Андрей Уланов «Додж»
| Вид материала | Документы |
- Андрей Андреевич Уланов, Дмитрий Владимирович Шеин Порядок в танковых войсках? Куда, 4741.59kb.
- Анна андреева андрей Дмитриевич, 986.66kb.
- Приключения Тома Сойера и Геккельберри Финна. М. Додж. Серебряные коньки. В. Сетон-Томпсон, 7.23kb.
- Относитесь к другим так, как к себе, 55.2kb.
- Александр Уланов, 54.78kb.
- Отворчестве Анни Шмидт писал журнал Детская литература, 86.44kb.
- Приключения Гекльберри Финна», «Приключения Тома Сойера». Троепольский «Белый Бим,, 8.72kb.
- Приключения Тома Сойера и Геккельберри Финна. Г. Мало. Без семьи. М. Додж. Серебряные, 27.43kb.
- Сентябрь 2009 1 сентября 110 лет со дня рождения А. Платонова (1899-1951), русского, 352.06kb.
- Юбилей Шутка в одном действии Действующие лица: шипучин андрей андреевич, 527.17kb.
Малахов. Судьба то есть.
— Ладно, — говорю. — Все равно до полудня времени еще хоть отбавляй, так
что обернуться должен успеть. Разрешите приступать?
Аулей кивнул.
— Если тебе, Сегей, что-нибудь все же понадобится...
— Понадобится — достану, — говорю. — Не-рядо-вая Карален — за мной!
Повернулся и вышел.
Рыжая следом вылетела. Причем от возмущения ее прямо-таки распирало всю,
даже личико не просто круглое сделалось, как бывало, а овальное в ширину.
— Ты... Ты...
Я на всякий случай к зубцу прислонился — а то ведь, думаю, так и вниз
улететь можно.
— Как ты мог?!
— Как я мог — что? — спрашиваю.
— Что?! Как ты мог так поступить со мной?! Ты...
— Отста-авить!
— И не подумаю. Ты — ничтожный предатель, и если ты думаешь...
Ну вот, думаю, опять пошли девичьи обиды. И что прикажете делать, а,
товарищ капитан? Воспитывать? Так ведь у нас тут, насколько я понимаю, не
детсад и даже не Артек. Тут как бы даже и война, на которой, случается,
убивают. И вот в такие раскрытые настежь варежки запросто можно схлопотать пулю
или, применительно к местным условиям, стрелу из очень автоматической рогатки.
Как говорил старшина Раткевич: «Если хочешь есть варенье — не лови зевалом
мух!»
— Ты вообще слышишь, что я тебе говорю?!
— Очень даже внимательно, — отзываюсь. Прокачал обстановку в голове — нет,
думаю, придется все-таки кое-чего разъяснить.
— А ну, — говорю, — повернись-ка.
Рыжая осеклась и настороженно так на меня уставилась.
— Это еще, — спрашивает, — зачем?
— Затем, чтобы спросила. Команды, к вашему, нерядовая Карален, сведению,
не обсуждаются, а выполняются. Вы-полнять!
Повернулась. Я от зубца отклеился, покосился вниз, во двор — прямо под
нами крыша конюшни, соломой крытая, так что даже если свалится, ничего
страшного — размахнулся и ка-ак врезал ей леща. После чего развернулся и так
рванул, что звук визга меня догнал только у входа в башню.
Только успел дверь захлопнуть и ногой в стену упереться — бу-ух, — чуть не
улетел вместе с дверью! Ничего себе, думаю, это ж не девчонка, а прямо
бетонобойный. Таким молодецким пинком дот из земли выворотить можно.
— Ма-алахов! — Бух. — Я не знаю, что я с тобой сделаю! — бух.
— Вот когда придумаешь, — кричу, — тогда и приходи.
— Тварь! — Бух. — Орочья отрыжка! Темнобес!
— Как-как? — кричу. — Это уже что-то новое. Мракобесом меня еще никто не
именовал.
— Дерьмо.
Дерьмом она меня уже потише назвала. Ну, думаю, вроде успокоилась. Убрал
ногу, прислушался — ничего, только приоткрыл чуть дверь — а она в эту щель
ка-ак влетела!
Черт, это уже даже не рыжий вихрь был, а рыжий тяжелый танк! На полном
ходу!
Спасло нас обоих только то, что лестница в башне хоть крутая, но довольно
узкая. Поэтому я сначала спиной об стенку приложился и только потом — о
ступеньки. Съехали мы на полпролета вниз и замерли в неустойчивом равновесии —
я сверху, Кара где-то подо мной, темно, как у... танке, одна рука в следующую
ступеньку упирается, вторая во что-то мягкое, ноги вообще неизвестно где, но
сильно похоже на то, что над головой, и болит все, что только может, плюс то,
что вообще болеть не имеет права за отсутствием в нем нервов.
— Сергей?
-Что?
— Ты жив?
— Нет, убит. Погиб смертью героя. После чего пропал без вести.
Рыжая подо мной тихонько прыснула.
— Малахов.
-Ну?
— Ты не мог бы убрать руку с... с меня? И вообще, не мог бы ты убраться с
меня весь?
— Если я это сделаю, — шепчу, — то мы оба покатимся дальше вниз. А до
низа, между прочим, еще далеко.
— Что? — фыркает Кара. — Так и будем лежать?
— Есть идеи получше? — спрашиваю. — Нет? Тогда молчи.
А сам лихорадочно соображаю. Положение у нас действительно, как говорил
лейтенант Светлов, пикантное, как соус. И, главное, ничего нельзя сделать,
потому что ничего не видно. Нулевая видимость.
Черт, думаю, а почему, собственно? Был же факел, когда я вбежал. Прямо
передо мной висел.
Вот то-то и оно, соображаю, что передо мной. Похоже, мы его во время
полета дружно снесли, а он, зараза, возьми, да и погасни. И что теперь
прикажете делать, а, товарищ... Кто-нибудь? Ждать, пока глаза к темноте
привыкнут?
— Малахов.
-Ну?
— Ты возьмешь меня с собой?
— К черту на рога я тебя возьму, — бормочу, — с превеликим удовольствием.
В одну сторону. Или к Бабе-яге в гости, в порядке ленд-лиза. Она мне — скатерть
самобранку и меч-кладенец, а я ей — тебя.
— Если ты думаешь, что я что-то поняла...
— Все ты поняла, — говорю. — Все, что надо.
— Сергей...
— Да возьму я тебя с собой, возьму! Куда денусь! Уж не знаю, кого мне за
такой подарок благодарить...
— Богов.
— ...богов ваших или товарища Сталина, прости господи...
— Сергей.
— Что еще?!
— Закрой глаза.
— Ты сама-то поняла, чего сказала? — спрашиваю. — Тут же и так ни черта не
видно.
— Все равно закрой.
Черт, думаю, неужели она меня на мой же трюк собирается подловить? С этой
— станется. А, была не была. Авось да не коленом.
— Закрыл.
— Подожди.
Чувствую — завозилось что-то подо мной, потом по щеке вроде рукой провели
— я весь сжался, ну, думаю, сейчас ка-ак врежет — и на миг к губам
прикоснулось. Что-то... малиново-вишнево-клубнично-саха-риново... Черт, да нету
у меня такого слова, чтобы это описать! — и словно током ударило.
Я аж подскочил от неожиданности, а Кара внизу тихонько так хихикнула и —
р-раз — выскользнула из-под меня. А я, оставшись без опоры, проехал вперед и с
размаху лицом об край ступеньки хряпнулся. Зубы удержались, но губы раскровенил
напрочь.
Ох и горек же, думаю, однако, вкус этого... ну, как его... плода
запретного.
Ладно. Доковылял я кое-как вниз по лестнице, выполз на свет божий,
посмотрел на гимнастерку — м-да... И ведь только что, считай, надел! Сдается
мне, они эти ступеньки со времен постройки замка не подметали, пока я их не
протер.
Огляделся — рыжей не видно, смылась куда-то — отряхнулся, как смог, и
пошел в замковую столовку завтракать.
Сел за стол, сижу, жду. Кроме меня, в столовке больше никого не
наблюдается — то ли спят еще все, то ли уже разбрелись кто куда — черт его
знает, часов-то нет.
Ну, я пару минут посидел, подождал и начал слегка злиться. Встал из-за
стола, подошел к двери, что на кухню, — а она запрета. И звуков из-за нее, что
характерно, никаких не доносится.
Вообще-то я человек культурный, хотя иногда это и не очень заметно.
Поэтому я для начала по той двери вежливо так постучал.
Жаль только, что вежливость эту мою никто не оценил. Пришлось по ней
сапогом добавить. Тот же эффект — ноль да семечки.
Вот тут я уже начал злиться, уже не слегка и не чуть-чуть. Да что ж это,
думаю, в самом деле такое, а? В собственном замке поесть нормально нельзя.
Ладно, думаю, держитесь, гады, сейчас я этим поварам устрою выездную сессию
полевого трибунала. Пусть потом Аулею жалуются, если будет чем.
Вышел из столовки, пошел прямой вход на кухню искать. Прихожу — заперто.
Интересные, думаю, дела тут творятся. Кухня, похоже, дезертировала в
полном составе, да и вообще народу что-то не видно. Только часовые на башнях да
один гаврик у полуторки томится. Снаряды, кстати, с нее местные так и не
разгрузили, побоялись, наверно, и, в общем, правильно сделали, что побоялись. А
кроме часовых, никого не видно и не слышно. Хотя нет, что-то слышно — пение
какое-то хоровое доносится. Тоже мне, нашли время для репетиций, хор
Пятницкого.
Часовой у снарядов при виде меня приосанился, руку зачем-то на меч
положил. Кираса на нем, правда, сто лет как не чищена, да и вообще — внешний
вид хромает на все четыре гусеницы. Те еще ППС, сразу видно — про устав
караульной службы люди слыхом не слыхивали. Эх, нет ведь чтобы вместо Трофима с
«максимом» сюда хороший кадровый старшина свалился!
— Благословен день, господин серант!
— И тебе доброе утро, — говорю. — Только вот на будущее запомни — не
господин, а товарищ, и не сервант, а старший сержант. Ферш... тьфу, ясно?
Часовой лоб наморщил, подумал чуток, а потом радостно так гаркнул на весь
двор:
— Будет исполнено, господин старший сежрант!
— Сержант. Кстати, — спрашиваю, — а где вообще все? Повара, например? Они
что, переучет содержимого погребов проводят? На случай осады?
— Но господин старший сежрант, — удивленно так заявляет часовой, —
сегодня ведь День божьего Благодарения. Все собрались в замковом храме на
благодарственную молитву. А кухня сегодня будет заперта весь день, потому что —
тут он чего-то в воздухе перед грудью нарисовал — не подобает, вознося хвалу
богам, отвлекаться на мирские заботы.
— Так что же это, — спрашиваю, — выходит? Постный день сегодня?
— Не постный, господин старший сежрант, — отвечает часовой, — а День
божьего Благодарения!
— Да не сежрант я, а сержант. Сер-жант! Запомнил?
— Попробую запомнить, — озадаченно так говорит часовой, — господин
старший сержант!
— Ладно, — говорю. — Тебя-то самого звать как?
— Лодку.
— Лодку, а дальше?
— Лодку, сын Ностова, господин старший сержант.
Хорошее имечко! Есть чему позавидовать.
— А скажи-ка мне, — спрашиваю, — Лодку Ностович, долго еще будут молитву
возносить? Потому как мне очень хочется с господином Арчетом на богословские
темы потолковать.
— А господин старший ратник не в храме, — заявляет часовой. — Он в
караулке, на левой башне.
Я от этих слов чуть не подпрыгнул.
— Так какого же... — спрашиваю, — ты, борода, до сих пор молчал?!
— Но, господин старший сержант, — удивился часовой, — вы ведь и не
спрашивали.
Вообще-то, думаю, верно. В голову как-то не пришло. Ладно. Поднялся я на
башню, захожу в караулку, и чтоб вы думали — господин старший ратник Арчет
сидит себе в гордом одиночестве и преспокойно завтракает. Да еще как
завтракает. Как говорил рядовой Петренко, коренной одессит из Херсона: «Шоб я
так кажный день обедал, как он завтракает».
— Вообще-то, — говорю, — сегодня есть — грешно.
— Знаю, — отвечает Арчет, а сам тем временем куриную — или какой другой
местной птицы, я уж не знаю — ножку обгрызает. — Заходи, садись. Мне сегодня
есть можно, а грех этот отец Иллирии отпустит.
— А еще, — говорю, — не знаю, как ваш, а наш бог советовал в таких случаях
делиться. Тем более что я в вашей теософии не разбираюсь, а живот мой — тем
более.
— Так бери, — говорит Арчет, — и ешь. Чего говорить-то?
В общем, соединенными усилиями мы эту снедь истребили, как армию Паулюса.
Кто был не мертв, тот был у нас в плену. Очень даже неплохо подзаправились.
— Да уж, — говорю. — Неплохой праздник этот ваш День Благоговения.
— Благодарения, — поправляет Арчет. — День божьего Благодарения.
— Интересно, — спрашиваю, — а за что это вы так своих богов благодарите?
Арчет на меня искоса так посмотрел.
— А тебе Карален разве еще не рассказывала?
-Нет.
— Ну, тогда слушай. День этот мы празднуем уже пятьсот сорок шесть лет.
— Неплохо.
— С того самого дня, когда на залитом кровью поле сражения теснимый
врагами король Уртхерт дал обет, что отныне в этот день весь его народ будет
возносить хвалу светлым богам.
— Ага. И с тех пор празднуете?
-Да.
Я шестеренками в голове поскрипел, поскрипел.
— Так, — говорю. — А где же подвох?
— Какой еще подвох? — удивляется Арчет. Но удивился он как-то неискренне.
— Понимаешь, господин старший ратник, — говорю. — Это я от ры... тьфу, от
Кары мог ожидать, что она церковно-славянской историей начнет изъясняться. Но
ты-то на ихнем шпрехаешь примерно так, как я на японском.
— Говорю, как умею, — обижается Арчет. — А подвоха тут никакого нет.
— Ну хорошо. А почему называется День божьего Благодарения, а не день
Победы сякой-то?
— Так ведь битву-то, — отвечает Арчет, — король Уртхерт проиграл.
Вот тут-то у меня челюсть об столешницу и приложилась.
— Как — проиграл?
— Просто. Разбили его наголову.
— А за что ж тогда благодарить-то? — спрашиваю.
— Ты не понимаешь, — поясняет Арчет. — Король Уртрехт не предлагал богам
сделку — победу в обмен на посвященный им праздник. Он поклялся, что этот
праздник будет!
— Ну да, — говорю. — Я знаю, город будет, я знаю — саду цвесть. Но ведь
они-то, боги эти, — говорю, — ты уж меня извини, своего слова, получается, не
сдержали.
— А какое это имеет значение? — удивился Арчет. — Слово дал король.
— Черт. Значит, они, боги эти, его надули, а он слово все равно сдержал?
Так, что ли?
— Да. А разве могло быть по-другому?
Вот тут уж у меня шестеренки окончательно заклинились. Я, конечно,
догадывался, что вся эта феодальная компания на всяких там клятвах слегка
задвинута — читали, знаем. Но одно дело — рыжая, девчоночка несмышленая, у нее
в голове не просто ветер, а... аэродинамо-машина, а другое — чтобы весь люд
пять веков поклоны бил из-за того, что какой-то там олух при позолоченной
фуражке, будучи в расстройстве, чего-то ляпнул?
— Или у вас не так?
— Ну, — говорю, — вообще-то у нас, по крайней мере там, в моей стране,
если слово дал — тоже на века. Но мы... как бы это сказать-то... прежде чем
клятвы давать, думать стараемся.
Ага. Вот помню, давал я как-то при всем совете дружины честное пионерское
— не стрелять из рогатки. Ей-богу, было такое. И сдержал. Перешел на гнилые
яблоки. Гнилое яблоко, я вам доложу, обладает замечательнейшими поражающими
свойствами при прямом попадании, а фугасным действием уступает только
подгнившему помидору.
Да. Весело мы жили. До одного раннего июньского утра.
— Ладно, — говорю. — Ты мне вот что объясни: ты, старший ратник, и
часовые, что на стенах и у моста, сидите здесь исключительно потому, что на той
стороне — рукой подать — враг, который, между прочим, не дремлет. Так? То есть
выполняете свою главную и наипервейшую обязанность. Так?
— Да. А Что...
— А вот что, — говорю. — Получается, что, выполняя свой долг, ты при этом,
по твоим же словам, грех совершаешь. И если бы не отец Иллирии, гореть тебе в
аду синим пламенем. Так?
— Ты не понимаешь, — говорит Арчет. — Все намного сложнее.
— Погоди, — говорю. — Вот, например, у нас в роте был узбек один,
Максудов, мусульманин. Им их бог, между прочим, пять раз в день молиться велит,
причем в определенное время. Но — если бой, то пропустить молитву не просто
прощается, а даже в заслугу ставится! А у вас что?
Гляжу — задумался старший ратник. Глубоко и надежно.
— Тот закон, о котором ты сказал, — мудр. Но...
И тут дверь с грохотом распахивается, и в караулку рыжий вихрь влетает.
— Малахов! Да ты... я тебя по всему замку обыскалась, а он тут кисель
водой разводит. Ты хоть знаешь, что мы к полудню обернуться не успеем? От замка
до Лосиного холма почти три лиги.
— Да откуда ж мне знать? — говорю. — И вообще, кто из нас двоих пропадал —
ты или я?
-Да я...
— Отставить разговорчики! На-а-лево! Кру-угом! Шагом марш к машине.
Кара рот открыла, закрыла, глазищами своими желтыми полыхнула и вылетела
из караулки.
— Очень жаль мне будет, — говорит Арчет, — того, кто станет ее
избранником.
И на меня при этом как-то странно смотрит. Нет уж, думаю, не дождетесь.
— А уж как я ему посочувствую, — отвечаю, — просто слов нет.
Посмотрели мы друг дружке в глаза и так же дружно заржали.
Ладно. Спустился я к машине — рыжая в ней уже сидит, в зеркальце любуется,
прическу поправляет. То есть делает вид, что поправляет, — у нее на голове,
поправляй — не поправляй — все равно вид один и тот же — прямое попадание мины
в котел с лапшой. Да уж. На уши окружающих.
Вслух я, правда, все это комментировать не стал — мне сегодняшнего утра
уже вот так хватило. Сел, завел мотор.
— Ау, — говорю, — проснись, прекрасное виденье. Куда рулить-то?
Кара в меня глазищами стрельнула.
— Прямо.
— Прямо, а дальше?
— Прямо по дороге, а дальше скажу.
Ну, как знаешь, думаю, главное, чтобы она в своем зеркальце поворот не
проглядела.
Поехали.
Погода, кстати, пока я у Арчета закусывал, успела взять, да и
распогодиться. В хорошем смысле. Солнце светит, живность всяческая этому
радуется. Я еще подумал, что если мотор заглушить, то, наверно, услышать можно,
как птицы поют
Нет, думаю, в самом деле. Жив, здоров, накормлен, на машине раскатываю, да
еще как — девчонка на соседнем сиденье прихорашивается. Ну чего тебе,
спрашивается, старший сержант, еще от жизни нужно?
Нет, думаю, действительно — хорошо. В общем, даже где-то и неплохо.
Я даже от избытка чувств мелодию под нос начал мурлыкать. Довоенную,
«Любимый город». Я ее перед войной даже на гитаре хотел научиться тренькать, да
не вышло.
— Пой громче.
— Да пожалуйста, — говорю. — Сколько угодно.
Любимый город может спать спокойно.
И видеть сны и зеленеть среди весны...
— Красивая песня, — говорит Кара. — Очень.
А я вдруг вспомнил, где эту песню последний раз слышал — и так руль сжал,
что пальцы побелели.
В 41-м немцы ее из громкоговорителей крутили. Вперемешку с «Рус, сдавайс».
А любимый город на том эерегу в огне погибал — по ночам зарево на полнеба.
Такое увидеть... не дай бог кому такое увидеть.
И тут как раз поле перед нами открылось. Поле как поле, ровное, ветерок
траве гривы треплет. И марево какое-то зыбкое струится, вроде как от костерка.
Взглянул я на это поле — и вдруг словно волна на ценя накатила. Как будто
две картинки совместились.
И на одной картинке поле это продолжало оставаться пустым и тихим, а на
второй по этому самому полю танки ползли с крестами, впереди средние «Т-IV» и
бронетранспортеры за ними, а позади — два «тигра» круглыми своими башнями
ворочают, и кажется — медленно-медленно длинный ствол с набалдашником на конце
поворачивается — плюнул огнем, и через несколько секунд грохот доносится. И
средние танки гоже огнем плюются, и вокруг них на поле черные столбы вырастают,
и два танка уже горят, и бронетранспортер один тоже горит, а из остальных
автоматчики горохом сыплются и моментально в цепь разворачиваются. И вдруг
грохнуло резко совсем рядом, словно пушка, до сих пор молчавшая, ударила,
хорошая пушка, или корпусная, стодвадцатидвух-, или танк тяжелый, в землю
вкопанный, и сразу же еще с одного «T-IV» башня слетела.
А я смотрю на это... и...
— Ты что, Малахов? Заснул?
Я, оказывается, руль выпустил и привставать начал. А рука правая
все воздух у ремня хватает — гранату ищет.
— Ты увидел что-то там? Да?
Я моргнул, глаза протер, посмотрел — поле как поле. Ровное. Трава
некошеная, высокая, волнами гуляет. Ни танков горящих, ни воронок. И марева
нет.
— Да так, — говорю. — Показалось. Привиделось.
Рыжая на меня недоверчиво так покосилась и ничего не сказала. Только на
краю, когда мы это поле проехали, оба обратно оглянулись. Синхронно, в смысле
одновременно.
Поле как поле. Поле боя, поле смерти, поле победы. А выглядит — как
обычно.
Ладно. Доехали мы до этого Суркового холма — без дальнейших приключений и
видений. Подарочек наш я еще издали углядел — самолет, в землю воткнулся,
одномоторный, «мессер» или «фоккер», весь в крестах — на кладбище хватит.
Подъехал поближе — точно, «Фокке-Вульф-190», почти целый, только хвост
слегка разлохмачен и передок слегка об землю покорежился. А так — хоть садись
за штурвал и взлетай!
Я на всякий случай «ТТ» на изготовку взял — фонарь у «фоккера», правда,
откинутый был, ну да мало ли что — вдруг фриц машину услышал, да и затаился в
кабине. Подобрался осторожно, заглянул — нет, пусто. Успел, значит, гад, еще
там прыгнуть, чтоб у него парашют не раскрылся.
Пошарил по кабине — ракетницу нашел, хорошую, чешскую. А больше ничего. Я,
собственно, и не знал, чего там быть-то может, так просто, на всякий случай
покопал.
Вылез, обошел самолет, прикинул — черт, думаю, хорошая машина, много добра
с нее снять можно. Одни пушки чего стоят — четыре 20-миллиметровки, причем все
целые — как-то умудрился этот «фоккер» так удачно хлопнуться, что ни один ствол
не погнулся.
Если он еще и боекомплект расстрелять не успел — это же вообще здорово
будет. Такой «эрликон» можно будет соорудить, что все эти местные орки от одной
очереди в штаны нагадят.
Надо будет его в первую очередь оприходовать. Вот вернемся в замок —
прикажу местным гаврикам волокушу соорудить. Ну а потом уже, когда доставят, с
местным кузнецом покумекаем, чего с этого крестоносца можно полезного свинтить.
В крайнем случае, думаю, просто на баррикаду кузьмичевскую выволочь и
установить, тоже неплохо. Тут даже целиться не надо будет — просто нажал на
гашетку — такой шквал огня, что весь мостик подметет.
Походил, походил еще вокруг — ладно, думаю, никто эту заразу без меня не
утащит. Два уже валяются, этот третьим будет. И вообще, думаю, если и дальше
так пойдет, можно даже попытаться какую-нибудь ремонтную мастерскую
организовать на базе кузницы. А что, у нас в разведроте парень, партизан
бывший, ну, который рассказывал, как они тол вытапливали, так он еще
рассказывал, как они один раз к поврежденному «Як-6» новый фюзеляж приделали.
Тоже в кузнице. «Як-6», он, конечно, не «фоккер», там всех материалов — сосна
да железо, но если постараться... глядишь, чего и получится.
Попробовать-то, думаю, всяко можно. Тут за спрос денег не берут.
Поехали назад. Рыжая всю дорогу молчит, как воды в рот набрала — я уж даже
удивляться начал. От самого поля того — до самолета и пока вокруг ходил.
Наконец не выдержала и спрашивает:
— Малахов, а почему эти ваши...
— ...Самолеты...
— ...Самолеты так часто падают? У них крылья плохие, да? Короткие?
— Ну, не совсем так, — говорю. — Крылья у них действительно короткие,
более того — они ими вдобавок еще и не машут. Но падают они вовсе не из-за
этого.
— А почему?
— Да как бы тебе это сказать, — говорю. — Сбивают их. Другие самолеты.
Дерутся они между собой.
— Из-за самок?
— Нет. Не из-за самок и даже не из-за сумок. А из-за того...
И тут рыжая как заорет:
— Дракон!
Я башкой завертел. Какой, к чертям, дракон, думаю, если шума не слышно.
Может, на малой подкрался?
А потом я эту тварь увидал — и сразу все мысли из головы повылетали.
Никакой это не «мессер» оказался. А самая натуральная зверюга. С крыльями.
И размах тех крыльев — побольше, чем у «мессера».
— Что он, — ору, — делает?
-А?
— Что он делает?
— Огнем плюется.
— Ну так, — кричу, — и говори в следующий раз — «воздух»!
А звероящер тем временем вираж заложил — и пошел в лобовую. Гляжу я, как
он в размерах увеличивается, а в голове только одна мысль: «Черт, до чего же
здоровая тварь!»
Тут пулемет застучал, я опомнился, руль влево рванул, «Аризона» как
кузнечик прыгнул — рыжая чуть за борт не вывалилась, хорошо, что за пулемет
цеплялась, — а справа огнем рвануло. Хорошо рвануло — кило на десять, если за
фугаску засчитать.
Ну, ни черта ж себе слюни у этой твари!
Пронесся он на бреющем над самой машиной — у меня аж пилотку воздушной
волной сбило.
— Почему пулемет молчит?!
— А ты, — Кара орет, — еще резче повернуть не мог?!
— А ты, — тоже ору, — поджариться захотела?! А ну к пулемету — на второй
заход пошел!
Не знаю, какой там у этой твари мотор и чем она на обед заправляется, но
вой от нее почище, чем от «лаптежника».
Я оглянулся, по тормозам ударил — полыхнуло впереди, дракон опять над
самой машиной пронесся. Рыжая пулемет развернула, очередь вслед дала — мимо.
— Совсем ослепла?! — кричу ей. — В такую тушу в упор попасть не можешь?!
— Может, сам попробуешь?
— Ага. А ты за руль?!
Тут «Аризона» на холмик налетел, так тряхнуло — хорошо, что за руль
держался. Из кузова повылетало что-то, накренились так, думал — перевернет и
сверху как мух прихлопнет. Нет, обратно на четыре шлепнулись.
А дракон по новой разворачивается.
Ну, думаю, теперь все. Сейчас он играть бросит и издалека поливать начнет.
Наддал газу и, как только огненная полоса навстречу протянулась, — рванул
вбок, прямо сквозь огонь. Пламенем лизнуло, опалило — ну все, думаю, конец
покрышкам. И где я теперь новую резину для «Доджа» достану?
А пулемет над головой грохочет — и все мимо.
— Тебе что, — кричу, — жить надоело?! Пол-ленты впустую?! Вернемся —
разжалую ко всем чертям собачьим. Будешь Трофиму патроны подносить.
— Ну не умею я, — рыжая чуть ли слезы по лицу не размазывает, — по
воздушным целям стрелять.
— Научись! А то он быстрее тебя научится.
Черт, думаю, ну если он нас и на четвертом заходе не накроет — значит, и
среди драконов косоглазые попадаются!
Давлю на газ и слышу, что мотор от всей этой перетряски частить начал.
— Ну, что же ты, — шепчу, — «Аризона». На тебя вся надежда. Вывози,
родимый. Мне сейчас только проблем с зажиганием не хватало.
И вправо-влево, вправо-влево. Как говорил командир нашей автороты капитан
Бояров, наводящим ужас зигзугом. На любой другой машине давно уже кувыркнулись.
Одно спасение — что у «Аризоны» привод на все четыре да покрышки широкие, с
зацепами.
На грунтовой дороге «Додж» — царь и бог, второй после танка. Любой
«Опель-Адмирал», да что там «Опель» — любой «Мерседес», хоть из-под самого
фюрера, достанет.
Оглядываюсь — дракон уже совсем близко, а Кара губу прикусила и жмет на
спуск так, словно решила всю ленту перед смертью успеть расстрелять — только
гильзы градом в кузов сыплются. И попала!
Дракон на миг в воздухе замер, словно со всего разгону на стену налетел, —
и шлепнулся наземь.
Я развернулся, затормозил. Гляжу — зверюга в судорогах бьется, крыльями
хлопает, огнем во все стороны плюется, неприцельно уже, правда, но подыхать
что-то пока не собирается.
— А ну, — говорю, — пусти-ка за пулемет. Прицелился хорошенько и выпустил
в эту тварь
остаток ленты. А дракону хоть бы что. Только еще больше извиваться стал.
Да что же это такое, думаю, в шкуре они у него, что ли, застревают? Или
вовсе отскакивают, как от танковой брони? Эх, «эрликон» бы сюда.
А пока «эрликона» нет, надо сматываться. А то еще очухается, зараза.
Развернулся и наддал газу от греха подальше.
Нет, думаю, но какова зверюга! Выдрессировать бы их — и в штурмовую
авиацию. Да и на земле неплохо.
— Интересно, — спрашиваю. — Максимальная дальность залпа у него какая?
-Что?
Рыжая на меня опять как на контуженого глянула, а я на нее и как
расхохотался — еще больше, чем давеча с Арчетсм.
Потому как видок у нас обоих и в самом деле был еще тот. Рожи в копоти и
порохе, грязью присыпаны, полуоглохшие — в бою не до того было, а ведь когда
над головой крупнокалиберный лупит, можно очень даже запросто без перепонок
остаться. Тоже мне — герои-зенитчики.
— Плюется он, — в ухо ей кричу, — как далеко?
Кара аж вздрогнула.
— Триста шагов, — тоже на ухо орет.
— А бегает он по земле быстро?
— Нет. Плохо. А зачем тебе?
— Да так, — кричу. — Думаю. На ПТО он, значит, не сгодится.
— На что?!
— Ни на что, а на ПТО. Противотанковое орудие. Думал, может, удастся эту
тварь вместо пушки приспособить. Да только при такой хилой подвижности и
дальнобойности ему не то что танк — броневик башку отстрижет.
— Еще никому, — заявляет рыжая, — не удавалось укротить дракона. Только
самые великие черные колдуны иногда подчиняли их себе.
— Ну вот, — говорю. — Ты же сама себе противоречишь. С одной стороны —
никому, а с другой великим черным. Не бывает так. Тут либо — либо: либо никому
— либо кому-то, а раз кому-то можно, значит, и мы можем попробовать. За
попытку-то у вас денег не берут, а?
Ага. Только очки снимают. По одной жизни за промах. Сколько у вас там
жизней, а, старший сержант? Или ты уже в минусе?
Ладно. Кое-как доехали мы до замка, въехали во двор — у гавриков на
воротах челюсти до земли поот-висали, еще бы, про наш видок я уже говорил, а
«Аризона» еще лучше выглядит — весь в грязи и подпалинах, прямо танк из боя.
Затормозили. Рыжая моментально наверх умчалась — по всему видать, геройскими
подвигами хвастаться, а я подумал, постелил кусок брезента и полез днище у
«Аризоны» осматривать — мало ли чего этот дракон чертов наплевать мог. Да и
валуны, опять же, если и объезжал, то через два на третий. А без машины
оставаться очень даже не хочется. Война закончится, ленд-лиз этот из моего мира
медным тазом накроется, а своей автомобильной промышленности тут, по всему
видать, ни в эту пятилетку не предвидится, ни даже в следующую.
— Ищешь чего?
— Да вот, — отзываюсь. — Тут кое-кто голову потерял. Вот и смотрю — вдруг
куда в машину завалилась. А то ведь застрянет в механизме — кто потом чинить
будет? Ты ведь, Арчет, небось про центровку колес и не слышал никогда.
— Не слышал, — соглашается белобрысый.
— Ну вот, — говорю. — И вообще — надо будет на вас жалобу в дорожный
департамент накатать. Развели тут, понимаешь, всякую нечисть — ни пройти, ни
проехать.
— Ты-то у нас нынче, — усмехается Арчет, — большой мастер по нечистой
силе. Прямо новый Дор-Картур — истребитель демонов, охотник на драконов. Кара
там про ваши подвиги такое рассказывает, что хоть садись и балладу слагай, а то
и эпос. Легендой при жизни хочешь стать, Малахов?
У меня от этих слов отчего-то в носу как засвербит — не удержался, чихнул,
лбом об днище приложился, а сверху еще откуда-то струйка масла брызнула — и
прямо на лицо. Хорошо хоть в глаза не попала, и на том спасибо.
Вылез я из-под «Аризоны», заглянул в зеркальце — ну и рожа. Рогов только
не хватает. Но даже и без рогов нарядов на пять точно потянет.
— Ну что, — спрашиваю Арчета. — Гожусь я с такой физией на легенду при
жизни? Или только на жизнь при легенде?
— Мне, — говорит Арчет, — и с более отвратной внешностью герои
попадались. Самый героический и вовсе на тролля смахивал. Не говоря уж о том,
что у тебя уши с глазами и все прочие части тела на месте, а их, знаешь, после
встречи с драконом редко кому удается сохранить. Отмыть тебя да причесать —
такой герой получится, глаз не отвести.
— Как же, — в тон ему отвечаю. — Еще бы форму подходящую раздобыть, чтобы
золота побольше, да штаны с лампасами, — и все тыловые дамочки от восторга сами
в штабеля поскладываются. А еще лучше — напялить все это на Олефа вашего, вот
уж кто по виду — герой героем.
— Воистину так, — соглашается Арчет. — А ты так и будешь перемазанным
ходить?
— Да нет, — говорю. — Вот сейчас мыло найду и отмываться пойду. А ты, раз
уж под руку попался, сначала воду мне сливать будешь, а потом обедом кормить. У
вас ведь тут, как я понимаю, все еще постный день, а герои, между прочим, тоже
люди и тоже есть хотят.
— Я думаю, — серьезно так говорит Арчет, — что для такого великого героя
обед отыщется. Вот только извини — драконятину предложить не смогу.
— Ладно, — говорю. — Как-нибудь переживем. А вообще, знал бы, что эта
тварь съедобная, обязательно приволок пару окорочков. Весь бы он, конечно, в
кузов не влез, но грудинку, я думаю, довезли бы — «Аризона», — киваю, — три
четверти, как-никак.
— Грудинку, говоришь?
— Именно, — скромно так говорю. — И приготовил бы этого дракона
по-киевски. Всю жизнь, понимаешь, мечтал попробовать дракона по-киевски.
Арчет и глазом не моргнул.
— Договорились. Будешь угощать — позовешь.
— Заметано, — киваю.
Полез в кузов, откопал там брусок мыла завернутый — как он только во время
всей этой перетряски из кузова не вылетел — и уже было к колодцу двинулся, как
вдруг кое-что еще припомнил.
— Вот еще что, — говорю, — насчет героев. Самый великий герой, из тех,
кого я лично знал, ростом аккурат мне до плеча доставал. Щуплый такой паренек,
по прозвищу Клоп. Снайпер, полсотни душ на тот свет переправил, а на вид —
соплей перешибешь.
Арчет аж на месте замер, прямо как давеча дракон — словно на стенку
наткнулся.
— Один человек убил пятьдесят других? — недоверчиво так переспрашивает.
— Пятьдесят восемь, — уточняю. — Это на тот момент, когда я его последний
раз видел. Сейчас уже, наверное, больше — если самого не ухлопали. Но это я
так, к слову. Пошли, что ли, отдраиваться?
Ладно. В общем, пока я отмывался, пока опять гимнастерку новую искал, пока
обедал, пока с местными гавриками насчет волокуши для «фоккера» договаривался,
пока то да это — уже если и не вечер наступил, но заполдень хороший. Точнее не
сказать, потому как солнце опять за облака убралось — но тут у них, как я
погляжу, только по большим праздникам, да и то не на весь день — мигнуло, вот
оно, мол, я, кручусь еще на небе помаленьку, и обратно за облака сгинуло. А вы
там, внизу, сами крутитесь... как хотите.
Короче, мелочь всяческую я подразгреб, поискал рыжую — не нашел, и даже
спросить не у кого — Арчет ее не видел, он большую часть времени со мной
гаврикам мозги полировал... до зеркального состояния. Аулея вообще в замке не
оказалось, а Матика сказала, что забегала рыжая на секунду, схватила корку со
стола и умчалась по своим рыжим делам. Сказала и при этом на меня вопросительно
так посмотрела.
— А что я? — говорю. — Сам ищу.
Я ведь ей не сторож и уж тем более не брат.
Покрутился еще по замку, плюнул и пошел к попу. Открываю дверь часовни —
ну, так и есть — Кара с Иллирием чуть ли не в обнимку сидят, обсуждают чего-то.
— Ну вот, — говорю. — Я ее по всему замку разыскиваю.
— А я уже давно здесь. Садись и слушай. Времени у нас совсем не много.
Сел. Слушаю.
— Мне, — начинает поп, — удалось узнать точное место, куда отправится
Гор-Амрон. Это — здесь, — и пальцем в карту ткнул.
Посмотрел я на карту под его ногтем — и ничего не увидел. Потому что не
было там ничего. В сантиметре слева — холмик, справа — два деревца кривых, а
под самим ногтем — белая бумага.
— Я знаю это место, — говорит Кара. — Там раньше была пасека. Дом
пасечника мог сохраниться до сих пор.
— Зер гут, — говорю. — А в чем проблема?
— Понимаешь, — говорит поп, — мы тут с Карой ваш прошлый поход обсудили.
- Ну и?
— Сильно мне, — говорит Иллирии, — не нравится, что на вас на Тайных
Тропах напали. Никогда еще такого не было. Я вот даже в древние летописи
сунулся—и там ни одного упоминания нет, чтобы слуги Тьмы могли на Тайные Тропы
проникнуть.
— Стоп, — говорю. — А кто сказал, что те суслики в чалмах — слуги Тьмы? А
может, это местные, может, живут они там?
— Человек, — заявляет Кара, — не может выжить в Мире Зеленого Неба больше
двух дней.
— Человек, — говорю, — может в таком аду выжить, что любая инфузория
давно бы удавилась.
— Нет, — говорит поп. — Мир Зеленого Неба, Криснолан, известен уже не
первый век, и многие проходили сквозь него. И знали бы о человеческой расе в
нем.
— Допустим, — говорю. — Ну, если не местные, тогда, например, такие же
прохожие, как и мы, из еще одного мира, а может, даже и из вашего. Только не
слуги Тьмы, а самые обычные бандюги. Уж чего-чего, а желающих на дороге
подзаработать всегда и везде хватало. А что это за дороги — Тайные Тропы,
автобан Берлин—Бремен или там рокада Муром—Нафиг — это уже детали.
— Но обычные разбойники так себя не ведут, — возражает рыжая. — Сразу
убивать...
— А что, — говорю. — Трупы-то обыскивать проще.
По себе знаю.
— Кем бы они ни были, — говорит Иллирии, — но я думаю, что ближними
Тропами вам идти не стоит. По крайней мере до тех пор, пока я не узнаю, кто еще
проникает на них, вам лучше пойти дальней Тропой.
— Вот если мне еще кто-нибудь растолкует, — говорю, — чем дальняя тропа
от ближней отличается, — будет совсем замечательно.
— Все очень просто, — начал поп. — Ближними называются те тропы, которые
ведут в миры, не очень отличающиеся от нашего. И чем дальше Тропа — тем более
непохожим становится мир, по которому она ведет.
— Неплохо. А этот, — спрашиваю, — с зеленой крышей, он какой, дальний или
ближний?
— Ближний, — говорит Кара. — Один из самых близких.
Ни черта ж себе, думаю, схожесть. А какие ж тогда дальние? Шагнул, значит,
дыхнул — а там вместо нормального воздуха химия какая-нибудь, вроде иприта.
— Самый подходящий для вас — Травяной Мир, Невсклертиш. Он достаточно
далеко от нашего, и... в нем сложно устроить засаду. Вдобавок есть один выход
из него неподалеку от того места, куда собрался Гор-Амрон. Но только...
— Что «только»?
— В Травяном Мире, — говорит поп, — вам придется добираться до нужного
места намного дольше, чем здесь. Вы можете не успеть. Расстояния там... иные.
— Намного больше, — спрашиваю, — это сколько? В километрах?
Поп на рыжую посмотрел.
— В твоих километрах, — говорит Кара, — больше ста. Примерно сто
двадцать.
Черт, думаю, а ведь действительно не успеваем. На месте надо быть завтра,
желательно к утру, а сейчас уже к вечеру клонится.
— Одна я могла бы успеть, — говорит Кара. — Пришлось бы скакать всю
ночь... Гарматбы выдержал. Но кроме него, в замке по Тайным Тропам может ходить
только один конь, отцовский Алшор, а он не подпустит к себе чужака.
— Да к тому же, — говорю, — Аулея в замке нет, а если к вечеру и вернется,
то коня того хватит как раз до конюшни доплестись. Нет уж, гужевым транспортом
как-нибудь в другой раз воспользуемся.
-А...
— Думать же иногда надо, — говорю. — Зачем нам лошади, если во дворе
машина стоит. Что, неужто из кучи Миров этих нельзя такой подобрать, по
которому проехать удастся? В крайнем случае, можно и поближе чего-нибудь. А я
заодно посмотрю на засаду, которая против авиационного крупнокалиберного
полезет, и на то, что от этой засады останется.
Рыжая с попом на меня посмотрели... потом друг на дружку... потом опять на
меня.
— А ведь и верно... — начал поп.
— ...Этот железный конь, — рыжая подхватила, — уже ходил между Мирами. И
он домчит нас до нужного места еще до рассвета.
— Он и до заката домчит, — говорю. — Если постараться и если с дорогой
повезет.
А я уж постараюсь. Ночью по незнакомой местности ехать, да что там — по
незнакомому Миру, — не знаю, как кто, а я лично до таких аттракционов невеликий
любитель. У «Доджа», конечно, полный привод, да и фары неслабые, но опять же —
кто его знает, чего на эти фары из темноты прилетит: мотылек, дракон или,
скажем, «Юнкере»?
— В Травяном Мире твоему железному коню будет легко. Там... гладко.
Ну, ну.
— Ладно, — говорю. — Раз у нас времени, как выясняется, самое «не могу»,
то и не будем его терять. Ты, — рыжей, — бегом переодеться и заодно одежду
теплую прихвати, одеял штуки четыре. А вы...
— А я, — улыбается поп, — пожалуй, соберу пока вам на дорогу что-нибудь,
дабы вы и в чужом Мире могли вознести богам хвалу в светлый праздник божьего
Благодарения.
— То есть пожрать? — уточняю на всякий случай. — Хорошо, главное, чтобы
побольше.
— А что... — рыжая начинает.
— Ты еще здесь? — удивленно так говорю. — Сказал же — бегом! А команда
«бегом» выполняется..
Рыжую не то что ветром сдуло — паровозом сшибло. Только что сидела — и
дверь захлопнулась.
— Вот и отлично, — говорю. — А я пока для коня своего железного
чего-нибудь раздобуду. Ячменя, например.
А топливом, думаю, кроме шуток, надо запастись. Сто двадцать туда, сто
двадцать обратно, да не по дороге — по местности, а черт его знает, какая в том
Травяном Мире местность. Гладкая. Степь степи рознь, да и трава тоже ведь
разная бывает. Иной раз такая вымахает — танк по башню скроется, а уж дорогу в
ней... разве что огнеметом.
В общем, я прикинул, что бака, даже если полный залить, и тех двух
канистр, что в кузове, может и не хватить. Тут бочка нужна.
Кстати, о бочках. В чем-то же, думаю, должно масло это, которое в
«Аризону» залили, храниться. Вряд ли они его прямо из земли черпают.
Ладно. Отловил во дворе стражника, минут пять объяснить пытался, чего мне
надо, — насилу втолковал. Отвел он меня в погреб и факелом, издалека так, в
самый темный угол показывает.
— Вон там, — говорит, — в большой бочке. Запас на случай осады.
Запас в большой бочке, думаю, это хорошо. Мне как раз... И тут я эту бочку
увидал.
Я даже сначала и не понял, что это бочка. Подумал — стена у погреба
кривая.
М-да, думаю, для такой бочки «Аризона», пожалуй, что хлипковат. И
«Студебеккер» тоже. Тут тягач артиллерийский нужен.
— Эй, — спрашиваю, — а как вы из нее наливаете?
— Сбоку пробка есть, — отвечает гаврик. — Через нее и набираем.
— А что, — медленно так говорю, — емкостей меньшего объема у вас по
регламенту не предусмотрено?
Стражник от такого оборота чуть факел не выронил.
— Чего?
— Бочки поменьше есть?
— Нету. Одна она у нас.
— Бедные вы, выходит, — говорю. — Сиротинушки несчастные. А пустые бочки
у вас есть? Хоть малость поменьше этой?
— Есть, как не быть.
Провел меня в другой подвал. Захожу — ежкин кот, чего здесь только нет!
Хламу — и нашего, и местного — горы! Тут и гильзы снарядные, и табуретки
какие-то поломанные, и хреновина какая-то с крестом на полподвала — я сначала
даже не понял, что оно такое, а потом сообразил — хвост от самолета, наверное,
от того самого «Хейнкеля», который на тарелки пустили, — и солома, и вовсе
железки непонятные, а рядом с входом к стене два громадных портрета прислонены.
Я факелом посветил — интересно стало, чего это за культурные ценности тут
маринуют, — и чуть со смеху не лопнул. Один портрет товарища Ворошилова
оказался, довоенный еще, а второй — фюрера. Оба в полный рост, стоят,
наклонившись, друг на дружку пялятся.
— Ну и на кой черт вы эту дрянь держите? — спрашиваю. — Вынесли бы да
запалили.
— Тык ведь красиво.
— Чего ж тут красивого? — говорю. — Ты ж глянь — свинья свиньей.
Стражник репу почесал, на один портрет посмотрел, на второй...
Я только вздохнул.
— Ладно уж, — говорю. — Только... вы б его хоть к стенке, что ли,
развернули.
— Тык который из двух?
— Оба. Где бочонки-то пустые?
— Там.
Полез я в это «там» — то еще удовольствие, хуже, чем в развалинах
ковыряться. Пылюки — тонны, хоть лопатой сгребай, паутина липнет, да еще не
видно ни черта, а железки все эти вокруг, что характерно, угловатые, острые и
ржавые.
Минут десять лазил — нашел. Немецкий армейский бочонок, металлический, на
пятьдесят литров. Как он к местным попал — ума не приложу.
Взвалил его на закорки, начал обратно к дверям пробираться — и как
загремел со всего размаху, аккурат в самую середину портрета. Вместе с
бочонком. Стражник только охнуть успел.
— Вы уж, — говорю, — извините. Случайно вышло. Тем более что
вы это произведение искусства еще никому не показывали.
— Тык все равно жалко, — говорит. — Хорошая была картина. Большая.
Тоже мне — любитель искусства. Нашел, понимаешь, живопись. Ну и что мне
теперь — лекцию ему устраивать?
— Ничего, — утешаю, — зато рама целая осталась. Смотри, какая хорошая,
дубовая. Главное ведь, чтобы рама была, а уже чего в нее вставить — это всегда
найдется.
Может, конечно, невежливо я с ними поступил, но оставить эту дрянь просто
так — совесть не позволила.
Ладно. Набрали мы этот бочонок, выкатили наверх и даже умудрились вдвоем в
кузов закинуть.
Тут как раз и рыжая появилась. Видок еще тот — груда одеял на ножках. Она,
как я понял, просто с кровати своей сгребла все, чего там было, и приволокла.
— Ну вот, — говорю. — He-рядовая, ты когда-нибудь научишься команды
дословно исполнять? А?
— Я сделала то, что ты велел!
— То, да не совсем. Я тебе что приказал — одеял четыре штуки и одежду
теплую. А ты что принесла?
— Одеяла.
— Сколько?
Молчит.
— Ты мне тут не молчи, — говорю. — А возьми, аккуратно разбери эту груду и
доложи — сколько в ней одеял?
— Двенадцать.
— А одежды теплой?
Молчит.
— Вот-вот, — говорю. — В сорок первом кое-кто тоже о полушубках с
валенками не позаботился.
— И что?
— А ничего, — говорю. — Так и остались стоять вдоль дорог... столбиками.
Ага. Кое-где до весны простояли.
— И вот еще что. У тебя к винтовке сколько патронов?
— Пять.
— А если поискать?
— Винтовку ты дал мне!
— Так ведь я ее не забираю — пока, по крайней мере. — Винтовка твоя, не
спорю, и стрелять из нее тебе. Вот и озаботься пополнением боекомплекта. А то
что — выпустишь обойму и в рукопашную?
Вообще-то насчет этой винтовочки у меня особые планы были, но о них я
распространяться сейчас не хотел, тем более — пока доберемся, еще сто и один
раз все перемениться может. Как говорил наш капитан: «Первой жертвой любого боя
становятся планы этого боя».
— Сколько надо?
— Ну, еще хотя бы четыре обоймы, — говорю. — Двадцать патронов.
— Ясно, — рыжая на месте крутанулась — только земля из-под каблуков
брызнула — и ушла. То есть умчалась.
А я пока еще раз в «Аризону» полез напоследок. Он, конечно, уже один раз
из мира в мир проскочил, не своим, правда, ходом, но... мало ли что. А вдруг он
в этом Травяном Мире возьмет, да и откажется масло это жрать, что тогда? Опять
эвакогруппу из волов сколачивать? Так ведь, как я понял, по этим Тайным Тропам
далеко не всякий вол пролезть сможет.
Ладно. Хватит, думаю, себе всякими глупостями голову забивать. Будем, как
говорил старшина Раткевич, решать проблемы по мере их возникновения. Какие
возникнут — те решим, а какие не возникнут — про те и не узнаем.
— Это подходит?!
Вынырнул я из мотора, поворачиваюсь — батюш-ки-святы, опять преогромная
куча чего-то на стройных девичьих ножках.
— Это, — спрашиваю, — что?
Бух — куча наземь осыпалась. Ножки из виду скрылись, зато над вершиной
личико показалось. Очень милое и очень р-раздраженное.
— Это — теплая одежда!
Да уж. Посмотрел я на эту кучу, ничегошеньки не понял и потянул к себе то,
что сверху было, — то ли спальный мешок, то ли чехол для печной трубы.
Потащил и еле отскочить успел. Потому как чехол этот, как выяснилось, не
сам по себе одежда был, а часть чего-то. Вот это самое чего-то, когда гора
развалилась, меня едва под собой не погребло.
В этот момент как раз поп нарисовался.
— О, — радостно так замечает, — я как раз и хотел посоветовать вам взять
с собой, на всякий случай, пару тулупов.
Вот тут-то я своим ушам в очередной раз не поверил.
— Ась? — переспрашиваю. — Как вы сказали «это» называется?
— Тулупы, — озадаченно повторяет поп. — Но... мне казалось, что у вас в
мире они достаточно распространены.
— Угу, — киваю. — Только вот они там, как бы это сказать, помельче будут.
То, что они тут нашили, — это был всем тулупам тулуп, дед и прадед. Его и
за одежду-то признать было сложно, скорее уж за жилье какое — юрту там или
вигвам. В такой форме заступил на пост, допустим, в декабре — и стой хоть до
весны, главное, чтобы с подвозом горячей пищи перебоев не наблюдалось.
Интересно, думаю, а есть у них хоть чего-то, что у нас побольше. Кроме,
понятно, авиабомб. А то все эти яблочки, волы, горы бродячие, теперь вот
тулупы... прямо в тоску вгоняет. Не знаю уж, в какой комиссии этот мир
проектировали, но кто-то в ней определенно гигантоманией страдал.
Тот тулуп, который меня чуть не завалил... Его на кузов «Аризоны» можно
было вместо тента натянуть — хватило бы с лихвой и еще бы полами землю
подметало. А та круглая штуковина, которую я за спальный мешок принял — это,
оказывается, рукав такой был.
— Интересно, — спрашиваю, — кто ж это у вас в таких тулупчиках щеголяет?
Великаны?
— Великаны тут ни при чем, — заявляет рыжая. — Эту одежду надевают рыцари
поверх доспехов.
Ну-ну.
Ладно, думаю, чего там поверх кого — это мы как-нибудь потом разберемся.
Главное — одежа есть, и накрыться, в случае нужды, будет чем. А то время
уходит, а оно нынче дорого. На войне время всегда дорого, и цена у него всегда
одна.
— Хорошо, — говорю. — С тулупами разобрались. Патроны взяла?
— Так точно.
— Еще лучше. Давай, загружаем все это в кузов и поедем. С божьей, как
говорится, помощью. А святой отец пусть нам пух без перьев пожелает.
Я, вообще-то, во все эти приметы не очень-то верю, да и по должности не
положено, но, с другой стороны, после того, как в немецкий тыл десяток раз на
брюхе сползаешь, и не таким суеверным заделаешься. И гимнастерочку заветную,
счастливую, по десять раз штопать-перестирывать будешь, и фляжку недопитую
оставлять — чтобы было к чему вернуться, — и креститься в уголке втихомолку. А
у одного парня у нас совсем заковыристая примета была — он перед каждым выходом
фигурку какую-нибудь из дерева выстругивал: то самолетик, то танк, то кораблик.
Чушь, конечно, полная, но вот только не вернулся он как раз в ту ходку, когда
палатку нашу вместе с очередной фигуркой прямым попаданием накрыло.
— Желать, — говорит поп, — вам я могу только то, что вы сами пожелаете
себе. А божья помощь... Будем надеяться, что Светлые боги отзовутся на мои
молитвы и не оставят вас — ведь то, что вы собираетесь совершить, должно быть
угодно им.
Ах да, соображаю, они же тут язычники, вместо одного Верховного
Главнокомандующего — целый... как же это слово-то, на «дивизион» похоже... во —
пантеон. С другой стороны, чем черт не шутит — если тут и в самом деле чего-то
наподобие существует и на поповские молитвы отзовется, то я лично возражать
против этого никоим образом не стану, а с атеизмом своим буду разбираться
как-нибудь в сторонке, без свидетелей, как говорил старший лейтенант Светлов:
«с тету-на-тет».
— Абгемахт, — соглашаюсь. — Можете передать вашим богам — если задание
выполним и живые вернемся, всенепременно к ним в храм загляну и пару-тройку
свечей поставлю.
— Надеюсь, — серьезно так заявляет Иллирии, — что тебе суждено будет
выполнить этот обет, — и начинает посох подымать.
Я аж моргнул.
Договорились.
— Не понял, — говорю. — Что, прямо здесь проход и откроете?
Кара меня вместо ответа в бок локтем пихнула.
— Не мешай, — шипит. — Ему нужно сосредоточиться.
Гляжу — поп посох наперевес перехватил и начертил им в воздухе чего-то
вроде прописной буквы «зю» с кривым хвостиком. При этом еще треск раздался,
будто материю разорвали, и — дзынн — как фарфоровые тарелки друг о дружку. И —
все.
Я моргнул, глаза протер — ровным счетом ничего не изменилось. Только
Иллирии, когда посох свой опустил, пот со лба утер и вздохнул так, будто не
деревяшкой в воздухе махал, а мешки с углем полчаса разгружал.
А Кара меня снова локтем толкает:
— Что ты сидишь? Поехали!
- Куда?
— Как куда? — удивляется рыжая. — В проход.
— Какой еще проход?
— В Травяной Мир. Ты что, Малахов, заснул? Он же прямо перед тобой.
Присмотрелся внимательно — вижу, стена замкового дворика перед машиной
чуть колышется, словно в пруду отражается.
— Это, что ли, проход? — уточняю. — Вот эта рябь на стене?
— Да, да, да, это и есть проход, — орет на меня рыжая. — Скорее, он же
затягивается.
Ладно, думаю, сквозь стену, так сквозь стену. В крайнем случае, постараюсь
битыми фарами отделаться.
— Пристегнись! — командую.
— Проход — есть!
— Да верю я, что он там есть, — говорю. — А по ту сторону что? Вдруг там
стадо бизонов пасется, а мы с разгона прямо в них?
— Быстрее!
Я педали до упора вдавил, передачу рванул — «Аризона» мотором взвыл и так
вперед скакнул — меня чуть по сиденью не размазало. Влетели мы в стену, и
последнее, что я еще услышать успел — как позади нас, в облаке бензина и пыли,
отец Иллирии чихать принялся. Еще даже подумать успел — ну и могучий же у него
чих... И тут нас как шмякнуло!