Собрание сочинений в пяти томах том четвертый
| Вид материала | Документы |
- Собрание Сочинений в десяти томах. Том четвертый (Государственное издательство Художественной, 2092.28kb.
- Собрание Сочинений в десяти томах. Том четвертый (Государственное издательство Художественной, 1585.13kb.
- Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения в восемнадцати, 751.72kb.
- Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения в восемнадцати, 620.01kb.
- Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения в восемнадцати, 669.46kb.
- Источник: Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения, 565.43kb.
- К. С. Станиславский Письма 1886-1917 К. С. Станиславский. Собрание сочинений, 10580.72kb.
- К. С. Станиславский Письма 1886-1917 К. С. Станиславский. Собрание сочинений, 10580.19kb.
- Лев толстой полное собрание сочинений издание осуществляется под наблюдением государственной, 1514.85kb.
- Собрание сочинений в четырех томах ~Том Стихотворения. Рассказы, 42.25kb.
26. Славянский базар
Сетования на необъективность истории как науки безосновательны, в таком случае необъективным жалобщиком становишся ты сам. Заяви себя участником дискуссии: не разделяешь какую-либо точку зрения, выскажи свою. Теперь есть неограниченные возможности – макулатурные и электронные СМИ, улицы и площади, а в Костанае еще и славянский базар... Докладывай, но не кричи, что единственный праведник – ты. Праведной, что доказано поколениями правозащитников, есть лишь святая борьба с официальной пропагандой мифов, то есть с брехней государственного уровня, ибо это – политика, которая никогда наукой не была. А плюрализм в рамках дискуссий – это как раз благо общества без цензуры.
Благодаря ему и я могу прилюдно молиться на собственный иконостас великих украинцев, никто меня не заставит преклоняться перед чужими. Я имею свое мнение относительно того, кто есть великим из великих для государства. Вопрос интересный, ведь, скажем, Энрике Карузо когда-то был известнее самой Италии. С годами все встает на свои места, к тому же все под солнцем относительно: в зените славы заблудившийся на прогулке певец зашел на соседнюю ферму попить водички и представился...
–Жена, иди скорее сюда! – засуетился хозяин. – Могли ли мы с тобой предполагать, что и к нам когда-нибудь заглянет великий путешественник Робинзон Карузо!
Если все на земле относительно, то постоянной величиной нужно признать саму землю. Как материальный объект, как философскую категорию пространства во времени и как базис для всякой иной деятельности.
Мой список великих украинцев начинается с хранителей Земли Украинской. Это номинация государственных деятелей, политиков и полководцев, которые удержали пусть сантиметр исконной этнической территории нации – Родины. Только за этой когортой – совесть нужно иметь – должны следовать другие... Есть великие украинцы, которые оружие в руки не брали: дипломатия во все века значила не меньше сабли и булавы... А есть деятели, которые строили – по тем или иным причинам, иногда сепаратистским – свою Украину на какой-то ее части, и этим самым удержали земли (в основном порубежные) для будущей интеграции в единое государство. Без того же Нестора Махно и его повстанческой армии о современной конфигурации некоторых наших границ говорить можно разве что гипотетически...
Свой список я не излагаю здесь ввиду громоздкого «справочного аппарата». А иерархия великих деятелей в нем вырисовывается такая: князья Киевской Руси – фигуранты периода раздробленности – действующие лица украинско-российской истории.
Первый период я опускаю ввиду наличия практически единогласного одобрения оценок героев той эпохи.
Последний период также. Из-за неготовности общественной мысли к адекватному восприятию вклада царских сановников и высоких функционеров СССР и КПСС (украинцев среди них всегда было достаточно) в дело соборности земель, а оно шло районами, областями, регионами, полуостровом… И сформировалась Украина окончательно в те времена. Никогда и никакие политические и административные решения сверху не принимались без инициативы, обоснования и давления снизу… Впрочем, имена этих недавних еще «канцеляристов» на местах и в высоких столичных креслах, как и первых киевских князей, нам тоже хорошо известны. Ввиду ничтожности расстояния…
Срединный период – это четыре столетия феодальной раздробленности: с конца Руси Киевской до Переяславской Рады. Во мраке средневековья украинские фигуры можно рассмотреть лишь вблизи, в региональных сотах аморфной вощины – господствующим укладом европейского континента тогда были замки-поместья, имения и усадьбы в статусах государств.
Только в пределах Германии – память не должна изменить, потому что как дней в високосном году – было 366 независимых земель. А мы все думаем, что к нам это не относится, что нас, как домарксовских пролетариев, к единению просто никто своевременно не призвал...
Украинская специфика была. И в административном укладе, и в поместных персоналиях. На исконных удельных землях Киевской Руси вводились, по польскому образцу, воеводства, что никак не меняло природы землевладения. Не вдаваясь в подробности, приведу слова Николая Аркаса (у меня есть лейпцигское издание его «Истории Украины», финансированное в 1920 году Симоном Петлюрой). В поместьях, – пишет автор, – обитали независимые от суда и короля «шляхетно-урожденные», за пределами усадеб существовало абсолютно бесправное «быдло». Если шляхтич убил холопа, то платил небольшое возмещение.
Такая специфика и европейские процессы централизации выдвинули в конце тоннеля средневековья микрошляхтича Хмельницкого из Суботова до макрофигуры гетмана Украины. Украины уже его собственной конфигурации. Украины, выросшей при нем до вопроса, на который ему самому же пришлось отвечать. Ответ, собственно, вот он – великое европейское государство, предсказанное, как говорится, на три с половиной столетия вперед. А если в нем что-то не так – извиняем! Своего, где требуется, добавляем! Тем самым в покое бессмертную душу раба божьего Зиновия оставляем...
На славянских базарах в Костанае украинский товар есть, ажиотажный спрос на некоторый ассортимент удерживается Киевом. Накануне 350-летия Переяславской Рады исследователи какого-то культурного центра предупредили оттуда Москву и украинские диаспоры по всему миру, чтобы никто не суетился, потому что такого события не было вообще. – «А кто доказывает противоположное», – кладут они на лопатки оппонентов, – «пускай предъявит нам протокол». Другая группа ученых открытым письмом рекомендовала своему правительству приравнять это событие к еврейскому геноциду.
Ученые ученым верят не всегда, поэтому ученый совет нашего вуза предложил мне, как выпускнику-украинцу, сделать на своей конференции доклад относительно сути и последствий «переяславского холокоста» для современной генерации земляков.
27. Гауптман Хмельницький
Тезисы доклада я написал, но на студенческий форум не попал, поэтому вместе с шевченковедом Станиславом Мастеровым подал в институтский альманах материал под названием «Зиновий, дружище Алексеев!»
* * *
«Дружище Алексеев!» Это обращение Шевченко к Богдану Михайловичу Хмельницкому, Зиновием крещеному, с намеком на его благорасположенность к московскому царю Алексею Михайловичу Романову. Второму, заметим, в династии, олицетворяющей для Шевченко мировое зло.
Отношение Кобзаря к личности Гетмана несколько смазывало монументальность живописного полотна Михаила Хмелько «Переяславская Рада», на величественном фоне которого в 1954 году отмечалось трехсотлетие воссоединения Украины с Россией. Поэтому в те дни и в течение всей советской эпохи неназойливо разъяснялось, что в оценке Богдана поэт допускает «некоторую противоречивость».
Там, где речь идет о судьбах Украины, у Шевченко нет смягчающих полутонов. «Некоторая противоречивость» – это довольно резкая оценка проромановской политики Хмельницкого, осуждение недостаточной его решимости добить ляхов на своей земле и навсегда покончить с вековой польской проблемой.
Но именно он, Богдан, создал условия для такой постановки вопроса. До его гетманства шляхта властвовала практически по всей Украине, за исключением Запорожской Сечи. Но и на нее, притихшую, влияя, ее гетманов утверждая… Теперь же с Гетманом, избранным без согласований, готовы были разговаривать на равных и король польский, и султан турецкий, и царь московский…
Противоречивость эта и запечатлена в произведениях Шевченко. От констатации всенародного почитания Хмельницкого – его портреты по хатам в рушниках – до укора:
«Занапастил сам убогую
Сироту Украйну!»
Паритет, достигнутый Богданом Хмельницким в этой азиатской, по выражению Гоголя, части Европы, должен был – и закончился мировой всех вовлеченных в конфликтную ситуацию сторон. На Сечи рассматривалось несколько вариантов опробованных к тому времени уний (польско-литовской, русско-литовской), или союзов, причем более всего поговаривали об украинско-польском. Стороны при объединении в качестве стабилизатора имели бы как этнически общую, так и порядком смешанную серединную часть своего образования. Оттуда происходила и родословная полонизированных украинцев Хмелей.
Похожая картина вырисовывалась в случае союза с Россией. Здесь просматривался еще и прочный для возведения всяких социальных пирамид замес православной веры. Нации тогда еще не вызрели, народ хранил в памяти не только прямоточную кровную линию, но и родовую общность когда-то крещенных в Днепре предков.
Был и третий вариант, довольно серьезный. Турецкие султаны некоторыми подданными из почти тридцати стран, в том числе и соседним с Украиной крымским ханством, управляли символически, скорее, обеспечивая им “крышу”, а себе фасад великолепия и всемогущества Оттоманской Порты.
Определяться в выборе нужно было незамедлительно, по ходу неожиданной, но закономерной войны с Польшей, которая вспыхнула из-за семейной трагедии в усадьбе Хмельницкого в Суботове. Запорожье, из всех ресурсов наиболее ценившее «человеческий фактор», теряло десятки тысяч своих сынов, плеяду славных казаков и атаманов. Используя архивные материалы, их в великом множестве поименно перечисляет Гоголь в одном поминальнике с самим полковником Войска Запорожского Тарасом Бульбой.
Повешен Бородавка, с Колопера содрали кожу, Подсышкова голова посолена трофеем в бочке… Нема уже кошевых и куренных, а то и просто дюжих казаков: Кокубенка с Бульбенкой, Шило, Бовдюга, Степана и Охрима Гуски, вознеслись в небо души атаманов Балабана и Невелычко. Сложили головы Вовтузенко, Задорожный, Метелыця, а Пысаренкова голова, хлопая очами, покатилась по траве. Истекают кровью Голокопытенко, Дегтяренко, два других Пысаренко, Вертыхвист, Черевыченко, Закрутыгуба, Сыдоренко, Густый…
Потерю людских ресурсов можно было в канве заглавия тезисов поименно показать и на героях шевченковских произведений. Но к Гоголю мы обращаемся для того, чтобы привести ключевую фразу Тараса Бульбы, сказанную им под конец жизни.
Когда в плен к запорожцам попал сам коронный гетман разбитого войска польского Николай Потоцкий (от расправы его спасло русское духовенство), то, «приведенный в крайность», он предложил королевский мир на условии «жить воедино с удовлетворением прав и преимуществ каждого».
«Вырвал тогда седой Бульба клок волос из головы своей и воскликнул:
– Эй, гетман и полковники! Не сделайте такого бабьего дела! Не верьте ляхам: продадут псяюхи!
И не такие были казаки, чтобы поддаться на то: знали они уже, что такое польская клятва».
...Хоть извиняйся после этого за Гоголя и за себя перед современными поляками, но речь здесь идет об истории, о «бандитском» ее периоде, спасибо, не сделавшем «мертвыми» наши языки и народы.
«Добивание» ляхов ни в какие планы Хмеля никогда не входило, хотя он и грозился. Европейски образованный человек, с великим чувством юмора, отпускавший афоризмы на семи языках, вошел в историю как полководцем, так и политиком и дипломатом.
Гетман понимал, что союз с Польшей как образование продуктивное невозможен из-за системы ее ценностей. И совершенно правильно полагал, ибо с той своей «системой ценностей» Посполитая враз и бесшумно исчезнет с карты мира.
Мы не случайно для конца эпохи средневековья употребили термин «феодальный бандитизм», который в новой истории переходит в более цивилизованные экономические и политические отношения. В Польше удельщина ни во что не трансформировалась, чего не предвиделось и впредь писаными ее статутами. Никакой мир с Польшей не гарантировал спокойствия внутри: любой пан, потенциальный интервент, плевал на все договоренности, как и на самого короля своего…
Если бы Богдан пошел на эту унию, то получил бы вместе с нею и магната, скажем, Ляща, имевшего свое войско, замок с картинами голландских мастеров и украинско-польским «быдлом». За жестокость и воинственность, возмущение спокойствия и уголовные преступления он 236 раз осуждался на ссылку. Так этот Лящ из судебных решений сшил себе пергаментное манто, наподобие королевского горностаевого, в котором и появлялся всегда в замке его высочества, огорчаясь, что кожанка коротковата, удлинять надобно…
Орест Субтельный, касаясь этого типа в своих сочинениях, извиняется за возможную горестность. Но в том-то и дело, что нет здесь никакого преувеличения! Популярный русский писатель Александр Бушков, в жилах которого какая-то часть польской крови, считает, что пан Ляш (у Субтельного он Лящ) – ангел небесный против пана Потоцкого, жившего позже. Тот при игре в прятки с крепостными девками отыскивал их в лесочке по ауканью от ружейной дроби, а судей, вынесших ему приговор за очередное бесчинство, велел своим гайдукам высечь, спустив штаны, на столах, устланных их же решениями. Прямо под Фемидой с завязанными глазами.
Можно добавить к этому, что порядочный шляхтич мог самостоятельно вести свои иностранные дела помимо короля…
Запорожье уяснило всю безнадежность польско-украинского союза. Об этом, собственно, Хмельницкому сказал и сам Володислав, у которого по наивной еще молодости Богдан искал защиту от самоуправства одного из «порядочных шляхтичей». – Берите в руки сабли, – посоветовал король, – а я добродеем буду.
Не протоптали стежек украинцы и в турецкую сторону. Сечь первой учуяла ветшание всего строения Великолепной Порты, шаткость тамошней власти и непримиримые с ней противоречия, о чем прямо, как говорится, по-товарищески шла речь в том самом письме запорожцев турецкому султану за подписью кошевого атамана Ивана Сирко. Документальный или фольклорный казацкий «лист» – безразлично, потому что ответ на вопрос: почему украинско-турецкое соглашение так и осталось предварительным разговором – в этом «фирмане» достоверный.
Дай вам в руки власть и булаву, согласились бы вы на федерацию, или пусть даже на конфедерацию с такими субъектами? Вряд ли… Но дело в том, что такой единоличной власти вам никто бы вместе с булавой не дал, институт гетманства предусматривал не абсолютизм, а выборность, что есть самой эффективной формой удержания верхов от сомнительных, тем более безответственных решений…
Известно также о тогдашних переговорах со Швецией, Валахией, Венгрией и «остальной Европой». Одним словом, проблема стратегических партнеров изучалась глубоко и всесторонне. И разумные украинские головы возле гетмана были всегда. Современных, круче мыслящих оппонентов, которые теперь пытаются обратить наше внимание на ограниченные способности гетмана и отсутствие у него национальной идеи, тогда, разумеется, не было. Потому что для национальной идеи нужен еще и ее носитель – единый, сознательный и целеустремленный народ, зрелый на испытание государственностью, и далеко не всякий этнос его выдерживает. Фигуры, возглавившие движение народов в станы наций со статусами государств, отлиты в бронзе. Нам Бог дал Богдана…
Многолетние усилия Хмельницкого в сохранении народа и земли украинской завершились Переяславской Радой.
Так что прости, Тарас Григорьевич, Зиновия грешного, он знал, что делал. Да ты и простил, осуждая лишь излишнее его доверие к Романовым, за вхождение «под» целиком и полностью. Но это уже более поздняя, без Богдана, ретроспектива. Пока же оба эти Михайловича – Зиновий с «дружищем Алексеем» – жили по переяславскому, весьма обширному документу и пристально следили за лояльностью друг к другу через многочисленную агентуру.
* * *
Хмельницкий – это единственный общенациональный герой долгой, четырехсотлетней срединной эпохи. Фигуры, равной Богдану, в той нашей истории нет и близко. И булава, по-нашему усовершенствованная неандертальская еще дубина, как всеукраинский символ начинается с Хмельницкого. Как символ, поскольку во времена Богдана она свое боевое значение утратила. Никаких «едукованных рыцарей» уже и духа не было, их панцири, словно банальные консервные банки, откупорила огнестрельная пушечная эпоха да те самые «примитивные стрельцы».
«Гауптмана» я помянул выше не для того, чтобы предотвратить причисление гетманского титула к полонизмам, а для того, чтобы подчеркнуть его первичное, до Хмельницкого еще, значение: понятное Европе военное звание и соответствующую для постоянно действующего западного фронта экипировку.
За два месяца до смерти Хмельницкий передавал булаву в наследство.
...Вспомним хотя бы одну известную историческую фигуру, удовлетворенную исполнением собственных стратегических планов. Конституция отцов американской демократии, например, целое столетие исправно служила рабовладельцам. Критически подытоживал свою деятельность и Богдан: не все сделано, как хотелось, кое-что получилось не так. Но больше всего жалел, что не все наши земли вывел из-под Польши в новое украинско-российское образование.
28. Дорога к храму
А этот дом впереди двора Христичей когда-то купил приезжий учитель Зачепило. Легендарная его эпоха длилась до тех пор, пока Ивана Несторовича не перевели дальше в связи с реорганизацией нашей восьмилетки. Планировалось, что будет средняя школа, но, в конце концов, сделали начальную в соответствии с демографической ситуацией на селе, где после старого Козаченко учился председательствовать молодой тогда еще Котовский. А Чумак у себя в селе из восьмилетки сделал среднюю и забрал туда Зачепило.
Иван Несторович был настоящим сельским интеллигентом, похожим, правда, больше на матерого лесоруба. Он дружил с моим отцом, а я с его сыном Виктором. И если отцы чаще бывали у нас, то я в доме Зачепило – их библиотеке могли позавидовать теперешние букинистические магазины.
...Как сейчас помню не только серенькой ткани корешки с рельефным тиснением тех книжек, их тонированные временем, пожелтевшие обрезы, но и особенный стойкий запах старинных типографий, которыми была наполнена вся зачепиловская светлица. Отдельно стояло несколько стародавних рукописных фолиантов «кулишевских» и «желеховских» изданий, а также украинская классика XІX – начала XX столетия, тиражированная во времена советской Украины – это преувеличение, что был тогда духовный голод. То была извечная убогость нашей плодородной земли в недрах новой общественной системы, очередная демонстрация того, как усилия гетманов, царских администраторов, анархистов, большевиков, а теперь и современной власти в аграрном вопросе, прямо противоположные декларативно, обуславливали абсолютно одинаковые практические результаты, ибо они не развивали, а отрицали все предыдущее. Одновременно все это свидетельствовало о том, что при любых устройствах, реформах и прочих обстоятельствах культурный небосвод нации всегда подпирали невесть как явленные мощные столпы. Книгохранилище Ивана Несторовича вызывало у меня ощущение фундаментальности нашей культуры, могущества и государственности, и, вместе с тем, какой-то исторической несправедливости – непонятной и неподвластной по своей сути... Подобной силы и глубины впечатление я вынес потом, через годы, из нерукотворной Святой Софии Киевской, но она приснопамятна от Бога, а зачепиловский феномен был рукотворным современным храмом.
Но это после… А тогда нас поразило великое чудо, которое ломило нижние полки библиотеки – энциклопедия, о существовании которой до приезда хозяина-просветителя никто здесь не ведал ни сном, ни духом. Со сказочными иллюстрациями, которые в разделе «Анатомия человека» Зачепило-младший тщательно дорисовал во всех обнаженных срамных местах.
О том, что в энциклопедиях все на свете есть, мы убедились сразу, в то холодное дождливое лето уродились грибы. Для наших мест грибы не пища, растут нечасто, поэтому профессионалов этого промысла нет. И когда мы лугом набрели на белую от дождевиков поляну, то кто-то предложил найти палки и, как заведено, выколотить из них трухлявый дух, чтобы его не понесло потом в село. Прибывший Виктор пояснил, что молодые дождевики, между прочим, съедобные, но это не они, а печерица, то есть шампиньоны. Мы сбегали за мешками и набили их теми валунами под завязки так, что едва дотянули до двора Максима...
– А ну-ка, несите все сюда, – скомандовал из-за забора Иван Несторович. – Такого количества поганок достаточно, чтобы не только наше село, но и половину Гуляйполя отравить...
Он вынес из дома необходимый том, разворотом иллюстраций этих даров природы установил на стуле напротив себя и начал сверять добытое сыном добро с рисунками да описанием примет. После чтения и краткого приговора рассмотренный гриб победоносно швырялся в корзинку для мусора; от тех будто бы шампиньонов оттуда только ошметки летели. Мы со Стариком и своими мешками потихоньку дали задний ход в их двор, а там нас встретил дед Данило и сказал, что есть можно.
Утро засвидетельствовало, что поужинали мы не бледной поганкой, а печерицей, и вместе с тем доказало преимущество практического разума бывшего «латифундиста» над книжной мудростью: все остались живыми-здоровыми, с незабываемым впечатлением от грибного вкуса. Поэтому еще с тех лет у меня нет никаких двойных стандартов: гриб – это шампиньон, рыба – карась, а курятина – ножка...
Такое обилие вареных и жареных грибов я тогда видел впервые – наелись мы, потом пришли двоюродные Виталий Гущин с Федькой и Колькой Бутами, Сашко и Нинка Карпичи, тарасенковские Светка, Шурка и Наум, за ними Володька Буряк и тимонинские гости Светланка и Юрка Булгаковы. На другой день грибами закусывал отец с Яшком Мищенко: в камышах за Ругой они убили длинноносого кулика и отдали потрошить (мать тут же выбросила его за хату); переломили ружья, убедились на просвет, разряжены ли стволы, и, забрызганные по самые задницы, сели согреваться поллитровкой... В это время пришли Максим с Мариной. Старик, с карандашом за ухом и скрученной в дудку тетрадкой, вел перепись «грибоедовых». Поздно вечером у них там выяснилось, что сам дед Данило печерицу ни под каким соусом есть не сел, признался, что в этом деле не смыслит, а нам советовал по Библии: все другие книги, мол, кроме освященных, дьявольские, и когда ты что-нибудь в той «циклопедии» вычитал, то сделай как раз наоборот... Поэтому Максим – он уже был юнкором – собирал материал для фельетона в стихах на тему религиозных предрассудков с перечнем героев возможной драмы. Тем более, у них тоже грибы не только родня ела, но и Збишек с Пхенкой из Варшавы, гостившие у своих деда с бабой по соседству...
Антирелигиозный фельетон Старик по каким-то причинам тогда не завершил. А сестра его, Марина, деда Данила внучка, теперь вот к Богу обратилась...