Собрание сочинений в пяти томах том четвертый
| Вид материала | Документы |
Содержание3. Великие украинцы 4. Обычные украинцы 5. Вольная Украина 6. Вселенский пал |
- Собрание Сочинений в десяти томах. Том четвертый (Государственное издательство Художественной, 2092.28kb.
- Собрание Сочинений в десяти томах. Том четвертый (Государственное издательство Художественной, 1585.13kb.
- Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения в восемнадцати, 751.72kb.
- Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения в восемнадцати, 620.01kb.
- Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения в восемнадцати, 669.46kb.
- Источник: Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения, 565.43kb.
- К. С. Станиславский Письма 1886-1917 К. С. Станиславский. Собрание сочинений, 10580.72kb.
- К. С. Станиславский Письма 1886-1917 К. С. Станиславский. Собрание сочинений, 10580.19kb.
- Лев толстой полное собрание сочинений издание осуществляется под наблюдением государственной, 1514.85kb.
- Собрание сочинений в четырех томах ~Том Стихотворения. Рассказы, 42.25kb.
3. Великие украинцы Перед выездом мы сделали ревизию дорожного имущества: жена – бытового, а я – интеллектуального. Упорядочил информацию: неоцифрованный ее объем был бы размером с тележку. Кроме творческого наследия Максима, в походный компьютер вместились предложения по товарному зерну в Северном Казахстане, вся наша родословная (этот фамильный архив я всегда вожу с собой) и небольшой, хотя уже и не маленький, «родовод» слов: еще отец меня когда-то к этому делу приобщил, и первым сюда попал его «хохол». За ним всякие Башаулы, Куркулаки, Карачекраки и другая тарабарская топонимика тех наших земель за днепровскими порогами. Толкование словесного материала оказалось интересным занятием для удовлетворения собственных потребностей в понимании, как говорят ученые коллеги, окружающей языковой среды. Оно переросло в хобби после того, как на другом континенте, за три тысячи верст от дома, я услышал, что казахи своим азиатским наречием гоняют всякую домашнюю живность точно так же, как и мы: «кыш» – курей, «гиля» – гусей, «чучу» – всякую скотину вообще, потому что свиней мусульмане не держат. А слово у свинопасов спокойно себе заимствовали... Однако оказалось, что его, наоборот, взяли у них мы, потому что «чучу» по-казахски означает «пугать». К тому времени во мне проснулась затаенная жажда исследователя: с детства я слышал много всяких необычных слов и я думал, что старшие, как носители и творцы языка, придумывают их, как говорится, на ходу. А они, видишь ли, откуда... Из Азии, наверное, и вот это словечко «корзять», крякающее, словно старые наши гуляйпольские деды, на языке которых оно означает быструю готовку их женами какого-нибудь кандера... – Нет у нас такого, – сказали казахи, – бесбармак два часа кипит… – «Корзять» – это ковыряться тупым ножом на кухне, – пояснили мне сестры-словенки, кухарки славянского ресторана в Кельне, беженки из пылающей Югославии. ...Подобной всякой всячины в моей коллекции набралось немало. Хорошо, что все это теперь можно компактно втиснуть в компьютер. Вместилась преспокойно туда электронная версия антологии украинского слова, составленная американо-канадской диаспорой, мои собственные извлечения о великих зарубежных украинцах из книг и других тематических изданий и энциклопедий... Мно-го нашего брата-украинца за пределами родной земли, очень много. Российское классическое художество начинается с Владимира Лукича Боровиковского, он вырос в Миргороде, а историческая российская живопись – с украинца Антона Павловича Лосенко. Классический российский портрет – с Дмитрия Григорьевича Левицкого, ростка династии киевских мастеров. Так это только основоположники направлений... А сколько наших по ним либо дальше, либо наискось, как киевлянин Казимир Северинович Малевич, пошло... Феномен мирового супрематизма – от него. Из-под Харькова, а точнее – из Чугуева, родом Илья Репин. Это потом уже из каких-то своих пенат он специально приехал на хутор под Черниговом, чтобы запечатлеть академика художеств Ге. Очень ему хотелось колоритного земляка – Николая Николаевича – нарисовать. А Ге не хотелось, он появления Репина испугался – ходила молва, что персонажи полотен Ильи Ефимовича, кроме бессмертных «Запорожцев», долго не живут. Когда он с мольбертом и красками вдохновенно за тебя взялся, то уже как бы для итога... – Черти его принесли, – подумал про себя Ге. – Ну, вы, милый мой, совсем как тот дикарь! – догадавшись, возмутился маэстро. – Дикарям тоже жить хочется, – проворчал под нос хозяин имения. ...Россияне, молодцы, в энциклопедиях, посвященных своим великим, нас не обходят, потому что многие наши великие – они тем или иным боком и их великие. Мы тоже подобным образом можем некоторых в свои списки добавить. Из мастеров кисти, например, Архипа Ивановича Куинджи и Ивана Константиновича Айвазовского: грек и армянин таврическими были. Знаменитый москаль Василий Андреевич Тропинин рисовал Пушкина и кружевницу, царей и вельмож, и своих братьев «по классу» – украинских крепостных, потому что долго и плодотворно творил в Полесье. Поделить украинцев на туземных и иноземных иногда сложно, поэтому главный критерий здесь – целесообразность. Если известный – то наш, независимо от обитания. Если обычный – то это его проблемы... Сам процесс занесения украинцев в реестры великих идет демократично, путем обновления алтарей, инициативные группы стараются пригвоздить лики выдвинутых кандидатур в наиболее видных местах... Как-то и к нам обратились с предложением относительно финансирования сборника известных деятелей-украинцев, поскольку некоторые из его фигурантов были азиатами, в том числе и средневековая Роксолана. Кто к ней прицепился еще – один бог знает… Но, поскольку там не было ни одного казахстанца, хотя бы из той же когорты украинцев, героев целины, внесенных, между прочим, в ее скрижали, то мы ограничились бесплатной разъяснительной работой: – Простите, но список ваших персоналий нас не заинтересовал, о некоторых современниках мы впервые слышим. Какая это история, когда ветер с нее шелуху не сдул... Представители ответили, что издание должно вызвать интерес именно проблемными или закрытыми предыдущей властью страницами, и поинтересовались, под кого согласились бы дать деньги мы. – Такие серьезные вещи в спешке не решаются. Могли бы дать на тех же украинских целинников, добровольных азиатов, потому что хлеб в обратном направлении полвека тек интенсивно. Дали бы на вынужденных азиатов Казахстана и Колымы – арестантов-шестидесятников из Украины. Индивидуально они как будто бы и не великие, но как явление – великие, хотя кое-кому глаза мозолили, потому что веровали в то, о чем другие, по крайней мере, робко подумывали... А они веровали... Что касается великих персонально, то можем лишь сказать, кто тут у вас не совсем в тему... При всей галантности к женщинам я бы вычеркнул Лисовскую как политика-берегиню. Пишут, что стала эта Роксолана – Настя спасением от лютости султановой: кто знает, что бы с нашими казаками было, если бы она мужа своего, Сулеймана, за рукава не держала. …Землячка, действительно, с гарема начинала – такая судьба еще и сейчас у многих днепровских веснянок, но теперь в подобных заведениях уже рядовых правоверных... И Сулейман был великим, потому что быстро взошла при нем – как и закатилась впоследствии – звезда Оттоманской Порты, и турки (кроме региона своей этнической азиатской толчеи) покорили север Африки и юг Европы... А все остальное – немного не так... Одна из моих заграничных поездок случайно пролегла по следам воинов ислама в тех завоевательных походах. Их лавина катилась цивилизованными брусчатками, вымощенными поколениями европейцев, и саранчой покрыла плодородные долины, тучные пастбища, серебряные рудники, ремесленные центры, порты со складами заморских товаров и утопающие в роскоши столицы – Мадрид, Белград, Будапешт... Повторите этот путь – он доныне отмечен мечетями, ухоженными кладбищами с крестами и полумесяцами по обе стороны тех самых кровавых дорог, и вы поймете, какой могущественной была тогда Оттоманская Порта. Такой могущественной, что гнушалась уже шарить вместе со своими крымскими вассалами по нашим, голым супротив богатой Европы, степям, не привлекали ее грабежи обшарпанных чумацких возов и убогих крестьянских хат с аистами на соломенных крышах да хрупкими крынками на плетнях. А большого полона в этом, сто раз вычерпанном густой ячеей неводов лимане уже не было... И даруй Аллах, всемогущий и милосердный, правоверному Сулейману Второму Эль-Канани, или Законодателю и дальше вечный рай и гурий не хуже нашей Лисовской в девичестве, ибо пока он полвека тряс плодородные ветви западных садов, мы многое успели... Вопрос тут, собственно, и не в Лисовской. Она благодаря тиражным байкам известна, поэтому сомнений нет – настоящая украинка... Хотя... Но речь идет о другом... Кто украинец для матери нашей Украины вообще? Представители согласились – грань очень и очень условная. Все зависит от финансирования: ваши деньги – ваши фигуры. Я ответил, что проблема тут не в деньгах. По деньгам списки великих «Форбс» составляет. А мы – украинцы, где бы ни были. Пока сами себя к ним относим. До тех пор, пока родительскую землю родной считаем. ...Перед дорогой я просмотрел последние украинские новости в Интернете, прочитал аршинный заголовок: «УКРАИНЕЦ ИЛИ МОСКАЛЬ ТЫ, БОГДАН ХМЕЛЬНИЦКИЙ?» какой-то новейшей публикации о гетманстве и выключил компьютер для подготовки его к транспортному режиму. 4. Обычные украинцы Экспресс наш мчит вдоль России то ее землями, то снова казахстанскими. Луганский локомотив неутомимым стайером пересекает ленточки границ, на концах которых семядолями фасолин каждый раз свисают две таможни. До Киева будет восемь, преимущественно ночных, обысков. Но – спасибо ветеранам казахстанских железных дорог – «дипкупе» перевешивает все минусы. Я уже влез в компьютерный архив Старика. Никакой журналистики там нет, кому он на мозоли наступал – не видно... Впрочем, не для того мне все это прислали... Творческий багаж невелик – машинописные повести о селе, рассказы, юморески. В рукописях – лирика, небольшие очерки. Слово весомое, речь наша, запорожская... Давнишний, надо сказать, язык нашей дипломатии, о чем свидетельствует переписка казаков с турецким султаном. Из эпистолярного жанра самого Максима и воспоминаний о нем всплывает какая-то история, связанная с профессией и языком... Ему что, инкриминировали национализм? – Ехали мы на стройки коммунизма как герои, а возвращаемся как зайцы, – ругается в проходе дед Полищук. В героях он был когда-то вихрастым целинником, а потом чернобыльцем, а теперь бурчит в положении лысого тургайского пенсионера. Едет в гости на родину, как на праздник: приоделся, побрился. А в паспорте с бородой... – Вы, уважаемый Петр Петрович, лучше бы сделали наоборот, – крутит его документы пограничник. – Мы бы вас в клозете побрили да сверили с фотографией... – Посмотрите тогда вот свидетельство чернобыльца, я тут выбритый. Правда, как нарочно, с чубом еще... – А свидетельство ясельника, дедушка, у вас случайно не сохранилось? Глухие вы, что ли, о терроризме не слышали, что шарады нам здесь свои подсовываете? Сделают из себя фантомасов... У нас теперь статус заграничных украинцев. Получили мы его неожиданно, потому что всегда были гражданами Украины в Казахстане. Статус – штука на удивление действенная: она требует немедленного исполнения прямой обязанности эмигранта – ощутить себя сбоку. Полностью нам этого не удастся никогда, а частично – почувствуем, да еще как, потому что теперь у «материковых» украинцев есть основание официально причислить нас к безродному племени «перекати-поле». Неофициально они нас туда относили всегда, но тогда был один и тот же паспорт с одним и тем же гербом. ...Образ Украины несет за границу не только отзвук из ее земли, но и сам украинец. О великих уже было сказано, а есть еще украинец обобщенный. В северном Казахстане с ним отождествляется начало переселенческого хлебопашества. В Канаде, кстати, тоже. Это те гигантские, климатически похожие мировые житницы, где вклад украинцев исчисляется не только арифметически. Распаханные здесь и там нивы запылили на весь мир, пока наши соотечественники не начали пахать их своими плугами с подрезными лемехами, испытанными задолго до этого в Таврической степи. Хлеб – ремесло тысячелетий. Кто первый изобрел? Кто впервые запрягся? Кто первым испек? Все! Оттого персональные вклады в земледелие весьма редки и всегда исторические. Но именно таким образом отметились наши деды на ниве мировой материальной культуры. Украинская диаспора на всех континентах – это необъятная, как сами бескрайние степи, тема. К предисловию проекта о статусе заграничного украинца предлагалось добавить несколько слов об их представительской миссии. Но куда там, это же монополия официальных лиц... А может, те лица вспомнили при этом более известных сынов нации, которых разыскивает Интерпол? Так то как раз граждане, а не эмигранты... И как раз те, которые понесли… И не только отзвуки... Вот и проявилась у меня психология эмигранта. Из-за нее ни одно государство, кроме китайцев, особого уважения ко всяким побегам на дальних ветвях своих этносов не выражает. Многое от родимой советской квочки перенял выводок недавно оперившихся незалежных курчат. Пестрая их мать, как известно, весь приплод, в других гнездах насиженный, причисляла к вражеским вылупкам поголовно. Недолюбливают заграничных за дурацкие вопросы. Не любят за вмешательство не в свои дела. И не терпят за то, что они свои. Потому что свои понимают больше, нежели равнодушные сторонние наблюдатели... В купе пожаловал бригадир поезда – нас везет киевская команда. Я вернул ему кипу украинских газет, которые он давал мне на ночь. После пограничной переклички железнодорожник принимает меня за иностранного дипломата. – Что касается нашей минимальной зарплаты, то это брехня, которой Кучма и его правительство президентские «Выборы-2004» начали. У меня высшее образование, звание заслуженного работника транспорта, тридцать лет стажа, но тех денег, о которых они здесь пишут... Я ответил, что не обратил внимания на среднюю зарплату украинцев, потому что не знаю, что такое «гривна»... – Вы слушали очередной радиоочерк из цикла «Свободная Украина», – закругляется звонким девичьим голосом вагонный динамик. Цикл злободневный, что и говорить. И долгий... 5. Вольная Украина Если закрыться в доме Василя тетки Марии Стефанихи и вытащить из двери щеколду, то через ту узенькую щель на противоположной стене сеней многоцветной панорамой отразится весь окружающий мир: широкий двор со стрелой осокоря, стога сена за ним и синее-синее небо с белым мякишем облаков... Только вверх ногами: внизу небо, в него шилом воткнуто дерево, а под потолком куры ангелами от петуха порхают... По-ученому, это камера-обскура. Леонардо да Винчи когда-то их для своих опытов мастерил, но, говорят, иногда о науке забывал из-за захватывающего «кино». Мы из камеры устроили театр, Василий писал рыцарские сценарии, а Старик – на темы казачества. Иногда на классику замахивались: котелок на голову, рогач в руки – и на стене настоящий рыцарь дон Кихот, делай с ним какую хочешь режиссуру... Я шел на репетицию, а навстречу, хорошо помню, попался Старик в шляпе из районной газеты «Сталинским шляхом», и планы поменялись. – Идем, – говорит, – на колхозное собрание, после него настоящее кино, «Любовный напиток», будет. По дороге Старик сообщил, что в одной из книг гуляйпольской библиотеки вычитал сведения о Кондрате Тарасенко, двоюродном брате гетмана Петра Дорошенко. – Пойдешь и законспектируешь, – распорядился он, – будет нам готовый сценарий. И заглянешь в энциклопедию у Зачепила, может, тот Кондрат вам еще и родственником будет. Тогда ваше древо корнями в дорошенковское упрется... Ты, впрочем, Петра Дорошенко знаешь? – Здравствуйте! Что ты такое спрашиваешь? «Попереду Дорошенко, а позаду Сагайдачный» с саблей и трубкой. А жницы вокруг серпами жито жнут... – Во! В постановку можно будет еще и эту песню вклинить. Хотя она и про его деда Михаила Дорошенко... На собрание разрешили зайти только выпускникам-семиклассникам, поэтому мы, меньшие, воробьями уселись на стенах сверху, по периметру, словно на высшем ярусе античного Колизея: у фашистского тротила хватило силы выломить в клубе лишь потолок с крышей, а толстые кирпичные стены выдержали... На том общем собрании послевоенное село реформировало артель. Избрали руководство – председателем Козаченко, а в правление – не менее родовитых сечевиков. У нас здесь все-все – их прямые потомки, кроме разве что сибиряка Тимонина, он Гуляйполе освобождал и здесь женился. Даже села за соседним Добропольем идут – Сечь, Запорожское, Рада казацкая... Для освобожденного от немцев колхоза «Днепрэльстан» (сама запорожская плотина была тогда в руинах) Григорий Федоренко со всей своей искренностью предложил более подходящее, не его взгляд, название «Вольная Украина»... Про Федоренко нужно сказать отдельно, потому что это был пастух из пастухов: на нем все деревенское стадо держалось. Квалифицированный, отрасль свою изучал в европейском масштабе. Остарбайтером. Забрали его туда подростком при оккупации, потому что родился он с кнутовищем в руках и понадобился фатерлянду как специалист... Потом уже, в мирное время, на вопрос, как там те немцы по своим селам живут, Григорий только кнутом щелкал: «О чем вы говорите!.. Видели бы, какая у них пашня... До колен»... Больше он там не видел ничего. – Ну что же, «Вольная Украина», так бы сказать, оно название и неплохое, – вытер со лба пот при всем честном народе безрукий председатель-фронтовик в президиуме. – Но под ним, товарищ Федоренко, нас никто не поймет. Во-первых, хоть луга у нас не хуже немецких, но мы еще не вся Украина, кое-где, быть может, и повыше травы растут... А получится, что у нас одних ее свободный клочок... Во-вторых... Во-вторых – Украина, значит, будет вольная, а Белоруссия – нет? Грузия – нет? Тут Козаченко почувствовал, что нашел тот, нужный ему, достойный и весомый довод, которым не стыдно крыть прилюдно, поэтому выпрямился и принялся «заколачивать гвозди» своей левой: – Литвины – нет! Киргизы – нет! Кто там у нас еще остался – нет! Понял, куда ты клонишь... В ожидании «Любовного напитка», который в клубе без потолка можно было смотреть лишь в сумерках, участники общего собрания купили в складчину бочку вина с ящиком бердянских бычков и большим казацким кругом на спорыше сельмаговского двора повели неспешный разговор. Речь, как всегда, пошла о запорожцах, на сей раз о секретах изготовления каленых замашистых булав, которыми наши деды изо всех подряд делали котлеты, но рецепты бронебойных шипов забрали с собой в могилы. Мало-помалу разгорелся спор относительно ширины и длины казацких шароварных кушаков, которые позволяли бы и крепко подпоясываться, и быстро в боевых условиях распоясываться, дабы справить нужду. Затем рассеянное хмельное внимание круга сосредоточилось на Тимонине, который на ленд-лизовской, фронтовой еще недавно, машине привез макуху на свиноферму из гуляйпольской маслобойни. Как всегда, он выстоял там сутки в очереди, и участники общего собрания нацедили ему с дороги для бодрости вина. – За какие такие ответственные решения? – поблагодарив, спросил наш сибирский зять с полной кружкой в одной руке и бердянским бычком в другой... – А ты ловко дураком прикинулся! – похвалил Григория Федоренко участковый милиционер Бодня. Они сидели рядом. – Поддал председателю хлопот... Теперь поддерживай роль до конца, не то погонят тебя самого туда, где Макар телят не пас... Стефановское подворье тянется вдоль выгона за лиман к Руге под прилучанскими кручами, а это самый глубокий у нас гайчурский плес. Когда тетка Мария видела, что мы побежали лугом наперегонки нырять туда, а не в ближний, в утиных перьях, лягушатник, то кричала вослед знаменитую на все село угрозу: «Василь, паразит, утопишься – домой не приходи!» Выгоном туда-сюда все лето шлялась всякая мелюзга, да и народ постарше, все они постоянно вмешивались в наши дела. Мы мастерили вербовые луки и мечи из трости подсолнуха для постановки Вальтера Скотта, когда зашел Старик с бумагами, и мы перебрались в дом дорабатывать сценарий без посторонних. Необычная домашняя обстановка здесь вдохновляла на творчество – отец Василия, Стефан Кучерявый, был художником-самоучкой. Он пропал без вести на войне, от него, кроме троих школьников, остались большие живописные полотна на античные сюжеты по стенам да с дородной голой теткой, увитой шелковой лентой, на простенке между окон, и модерновая, в виде решетки атома, люстра из выдутой яичной скорлупы на потолке. Много его работ разошлось по Гуляйполю и окрестным селам, и в нашем доме висел портрет моего отца – маслом… На одной из миниатюр в седле с трубкой на фоне казацкой могилы восседал Тарас Бульба, и Старик предложил переписать иностранного Айвенго на драму «Вольная Украина». ...Роль Тимонина исполнит Володька Буряк. Он пристал к нам в третьем классе, потому что в голод отравился похожим на растительное масло каустиком (его мать стирала им какое-то колхозное барахло) и долго лежал в харьковской клинике, где в совершенстве овладел «языком»... В финале он высоко поднимает полную кружку кровавого цвета компота и, глядя в лицо Федоренко, со словами «вот за такие ответственные решения» откусывает голову бердянскому бычку. ...Что получилось бы из постановки – неизвестно, потому что после первой же репетиции, которую увидел кто-то из учителей, тема в такой трактовке нами была оставлена навсегда. 6. Вселенский пал Под стук колес я считывал с монитора небольшую новеллу Максима о том, как внуки хоронят деда. Вечная тема диалектики бытия. Старого и нового. Жизни и смерти... На похоронах – старики, женщины и дети. Нет отцов... – С чего это он за такие материи парнем еще взялся, – подумал я. – Предчувствовал, что ли? Может быть, потому что с молодости брались за них и Симоненко, и Шукшин, а оба эти Василии тоже не состарились. Почему, кстати, у многих писателей короткий век? У украинских – тех, которых мы знаем и не знаем, известно, жизнь сокращалась еще со времен Шевченко. Массовой косовицей процесс пошел несколько позже, когда книгой книг вместо Библии был объявлен Устав. Некоторые произведения ему не отвечали абсолютно, а некоторые отвечали абсолютно, но в ГУЛаг загудели почти все авторы подряд, что сводит мысли к единому знаменателю – языку... Криминал был все-таки в нем, потому что отправились на Соловки даже те, чьи литературные упражнения не шли далее аполитичных точек и запятых, – суть украинские академики. Мартиролог Богдана Кравцива составляют семьдесят четыре трагические судьбы. А сколько, кроме них, неизвестно как пропавших Христичей. Валериана Подмогильного схватили за тысячу верст от Смольного в связи с убийством Кирова – здесь все ясно, одной его «Истории пани Евгении» и без Кирова достаточно для приговора, потому что промелькнул в ней персонаж с собачьим сердцем, тип булгаковского Шарикова из прослойки пролетарских сукиных сынов. А вот Василий Эллан (Блакитный) даже союзом революционных писателей руководил до самой смерти. Лет через десять после сверили его творческий сундук с требованиями времени: э, брат, вставай к стенке!.. А он лежит похороненный. Не подняли, так гранит раскромсали, могилу сравняли, имя анафеме предали... Казалось бы так: вписываются или не вписываются общечеловеческие взгляды художника в уставы партий – это не его заботы. А оказалось наоборот... Партий тех уже нет, наследие их певцов выверяет Время... И подтверждает сентенцию Суворова: политика – тухлое яйцо. Кому он ее адресовал – кто его знает, но военный афоризм является лакмусовой бумагой для макулатуры литературной. В вагоне запахло гарью, окна с прохода озарялись отблесками далекого степного пожара. Мы вышли в коридор на ковер новой павлодарской дорожки: казахстанский пал – это планетарное зрелище. Всемирное горнило! Горит все, полыхает до горизонта, вы будто бы возвращаетесь назад, в эпоху юной, кипящей лавою земли, либо заглядываете наперед, в геенну огненную... Если разум ваш сугубо рационального склада, то вы убеждаетесь, что планета наша действительно круглая и небольшая: видны пламенеющие края. Значит, мы уже в шевченковских степях западного Казахстана. У нас, в целинном регионе, теперь если и жгут иногда тайком, то не ковыль, а стерню. Хоть тоже горит неплохо, но лишь местами: в чересполосице севооборотов достаточного разгона для огня уже там нет... Из открытой двери соседнего купе доносится громкий разговор – бригадир поезда с дедом Полищуком гирьками собственных доходов взвешивают экономический потенциал Казахстана и Украины. ...Стихия «вселенского пала» произвела неизгладимое впечатление на Тараса Шевченко по пути к здешней Голгофе, оно навсегда останется в его памяти и будет вложено затем в уста одного из героев повести «Близнецы». «Это была ровная, без малейшей со всех сторон возвышенности степь. И как белой скатертью ковылем покрытая... С закатом солнца начал освещаться горизонт белым заревом… С приближением ночи зарево краснело и к нам близилось. Из-за темной горизонтальной, чуть кое-где изогнутой линии начали показываться красные струи и язычки. В транспорте все затихло, как бы ожидая чего-то необыкновенного. И действительно, невиданная картина представилась моим изумленным очам. Все пространство, виденное мною днем, как бы расширилось и облилось огненными струями почти в параллельных направлениях. Чудная неописуемая картина! Я всю ночь просидел под своею джоламейкою и, любуясь огненною картиною, вспоминал нашего почтенного художника Павлова. Он часто мне говаривал: Учися, учися рисовать…» Кобзарь, как известно, научился и «Пожар в степи» во время Аральской экспедиции 1848-1849 годов нарисовал. Огонь поражает. Огонь – это гигантская феерия обновления природы, ярчайшая категория диалектики, неподвластная людям стихия. Из своего купе к нам вышел Полищук – спросил у Татьяны калькулятор. Смотри, какая основательная у них полемика, даже всемирного пожара вокруг себя не видят. ...Как Симоненко и Шукшин, о жизни Максим в этой новелле написал, а не о смерти. Дед у него умирает, а дитя, символ рожденного, едва на ноги встает... А где же то, среднее, основное деятельное поколение, отцы где? Отцы были, да сплыли... Кому хоронить? Что делать? За ответ на это вопрос Христич, похоже, не брался, да это уже и не писательство... Под обложкой должна быть литература, а не революционные инструкции... Впрочем, у революции вопросов как таковых нет, там они как раз решаются наличным раскладом сил: светлые – там, темные – напротив, серые тенями по закоулкам дожидаются: чья возьмет. Это до баррикад никто ничего не знает... Максим догадывался и верил, у него литература... А литература учит больше, нежели инструкция. Она рассказывает так много, что каждый автор того репрессивного мартиролога криминальное дело завел на себя сам, оставалось определиться с приговором. Поэтому техника безопасности двадцатого века выстрадала у нас моду на вступительное слово в виде анкеты: кто я такой и «не поймите меня неправильно». Писатель – тягловая сила своей телеги – от лошади начал отличаться тем, что его масть стала решающим фактором в определении главного вопроса: куда он едет и что везет. Поэзия неведомых далей и заоблачных высот приземлилась до прозы посадочных платформ... Политика в литературе – не тухлое яйцо. Политика – молох Литературы. Потому так много макулатуры. А для читателя правила литературной безопасности удобны: у него есть лоция! Хоть и на общечеловеческие темы будет вести с тобой беседу автор, но от имени общеизвестной партии, крыла или движения: у них уже типун, а у нас оскомина. И тогда легче отыскать тех, кто скажет тебе от себя. Несколько раз я встречался в сборниках с угрюмым Михаилом Яцкивым, но перелистывал страницы дальше – западная колея литературы его времени, как и ее груз, нам хорошо известны: ярмо, кандалы, неволя и, конечно же, москали. А Яцкив еще и коллаборационист пропольский, залег потом до конца дней своих на дно какого-то архива сотрудником... Так выходило из предисловия. В строчках после Соловков понятно, что тема того «литературного груза» для нашей многострадальной земли не придумана, но суть ее каждому украинцу уже доподлинно ясна. Ее бы теперь проталкивать вширь, на русский язык перевести, ибо в другие соседние книжные лавки протоптанной тропы у нас нет, и скоро не будет... В общем, пролистывал я его произведения, потому что есть и прочие злободневные вопросы, на которые выискиваешь ответ в разумном слове... Но как-то взгляд того Яцкива показался мне зовом, словно он хотел сказать мне что-то свое. Может, именно то, что я искал... Раскрыл небольшой, всего на нескольких страницах рассказ. ...Родители ушли на церковный праздник. А малые взяли на руки наименьшее… Оно баловалось, смеялось и выбросилось головкой вниз... Идут годы... Никто никого не корит… Не винит... Но жизни ни у кого не стало... Безвинного нет, живут виновные... Самая страшная рана – внутренняя... Это Михаил Юрьевич, мастер в пыли архивной, знал. В новелле Максима то дитя живет, оно символически приходит на смену дедам, отцы ведь в том горниле пропали... Пожар остался где-то там, лишь небо все еще озаряется сполохами за тлеющим горизонтом. Пускай в природе он и остается. Ведь когда охвачен пламенем твой дом, твой двор, твоя страна, когда там заметался вселенский пал – это не обновление. Его принесет новое поколение. Это же самое утверждал и Василий Симоненко на похоронах деда: Его думы нехитрые Додумают внуки... ...А те насчет уровня жизни кричат – пупы развязываются. – Не включал я сюда никаких чернобыльских, – машет бумагами Полищук, – я их здесь ни разу не получил. Поэтому заодно на митинг еду, организованно на Крещатике собираемся... Угомонили их китайцы, которыми заполонен соседний вагон. С каким-то очередным вопросом они пришли к бригадиру Ивану Федоровичу. У него, между прочим, даже фамилия профессиональная – Колесник. Восточные гости интересуются Украиной и разучивают с кем-то из наших песню «Цвіте терен». |