Андрей Белый Начало века Воспоминания в 3-х книгах

Вид материала

Содержание

Знакомство с врюсовым
Чудак, педагог, делец

Подобный материал:

1 ... 13 14 15 16 17 18 19 20 ... 60

Они ее видят, они ее слышат! Он - нет. И, -

Железные болты сорвать бы, сломать бы90.

С хладнокровием физика взвешивал он пыл, готовность на все Добролюбова,

Гиппиус, Розанова, Мережковского, студентов, избитых казаками; - раз бросил

он мне, не говоря о сочувствиях им:

- "Что же, прекрасно, - не только словесность... А где она, в чем?

Пока - только слова".

Был осознанным противоречием он, с откровенным отказом от выхода, не

находя его, но допуская, что, может быть, выход есть: коли так, - пусть

покажут ему: ощупает его и деловито оценит. - "Сюртук" мне часто казался

стенной черной тенью на плоскости трезвой; но он был точно с трещиной, в

которую садит холодный сквозняк стародавних кошмаров, испытанных в детстве;

здесь, думается мне, и происхождение ранних стихов его о "козе"91 и о том,

как он в снах своих мучит знакомых; однажды проснется-де и увидит себя в

чужой комнате над... им задушенным: уже не во сне [Таков его ранний рассказ,

напечатанный в "Северных цветах" 92].

Его "проверы" под формою будто бы маленьких "гадостей", строимых нам,

имели бескорыстную цель нас испытать; но это в нем было - игрой самотерза;

такова же и пресловутая "дичь" его юношеских поступков, подрывавшая

"тактику", или систему подкопов; она - выраженье мучительной распятости:

самим собою себя; в этом жесте ненужного самораспятия виделся он мне с

первой встречи: сложившим на грудь две руки, искривленным от муки; но и в

этом терзе слагающим свои строчки, и таким его Врубель увидел; 93 таким

подымали на щит его мы; иронически он утешался принятием лести от тех, кто

его поносил: как игрок, ставя нас, "Скорпион", символизм, - свои карты, - в

угаре азарта: 94 унизить еще одного из мастодонтов, сперва издевавшегося над

ним; потом - пришедшего к нему с повинной, чтоб не отстать от "моды".

Молодой, еще дикий, порывистый Брюсов встает передо мной, одной ногой -

на эстраде, другой ногой в невы-дирных "чащобах" самотерза, в которых он

рыскал, юнцов озадачивая; таким был еще в 904 году (после - не был): до

жуткости диким, до резвости пламенным.

Первые встречи: я вижу В. Я. каждый день; первоклассник я; он же -

взъерошенный, бледный, в прыщах: семиклассник с усами; меня интригует он

умной угрюмостью: я же круги пишу вокруг него 95.

"Кто он?"

"Брюсов".

Скоро он пропал для меня, окончив гимназию Поливанова; в 1894 году мы

его впервые "дикие" стихи затвердили; 96 твердили и пародии на него В.

Соловьева; 97 и я вспоминал Брюсова-семиклассника, точно волк в клетке,

метавшегося по гимназическому рекреационному залу: от стены до стены.

До знакомства с ним, раз зимой, возвращаясь домой по Арбату, я встретил

мужчину в пальто меховом, в меховой, пышной шапке; он топал галошами, пряча

руки свои в рукава; голова прижималась к плечу; как-то странно и

дико-радостно дергались красные его губы под заиндевевшими, как черный кокс,

усами, глаза ярко прыснули: мимо меня мне; мне казалось, - шептался с собою

он: так вытверживают про себя стихотворные строчки, быть может, так бегут "в

неживые леса", когда сзади - никто не гонится

[Я бегу в неживые леса...

И не гонится сзади никто.

В. Брюсов 98].

И осенило:

"Я видел его уже? Где?"

В тот же вечер сказали мне у Соловьевых:

- "Был Брюсов и - жаль: не застал"99.

Тут осенило меня: бегун, бормотавший на улице, - Брюсов. М. С. Соловьев

познакомился с ним у Шестерки-на; 10№ этот художник с женой заходил к

Соловьевым; М. С. симпатизировал Брюсову.

- "Крупный поэт".

В "Дневниках" стоит: "Выл у меня М. С. Соловьев, благодарил за статью о

Вл. Соловьеве. После... был у него. Жена его, Ольга Михайловна... мило

болтала о Фете... Сын Соловьева, юный Сергей Михайлович, тоже мило беседовал

о Корнеле, Расине. Ждали сына проф. Бугаева... (он живет рядом)" (стр.

106)101.

Видал я его в 900 году на представлении "Втируши", его мне показали в

антракте; 102 он стоял у стены, опустивши голову; лицо - скуластое, бледное,

черные очень большие глаза, поразила его худоба: сочетание дерзи с напугом;

напучены губы; вдруг за отворот сюртука заложил он угловатые свои руки; и

белые зубы блеснули мне: в оскале без смеха; глаза ж оставались печальны.

В тот же вечер он публично читал; к авансцене из тени - длиннее себя

самого, как змея, в сюртуке, палкой ставшая, - с тем передергом улыбки,

которую видел я, - он поплыл, прижав руки к бокам, голова - точно на

сторону: вот - гортанным, картавым, раздельным фаль-цетто, как бы он отдавал

приказ, он прочел стихи, держа руки по швам; и с дерзкою скромностью, точно

всадившая жало змея, тотчас же удалился: под аплодисменты.

Яд на публику действовал; действовала интонация голоса, хриплого и

небогатого, но вырезающего, как на стали, рельефы; читал декадента, над

которым в те дни Москва издевалась, - не свои стихи, а стихи Бальмонта;

собравшиеся же демонстрировали: "Браво, Брюсов!" Стало быть: он нравился

наперекор сознанию: рассудком ведь ругали его.

В тот вечер он голосом как будто декретировал над головами - его

ругавшей Москве: Яблоновским, Баженовым, Иван-Ивановым, Янжулам и

Стороженкам.

- "Вот всем говорю: горе вам!"

ЗНАКОМСТВО С ВРЮСОВЫМ

Пятого декабря 901 года я встретился с Брюсовым. У меня сидел

Петровский, когда я получил листок от О. М. Соловьевой: "У нас - В. Я.

Брюсов: ждем вас"; позвонился, входим; и - вижу, за чайным столом - крепкий,

скуластый и густобородый брюнет с большим лбом; не то - вид печенега, не то

вид татарина, только клокастого (клок стоит рогом): как вылеплен, - черными,

белыми пятнами; он поглядел исподлобья на нас с напряженным насупом; и

что-то такое высчитывал.

Встал, изогнулся и, быстро подняв свою руку, сперва к груди отдернул

ее, потом бросил мне движеньем, рисующим, как карандаш на бумаге, какую-то

египетскую арабеску в воздухе; без тряса пожал мою руку, глядя себе в ноги;

и так же быстро отдернул к груди; сел и - в скатерть потупившись, ухо

вострил, точно перед конторкой, готовяся с карандашом что-то высчитать,

точно в эту квартиру пришел он на сделку, но чуть боясь, что хозяева, я и

Петровский его объегорим.

Этот оттенок мнительности, недоверия к людям, с которыми впервые

вступал он в общение, был так ему свойственен в те годы: он был ведь всеми

травим.

Понял: еще не зная меня, но "Симфонию" (писанный текст), о которой дал

отзыв он, что она-де "прекрасна", прикидывал мысленно, кто я такой: мистик,

скептик, софист, образованный или невежда, маньяк или насмешник, юродивый

или кривляка; кем бы я ни был, сумел бы и он постоять за себя; этот тон

де.ловой - понял я - был им выставлен, точно окоп иль конторка.

Помалкивал, слушая, что говорилось, примериваясь и учитывая интонации,

вспыхами глаз и пылающею наблюдательностью, на меня обращенной, и этим он

точно выхватил воздух из моего горла.

Себе в "Дневниках" записал: "Были два наших студента-декадента: Бугаев,

Борис Николаевич (автор "Симфонии"), и... Петровский, чуть-чуть заикающийся"

(стр. НО)103.

Он прикинулся: точно учитель словесности перед экзаменом, для вида

макал усы: в стакан чая и приличия ради поддерживал разговор; я наблюдал его

и думал: нет в картавых, поправочных фразах яркости; в вежливой, косой

улыбке из хмури - нет шарма; я думал: вот примется он мне развивать

впечатление от чтения моей "Симфонии"; а он, не спуская с нас уха (в глаза

же не смотрел), мимо нас подавал точно рукой свое слово - М. С; а своей

бровью подчеркивал свои смыслы: и трезво, и веско, не без архаизма; как

будто он пришел к нам из тридцатых годов прошлого века; так беседовать мог

Боратынский; Белинский уже - не мог.

Никакого Рембо, Малларме!

М. С. Соловьев всем своим видом как бы показывал Брюсову нас: вот-де

какие; Брюсов же смыком смышлева-тых бровей отвечал:

- "Будет видно: годятся ли!"

Вдруг прытко бублик он выщипнул из хлебной корзинки.

Стало неловко мне с ним: как атакованный! Я даже испытал раздраженье:

скажи-ка ему про "бледные ноги" его, - пожалуй, еще услышишь:

- "Вы, сударь мой, дичь не порите-ка: Пушкин не так писал: у

Боратынского нет этой жалкой бессмыслицы".

Думалось: явно сидит, - как в черной маске, потому что татарин, печенег

и учитель словесности - только "маски": не прост! Исключительный "зверь" -

неуютный; его не дразни: под себя подомнет, сев в засаду.

Этот подмин под себя я пронес по годам: взвешенность всех выражений с

неявно вплетаемыми комплиментами ставила часто впросак, точно в угол, где

мой пулемет от теории знания вовсе не действовал, но где рапира софизма его

отовсюду меня щекотала, и точно невидимый шепот я слышал:

- "Борис Николаевич, вы не деритесь со мной: я и так вас щажу: будет

плохо!"

Еще до обмена словами прошел лейтмотив наших будущих отношений: я,

помнится, высказался: нет границы меж здравостью и меж психозом.

- "Я с вами согласен", - отрезал, не глядя, В. Я.; и тоскливо едва

передернулись губы, а зубы блеснули; М. С. перевел разговор на "Симфонию".

- "Ах!" - завозился Брюсов, засунувши руку в карман, и стал обсуждать

детали ее печатанья:

- "Мое мненье о книге известно ведь вам", - бросил с досадой он мне,

и, не знай я его отзыва, я мог бы подумать, что книга моя ему неприятна.

Потом мы перешли из столовой в кабинет Соловьева; хозяева с А. С.

Петровским пошли к столу; мы же с В. Я. задержались в сенях перед креслом,

которое он, на две ножки поставив, раскачивал, поводя туловищем; и вдруг

стал узкоплечим каким-то: сюртук как на вешалке; грудка - совсем дощечка;

наверное, - ребра пропячены.

Аспид!

И я удивился разительному изменению своего впечатления от вида: его;

вокруг как тарантулы прыгали!

С ожесточением я что-то доказывал, защищаясь от казавшейся мне

ненормальной внезапной живости этой, он откинулся, держа на весу кресло; и

вдруг в потолок - дико выорнул:

- "Ах, да зачем с философией вы, когда есть песни и плясти!" - "ка"

точно "те" выговаривал он.

И снова выорнул:

- "Когда мгновение принадлежит - мне!"

И слушал себя, как песни из... древней эры, в которой, быть может,

слова о том, как... дерутся с бронтозаврами.

- "Я захочу, - взвесил кресло, ударил им в пол, - и вот этим вот

креслом кому-нибудь череп пробью!"

И увиделось просто какое-то "оно", - обезумевшее и заявляющее, что

"оно", - приподняв воротник у пальто и надвинув картуз на глаза, - убежит в

свои неживые леса [Цитата из Брюсова 104].

"Черт дери, - пришибет, чего доброго!" - подумалось мне.

Тут же подумалось:

"Просто он софист и позер!"

- "Нет, мгновение не принадлежит нам, - осмелился я, - допустим, что

вы захотите навеки остаться - стоять: здесь. Уйдете все же, потому что вы -

гость Соловьевых! А гости - уходят!"

Представьте мое изумление, когда, став шестом, передергивая, завопил

он:

- "Я, - цап: лапа пала на кресло, - останусь здесь", - кресло

пристукнулось.

Бред о извечном стояньи Валерия Брюсова здесь разыгрался в моем

воображении: вот - подумалось - все уходят, а Брюсов - стоит: в той же позе

за креслом; его Соловьев выгоняет, - стоит: в той же позе за креслом; М. С.

Соловьев - раздевается; Брюсов - стоит; спит, а Брюсов - стоит, озаренный

луной: в той же позе; врывается Жанна Матвеевна: "Правда ли, что он стоит

тут?" Стоит! А Брюсов, тут же, переменив разговор, спрятав "дичь" свою, как

платок, в боковой карман, изогнулся передо мной как-то чрезмерно любезно,

чрезмерно порывисто:

- "Однако мы - отвлеклись: идемте к хозяевам". И, подойдя к М. С.

Соловьеву, с нарочитой невинностью заговорил о каких-то новых изданиях

Пушкина: я ожидал, как он вывернется предо мной, ведь обещал - что - не

уйдет отсюда: и я его пересиживал; стало нудно; поднялся-таки я прощаться;

тут он вскочил; и с чрезмерною мягкостью как выорнет, не обращаясь ни к

кому:

- "Я тем не менее, - с явной угрозой, - удаляюсь!" И - руки по швам,

свою голову на сторону, прямо в переднюю; я - за ним; даже не попрощались

друг с другом; я думал: и ведь прав он; в миг первого выкрика он издал свой

декрет; в миг же второго выкрика - его отменил, потому что - мгновенье,

каждое, - принадлежало ему.

"И софистище же", - отдалось где-то во мне.

Проводивши В. Я., мы с Петровским остались у Соловьевых; и я рассказал

им свой разговор перед креслом с Брюсовым; М. С. улыбался;

- "Не знал я, какая опасность грозила мне; впрочем, я переменил бы

квартиру; с Богдановым, домохозяином, а не со мною бы дело имел он".

На следующий день в той же комнате опять встретились с Брюсовым мы

неожиданно для меня - при Мережковских, о чем пишу ниже; тогда же я подошел

к Брюсову:

- "Простите, вчера впопыхах я даже не простился с вами".

Он, выпрямясь и наставляясь ноздрею, обдумывал, видно, ответ; с пыхом

выдохнул, проворкотавши гортанно-приязненно:

- "Я думал, что - без предрассудков мы будем с вами", - и дернул

рукою.

И белые зубы свои показал.

И опять ошарашил меня: без каких предрассудков? Без приличий, цитат,

архаизмов, отдавшись песням и пляскам, проткнем кольца в нос и украсимся

перьями нового быта, устроивши остров Таити, здесь, в доме Богданова, в

квартире номер три?

Такова моя первая встреча с ним.

Еще не знал я: стиль "бреда", как стиль "кулака", - игры, не задевающие

его жизни; он ими испытывал нас; раз я его увидал с Добролюбовым, ставшим

сектантом и всех называющим братьями; с легкостью Брюсов отчеканивал на

"брат Валерий", к нему обращенное:

- "Что, брат Александр?"

Он хотел поиграть и со мной стилем своих "Шедевров" ["Шедевры" - первая

книга стихов Брюсова 105].

ЧУДАК, ПЕДАГОГ, ДЕЛЕЦ

Потом сколько раз - Соловьев, Эллис, я, - собираясь втроем,

представляли чудачества Брюсова; и обсуждали: они что такое? Единственное

сочетанье из высушенного, как гербарийный листик, софизма и бреда пощечиной

влепливалось, и над ней дергал бровью, недоумевая; начав с пустяка, кончал

крупною ставкой: на дичь; измерение неизмеримого, точно рисунок (пятнадцатый

век): его он показал мне: в нем изображалися... пытки.

У Брюсова слово "испытывать" значило часто "пытать"; он до пытки

испытывал; но испытания эти терзали его; и отсюда же: непроизводительность

мотивов, одетых в сюртук; господин с прирастающей маской к лицу, - таким

виделся в эту пору мне Брюсов.

Так: однажды, зайдя с Соловьевым к нему, испугались; осведомившись о

делах "Скорпиона", прямой, точно шест, - он свой рот разорвал; бросил руки

по швам; и - скартавил с восторгом:

- "Условимся - так: завтра я не иду в "Скорпион", потому что я буду

лежать на столе и предам свое тело: и сверлам, и пилам"106.

Ему предстояла мучительная операция челюсти, после которой долго ходил

он с раздутой скулой. Ужаснул меня точностью:

- "Поколотили студентов; а знаете, что на войне?" - ногу на ногу; руки

сцепились, схватясь за коленку качавшуюся:

- "Там - прокалывают!"

Став живым, молодым, сиганул он вихром:

- "Представляете, что это значит? Приставленный штык прободает шинель,

рвет одежду, которая - разрывается; кожи касается четырехгранная сталь; она

прободает: мускул, брюшину; штык - вводится в тело".

Так у доски занимается перечислением условий задачи учитель.

Иль - что за логика?

- "Вы вот за свет: против тьмы. А в Писании сказано: свет победит;

свет - сильнее; а надо со слабыми быть; почему ж не стоите за тьму и за

Гада, которого ввергнут в огонь?.. Гада - жаль: бедный Гад!"107

Иль, - зачем он прислал мне стихи под заглавием "Бальдеру Локи"? Он в

них угрожал мне стрелой; и кончал - восклицаньем:

Сумрак, сумрак - за меня!

Коль - серьезно, зачем язычок третьеклассника, "Вали"? Стихи были

присланы сложенною стрелой из бумаги;108 такие метают учителю: в спину.

В ту же пору, зайдя на журфикс ко мне и увидавши гасильник, с прекрасно

разыгранным вздрогом гасильник схватил, повертел; приподняв, над гостями - к

настенни-ку ткнул его, перегибаяся к матери:

- "Вот как? Гасильник... Позвольте мне, Александра Дмитриевна,

посмотреть, как действует гасильник?"

И, опустивши в стекло, погасивши настенник, с разыгранным смехом он

матери бросил:

- "Ну, я - удаляюсь". И - выскочил.

Боркман, боряся с судьбою, за палку хватается:109 так почему же Валерию

Брюсову свет не гасить? Жутковатые игры придумывал; и деловито разыгрывал.

Так: провожая Бальмонта в далекую Мексику, встал он с бокалом вина и,

протягивая над столом свою длинную руку, скривясь побледневшим лицом, он с

нешуточным блеском в глазах дико выорнул:

- "Пью, чтоб корабль, относящий Бальмонта в Америку, пошел ко дну!"110

В ту эпоху меж ним и Бальмонтом какая-то черная кошка прошла; шутка

злою гримасою выглядела.

Скоро он перестал так шутить; и его по "Кружку"111, точно каменного

командора, водили:

- "Чудесный директор: навел экономию!"

Мы знали больше: директорство, кухня (заведовал ею в "Кружке") - только

спор: в эту пору "Эстетику" [Общество свободной эстетики, им основанное]

гнал он из зал, отведенных в "Кружке" ей: гнал Брюсов, Валерий, директор

"Кружка", вместе с Южиным, вместе с Баженовым, над кем смеялся, - Валерия ж

Брюсова, возглавлявшего "Эстетику". Жаловался в комитете "Эстетики":

гонит-де нас - "Кружок".

- "Кто же гонит-то? Вы?"

Не ответил; художник Серов философски руками развел:

- "Гонят, - надо уйти!"

Серов - понял: другие - не поняли.

Редко смеялся: лишь дергал губами; и зубы показывал; если ж его

рассмешить (Эллис мог так смешить), то он, бросивши ногу на ногу, схватясь

за колено, вцепившись в колено, над ним изогнувшися и бородою касаясь

колена, краснел не от хохота, а от задоха; и сухо и дико откалывал голосом:

- "Кхо... кхо... кхо... кхо!.."

И тянул, и отталкивал - детским кошмаром, в котором мы оба кричали

когда-то; таков стиль знакомства, в котором повинен не я.

Сперва связанный с Брюсовым узами дел, я стараюсь, его избегая, быть

светским, почтительным, чувствуя род уважения к этой литой, как из бронзы,

фигуре; мой стиль он усваивает; иногда же я чувствую перекрещение наших

рапир из-за взрыва сухой его, какой-то дикой сердечности.

Кто он, - защитник или подкарауливатель?

В "Дневниках" он записывает: "Был у меня Бугаев, читал свои стихи,

говорил о химии. Это едва ли не интереснейший человек в России. Зрелость и

дряхлость ума при странной молодости" (май - июнь 1902 года, стр. 121).

Стихи его, мне посвященные, - жуть: обещается в них... "мстить

кинжалом" мне .

Но он вторгнут в мое бытие метеором упавшим; и я получаю короткие

письма: он рад будет видеть тогда-то меня; или: он извещает о том-то и

том-то; короткие, четкие, внешние фразы; и тут же сухая соль сведений о

Петербурге, о "Новом пути"; в нем зовут-де его секретарствовать; 113 часто

предлог для свиданий фиктивен; в нем явно желанье: меня привязать к

"Скорпиону", оказывая мне, начинающему литератору, крупную и бескорыстную

помощь; в глубинах своих сомнительный еще мне, - внешне он мне повернулся с

приязнью; я видел его Калитой, собирателем литературы в борьбе с "ханской

ставкой"; в горении объединять, он, наш "мэтр", умывал ноги нам; он сносился

с маститостями, усыпляя внимание: перед боем; и все - для того, чтобы нас

протолкнуть; я обязан ему. всей карьерой своей; я ни разу себя не

почувствовал пешкой, не чувствовал "ига" его: только помощь, желанье помочь,

Blog

Андрей Белый Начало века Воспоминания в 3-х книгах

Содержание