостной художественной ценности. Мне прямо неловко стало от

такого внимания. Главное — абсолютно непонятно с чего. Я ведь даже наколками не

баловался, хотя у нас многие делали. Не хотел, и все. Оно, конечно, может,

когда и полезно бывает... при опознании, например. Только ведь заранее не

угадаешь, какая именно часть от тебя после попадания сохранится, а все

руки-ноги под хохлому расписывать — это уже будет не разведчик, а беглый

экспонат этнографического музея.

— А что это, — спрашиваю, — вы на меня так смотрите? Поэму Лермонтова на

мне вроде бы никто не писал.

Главное, смотрят так... если у Елики в глазах еще какой-то женский интерес

мелькает, то у Кары взгляд... восхищенно-жалостливый.

Тут еще Рязань от созерцания бочки своей отвлекся, и на меня свои ясны очи

навел.

— Да уж, паря, — говорит, — видно, потрепала тебя жизнь. И погрызла.

Я вниз гляжу — ничего не понимаю. Вроде пузо, как пузо, через ремень пока

не свисает, грудь тоже вполне человеческого вида. Не такая, конечно, покрышка,

как у Олефа, да и Арчет, пожалуй, тоже меня по этому показателю запросто

перекроет. У меня-то больше жилы...

А рыжая осторожно так руку протянула и самыми кончиками пальцев плеча

касается.

— Бедный, — шепчет, — где ж это тебя так? Тут только до меня дошло.

— Ах, это, — улыбаюсь. — Не бери в голову. Оно только выглядит страшно, а

на самом деле — ерунда, царапины.

Это в меня один олух три месяца назад итальянской гранатой запулил. А у

нее осколочное действие совершенно никакое, метр-два от силы. Ну, посекло

слегка. Гимнастерка, конечно, уже восстановлению не подлежала, а в остальном —

все хорошо, прекрасная маркиза. Эти итальянские наступательные — системы «ОТО»

или Бреда — такой, по совести говоря, хлам... у них даже запал не с

замедлителем, как наш «УЗРГ», а ударного действия. То есть в снег, в грязь — не

срабатывает сплошь и рядом.

— У нас, — Елика аж сглотнула, — редко доводится видеть подобное.

Странно.

— Постой-постой, — говорю. — Может, я чего не понимаю, но, по-моему, у

вас наоборот, всякие там бретеры и прочие рубаки должны шрамами щеголять? Они

же друг друга такими железяками пластают, что после хорошего боя шрам на шраме

должен быть?

Девушки недоуменно так переглянулись... потом Кара вдруг в кулачок

прыснула.

— Прости, — выдавливает. — Я совсем забыла, что у вас нет

магов-целителей.

— А... — начал я было, и сразу же пасть захлопнул. Вспомнилось, как меня

Иллирии пользовал. Точно ведь — рубец снял на «ура», словно и не было там

ничего. А с мелочью этой он, наверное, просто возиться не захотел, да и верно —

вреда от нее никакого, даже для внешности — чай, не на роже.

— Таким количеством шрамов, — добавляет Елика, — у нас может

похвастаться только очень неумелый боец... который постыдился обращаться к

целителю.

— Спасибо, — вздыхаю, — за комплимент. Утешила.

— Сергей... я ведь совсем не...

Тут Колька как грохнул по бочке — и сразу в воздухе чем-то повеяло.

Ароматным таким.

— Готово, — заявляет Рязань. — Давайте кружки.

Начал он зачерпывать. Я свою кружку пустую забрал, ладонью прикрыл.

— Слышь, — тихонько ему говорю, — мне полкружки, не больше. А то ведь

вот-вот к комбригу... если учует или блеск какой в глазах увидит, будет мне

такой, как ты говорил, скипидар. С патефонными.

— Малахов, — Елика забавно так личико сморщила. — Не забивай голову.

Брякнула на стол свой мешочек бархатный, порылась в нем и протягивает

мне... ну, конфету, наверное.

Размером чуть меньше грецкого ореха и будто шоколадом обмазана.

— Вот, — говорит. — Проглотишь — и можешь хоть к Верховному Жрецу на

прием идти.

Колька на эту «конфету» уставился, как на орден Красного Знамени.

— Слышал я... — хрипло так говорит, — про эти пилюли волшебные, вот

только видеть не доводилось. Подфартило тебе, Серега. Это ж эк... эк...

— Эквивалент.

— ...во, это самое пяти ведер рассола.

— Так что, — добавляет рыжая, — пей спокойно, Малахов.

Я только зубами скрипнул.

— Ну смотрите, — говорю. — Под вашу ответственность.

Отдал Кольке кружку, тот ею зачерпнул, вернул мне. Я в нее носом ткнулся —

пахнет просто потрясающе. Я, конечно, всяких там знаменитых французских и

прочих вин не пробовал, но сильно подозреваю, что по сравнению с этим они ну

са-авсем не играют — так, наливка домашняя.

Рязань встал, кружку торжественно так на уровень глаз поднял.

— Я, — говорит, — никогда не умел длинных и правильных тостов произносить.

Поэтому, давайте просто — за встречу!

И к кружке присосался. Ну и остальные... не отстали.

Первые пару глотков я еще осторожничал. Кто его, думаю, знает, во что это

вино за лешую уйму лет перебродило? Пахнет-то хорошо, а на вкус?

Вкус у него был — непередаваемый. Кажется, именно это вот ощущение букетом

и называют. Не получается его словами описать, у меня, по крайней мере. Это...

ну, как рассвет в летнем лесу пытаться описать... гармоничная какофония, вот.

В общем, глотнул я, прислушался, как это вино масляно по горлу вниз

катится, как в желудке оказывается — и сразу по телу волна пошла, не тепла, как

от спирта, а мягкости эдакой, довольства, словно котяру сливками накормили.

Остаток кружки уже залпом выдул. И все.

Коварнейшая штука это вино, доложу я вам. Так внезапно в голову ударило —

вроде бы только вот сидел себе, все в порядке — и вдруг, раз, обрыв и дальше

уже только рваная кинохроника пошла.

Первым все-таки, по-моему, Николая развезло. По крайней мере, больше всего

мне запомнилось, как он своими здешними подвигами хвастался.

— ...а на поляне трое орков со «шмайссерами». Сидят и тушенку

лендлизовскую из банок выковыривают. Ну, тут уж я озверел. «Я есть темный эльф!

— ору. — Нихт шиссен», а сам потихоньку кольцо из гранаты за спиной выдергиваю.

...с дубиной против саперной лопатки. Я с ней на эсэсовцев ходил, а тут

тролль. Подумаешь...

Это тоже Колька. Потом, по-моему, Елика что-то втолковать пыталась, причем

лично мне.

— ...и з-запомни, Сергей, пытаться заставить дракона сделать что-нибудь —

это один из способов самоубийства, причем не самый приятный.

— Ну, думаю, теперь-то уж точно в Наульмире гробы подорожают.

Это опять Рязань встрял. И следующая фраза тоже его была.

— Огров там — чуть ли не под каждым кустом. Так что я в те места без

«ПТР» не ходок.

А вот дальше уже меня нести начало. А вот что именно я там плел — в упор

не помню. Может, оно и к лучшему — не так стыдно.

— Привет, уроды, говорю им. У меня для вас новость, только вот не знаю,

насколько приятная. Я вас сейчас убивать буду.

Вот это моя была. И следующие две тоже.

— Ну ладно. Не хотите по-хорошему — умрите геройски.

— Вот так и стою — я с автоматом, да смерть с косой.

— ...и когда Сергей вел нас...

Так, а вот это уже рыжая пошла. И главное, имя мое нежно так произносит,

напевно. Звучит почти как Сереженька. ...

— ...и когда дракон ринулся прямо на нас...

Все, думаю, сейчас у меня уши начнут в трубочку сворачиваться. А затем

вспыхнут и прогорят, и только пепел осыплется.

Потом опять Елика что-то мне втолковывать пыталась. Про гномов. Нет, не

про гномов. И не про этих... ну, который зеленый, который еще от насморка

скопытился... гоблин, вот. Черт, как же она их обзывала-то? Гниль? Гноль? Не

помню. Ну и ладно.

А голова тяжелая — спасу нет. Словно не мозги, а свинец в черепушке

бултыхается. Хотя... проку сейчас от тех мозгов.

В общем, не выдержал я. Голову уронил, хорошо еще, что на руки, а не прямо

на столешницу. Стук бы вышел знатный — дубом об дуб. Лежу, правым глазом за

остальными наблюдаю — хорошо.