Андрей Уланов «Додж»

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 7 8 9 10 11 12 13 14 ... 23

Глава 11

Поп, как выяснилось, все-таки просчитался. Точнее, недосчитал. Потому что

влетели мы в этот Травяной Мир — как там его Иллирии обозвал, Невсклертиш, что

ли? — где-то в метре над землей. Будь скорость поменьше — запросто могли бы

скапотировать.

Повезло. Хотя посадочка — я уж другого слова не подберу — была еще та.

Шмякнулись, подскочили — это на «Додже»-то, — обратно плюхнулись и только после

этого мало-помалу затормозили.

Отпустил я руль, мотор заглушил, потянулся за пилоткой — пот со лба

утереть, — да так и замер, не дотянувшись.

Черт!

Вокруг машины, от горизонта до горизонта, — море. Синее море. Море травы.

Я даже в первый миг и не сообразил, что это трава — решил, что и в самом деле в

океан угодили и сейчас на дно пойдем. Цвет — точь-в-точь, и волны ветер

колышет.

А небо — зеленое.

В том мире, сквозь который мы с рыжей за «языком» ходили, тоже зеленое

небо было. Но там другое. Там цвет густой был, и в нем еще пузырьки какие-то

проскальзывали.

А тут — яркий-яркий.

И на этом убийственно-зеленом небе горело огромное косматое малиновое

солнце.

Зрелище, что называется, на раз. А также на два, три и четыре. Словно

кто-то взял, да и перевернул... Все.

Да уж, думаю, как бы от такого в голове шестеренки с шариками не

перепутались.

Очнулся я оттого, что рыжая рядом тихонько так вздохнула.

— Здесь красиво.

— ?!

Я только головой мотнул. Не знаю, как насчет красоты, но я бы это зрелище

немного по-другому охарактеризовал. Апо... Опо... тьфу, не помню, какое слово

старший лейтенант говорил, специально для таких вот случаев предназначенное.

Сногсшибательное, короче говоря, зрелище. Вроде рыжих ножек. Слабонервных и

детей просят не смотреть. Хотя... детям можно.

И тут мне еще одна мысль в голову пришла.

— Слушай, — говорю, — госпожа Карален. Помнится мне, Иллирии говорил, что

в этом мире никаких аборигенов, то есть местных народностей, не наблюдается?

Так?

-Да.

— А почему же тогда вы, — спрашиваю, — такое роскошное местечко до сих пор

не колонизировали? Такая ширь кругом — пахать, не перепахать.

— Здесь нельзя жить!

- Что?

— В Травяном Мире, — устало так говорит Кара, — человек не может выжить

больше недели. Мы... убедились в этом. В этой траве, в земле, в свете солнца...

есть что-то, что убивает.

— Весело.

Ах да, вспоминаю, что-то в этом роде и поп говорил. На тему — почему это в

таком приятном месте до сих пор никакая сволочь не завелась.

Посмотрел я еще раз на здешнюю красоту. По-другому. Да, красиво, да, дух

захватывает. Но вот только всю эту роскошь на хлеб не намажешь и голодного ею

не накормишь. И в автомат не зарядишь.

А вот экскурсии, думаю, сюда водить — это, пожалуйста. После победы.

— Ладно, — говорю. — Куда ехать-то?

— Прямо на солнце.

Солнце местное уже довольно низко опустилось. Здоровенный малиновый шар,

раза в три побольше нашего. Но потусклее. Смотреть на него, по крайней мере,

невооруженным взглядом можно не в пример спокойнее.

Я в голове прокачал — солнце это, если относительно Кариного мира считать,

восходит на юго-западе, а заходит, следовательно, на северо-востоке. Уж не

знаю, лучше от этого или хуже... Да и кому?

— На солнце так на солнце, — говорю. — Главное, чтобы оно нам на голову

не свалилось.

Завел мотор, сцепление выжал, газанул — и понеслись. Местность эта для

поездок на колесном транспорте просто идеальная. Не асфальтовое шоссе, конечно,

но по'сравнению с фронтовой рокадой, танками разбитой, — автобан в натюрлихе.

Я «Аризону» по этой травке-муравке до восьмидесяти разогнал, а мог бы,

пожалуй, и больше. Ну да береженого меня и боги местные поберегут.

А вокруг — такой простор. Я даже снова начал песенку под нос мурлыкать.

Нашу, ротную.

Был у нас такой сержант Дьяченко — коренной сибиряк с тридцать третьего

года, погиб два месяца назад, во время поиска, — и вот он ее «спивав»:

Ехали казаки, ехали казаки

Сорок тысяч сабель, сорок тысяч лошадей,

И покрылось поле, и покрылось поле

Сотнями порубанных, пострелянных людей.

А припев мы уже на свой лад немного переиначили:

Любо братцы, любо, ой, любо братцы жить.

С нашим капитаном не приходится тужить!

Проехали так часа полтора. Солнышко косматое уже совсем низко опустилось,

краешком за горизонт цепляется. И кажется, еще чуть-чуть, самую малость

поднажать, на педали надавить — и в самом деле влетим мы с разгону прямиком в

него, точь-в-точь как давеча в стену замковую.

А степь вокруг — если, конечно, это степь, а не какая-нибудь там саванна с

пампасой — все такая же гладкая да ровная. Я даже удивляться начал. Ну ладно,

птиц нет, ну зверюшек мотор распугал — допустим, хотя, с другой стороны, с чего

б это им от этого звука шарахаться, если моторов у них тут от местного

сотворения не бывало. Но чтоб за полтора часа ни холмика, ни кустика, вообще

ничего такого, что бы над травой хоть на самую малость высунулось...

Да и сама травка эта синяя... как подстриженная.

Подумал я об этом — и сразу мне как-то не по себе сделалось. Вида,

конечно, не подал, но...

— Ау. Далеко еще?

Рыжая встрепенулась, амулетик свой из-под ворота добыла.

— Близко уже. Почти рядом. Только возьми чуть правее.

Правее так правее. Мне не жалко. Не с дороги сворачиваем. Благо вся эта

степь и есть одна большая дорога.

Узнать бы, думаю, кто ее проложил да зачем? И куда она ведет?

Так, это во мне уже разведывательные привычки проснулись. Дорога — значит,

нанести на карту, отследить грузопоток... Не до того сейчас. Времени нет, да и

голову лишней ерундой забивать. Тем более что рыжая наверняка сама ничегошеньки

толком не знает.

Ладно, думаю, приеду — у попа спрошу.

— Здесь.

Остановились. Огляделся я вокруг — все такое же, ничем от остального не

отличается. Ни тебе ворот, ни тебе указателя со стрелкой: «Дыра Двух Миров».

— Проход открывать сейчас?

— Нет уж, — говорю. — Солнце-то вон уже на треть в землю ушло, значит, у

вас, на той, темной, стороне, и вовсе темень беспросветная. Еще одну ночку по

тамошнему лесу пилить — слуга покорный. Лично я так рассчитал — заночуем здесь,

в Невсклертише, а с утра уж я... короче, утро вечера мудреней, там и видно

будет.

Рыжая только ухмыльнулась.

— Как прикажешь, ко-омандир.

Я из «Аризоны» вылез, потянулся, сладко так, до хруста в суставах, воздух

степной вдохнул... Странный запах у этого воздуха, даже не запах — вкус.

Непривычный. Смесь знакомого, незнакомого, знакомого не на своем месте и... еще

чего-то.

Я вообще-то много каких запахов в степях нанюхался. И трав, и колосьев

хлебных, и пороха с взрывчаткой, и металла горящего с резиной. Но вот чтобы в

степи шоколадным мороженым пахло — такого еще не было. У меня от этого запаха

чуть слюнки не потекли. Как представил себе настоящий довоенный пломбир...

У-У-У-

Открыл глаза, принюхался — нет, мороженым больше не пахнет. Котлетами

бабушкиными потянуло.

— Интересно, — говорю. — А трава эта синюшная хорошо горит?

— А... Не знаю, — растерянно так рыжая отвечает, — наверное, хорошо. А

что?

— Так просто. Жалко, косы нет.

— Косы?

— Ну, штука такая, которой траву косят, в смысле, срезают. Ручка длинная,

лезвие кривое... Да есть у вас чего-то подобное, не может не быть.

— А зачем нам срезать траву?

— Да чтобы костер развести, — отвечаю. — Ночь-то длинная небось, а у

костра и теплее и веселей.

— Тогда, — задумчиво говорит Кара, — ее лучше повыдергать.

— Ладно, — соглашаюсь. — Вот и приступай.

— А ты?

— А я пока в кузове лопатку поищу. Рыжая только зубками скрипнула.

Ладно. Очистили мы кружок метра три, посреди него костер соорудили —

охапка травы, мой боевой опыт да масло из канистры. Солнце к этому времени уже

окончательно зашло, зато на небе звезд высыпало — как веснушек на носу рядового

Борисенко. И все такие яркие и крупные, только что не рыжие.

Выволокли из кузова по тулупу — заворачиваться, правда, не стали, и так

тепло, просто наземь постелили, лежим, звездами любуемся. То есть Кара звездами

любуется, а я только вид делаю, а на самом деле на нее мимо костра кошусь.

И спать при этом, что характерно, абсолютно не хочется. Не знаю, долго ли

мы так вот лежали — может, полчаса, может, все полтора. Костер уже слегка

потухать начал, я приподнялся — новую охапку травы подкинуть, и вдруг чувствую

— что-то не так.

Звук какой-то новый появился. Тихий, за костром и ветерком ночным почти

что и неслышный, да только по степи звуки далеко доносятся. Ширк-ширк. И над

землей пара звездочек мигнула.

Я спокойно так траву подкинул, лег обратно, правой рукой медленно,

осторожно «ТТ» из кобуры потянул, курок с предохранителя снял... И сел.

— Ау, — зову. — Не желаете ли к нашему огоньку присоединиться?

Так, думаю, а вот это, которое оно там, шутки шутить начнет — рывок к

пулемету, и пусть пулям крупнокалиберным документы предъявляет.

— С удовольствием воспользуюсь вашим любезнейшим приглашением.

Тю. Я-то уж испугался, что там, в ночи, бог знает что двух метров росту и

с «МГ» под мышкой. А вышел к костру самый обычный человек в зеленом балахоне

типа рясы. Вещей при нем никаких, оружия тоже не видать. Бородка седая,

ухоженная, а лет ему будет... ну, за полтинник точно, а конкретно...

Стоп. Обычный-то, да не совсем. Не то здесь место, чтобы случайные

прохожие на огонек захаживали.

Гляжу — а Кара на этого старичка вытаращилась, как будто... ну, не сам

товарищ Сталин, тут бы точно кое-кто в обморок хлопнулся, но товарищ Жуков или

как минимум командующий фронтом, вот так взял, да и к какому-нибудь костерку

присел.

— Боги, — шепчет. — Неужели... Зеленый Странник...

Старикан только в бородку ухмыльнулся.

— Среди множества моих имен затерялось и сие. Впрочем, — говорит, — суть

не в самом имени, а том, что вкладывают в него. Случайная прихоть богов свела

нас этой ночью у единственного костра в этом мире — и разве так уж важны наши

имена.

Ну, думаю, это как посмотреть. Я вот лично кое у кого с превеликим бы

удовольствием документики попросил. А то ходят тут, понимаешь... всякие.

— Зеленый Странник у нашего костра, — все еще шепотом говорит Кара. —

И... Я бы не поверила.

А чего тут верить или не верить, думаю, если вот он — сидит. Зеленый

Странник. Зеленый, значит. Да хоть серо-буро-малиновый, к нам-то он чего

приперся?!

— Я пришел сюда, — старикан то ли мысли мои прочитал, то ли просто

раздражение уловил, — с исключительно мирной целью — поговорить.

— Что ж, — киваю, — давайте поговорим. Отчего бы и нет. — Ну-ну, думаю,

посмотрим, чего и на что ты тут наговоришь. Есть у меня по этому поводу

предчувствие. Видели, знаем. Страннички. Особиста на них нет... до поры до

времени.

— Как я понимаю, — начинает старик, — вы — те, кто причисляет себя к

противникам Тьмы?

— Не причисляет, — поправляю. — А числит. Тьмы, Зла, фашизма и так

далее.

— И список сей, как я понимаю, может быть продолжен, — кивает старик. — У

Тьмы много обличий.

— Да уж, — говорю. — Хоть отбавляй.

— Тогда, если вас не затруднит, — продолжает зеленый, — проясните для меня

один вопрос, — каким именно образом вы безошибочно распознаете Тьму в любом из

ее обличий?

- Чего?

— Как именно вы определяете, — поясняет старик, — кто враг, а кто... хм,

друг.

— Да очень просто, — отвечаю. — Кто по нам стреляет — тот уж явно не друг.

— Интересно, — замечает старик. — А как вы поступаете в случае, если...

стреляют не по вам?

— Ну, тут немножко посложнее. Сначала разбираюсь, кто и по кому...

- И...

— И начинаю стрелять.

— Очень интересно, — заявляет старик. — Позвольте же тогда узнать, как

вы, молодой человек...

— Старший сержант.

— ...Уважаемый старший сержант, поступите в том случае, когда никто не

стреляет?

— Вот тогда, — говорю, — я буду долго и вдумчиво разбираться. И только

потом стрелять.

— Замечательно. И вы абсолютно убеждены, что без стрельбы не обойтись?

— Нет, почему же, — говорю. — Если получится — ради бога. Только у меня —

вряд ли.

— Хорошо, — говорит странник. — Допустим. А вот как вы поступите в

ситуации, когда правы обе стороны?

— Это как? — интересуюсь.

— Или, правильнее сказать, обе стороны одинаково не правы.

— Ну, значит, придется обоих уму-разуму учить, — отвечаю. — Работы,

конечно, больше.

— Презанятнейше, — говорит старичок-боровичок и руками тянется, словно

котяра сытый.

Так, Малахов, спокойно, не расслабляться! Обстановка, конечно, приятная —

костерок и так далее, но ты сейчас на задании, а даже если бы и нет... Валя

Щука тоже вот так расслабился, вышел из землянки, да и потянулся во весь рост,

во все два метра — и лег... На два метра.

— А не допускаете ли вы мысли, — интересуется зеленый, — что хотя бы одна

из этих, хм, конфликтующих сторон может быть права именно по-своему? Например,

руководствоваться другой логикой, другой моралью, иметь иные, отличные от

ваших, ценности?

Ну, думаю, загнул, зараза. В такой вопросик с ходу-то и не въедешь. И

вообще, каждый боец Красной армии, конечно, есть самодостаточная боевая

единица, в смысле политрука тоже, но...

— Что-то вы, дедушка, — говорю, — не туда загнули. Есть же какие-то

всеобщие законы, универсальные, которые для всех одинаковы. Общечеловеческие.

— Есть, — соглашается дедок. Подозрительно легко соглашается. — Я,

— говорит, — правда, пока не имел счастья лицезреть хотя бы один из них...

если, конечно, не считать таковыми, например, поверья, что мытье закрывает

дорогу в царствие небесное.

— Ну, — усмехаюсь, — мы туда и так не собираемся, поэтому мыться можем

совершенно спокойно.

— Хорошо, — кивает зеленый. — Допустим. А вот если кто-то из ваших

оппонентов не причисляет себя к людям? И соответственно, не считает нужным, а

сплошь и рядом просто физически не может подчиняться правилам, придуманным

большинством,, но при этом зачастую не учитывающим желаний...

— Стоп, — говорю. — Не так быстро. И вообще — не надо тут лишнюю

философию разводить. Есть человек, а есть нелюдь. И то, что нелюдь эта на двух,

а не на четырех лапах ходит, ничего не меняет. Она и на ногах пройтись может, и

даже каску рогатую снять. Только ничегошеньки от этого не изменится.

— Любопытно. И что, точнее, кто будет, по-вашему, проводить границу между

человеком и не-человеком?

— Да вот они сами и проведут, — отвечаю. — Делами своими. Ибо сказано:

«Судите их по поступкам ихним».

Пусть, думаю, видит, что я тоже не лыком шит. Могу Марксом, а могу и

Писанием.

— Если мне не изменяет память, — говорит странник, — в книге, на которую

вы ссылаетесь, есть и такая заповедь: «Не судите, да не судимы будете».

Я только зубами скрипнул.

— Ну да, — говорю, — конечно. Как я могу судить. Я ведь в танке заживо не

горел и в самолете тоже. И в подбитой подлодке не задыхался, и в гестаповских

подвалах из меня шнурки не нарезали. И... да что там говорить! Меня всего-то

навсего убили.

Так что не надо, думаю, мне тут сало за воротник заливать. Где правое дело

и как его защищать, мы уж как-нибудь да разберемся. Без таких вот... советчиков

зеленых.

— По-вашему, — с кривой такой ухмылочкой спрашивает старик, — добро

должно, как это у вас говорится, быть с кулаками?

А может, и без ухмылки. Свет от костра неровный, могло и почудиться.

— Вообще-то, это кулацкий лозунг, — отвечаю. — Ну а если серьезно — да.

Добро, которое себя защитить не может, очень скоро добром быть перестанет. И не

просто быть добром, а и вовсе.

— Нам, — встревает Карален, — это известно очень хорошо.

— И, — продолжает старик, — чтобы выжить, добро должно научиться

использовать методы зла.

— А вот этого я уже не говорил.

— Но думал.

— Стоп, — говорю. — Давайте разбираться. Что вы понимаете под словом

«метод» в данном контексте? А?

Ух, думаю, какую фразу свинтил. Кара аж глаза на пол-лица распахнула.

Жаль, капитан не слышал.

— Хорошо, — кивает старик. — Давайте. Под методами я подразумеваю способ

действия, средства, которыми это действие совершается.

— Ну и, — удивляюсь. — Так, а в чем же дело?

— Именно это я и хотел бы у вас выяснить.

— Так ведь все ясно. Как дважды два. Способ действия — это, по-военному

говоря, тактика. Тактику врага изучать нужно в самом что ни на есть

обязательном порядке, и те приемы, которые потребуются, брать на вооружение. И

средства тем более. Средства, они ведь сами-то по себе никакие, ни добрые, ни

злые.

— Неужели?

Я кобуру расстегнул, «ТТ» достал.

— Вот, — говорю, — взять, например, этот пистолет. Им можно гвозди в

каблуки заколачивать, а можно и безоружных пленных пострелять. Или, наоборот,

ту сволочь, которая взяла привычку над беззащитными людьми издеваться.

— Но для забивания гвоздей больше подходит молоток. А то, что ты держишь

в руках, — орудие убийства. Созданое одним человеком для убийства другого.

— Ну, знаете ли... Молотком тоже ведь так можно по башке погладить — мало

не покажется. В конце-то концов, человека можно и голыми руками придушить, так

что, по-вашему, руки — тоже орудие убийства? Специ... тьфу, специализированное?

— Орудие убийства — это то, чем совершается убийство.

— А если человек при этом жизнь спасал? Свою и других людей?

— И при этом отнял чужую жизнь? — уточняет старик. — Он — убийца.

— Ни черта ж себе!

— Человек, — поясняет старик, — который причисляет себя к силам добра,

должен отличаться именно использованием человечных... методов. И убийство

разумного существа в их число не попадает.

— Ага. Интересно, — спрашиваю, — а какой человечный метод вот лично вы бы

применили против... ну, скажем, разумного существа в рогатой каске, которое

прет на вас и поливает все вокруг свинцовым дождиком... от живота веером?

— Если это существо действительно разумно, — заявляет старик, — то с ним

всегда можно найти общий язык... хм, компромисс.

Тут уж я не выдержал и на крик сорвался.

— Да нельзя, — ору, — найти с ним общий язык! Потому что не желает эта

су... это существо... никаких... компромиссов. У него в башке под каской если и

есть какая-то мысль, кроме трех «П», то мысль эта — чтобы я в земле лежал, а он

по ней дальше ходил и воздух портил!

— Три «П», позвольте узнать...

— Первая — пожрать, а остальные, — на рыжую кошусь, — сами догадаетесь.

— Очень эмоционально, — замечает старик. — Но...

— Да что вы несете! — взвилась Кара. — Какой общий язык?! С кем?! С

орками?! С гоблинами?!

— Если перечисленные вами существа разумны...

— Они, мать их за ногу, разумны. Они достаточно разумны, чтобы жрать

человечину не сырой, а вареной и жареной... Заживо!

Ну и ну. Второй раз слышу, чтобы рыжая так из себя вылезла.

— Что ж, — дедок руками развел. — Если вы, молодые люди, считаете, что

цель оправдывает средства...

Ах ты, думаю, прохожий чертов! Ты мне будешь еще тут французских философов

цитировать?!

— Еще как считаю, — говорю. — Потому что великая энергия рождается только

для великой цели.

Так-то. Цитировать и мы умеем.

— И если для этого придется кровь пролить... Что ж, крови мы не боимся.

— Свою кровь или чужую?

Ну, сволочь ехидная!

— А это уж как получится, — отвечаю. — Только обычно если чужую льешь, то

и без своей не обходится.

— И вы считаете, — говорит старик, — что после всего сказанного вы еще

можете причислять себя к Добру?

Чувствую — достал он меня вконец. Задолбал не хуже немецкой полковой

артиллерии.

— А мне плевать, — говорю, — как меня за моей спиной шепотом обзывают —

добрым или злым. Если я уверен, что мое дело правое, — переживу. Если для того,

чтобы вот такие девчонки, как она, винтовки только в музее видели, придется

глотки спящим резать... тупым ножиком — ничего, перепилю. А как меня при этом

называть будут...

— Героем! — заявляет Кара. — И любому, кто посмеет хоть заикнуться... — и

за нож свой хватается.

— Давайте, — говорю, — вот на чем сойдемся — если вы мне докажете, что я

во всем том и этом мире один-одинешенек темным гадом остался, а все остальные —

сущие ангелы, только что без нимбов, — я в тот же момент из вот этого пистолета

пулю в висок пущу, сам, чтобы ангелочки крыльев не замарали. Но не раньше.

Дедок на меня странно как-то так глянул.

— Вижу, — говорит, — что вы и в самом деле искренне верите в то, что

говорите.

— Поправочка. Верить — это все-таки больше к отцу Иллирию, по его части.

А я, если что говорю, — знаю! Что все должно быть именно так, а не иначе, и

точка!

Верить и знать — это, как говорил рядовой Свиристелкин, две большие

разницы. Вот я, например, верю в победу коммунизма и даже иногда дожить до

этого надеюсь. А знать... Когда нас в 41-м танки утюжили, когда в 42-м в степи

огнеметами выжигали, когда мы в 43-м сквозь битый снарядами лед продирались...

И когда нас на том островке шестиствольные с болотной тиной смешали — все это

время мы не верили, а знали, что придет день... Зимний, весенний, летний...

Придет день, когда отгремят последние выстрелы и наступит тишина. И весь мир

будет вслушиваться в эту тишину и с огромным трудом верить, что она наконец

настала.

Зеленого аж отшатнуло от костра.

— А что вы... — начинает.

Но тут уж у меня терпение накрылось. Сколько ж думаю, можно с этим

прохожим лясы за жизнь точить. Этот странничек, мать его за ногу, чистой воды

провокатор. А мне, между прочим, завтра в бой идти.

Встал я. «ТТ» у меня в руке уже был, так что я просто курок взвел — хорошо

так щелкнуло, боровичок враз осекся и на пистолет уставился.

— Вот что, — говорю, — я, конечно, как говорил сержант Николай Аваров,

дико извиняюсь за негостеприимство, а только шли бы вы, дедушка... степью.

— Я настолько мешаю вам? — осведомляется зеленый.

— Да как вам сказать, — задумчиво так говорю. — В общем-то, не очень, но

вот только чем больше мы тут беседуем, тем больше возникает у меня желание —

отвести вас на пару шагов от костерка, да и пристрелить.

— За что же, позвольте узнать?

— Да вот за это самое, — поясняю. — За провокационные разговоры.

— Что ж, — вздыхает странничек. — Раз уж в ход пошли подобные

аргументы... — и начинает подниматься.

— И ножками получше перебирайте, — напутствую. — А то как подумаю, что вы

еще кому-нибудь эту пудру на мозги сыпать начнете, — пальцы так за пистолетом и

тянутся. Сами по себе.

— Что ж, — снова вздыхает. — Тогда позвольте откланяться.

И исчез. Не ушел, не даже отпрыгнул, а просто взял да и сгинул, словно и

не было его.

Я глаза на всякий случай протер, башкой покрутил. Да нет, трава вроде

примятая на том месте, где это чучело зеленое сидело. А то я уже, грешным

делом, сомневаться начал — вдруг это у нас с рыжей эта... как бишь ее...

коллективная галлюцинация. В 41-м у многих такое было — сотня немецких танков

там, где и одного вшивого самокатчика в помине не бывало.

Всякое ведь бывает. Может, в этой траве, что я в костерок сдуру накидал,

такая таблица Менделеева, что в голову шибает почище наркомовских.

Прикинул я обстановочку, вытащил из кузова сумку с гранатами и положил к

себе на тулуп. Для спокойствия душевного.

— А то ходят тут, — бормочу, — всякие... Зеленые странники.

Повернулся на другой бок, укутался поплотнее и заснул. И приснился мне

сон.

Blog

Андрей Уланов «Додж»