Geum.ru

Анатолий Онегов Русский лес

Вид материалаИсследование
Подобный материал:
1   ...   9   10   11   12   13   14   15   16   ...   30

Вторая полоса огорода немного отступает от деревни и окружает собой пашни. Это второе оборонительное сооружение выглядит грубей, его основное назначение – сдерживать на выпасах, которые начинаются сразу за второй полосой огородов, не пускать скот на пашню.

За выпасами, отрезая, отсекая владения человека от тайги, ограждая эти владения и закрывая коровам дорогу в лес, тянется по болотам, ельникам, березнякам, соснякам и осинникам третья и последняя полоса заграждения. Третий огород перешагивает через ручьи, заходит в озера, висит над тонким ковром моховых болот, и всякий идущий в лесное поселение неминуемо встретит на своем пути эту массивную прочную изгородь.

Иногда последний, третий огород называют осеком. Жерди в осеке редко когда положены так старательно, как в первом и втором огородах. Чаще жерди одним концом упираются в землю, а другим косо наклонены над предыдущими. Такой огород делать проще, он не слишком изящен - возможно, поэтому и отводится осеку не самое видное место.

Для осека редко когда идут ровные, очищенные от ветвей стволы. А оттого такое ограждение больше походит на завал, на боевую засеку, оставшуюся в нашей памяти с давних времен лихих иноземных нашествий. И осек действительное не городят, а просто валят в него друг на друга деревья, которые только что росли на месте этого крепостного вала. Перебраться через такой завал удается не везде. Иногда долго идешь вдоль заградительного сооружения, идешь вдоль границы людей и леса, находишь на суковатых жердях клочки летней шерсти из медвежьей шубы и тут как-то особенно остро осознаешь, что там, за засекой, за осеком, начинается территория другого хозяина, имя которому - тайга.

На огородах и осеках система заграждений еще не оканчивается. Рядом с огородами и осеком существуют выгородки и улицы.. Выгородки - обычно участок с хорошей травой, выгороженный посреди выпаса для покоса. А вот улицы - понятие более многообразное .

Улицы бывают не только в деревне между домами. Улицы кочуют по пашням и покосам, тянутся мимо выгородок и пожен, минуют первое, второе кольцо огородов, добираются до третьего, переходят его, становятся настоящими лесными дорогами и только тогда могут беспрепятственно направляться в любую сторону. Но пока улица находится внутри оборонительных сооружений, ее желания четко ограничены высокой красивой изгородью. Две изгороди, отстоящие друг от друга на ширину улицы, длинным, извилистым коридором поднимаются на холмы, спускаются в низины, пересекают огороды, петляют по зарослям ольхи и возвращаются обратно в деревушку, принося строгому рисунку северных лесных заграждений веселые линии.

Вот улица выбралась из деревни и остановилась около первого огорода. Путь прегражден высокими воротами из жердей. Ты отводишь в сторону ворота, идешь к следующему огороду, снова встречаешь ворота, снова отводишь их, а когда наступает срок миновать последний, третий огород, ты опять встречаешь ворота, опять вынужден отвести их в сторону и уже тут очень хорошо понимаешь, откуда взялось в лесу это название ворот - отвод.

Последний отвод преграждает путь в лес, ты прощаешься с улицей, вступаешь на лесную дорогу и идешь к следующему поселению, идешь долго и очень ждешь, когда же наконец встретится на твоем пути новый осек, когда же за первым отводом окончится твоя дорога и ты наконец войдешь в улицу...


Вот примерно по такому плану— кольца огородов, лучи улиц и заставы-отводы в огородах - и строились-были лесные поселения наших предков, предопределяя своим разумным порядком и планы будущих российских городов, вставших затем среди лесных чащ.

Городами вчерашние лесные поселения, которым выпадало расти и шириться, становились не вдруг. Незаметно, исподволь отступал от поселения людей лес, сведенный палом ради будущей пашни, вытоптанный скотом, сожженный в печах! Лес отступал все дальше и дальше, и следом за ним двигалось внешнее кольцо ограждения-осек; приходило время подправлять этот пограничный огород, и новую ограду устраивали уже в новом месте, закрепляя завоевания людей.

Так все дальше и дальше отходило от центра будущего города главное оборонительное сооружение людей. И вот наступал такой момент, когда устроить осек было уже невозможно - слишком большую работу пришлось бы вершить, если городить такой неоглядный огород. Да к этому времени, пожалуй, и не надо было уже строить подобное внушительное сооружение, задача которого - удержать скот на выпасах и не пустить его в лесную чащу. Сама чаща уже давно отступила, и скот теперь пасся не по лескам и перелескам, где не всегда углядеть за ним пастуху, а на открытых луговинах, устроенных на месте вчерашнего леса, где весь скот был на виду.

Следом за главным огородом-осеком отказались устраивать и второй, средний огород, что не пускал скот к пожням, к хлебу. Обустроенные людьми безлесные выпасы-луговины, куда поднадзорно собирался скот, позволяли отказаться и от этого второго огорода: за скотом как следует следили, а посему пашня и не нуждалась в ограждении. Да и сама пашня была теперь пошире, не жалась больше друг к другу сиротливыми клочками- поженками, а вольно лежала хлебным полем, и сюда уже, как прежде, не заглянет, будто невзначай, никакая скотина. Все на виду - все на месте!

Вслед за осеком и вторым огородом потеряли свою прежнюю архитектуру и древние улицы - теперь они уже не красовались жердевым строем, и догадаться о них можно было другой раз лишь по июльской пыли, что нет-нет да и поднимется долгим лисьим хвостом вслед за конной повозкой. Теперь улица стала дорогой, путем. Она продолжилась и сделалась шире. Но все равно, как и прежде, при границе владений человека на этом пути-дороге хранились ворота-отвод. Правда, теперь это были уже не жердевые ворота с кольцом-замком, свитым из березовых виц, а городская застава, где каждого пешего или конного денно и нощно ждала вооруженная стража.

Дольше всего оставался в прежнем качестве самый ближний к домам огород, что хранил само поселение от скотской грязи, а огородные грядки у домов от потравы. Правда, и этому огороду-красавцу пришлось измениться, расшириться, расступиться в стороны, принимая под свою заботу все новые и новые дома. А когда этих новых домов становилось все больше и больше, прежний единый огород-заграждение все-таки не выдерживал и согласно уступал место уже многим огородам-оградам, каждый из которых оборонял всего несколько домов, а то и вовсе одно-единственное какое-нибудь жилище, смело шагнувшее в сторону из общего крепостного нагромождения.

Но дальше наше недавнее лесное поселение, еще вчера тесно жавшееся на каком-нибудь светлом бугорке посреди дремучих лесов, устроив рукотворные поля и луговины и тем самым отстояв свое право быть в лесной краю, уже широко обносило себя настоящими крепостными стенами, которым и поручалось отныне беречь людей от врагов, более страшных, чем хищные звери, обитавшие в лесной чаще, ибо эти враги, в отличие от хищных зверей, шли к тебе не только за твоим телом, но и за твоей душой.

Город-крепость высоко поднимал свои крепостные башни к небу, и каждая из башен высилась отныне там, где еще не так давно были ворота-отвод в огороде-заборе и где было положено еще в незапамятные времена начинаться прежним улицам.

Аналогию между российскими городами и лесными поселениями наших предков можно проводить без концам, и всякий раз вы обязательно будете находить подтверждение тому, что люди, шедшие по нашей земле впереди нас, обладали великим даром: они умели бережно хранить все, что однажды разумно создавалось ими, умели копить и копить свой труд, свои усилия, разум, опыт и вот так, шаг за шагом от одного жизненного решения к другому, и подарили нам нашу сегодняшнюю жизнь.

Нет, не были в почете у наших предков скоропалительные решения и необузданные проекты, не позволяли они разом крушить то, что уже жило и жило успешно, принося человеку земную благодать. Не принимали они на веру и чужую жизнь, а если что-то подмеченное у других и западало в душу пытливого народа-строителя, то это запавшее, запомнившееся долго еще беспокоилось в их душе, пока от беспокойства не оставался один только трезвый суд: что тут действительно хорошо, а что определенно негодно.

Так и хранилась наша русская жизнь, хранилась умно, не отдавая себя в полон никаким соседям и стараясь не полонять других.

Если вам когда-нибудь выпадет побродить по северным русским местам, если посетите вы в своем походе-исследовании берега наших северных озер, то часто обнаружите тут доброе соседство красивых, но малопонятных для русского человека названий тех же озер и совсем русскую географию островов по этим озерам.

Так, на Кенозере, озере-чуде, озере-красавце, имя которого я для себя так до сих пор и не расшифровал, обязательно встретятся вам остров Мамонов и остров Медведев. Но не пугайтесь, посещая Медведев остров - не по зверю-медведю, а по имени-прозвищу первого своего хозяина-жителя, беглого человека, величается эта кенозерная островная земля.

Не было, видать, до этого у острова постоянного хозяина-жителя, навещали его лишь охотники да рыбаки, может, и величали тогда как-то иначе эту землю, но вот явился человек по имени Медведь, поселился навечно здесь, срубил себе дом - и сложилось для земли, обряженной человеком новое величание.

Также по имени человека Мамона, напарника Медведя в отважном путешествии-бегах, стал называться и Мамонов остров.

Придется встретиться вам с Пелусозером, где и пишу я сейчас этот рассказ, и тут обнаружите вы обязательно закономерность, отмеченную еще по Кенозеру: имя озера красивое, но непонятное для русского человека, а вот имена островов совсем ясные: Васильев, Овечий. И тут, видимо, складывалось все так же, как на Кенозере. Пришли на берег Пелусозера наши предки, чтобы пахать землю, держать скот и, не зная в своей мирной душе протестов против имен, рожденных до них, да еще уловив в этих именах неземную, высокую красоту, сохранили они эти красивые имена. Ну а с островами складывалось иначе. Да и имен прежних острова, пожалуй, что и не имели. И свидельством тому и мой личный опыт: начнешь перебирать озерную географию и дивишься - острова либо с русскими именами, либо без всяких имен. А может, все потому, что забылись прежние названия, забылся язык прежних хозяев озерной земли? Никак нет, ибо береговая география озера прежний язык хранит верно: тут тебе и Майлахта, и Пачкалахта, когда речь идет о тех же заливах. А вот острова без имени, если нет у них каких-нибудь русских названий. И, видимо, все это оттого, что не были эти острова для прежних хозяев воды и леса чем-то значительным, необходимым - хватало им и лесной земли.

А со славянами получалось иначе - тянули к себе озерные острова людей, помнивших еще широкий свет бескрайних степей. Проще было таким людям на острове - светлее тут, виднее все вокруг. Вот и селились, поди, славяне-первопроходцы, достигнув глубин леса по водным путям, прежде всего на островах, а если и не селились там, то обязательно устраивали по островам то или иное свое хозяйство.

Если тот же Васильев остров на нашем Пелусозере понятен нам по прежним правилам, встреченным еще на Кенозере: мол, был какой-то Василий, которого этот остров так или иначе принял, то имя другого нашего острова – Овечьего - приведет нас к другой верной мысли., На Овечий остров каждый год по весне отправляли до холодов овец, чтобы шкодливая эта скотина-мелкота не путалась под ногами и не нарушала огородные грядки. Прописали на острове овец, и остров уже стал Овечьим.

Так, зарабатывая прилежным трудом право на собственную географию, и обживали наши предки лесные края, поименованные затем Русским лесом. И не было тут ни огня, ни меча, чтобы выжигать, вырубать память о тех, кто согласно принял первых славян в

лесном краю, кто был их соседом, а затем стал родственником-побратимом и кого вместе с первославянами, вступившими в будущий Русский лес, именуем мы тоже своими предками, именуем русским народом.

Но не только примерный труд давал право на собственную географию - дарили географию и чистому слову, и праведной святости...

Обязательно в своем походе по лесным северным краям встретите вы рядом с таинственными именами таежных озер и совсем понятные вам имена, похожие друг на друга: то озеро Святое, то озера Монастырское. Нет, никто в приказном порядке не повелевал забыть прежние названия, доставшиеся нынешним Святым и Монастырским озерам от тех, кто самым первым пришел на их берега. Но так вышло - именно здесь, на берегу будущего Святого или Монастырского озера или на острове посреди этой воды, устроил когда-то свой скит-жилище подвижник-просветитель. Прошел тяжелую дорогу, выжил, выдюжил в пути и стал жить в лесу, неся другим свет своей праведности, своей святости, свою веру в добро.

Не всегда и не везде эта новая правда-святость принималась согласно. Читаешь жития бывших подвижников-просветителей и видишь, как наяву, чувствуешь то отчуждение, недоверие, а то и тревогу-ненависть, что жили вокруг человека, которому было суждено, кроме всего прочего, оставить людям и новое имя озера. И выстоял человек-праведник, убедил, родилось к нему уважение - и опять родилось это новое качество без огня и меча, пришло по духовным связям. И вот уже свят этот подвижник для людей, свят согласно, а вместе с ним свято и его Святое озеро...

Как часто приходится сейчас, в наш напряженный век, встречать нервозную нетерпимость одних по отношению к другим! Как часто эта нетерпимость, желание перекроить, переделать разом все под себя (только так, как я!) прикрываются самыми разными благородными одеждами!.. Нет, не то интернационализм, когда топчется история-память людей и вместо его собственного опыта-жизни навязывается народу с завидной судьбой чужая для него программа эрзац-жизни - существования.

Не такой интернационализм хранился вечно нашим народом, собравшим в себя для здоровой силы все лучшее, что было на его пути, как собирает большая река все ручейки и речки, чтобы всем ручейкам и речкам жить дальше полноводной жизнью. А какие разные все эти речки и ручейки, как разнятся они между собой характером, нравом, но сойдутся, сольются с уважением друг к другу и станут живой, здоровой силой, несущей радость и пользу всему, что вокруг них.

Вот так же и наш русский интернационал вобрал в себя и славян, и древлян, и вятичей, и лесную светлоокую чудь, собрал всех силой своего уважения каждого характера, каждого нрава, слил вместе, чтобы провозгласилась Великая Русь! И велика она, эта Русь не от раздвинутых своих границ, а от величия духа, от завещанного ей умения кланяться всякому доброму делу и твердо стоять на пути тех, кто похотно тянется к душам людей. Вот тут-то и бережем мы наш главный меч – Меч-Слово, каким и разим врага, обнажая его мерзкую суть, его страсть - изгаляться над людьми, его тайные помыслы - лишить тебя твоей светлой мысли, отдать, как говорилось в старину, твою душу дьяволу, а затем распластать тебя бездуховного, поработить и поехать на тебе верхом, как на бессловесной рабочей скотине.

Нет, не бывать дьявольской тьме над нашей землей! И не быть ей здесь до тех пор, пока зеленым шумом стоят по нашей земле вольные моря лесов и светятся по этим лесам откровенным светом голубоглазые озера, пока глубоко и торжественно чтим мы эти леса и озера, чтим их историю и имена: и те, что приходят к нам понятно и свято, и те, что звучат для нас дивной неразгаданной красотой.


ПАШНЯ


Что стало бы дальше с моими предками, если бы не выбрали они для себя путь в лес, если бы не встретили на этом пути лесную мудрость древлян, кривичей, вятичей, мещеры, мери, чуди, если бы не приняли для себя всю науку нелегкой лесной жизни-труда. Достались бы им тогда разом, вместе и мудрая основательность всех их земных дел, и твердая уверенность в проложенной дороге, и разумная осмотрительность в каждом пути, и та удивительная легкость, с которой вершился ими всякий их труд, каким бы неприступным ни казался он со стороны?..

Лес стал испытанием для людей, вошедших в него со стороны ковыльных степей. Степь положила им в дорожные котомки по горсти хлебных зерен - благословила путников семенами для будущей пашни, а лес сразу же отказал в земле для рукотворного зерна.

Почему не стал наш народ, вступивший в дремучую чащу, народом только охотников и рыбаков, почему не перенял от лесных племен эту единственную, бывшую до них науку-работу? Может, оттого, что не было уже в лесном краю незанятых охотничьих троп, а вступать на чужую тропу означало бы дать согласие на кровопролитие. А может быть, выручила тут и славян-первопроходцев, и аборигенов лесной стороны особое пристрастие новоселов к земле, к пашне, та самая непреодолимая крестьянская генетика, которая чуть позже и определила собой весь строй русской жизни...

Так или иначе, но только хлебные зерна были брошены в лесную пашню, дали всходы, а там и подарили хлеб не только славянам-переселенцам, но и всем лесным старателям-добытчикам, единственным хозяевам лесного края до прихода славян.

Пашня в лесу была революцией и не только в жизни самого леса, не только в душах, в сознании лесных охотников-кочевников - пашня и хлеб дали возможность людям, прописанным на лесных тропах, успешно продолжить свой род.

Судите сами. Пищевые ресурсы охотничьей тропы ограничены -они зависят от числа диких животных в данных лесных угодьях и почти не зависят от желания охотника да еще подвержены постоянным колебаниям из года в год вслед за изменениями хотя бы тех же погодных условий. Сытый год - голодный год, сытый год- голодный год... Сытый год- больше пищи, меньше болезней, голодный год - чаще наведывается смерть к очагу охотника. Так следом за погодой и диким зверем-добычей несли потерей и сами добытчики, а посему ни о каком росте народонаселения не могло быть и речи до появления в лесу своего хлеба и домашнего скота.

Пашни и лесные выпасы, где кормился домашний скот, уже гарантировали относительное благополучие земледельцу и скотоводу, ограждая его от потерь в голодные для охотничьих троп годы, а, следовательно, могли обеспечить и рост тем племенам и народам, которые приняли для себя хлебную ниву и домашнюю корову.

Сравнительно недавно пришлось мне знакомиться с историей древнего народа теле, от которого и пошли сегодняшние теленгиты, ведущие свое хозяйство в горах Алтая, в междуречье Башкауса и Чулышмана. В памяти теленгитов не сохранилось пашни и хлеба, выращенного своими собственными руками. Теленгиты - охотники и скотоводы-кочевники. Охота поддерживала скотовода, когда беда приходила к домашнему скоту, а скот выручал теленгита-охотника, когда подводила охотничья тропа.

Домашний скот теленгитов нес частые потери еще совсем недавно, ибо этот скот находился при людях (если так можно сказать) в полудиком состоянии - корм на зиму для скота не готовили, овцы, козы, коровы, лошади сами добывали себе этот корм и по зиме, добывали из-под снега. Но снег мог быть вдруг очень глубоким, и тогда добывать из-под такого снега сухие стебельки горных трав было не под силу тем же овцам и козам. По зиме могла явиться вдруг и глубокая оттепель, расплавить снега, а затем разом отдать эти мокрые снега крутому морозу. И тогда раскисший было под неверным теплом снег схватывался прочным ледяным панцирем, пробить который не удавалось другой раз даже конскому копыту. Скот погибал от голода - тогда у теленгита-скотовода не было сена. Теленгит был скотоводом-кочевником: лето он проводил вместе со скотом высоко в горах, на летних пастбищах, а на зиму спускался вниз, к зимнему стойбищу, где некому было по лету заготовить корм для его скота. В такие страшные, как их называют здесь по-русски, зимы погибал в массе и дикий зверь, и человеку, потерявшему и скот и охоту, оставалось только молить о милости духов гор.

Следы недавних катастроф, уносивших многие жизни, и теперь нет-нет да и обнаружатся в совхозных сводках. Теперь, при коллективном труде, есть кому позаботиться о корме для скота на зиму, но даже и тут среди благополучных годовых отчетов о работе хозяйства вдруг да встретится тебе не очень праздничная сводка, которая точно расскажет, что в ту зиму в горы снова приходила беда. Снова посреди зимы таял снег, а затем на этот расплавленный снег опускался мороз, и горные склоны под жестким морозом мертво поблескивали свинцом ледяного панциря. Тогда над горами тарахтели вертолеты-трудяги, доставляя скоту корм туда, где его не хватало. Тогда объявлялась всеобщая тревога, и люди в конце концов побеждали стихию, побеждали сообща. А каково же было кочевнику-одиночке в такие страшные зимы, когда горы не знали еще ни вертолетов, ни вездеходов, а сами жители гор умели объединять свои усилия пока только в случае военной тревоги?

Мне не довелось знакомиться с официальными документами, рассказывающими о прошлом теленгитов, но я сам встреча за встречей открывал для себя страшную тайну недавней жизни этого доброго, честного народа, знающего свои горы так же хорошо, как знаем мы свой Русский лес.

Директор совхоза "Советский Алтай" Санаа Арсентий Васильевич. Ему одному отпустила неверная судьба вымирающего некогда народа право продолжить свой род - он как-то выжил, выстоял, выжил один из всех близких и дождался счастья своего народа... Это счастье пришло в Горный Алтай на его памяти, а до этого он, уже муж и отец, сам платил дань смерти, витавшей над теленгитами, потеряв жену и детей. Сейчас у А.В.Санаа пятеро сыновей, но они родились уже после того, как теленгиты победили смерть. И. победа эта пришла вместе с хлебом и сеном для скота...

Хлеб теленгитам дарила страна, и теперь при любой мести духов гор теленгит, имевший постоянно хлеб, выживал, выживали и его дети. Да и сами духи гор становились все тише и согласней после того, как вчерашние кочевники-единоличники приняли для себя общественный труд, приняли его разделение, а там взялись за косы и научились ставить для своего скота на зиму сено.

Так пашня (и пусть не своя собственная, а общая, при общем труде и его согласном делении) и сено, заготовленное на зиму, и подарили кочевнику-скотоводу и охотнику-собирателю жизнь!

Как хочется другой раз после городских стен, в тепле охотничьей избушки с оконцем на засыпающее таежное озеро или возле жаркого охотничьего костра под Алтайским кедром, только что встретившим первый голубой от непорочности горный снег, поверить что прежний, первозданный мир человека, мир охотника-собирателя, был все-таки земным раем, а не вечно напряженной и жесткой борьбой племён охотников и собирателей за свое выживание. Но не дают и намека мне на подобную веру мои друзья-теленгиты, с которых еще совсем недавно смерть собирала такой оброк, какой нельзя было покрыть никаким приплодом. Если был на земле рай во времена охотников-собирателей (под раем подразумевается прежде всего достаток пищи), то почему те же наши лесные охотничьи племена без конца двигались, шли, и не просто кочевали с места на место, давая прежним охотничьим угодьям отдохнуть, а шли и шли куда-то дальше, куда-то туда, где грезился им пусть не рай, а хотя бы относительно сытая жизнь. Не потому ли покинули когда-то и берега моего Пелусозера кочевые племена саамов? Это от них осталось имя нашей лесной воды - Пелусозеро, крайнее озеро, пограничное место владений кочевого народа.