В географическом отношении, и вместе с тем экономический партнер, который демонстрирует фантастические темпы роста и за чей рынок ведется ожесточенная борьба
| Вид материала | Документы |
- 107% в год и оставаясь привлекательным для новых инвестиций. Высокие темпы роста гарантировали, 207.72kb.
- Организаторы Стратегический партнер Консультант проекта Партнеры, 29.11kb.
- Новости телекоммуникаций россии и СНГ, 39.32kb.
- Об основных путях повышения эффективности использования трудового потенциала нашей, 243.41kb.
- Статья основана на данных аудита розничной торговли, регулярно проводимого компанией, 142.22kb.
- Лондонский Уайтчепель во многом напоминает такие города, как Бердичев, Вильна или Броды;, 7847.02kb.
- Лондонский Уайтчепель во многом напоминает такие города, как Бердичев, Вильна или Броды;, 2023.64kb.
- Парадигма экономического роста в условиях открытой экономики аннотация, 124.15kb.
- Вопросы экономики. 1955. №5. С. 23-33, 239.96kb.
- Курсовая работа по мировой экономике «Научно-технический прогресс как фактор экономического, 1202.16kb.
02/2002
===============================================================
Дорогие читатели,
Китай для Германии – это страна, чрезвычайно далекая в географическом отношении, и вместе с тем – экономический партнер, который демонстрирует фантастические темпы роста и за чей рынок ведется ожесточенная борьба. Данный номер журнала “Internationale Politik” не останавливается на констатации этих положений и пытается выйти за рамки расхожих однобоких представлений, знакомя читателя с ролью Китая в международной политике, полноценным субъектом которой он наконец-то стал. Что касается России, то она, в отличие от Германии, непосредственно соседствует в Китаем и имеет общую с ним границу. Но у зарубежного наблюдателя иногда возникает ощущение, что факт соседства с Китаем осознан лишь на Дальнем Востоке, а политический центр России, напротив, ориентирован по преимуществу в сторону Запада – через Европу на Соединенные Штаты Америки. Китай же - после того как был снят вопрос о “социалистической общности” с Россией и Восточной Европой - смотрит на Восток. Конечно, это упрощенная и в какой-то степени утрированная картина, которая выпускает из поля зрения тесные договорные отношения и отношения на уровне политических визитов между Китаем и Россией, их сотрудничество в рамках Шанхайской группы, а также тот факт, что в период “мультиполярной” ориентированности российской дипломатии Китай стал, разумеется, первым пробным камнем для успеха такой политики. Тем не менее Россию и Китай можно образно представить себе как двух политических гигантов, которые смотрят в разных направлениях, но в одну и ту же точку – на Вашингтон. В этом плане представляется интересным вопрос, как новая расстановка акцентов в российской внешней политике отразится на российско-китайских отношениях. Во всяком случае, можно с уверенностью утверждать, что двусторонний и общий международный потенциал российско-китайских отношений далеко не исчерпан. Учитывая изменяющийся контекст этих отношений, российского читателя наверняка заинтересует иной, несколько дистанцированный взгляд на проблему Китая - взгляд с позиций Германии.
Хансйорг Хабер
АНАЛИЗы, эссе, точки зрения
Стр.
Хайке Хольбиг
Меняется ли курс Китая на международной арене? 4
Участие в международной коалиции по борьбе с терроризмом отвечает и собственным интересам Китая. Но противоречивая внутри- и внешнеполитическая мотивация Пекина и неопределенность самого понятия “международный терроризм” могут поставить под угрозу стабильность антитеррористического альянса в целом.
Сюеву Гу
Китай и США 11
После окончания “холодной войны” Китай и США находятся в состоянии поиска нового стратегического фундамента их отношений. НПРО и Тайвань - это традиционные “яблоки раздора”, в то время как участие в антитеррористической коалиции дает хороший шанс для укрепления партнерства.
Карл Кайзер
Китай как стратегический партнер 23
Для решения глобальных проблем все большее значение приобретают многосторонние форумы; в силу этого необходимо рассмотреть возможность расширения “большой восьмерки” до “большой девятки” за счет включения Китая.
Биргит Брауэр
Борьба за влияние в центрально-азиатском регионе 25
Китай пытается вмешаться в “большую игру” за господство в Центральной Азии. Но население этих государств испытывает недоверие к Поднебесной, поэтому основная борьба будет все-таки разворачиваться между США и Россией.
Себастиан Хайльманн
Мало оснований для эйфории 32
Углубление социальных и региональных диспропорций в Китае - несмотря на структурные реформы в направлении “авторитарного плюрализма” - не внушает оптимизма в плане возможностей для демократизации страны.
Петра Колонко
Приведут ли игры к переменам? 39
К моменту проведения Олимпийских игр 2008 года китайское руководство попытается показать себя с лучшей стороны. Это дает уникальный шанс тем силам, которые заинтересованы в развитии демократии в Китае.
Франко Альгиери, Маркус Таубе
Вступление Китая в ВТО 42
С конца 2001 года Китай является членом ВТО, что отразится не только на уровне жизни 1,3-миллиардного населения страны, на ее хозяйственном и политическом развитие, но повлияет и на всю структуру глобальной мировой экономики.
Синнинг Сонг
Сложные отношения между Европой и Китаем 49
Одна из основных проблем во взаимоотношениях ЕС и Китая состоит в том, что последний предпочитает двусторонние связи многосторонним. В силу этого у Китая возникают трудности при выстраивании единой линии в отношении ЕС, равно как и наоборот - у ЕС по отношению к Китаю.
Урс Шеттли
Смена политики на Тайване 55
После выборов 2001 года Гоминьдан утратил многолетние властные позиции на Тайване. Предстоящая смена руководства в Китае, возможно, приведет к смягчению напряжения в китайско-тайваньских отношениях.
Ванг Гуангченг
Китайская политика “добрососедства” 64
Внутренняя стабильность Китая и успех его усилий в плане модернизации во многом зависит от отношений со своими 14 соседями, среди которых Россия, Япония, Индия и Пакистан имеют особое значение. Ни с одним из этих государств отношения не являются безоблачными, но Китай, похоже, внял духу времени и после 11 сентября взял курс на “добрососедство”.
книжная критика
Дирк Наберс
Пробуждающийся исполин [David M. Lampton, Same Bad Different Dreams. Managing U.S.-China Relations, 1989-2000; Chen Jian Mao's China&The Cold War. Chapel Hill/London 2001; Sheng Lijun China's Dilemma. The Taiwan Issue. Singapur 2001] 72
Хеннинг Шредер
Россия и Европейский Союз [Manfred Peter Russlands Platz in Europa, Berlin: 2001; Hiski Haukkalla/Sergej Medvedev The EU Common Strategy on Russia. Learning the Grammar of the CFSP. Helsinki 2001] 76
Аня Папенфусс
Политика миропорядка, проводимая ООН [Swen Bernhard Gareis und Johannes Varwick Die Vereinten Nationen. Aufgaben, Instrumente und Reformen, Opladen 2002] 84
АНАЛИЗы, эссе, точки зрения
Хайке Хольбиг,
научный сотрудник, референт по политике Китая
Гамбургского института исследований Азии
Меняется ли курс Китая на международной арене?
Хотя события 11 сентября 2001 года и не были восприняты в Китае как “смена эпох”, официальная реакция китайского руководства на террористические атаки дала некоторым западным наблюдателям повод говорить о “повороте” в политике Китая на международной арене. Президент Китайской Народной Республики Цзян Цзэминь заявил, что он шокирован случившимся, выразил своему коллеге Джорджу В.Бушу соболезнование и поддержку. Оперативность и дипломатическая точность, с которыми это было сделано, явно контрастировали с практиковавшимся также и китайским государственным руководством антиамериканизмом, который проявился вследствие военной интервенции НАТО в Косово весной 1999 года и вновь заявил о себе после столкновения американского разведывательного самолета с китайским самолетом-перехватчиком в апреле 2001 года. На этот раз после короткой фазы амбивалентности китайское руководство, использовав традиционные инструменты контроля за средствами массовой информации, очень быстро ограничило воздействие злопыхательских высказываний в Интернете на общественное мнение страны.
Высшее руководство партии и государства приняло решение вступить в международную антитеррористическую коалицию, контуры которой стали очень быстро вырисовываться после террористических атак. Так, Китай не только активно содействовал принятию резолюций Совета Безопасности ООН о терроризме от 12 и 28 сентября 2001 года(1), но и предоставил Соединенным Штатам информацию своих спецслужб, согласился проводить с Вашингтоном регулярные дипломатические консультации (даже к открытию бюро ФБР в Пекине власти Китая, похоже, относятся положительно) и принял участие в международных акциях по выявлению финансовых структур предполагаемых террористов и замораживанию их счетов.
Во время давно и очень желанной для китайского руководства встречи между Джорджем В.Бушем и Цзян Цзэминем, состоявшейся в связи с проведением 21-22 октября в Шанхае саммита государств-членов организации Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества (АТЭС), оба руководителя всем своим видом демонстрировали мировой общественности сердечную дружбу. Цзян Цзэминь в качестве главы принимающей страны с явной охотой воспользовался возможностью зачитать совместное коммюнике государств-членов АТЭС, в котором хотя и не поддерживалась открыто американская военная операция в Афганистане, однако осуждались “сеющие смерть теракты”, выдвигалось требование о главной роли ООН в борьбе против терроризма и прежде всего вновь выражалась готовность к международной кооперации(2).
Конечно, возникает вопрос о том, насколько решительным окажется в действительности этот ощущаемый после 11 сентября 2001 года “поворот” в политике КНР на международной арене. Чтобы судить об этом, необходимо проанализировать интересы и цели, побуждающие Китай участвовать в международной антитеррористической коалиции. При этом - в противоположность принятому в многочисленных комментариях средств массовой информации тону - не следует заведомо цинично предполагать, что Китай, участвуя в международной кооперации, преследует “всего-навсего” свои собственные интересы: какой участник антитеррористической коалиции этого, в конце концов, не делает? Скорее необходимо исследовать “чересполосицу” внешне- и внутриполитических интересов в том ключе, насколько она может служить залогом неослабных и конструктивных активных действий Китайской Народной Республики в составе антитеррористической коалиции и в рядах международного сообщества государств.
Международный престиж
Наряду с прямым опасением, что Китай также в любой момент может стать жертвой подобных нападений террористов, его решение присоединиться к антитеррористической коалиции диктовалось поначалу чисто инстинктивной озабоченностью, что в противном случае он может оказаться “не в том лагере”. Попадание по собственной вине в положение “вне игры” в международной политике должно было казаться партийному и государственному руководству Китая тем более фатальным, что оно написало на своих знаменах ускоренное “раскрытие во внешний мир”. С одной стороны, это обязательство вытекает из цели завоевать самое поздне в XXI-ом столетии тот международно-политический авторитет, на который Китай, по его собственному мнению, вправе рассчитывать, с другой стороны, оно отвечает также стремлению обеспечить условия для дальнейшего динамичного экономического и технологического развития страны. Во внутренней политике китайское руководство также может сколотить значительный политический капитал, если по мере нарастающей эрозии революционной легитимации проявит себя в качестве гаранта восхождения Китая через смуту и тернии глобализации к роли великой державы.
Желание оказаться “в правильном лагере” было, по-видимому, достаточно сильным, чтобы отважиться на прогнозируемые негативные последствия возглавленной США военной кампании для собственной страны. Так, уже на ранней стадии в китайских СМИ стали звучать опасения, что “борьба с терроризмом” вполне может вестись к невыгоде Китая: война в Афганистане могла бы еще больше дестабилизировать и без того неустойчивую ситуацию в области политики безопасности в Центральной Азии с возможными прямыми последствиями для северо-западного региона Китая, где опасались наплыва беженцев и проникновения исламских фундаменталистов. Возникала угроза того, что будут сведены на нет плоды многолетней кропотливой дипломатической работы с соседними Пакистаном и Афганистаном, а также с Россией и республиками Центральной Азии. Считавшиеся верными друзья один за другим освобождались от двусторонних связок и прямо подстраивались под интересы нового регионального “гегемона” - США - в политике безопасности.
Передвижение военной машины США или, соответственно, НАТО к западному флангу Китая и эмансипация Японии в потенциального партнера по военному союзу с Соединенными Штатами на восточном фланге заставляют Пекин опасаться того, что ужасный сценарий окружения Китая мог бы стать явью(3). Китайское руководство, по-видимому, с самого начала сознавало все эти угрозы. Но поскольку их невозможно было отвратить, оставаясь в стороне от антитеррористической коалиции, казалось более разумным вступить в нее и тем самым сохранить по меньшей мере определенную свободу политического маневра.
Стратегическая амбивалентность
Отношения с Соединенными Штатами Америки, которые находятся в центре внимания китайской внешней политики, являются напряженными и останутся таковыми также и в период совместной борьбы против терроризма. После нескольких недель очевидного благоприятного потепления атмосферы китайско-американских отношений сегодня с обеих сторон вновь утверждаются более реалистические расчеты. Так, аккурат в канун Нового года президент Буш лично выступил против нарушения прав человека в Китае и распорядился выдать, несмотря на китайские протесты, транзитную визу вице-президенту Тайваня Аннетте Лу, чтобы продемонстрировать тем самым американской общественности, что США ни в коем случае не добиваются кооперации с Китаем ценой отказа от фундаментальных политических убеждений. И наоборот, выход США из Договора о противоракетной обороне в середине декабря прошлого года предоставил китайскому руководству повод возобновить прежнюю риторическую критику американских односторонних действий и “гегемонизма”(4).
Как утверждалось недавно в различных серьезных прокитайских публикациях в Гонконге, Пекин ни в коем случае не рассчитывал после 11 сентября на устойчивое улучшение отношений с Соединенными Штатами, поскольку, как показывает опыт, последние навешивают ему ярлык друга или врага в зависимости от того, что отвечает их интересам. Велением времени является, скорее говоря, подготовка к тому периоду, когда китайско-американские отношения вновь вернутся к модусу “стратегической конкуренции”, который объективно задан в силу возрастающего веса КНР в мировой политике. А пока предпринимаются усилия использовать наступившую передышку, когда США полностью заняты походом против терроризма, в тактических целях для укрепления собственной позиции.
Это в высшей степени расчетливое властно-политическое толкование отношений с Соединенными Штатами не обязательно должно отражать позицию всего высшего руководства Китая, которое в целом до сих пор усердно старается представить страну надежным партнером по кооперации в международной антитеррористической коалиции. Тем не менее, описанная выше экстремально скептическая позиция обнажает ту полную коллизий амбивалентность, которая лежит в основе китайско-американских отношений и после 11 сентября, и которую обе стороны могут в любой момент сделать инструментом своей политики для умиротворения скептически настроенных слоев населения у себя дома или для раздувания новых конфликтов во внешнеполитических отношениях.
Терроризм в Китае
Другие комплексные внутриполитические интересы, оказывающие определяющее влияние на курс Китайской Народной Республики в международных отношениях, обусловлены столкновением с домашней проблемой исламского фундаментализма, в особенности в Синьцзян-Уйгурском автономном районе на северо-востоке Китая. Там компактно проживают почти восемь миллионов уйгур, а также небольшие по численности казахские, киргизские, таджикские и узбекские группы населения, которые, вместе взятые, составляют примерно половину из двадцати миллионов живущих в Китае мусульман. Хотя китайская конституция гарантирует этническим меньшинствам автономию, на деле они, однако, ее практически не видят. Это обстоятельство ведет со времени крушения Советского Союза к эскалации этнических конфликтов и усилению сепаратистских тенденций. Особенно это касается тюркского народа уйгур, которые с начала девяностых годов, ссылаясь на исторические образцы независимого “Восточного Туркестана”, вновь и вновь поднимали восстания и организовывали демонстрации протеста против засилья хань-китайцев, а также – частично с помощью оружия, поставленного из соседних государств Центральной Азии, – устраивали покушения с использованием бомб и прибегали к другим экстремистским насильственным действиям против китайских чиновников и гражданских лиц.
С учетом этих обстоятельств представители международных правозащитных организаций после 11 сентября в 2001 года вновь и вновь предупреждали Китай, чтобы он не использовал “борьбу с терроризмом” в качестве предлога для проведения операций против этнических меньшинств у себя дома. Этот упрек, с одной стороны, представляется уместным, так как китайское руководство и в самом деле склоняется к тому, чтобы чохом заклеймить как террористов любые не полюбившиеся ему политические группировки, будь то религиозные экстремисты, политические активисты, выступающие за подлинную автономию Синьцзян-Уйгурского автономного района и Тибета, или приверженцы движения “Фалун-гонг”. С другой стороны, этот укор кажется также проблематичным. Так можно, утрируя, утверждать, что государственному руководству Китая не требуется, собственно говоря, никаких поводов, чтобы продолжить борьбу против “этнического сепаратизма”, которую оно (в значительной мере скрытно) ведет многие годы в Синьцзян-Уйгурском автономном районе. Фактически государственные инстанции в Синьцзяне используют после 11 сентября в основном те же средства, что и раньше, хотя интенсивность их применения с начала 2002 года повысилась ввиду ужесточения законодательства о борьбе с терроризмом(7). Наряду с репрессивными средствами однопартийного государства к ним относится также форсированное освоение областей, в которых проживают национальные меньшинства, в надежде на их ускоренную секуляризацию.
Если Пекин стремится после событий 11 сентября расширить фронт борьбы с доморощенным “сепаратизмом” и “религиозным экстремизмом”, превращая ее в часть глобального антитеррористического похода, то делает это, возможно, потому, что сознает ограниченную эффективность собственных изолированных политических усилий, которые, сдается, способны скорее ускорить радикализацию мусульман, чем предотвратить ее. Но прежде всего это делается явно для того, чтобы придать международную легитимацию борьбе с собственной проблемой терроризма.
Однако как раз это желание отвергается посредством упрека в том, что Пекин использует международную борьбу против терроризма в качестве предлога для подавления этнических меньшинств. Тем самым государственному руководству Китая заведомо отказывают в наличии любой легитимной заинтересованности в разрешении проблемы терроризма в собственной стране. Это создает сложности, поскольку имеются подтвержденные западными спецслужбами данные о том, что контакты между уйгурскими националистами и структурами Усамы бен Ладена и движения “Талибан” существуют по меньшей мере с 1998 года. Многие сотни и даже тысячи уйгур получили образование в пакистанских и афганских медресе и прошли подготовку в военных лагерях, хотя ввиду недостаточной надежности общедоступной информации до сих пор остается неясным, какой поддержкой пользуются подобные воинственные группы в среде религиозно умеренных и политически толерантных уйгур, и какую роль играет в действительности политизированный исламский фундаментализм в Синьцзян-Уйгурском автономном районе.
Национальные толкования
Между тем США подтвердили, что среди захваченных в Афганистане боевиков движения “Талибан” есть и много китайских уйгур. Пекин настаивает на их выдаче, чтобы предать их суду в Китае. Вашингтон до сих пор отклонял это требование, ссылаясь на то, что не разделяет мнение Пекина о том, будто в случае с уйгурскими боевиками речь идет о террористах.
Таким образом, последний конфликт выявляет принципиальную проблему: угрожающий образ “международного терроризма”, сформировавшийся под воздействием событий 11 сентября, был лишь временной и иллюзорной объединяющей величиной, сплотившей государства различных мастей в борьбе против общего “врага”. В реальном международном контексте “международный терроризм” постепенно раскрывается с тех пор как временщик, занимающий место национальных сценариев угроз, а стимул к участию в антитеррористической коалиции на глазах сводится к тому, чтобы гарантировать каждому участнику антитеррористической коалиции его собственный суверенитет в толковании “терроризма”.
Сначала Китай, Россия, Казахстан, Таджикистан и Узбекистан условились на последней встрече в рамках Шанхайской организации сотрудничества в январе 2002 года о транснациональном понимании “международных террористических организаций” в регионе. Они намереваются совместно бороться с “террористическими группами в Чечне, восточнотуркестанскими сепаратистами в Синьцзяне и воинственным исламским движением в Узбекистане(10). В адрес этих стран напрашивается упрек в том, что они собираются варить на “общей кухне” антитеррористической коалиции свой собственный супчик. Однако до тех пор, пока не разработаны международно-обязательные критерии определения понятия “(международный) терроризм” и параметры антитеррористической борьбы, подобный подход не будет являться исключением из правил.
В принципе серьезная заинтересованность Китая как в обретении статуса респектабельного и уважаемого партнера, так и в борьбе с исламским фундаментализмом у себя дома говорит в пользу его подлинной готовности к конструктивным действиям в составе глобального сообщества государств – даже если стратегическая амбивалентность в китайско-американских отношениях будет, видимо, постоянно омрачать международную кооперацию. Если дело не дойдет до институционализации антитеррористической коалиции в смысле обязательного для всех определения терроризма, а также обязательных для всех правил политического, полицейского и военного противодействия ему, и прежде всего юридического обращения с ним, то под вопросом окажется не только участие Китая в антитеррористической коалиции, но и сама коалиция будет непрочной.
Примечания
1 IP, № 12/2001, с. 86,105-108.
2 Выдержки из заключительного коммюнике опубликованы на с 94 и сл.
3 Ср.: Holbig Chinas Reaktion auf die Anschlaege vom 11.September, in: China aktuell, September 2001, S.976-983 [Х.Хольбиг. Реакция Китая на террористические акты 11 сентября 2001 года. В: China aktuell, сентябрь 2001, с. 976-982].
4 Ср.: Gilbert Achacar Eine Allianz auf unilateraler Basis [Жильбер Ашар. Коалиция на базе односторонности] Le Monde Diplomatique, декабрь 2001, стр. 12/13.
5 Guangjiaojing, 12/2001, P.6-9 and Jingbao, 12/2001, P30-32.
6 Ср.: Thomas Herber Separatistische Tendenzen, in: FAZ, 18.10.2001 [Томас Хеберер. Сепаратистские тенденции. ФАЦ, 18.10. 2001].
7. Ср.: China aktuell, декабрь 2001, обзор 10.
8 Ср.: Bahukutumbi Radan, Continuing Unrest in Xinjiang,