Geum.ru

Анатолий Онегов Русский лес

Вид материалаИсследование
Подобный материал:
1   ...   12   13   14   15   16   17   18   19   ...   30

Пастуха в лесной деревне не нанимают на работу, а рядят, уговаривают всей деревней, всем миром, окружают посулами, ждут отказа и снова уговаривают. Потом наступает день первого выгона. Он наступает добрыми словами пастуху, напутствием своим Буренкам, Пестронькам, Ракетам и Планетам и, конечно, колобом, знаменитым колобом пастуху от лица села, мира, в знак уважения и благодарности за будущее добро. Колоб вкусный, он печется из толокна и масла, и получить такой подарок не совсем последняя оценка твоей деятельности за прошлый год, когда ты лонись, то есть бывшим летом, отпас удачно, и не последняя просьба постараться и дальше.

И эти уговоры, этот колоб и добрые слова, произнесенные с расстановкой, пожалуй, и есть начало той легкой тишины, которая и окружает мир настоящего пастуха, мир, где все зависит только от него самого… Стадо добрело до Щучьего ручья и разошлось по низине. Пастух поднимается выше, к еловому острову, вешает на сук сумку с хлебом и бутылкой молока и просто сидит, прислонившись к березовому стволу. Внизу озеро и мирное покачивание волн у песчаной косы, рядом голубой шумок березняка, тонконогий шорох осинок, мудрое молчание елей и голоса редких колоколов на шеях телушек. А остальное - тишина. И в этой тишине у озера, около поляны и совсем в другом месте только "динь-динь" одинокого колокола. , "Динь-динь" - там, "динь-динь" - слева и сзади. И уже не колокола, не стадо, не металл, а малиновый голос мягко и ласково плывет над водой вместе с белыми облаками... Малиновая спокойная тишина. Но рядом с этой тишиной - тайга, в которой могут таиться опасности и неприятности для пастуха.

Такую неприятность могут принести с собой рыжики. Я слышал и раньше об этих замечательных грибах, мне нравилось видеть их солеными и яркими в глубоких тарелках, поданных к столу, но я долго не верил, что эти самые грибы, эта слава северного леса, могут принести с собой долгие часы поиска заблудших коров.

Первый раз с рыжиками и коровами я познакомился несколько необычно. Я помогал тогда пасти телушек и не очень соблюдал основное правило пастуха - не отлучаться от стада. Я отлучился, отлучился за грибами, принес целую корзинку волнушек и рыжиков и преспокойно уселся в тени перекусить. Дорога за грибами разморила, и я чистосердечно признался себе, что попросту хочу вздремнуть... Очнулся я от нетерпеливого сопения коровьих морд над моей головой. Телушки узрели рыжики, разнесли корзинку с грибами, начисто съели все, собранное мной в лесу, сжевали оставленную на земле сумку и уже тянулись к моей шапке. Я вскочил, разогнал настырных вредителей, но тут же обнаружил еще одну беду: половина стада сбежала в лес.

Как правило, корову, попробовавшую гриб, уже ничего не могло остановить: ни мягкая трава под богатой росой, ни батог пастуха - коровы шли туда, где появлялись грибы.

Иногда удерживать коров от разгульных походов помогали собаки. Этих собак никогда ничему не учили, но они верно и порой совершенно бескорыстно несли свою ответственную службу. Собаки лениво тащатся вслед за тобой, тут же укладываются под тем деревом, где ты повесил сумку, и порой кажется, что этим сонным животным давно надоела возня со стадом. Но так кажется только до твоей первой команды:"Шарик-то! Копейка-то! Уси!? Собаки мгновенно взвиваются и бросаются именно к той корове, которую ты имел в виду. И тогда какой-нибудь непутевой Маньке здорово достается. Псы хватают за хвост, лязгают зубами около морды. Манька испуганно таращит глаза, гремит колоколом и поспешно возвращается к стаду. И снова малиновая тишина, но в этой тишине настырная корова все время внимательно посматривает в ту сторону, где расположились ее сторожа. Сторожа могут чуть-чуть и забыться, и тогда дурной корове удается незаметно проскользнуть за кусты ольшаника, потом - ельник - и ищи разгульную тварь всю ночь.

В лесу Маньку может выдать лишь колокол. Колокол большой и звучный. Такие колокола навешиваются не всем, но ей, Маньке, он положен за бродячий нрав. И корова, видимо, знает это. Знает она и другое: как уйти в лес, чтобы колокол не рассказал о

побеге. Хитрое животное вытягивает шею, колокол не шевелится, не касается груди, шея неподвижна, и колоколу совсем не обязательно греметь.

Таких коров пастухи не любят, и, бывает, договор с миром, с жителями села, может не состояться всего лишь из-за какой-нибудь Маньки...

С травы сходит роса, выше и жарче плывет над головой солнце. Высокое солнце должно обещать тишину и полуденный покой в тени. Но летом в лесу нет полуденного покоя - его уничтожают слепни.

Слепней у нас почему-то называют оводами, именно оводами, а не оводами. С высоким солнцем овода сваливаются на стадо и доводят его до состояния буйного помешательства. Сначала только усиленная работа хвостами выдает приближение грозы. Потом по бокам, по спинам животных проносится нервный тик. Дальше хвосты поднимаются трубой, и вслед за первой выведенной из себя коровой все стадо срывается с места и мчится бог весть куда.

От оводов спасает только вода, озеро, в которое можно забраться чуть ли не с головой. В озере тоже есть для коров пища, но листья и бутоны кувшинок не могут возместить обычный дневной рацион, и каждый день в июльскую жару Пестроньки и Маньки не додают хозяевам молока. Недополучить с вложенного в хозяйстве не принято, и тут же с наступлением оводов расписание стада меняется: теперь стадо стоит днем во дворах, а в светлые северные летние ночи отправляется на выпас.

Но обезуметь стадо может не только от оводов. Вывести из равновесия, казалось бы, таких равнодушных ко всему животных могут чужие собаки.

Своих и чужих собак коровы различают превосходно. Знают они псов и из соседних деревень и относятся к ним с таким же безразличным равнодушием, как и к своим придворным Шарикам и Копейкам. Но зато чужим собакам не спускается ничего. С протяжным победным мычанием коровы бросаются на незнакомого пса, и худо бывает той собаке, которая по глупости или по незнанию вовремя не отступит.

Сегодня к стаду чужие собаки не подходили. Уже август - и нет оводов. Правда, в лесу есть рыжики, но с берез и осин на днях начал падать лист, и теперь редко какие отважные коровы забредут в тайгу. Падающий лист, его шорох пугают животных, телушки останавливаются, вертят головой и отступают из леса после каждой струйки ветра... Сейчас пасти скот легче, но вместо грибов и оводов появилась новая забота - звери. Звери есть. Летом их почти не было слышно, но сейчас, к осени, медведи и волки могут невзначай посмотреть в сторону стада. Когда стадо затихнет, спустится к озеру, я ненадолго пойду в лес, чтобы по мокрой дороге узнать, не проходили ли сегодня поблизости волки.

Волки могут и совсем не подойти к стаду, но они есть. Вчера за озером близко подала голос волчица. Правда, ей никто не ответил: ни волк, ни волчата, но волчата в этом году были, уже попадались следы волчьей семьи, да и коровы, зашедшие слишком далеко, не раз поспешно возвращались обратно к пастушьему станку.

Станок пастуха - совсем нехитрое сооружение. Несколько березовых или осиновых стволиков да иногда такая же березовая спинка, как у лавочки. Станок всегда установлен там, откуда можно хорошо видеть и слышать по колоколам все стадо, куда телушкам еще разрешается заходить и где, наконец, можно остановиться, встать и самому. У станка под вечер разводится огонь. Огонь невеликий - только для того, чтобы вскипятить чай да еще посмотреть на медленные язычки небольшого пламени...

Волчьих следов на дороге не оказалось. Прошел еще один день, прошел тихо. Кого благодарить за это? Себя? Себя не принято. Может, того дедку, который еще весной отпустил тебя в пастухи...

Получить разрешение пойти к стаду, а вместе с тем обрести уверенность, что доверенное тебе стадо не встретит в лесу никаких бед, иначе означает - получить отпуск или взять отпуск. И отпуск для пастуха - это прежде всего гарантия мира с "хозяином" леса.

"Хозяин" - это кто-то одушевленный, но скрытый от людей. В лесу он живет рядом, идет следом, стоит за спиной и может не отпустить дальше. Нет, ты, конечно, пойдешь и без его разрешения, так же будешь месить грязь болот, так же переждешь непогоду под распадистой елкой и даже добредешь до ночного огня. Но без отпуска жди беды...

Но как сделать, чтобы "хозяин" отпустил в лес?.. Тут надо что-то пообещать. Обещают, может, и клянутся, по списку.

Списки есть. Это уже не сказки и не легенды. Где-нибудь у древнего старика, может и за лампадкой, лежит желтая от времени и разных рук бумажка, разрисованная мелким убористым почерком. Это и есть заветный список. В списке есть свои статьи- обещания: статьи для пастухов, статьи для охотников, статьи для рыбаков...

Тогда пропала телушка. Исходили весь лес, но ничего не нашли. Потом отыскали старика и древний список отпуска. Этот список читал пастух, читал вполголоса, не озираясь по сторонам, потом положил на пенек шапку и пошел прочь... И леший отпустил телушку... Шапка оставалась лежать на пеньке. Пастух медленно уходил и слышал сзади вой и грохот. Когда шум стих, пастух вернулся обратно. Рядом с пеньком в кустах лежала телушка. ..

Отпуск в пастухи редко когда берут у самого лешего - в нужное время лешего никогда нет рядом, но где-нибудь в соседней деревушке есть старый, но еще крепкий и памятливый дедка.

Таинство обряда не всегда повторяется точь-в-точь. Иногда дедка дает читать список отпуска тебе, иногда перечисляет твои обещания сам. Ты молчишь, слушаешь и чаще, ничего не говоря, не общая старику, просто уходишь в свою лесную дорогу.

Я брал отпуск совсем по-другому... Дедка не доставал никакой бумажки, не возводил руки к лику святого и даже не уговаривал меня быть повнимательней. О нашей беседе осталась у меня просто хорошая память, будто перед дальней дорогой я выслушал очень нужные советы, а уж никак не нравоучения... Тогда я уходил в лес надолго и по пути зашел попрощаться к человеку, который и раньше помогал мне добрыми советами, зашел, совсем не зная, что у этого дедки всегда берут отпуск пастухи. От старика я ушел легко, запомнив все, что говорил мне он. Все это были нужные и полезные советы. И сейчас у станка, рядом с вечерним костром, я перебираю в памяти все известные мне статьи отпуска, статьи-обещания пастуха и снова и снова обдумываю их.

... Не баловать с девками, не ломать дерева, не брать ягоду, не брать гриба, не знать крови...Рядом с моей сумкой на дереве висит старая безотказная двустволка. Но двустволка в этом году около стада еще ни разу не стреляла. А если случится выйти зверю, что тогда? Тогда первый выстрел будет только по елкам. Почему? Из-за списка, из-за статьи «не знать крови"? Наверное, нет... Зачем бить зверя, когда он может просто уйти, поняв предупреждение? Не будет ружье стрелять в зверя еще и потому, что сейчас зверь линный, негодный. А птица? А птицу здесь не бьют из ружья. Тогда в кого же стрелять?

А если другой человек, с другими мыслями пойдет к стаду, пойдет, не уяснив себе, что пастуху нельзя быть жестоким, нельзя попусту ломать деревья, колотить скот и отвлекаться за другим делом, будь то ягоды, грибы рыжики или кокетливые красавицы? Наверное, для такого человека и существуют статьи отпуска, существуют обязанности и ограничения, без соблюдения которых человек не имеет права брать на себя ответственность за тех коровушек, которых доверили пастуху жители деревни. Ну а если у человека все-таки нет совести, если он может нарушить отпуск и своим невниманием принести людям беду, как тогда? Тогда уже сам леший, что бродит где-то рядом, должен сказать свое слово. Но в хорошей деревне не положено нести сор за огород и идти на пересуд к каждому лешему - и негодного пастуха, халюзу, рассчитывают сами.,,

Телушки совсем близко подошли к станку, обступили меня, собак и, наверное, уже ждут, когда я поднимусь и пойду в деревню. Стадо возвращается домой чуть усталым, сытым шагом. Немного упрямится бык. Бык злой. Он рос не здесь. И где-то там, в другом месте, не очень мирный человек обучил его злости. Пока мы обходим быка стороной, но с каждым днем расстояние между животным и людьми сокращается. Бык давно уже не ворошит наши станки, не бросается на пастухов, присевших у костра, да совсем и не страшно, если он даже бросится - у быка в ноздрях кольцо, по кольцу можно ударить батожком, и бык остановится, а уж в крайнем случае можно ухватиться за кольцо руками. Но зачем пускать в ход палку? Скоро бык успокоится сам, совсем перестанет припадать перед нами на колено и упрямо рыть землю крутым рогом…


ЛОШАДЬ


Дело было к вечеру. Мы сидели и пили чай. Хозяйка лесника рассказывала мне что-то о своих старших сыновьях, уже закончивших школу и теперь разъехавшихся по сторонам. За столом у самовара напротив меня сидели младшие дети лесника, симпатичные, в веснушках, веселые мальчишки и девчонки. И все вместе мы ждали хозяина дома, который с утра отправился за конем и вот-вот должен был вернуться обратно.

И вот на крыльце раздался стук, затем скрипнула дверь и в дверях показался лесник. Он был прямо с дороги, в сапогах, испачканных грязью, в теплой шапке на голове. Он сделал шаг вперед, снял шапку и, повернувшись к открытой двери, ласково позвал:

-Ну, Соловко... Соловко... Ну, поди... поди сюда...

И тут вслед за лесником в дверном проеме показалась голова коня.

Конь осторожно переступил порог и оказался возле стола с самоваром.

Это был ладный, молодой еще конь соловой масти. По масти, видимо, и назвали его Соловко, или Соловей. Он стоял, чуть опустив голову, прядал ушами и внимательно разглядывал сидящих за столом.

Все это - и явление лесника в грязных сапогах, с полевой сумкой через плечо, и конь, заполнивший собой тесную крестьянскую избу-зимовку, - могло показаться стороннему человеку пьяной шуткой хозяина дома, который хватил в дорогу и теперь решил почудить...

Но ни о каких подобных чудесах не было и речи. Лесник степенно подошел к столу, сел на край лавки, снял с плеча сумку, передал ее хозяйке, а сам взял со стола кусок хлеба, натер его солью и протянул коню с такими словами:

- Вот, Соловко, и дом наш. А это хозяйка, - он назвал свою жену по имени и отчеству. - Будь добр, почитай ее за труды. А это детишки наши младшие, шустрые, но старательные...

Детишки торжественно молчали, а конь не торопясь пережевывал кусок хлеба и, медленно поворачивая голову, смотрел на нас то одним, то другим глазом.

Потом к коню подошла хозяйка, погладила его по шее и поцеловала в лоб - и тоже со словами:

- Любушко-то, Соловушко-то наш... Любушко-то. Соловушко-то.. Наш-то Соловушко... К дому, к дому... Наш-то, наш-то...

Хозяйка тоже угостила коня хлебом. А там из-за стола, направляемые матерью, робко подошли к коню по очереди каждый из детей лесника и тоже с угощениями и ласками... А хозяин дома добро смотрел и на коня, и на свою жену, и на своих детей и чуть приметно улыбался той довольной улыбкой, какая бывает только у старательных людей, когда они благополучно завершают какую-нибудь важную работу. ,

А потом коня спокойно проводили в сарай, напоили и накормили и оставили там на ночь - первый раз на новом месте. И это место, в моем представлении, должно было стать для Соловка обязательно счастливым после того душевного приема, который ему оказали в этом доме.

Откуда и за что такая благодарность-встреча простой рабочей лошади в век машин, тракторов и прочей вездеходной техники? Откуда и почему вдруг этот архаизм-возвращение ко временам пушкинских строк:"Зима!.. Крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь..."?

Эти хрестоматийные стихи, давно оставшиеся в памяти и много раз слышанные, я вспоминаю всякий раз, когда вижу по зиме первую лошадку, запряженную в сани. И это пушкинское "торжествуя", которое может показаться кому-то не совсем оправданным рядом с простой крестьянской лошаденкой, с крестьянскими дровнями, (и именно с дровнями, а не с санями, не с санками и даже не с розвальнями), с рабочей повозкой на полозьях, на которой перевозят самый тяжелый груз, слышится мне при виде первого санного пути музыкой всеобщей сельской радости:"Зима!.. Крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь..." Ведь первая санная дорога действительно большой сельский праздник после долгой осенней распутицы.

Тот, кто больше привык к шоссейным дорогам, слово распутица примет скорей как свидетельство бесхозяйственности тех, кто отвечает за сельские дороги: мол, сделайте хорошие дороги, и никакие распутицы - ни весенние, ни осенние - не будут страшны никакому транспорту, и тогда, мол, не придется и торжествовать при виде первого снега - мол, все это от серости крестьянской жизни.

Нет, распутица в русском языке означает не только разъезженные дороги. Распутица в русском языке - это время дождей, время раскисшей от дождей земли по полям и лугам, где у каждого сельского жителя тоже есть хозяйственные интересы. В полях остаются скирды соломы, в лугах - стога сена, в лесу - дрова, и к каждой скирде, к каждому стогу, к каждой лесной делянке вовсе не обязательно прокладывать дороги с твердым покрытием. Да этого и нельзя делать, ибо каждая дорога - это прежде всего потерянная для сельского хозяйства земля.

Так, может быть, в лес за дровами, в поле за соломой, к стогам на лугу посылать мощные вездеходные машины, которые придут к цели через любую распутицу?.. Увы, мощные машины, проложившие путь по полям - это изуродованный плодородный слой почвы, смятый, смещенный с места, это потерянное плодородие на значительной части земли. Мощные машины нанесут лугу такие же тяжелые раны, как и полю. Мощные машины в лесу - это разбитые до конца лесные дороги, снятый колесами или гусеницами верхний, очень небольшой в лесу, плодородный слой, уничтоженные мхи, и ягодники, и молодые деревца.

Так, может быть, не спешить с мощными машинами, не спешить прокладывать по сельскохозяйственным угодьям и густую сеть дорогих дорог, не боящихся никакого дождя и никаких колес, а подождать того самого времени, когда, торжествуя, радуясь первым дням зимы, можно будет запрячь в легкие сани или в дровни шуструю рабочую лошадку и по снегу, что плотно прикрыл смерзшуюся землю, отправиться в любую сторону из деревни, не зная дорог, то ли за сеном, то ли за соломой, то ли в лес за дровами: ведь и вывоз сена с лугов, соломы с полей, дров из леса - работы сезонные, не требующие каждодневного внимания, а потому и можно эти работы рассчитать так, чтобы выполнить их именно по снегу, по прочной зимней дороге, не надрывая коня, не вызывая мощных машин и не нанося земле тяжелых ран.

Запомните, что лошадь никогда не нанесет природе таких ран, какие могут нанести ей любые, даже самые маломощные машины. Не забудьте, что для окружающей природы (среды) представляют очень большую опасность не только колеса и гусеницы машин, но и так называемые продукты сгорания - выхлопные газы, сливы отработанной жидкости. В то время как "продукты сгорания" лошади - это чудесный конский навоз, на котором растут лучшие огородные овощи, который первым идет на парники и без которого когда-то не обходилось ни одно крестьянское поле в нечерноземной зоне нашей страны. А если идти дальше и говорить о качестве продукта, полученного с поля, с луга, то только тот луг, то поле, которые знакомы лишь с рабочей лошадью и куда закрыта дорога любым машинам, поставляют нам продукт самого высокого качества, продукт экологически чистый.

Решая вопрос, лошадь или машина, не забывайте, что питание для машин доставляется к вашему дому чаще всего издалека, а за питанием для лошади не надо ходить так далеко - все, чем сыта ваша помощница, можно вырастить здесь, рядом с тем помещением, где отдыхает после работы ваш конь. И я уверен, что точные экономические расчеты обязательно покажут, что любая машина, работающая на жидком топливе, от года к году становится для многих работ все накладней и накладней, чем рабочая лошадка, которая эту машину способна заменить.

А если проводить такой экономический расчет еще и с учетом экологических требований, то есть сравнивать при этом отрицательные последствия работы машины и лошади, то уже сегодня наша рабочая лошадь должна подвинуть, например, с лесных делянок многосильные трелевочные тракторы, работающие в лесной промышленности... Это не просто проекты. Давно известно, что если думать о будущем леса, то пока только .лошади можно поручить вывозку леса с лесных делянок, ибо после гусениц трелевочных тракторов в лесу обычно не остается ни мхов, ни ягодников, ни подлеска - лес после тракторов погибает совсем, а вот лошадь, вывозя с лесосеки спиленные деревья, жизнь лесу сохраняет.

Таковы уж законы техники: облегчая наш труд, техника требует от нас за это порой очень высокую цену. Вот почему и не всегда следует поспешно расставаться с тем, что еще вчера помогало нам удачно жить на земле, хотя и требовало от нас много внимания и большого труда.

Почему с такой легкостью мы отказывались вдруг от коня и пересаживались на машину даже тогда, когда в этом не было особой необходимости?.. А происходило это чаще всего потому, что нам убежденно казалось, будто машина не потребует от нас того внимания и той заботы, которых все время требует конь. За конем надо каждый день ходить, вовремя кормить и поить, чистить, ковать, лечить, надо держать в порядке сбрую и повозки - конь требует систематического внимательного труда. А машина?

А машина - другое дело: залил бензин, керосин, и кати себе до следующей заправки. И не надо теперь чем свет идти кормить коня перед дорогой, а потом помнить в дороге, когда можно, когда нельзя коня поить, и прочее и прочее... Увы, машина дарила кое-кому леность, какую никак не допускал к человеку рабочий конь...

На горных дорогах Алтая мне приходилось не раз видеть оставленные мотоциклы, на которых до этого лихо раскатывали местные джигиты. Мотоцикл покорял местных юношей не только скоростью - главное, он не требовал того ухода, которого требовал любой конь, и всегда был, как говорится, под седлом: вышел из дома, вскочил на мотоцикл и в путь-дорогу.

Та лихость, с которой молодые джигиты меняли своих верных выносливых алтайских коней на мотоциклы, и подводила порой владельцев двухколесной техники. Уверовав почему-то, что мотоцикл не нуждается ни в каком особом уходе, лихие наездники вдруг оказывались «без коня». И если мотоцикл отказывал почему-либо далеко от дома, на горной дороге, где нечасто встретишь попутный транспорт, то джигит-неудачник вынужден был возвращаться домой пешком, и в память о таких происшествиях и оставались кое-где на горных дорогах брошенные мотоциклы, которые терпеливо ждали, когда за ними вернуться и отремонтирует их.