Geum.ru

Неприкаянные сборник рассказов Москва 2010

Вид материалаРассказ
Подобный материал:
1   ...   27   28   29   30   31   32   33   34   35

ИНИЦИАТИВА


Выполняя указание по подготовке и проведению общегосударственного субботника по наведению порядка на земле в госучреждениях Белоруссии вызревала инициатива. В одном из областных учреждений руководитель был уж слишком большим инициаторам. Сотрудники от его идей устали, слушать и советоваться он не любил. Любил власть и себя лично.

Утро было хмурое, и дул промозглый ветер. На вахте дрожала Зина, посекундно смотрела то на дверь, то на экран видеомонитора.

– Ой, господи, пронеси и сохрани.

Луна вошла в «серпик».

Мимо проскакивали тени и люди, даже Дурманов молча икнул и скрылся в канцелярии. Ранее проскользнул Барсуков и, махая руками, почесав «репу», изрек:

– Быть беде, да...

– Две уборщицы, перепутав ведра и швабры, ринулись кто куда, а молодая с перепугу оказалась на пятом этаже. Туалеты не работали, цветы не поливались, даже газеты – и те перестали шелестеть. От нервного стресса Зина начала всем говорить «Ага, ага, ага». Что помнила и знала обо всех – все мигом вылетело из головы. Во рту стало сухо, волос на голове вместо кирпичного цвета стал сильно чернеть. Быть беде.

Дворник Анюта, беспрерывно мела метлой на одном и том же месте и, почесав переносицу, изрекла:

– Писец моим цветочкам, хоть голоси, хоть нет – выкопают.

Дух новаторской мысли витал в управлении. Даже Тихий задумчиво изрек:

– Придется всю смету переписывать, а бумаги – тю-тю, надо черновики искать. И что я вчера торопился? Дернул бы «взрослую» сегодня, была бы голова в тумане, смотришь – и пронесло. А то думай и чешись.

За три минуты до начала работы важно вошел Зверев и, глядя на Зину, изрек:

– Готовсь!! У Зины мелко задрожали колени: быть беде…

Потный Дурманов мотался по этажам и спрашивал: «Что случилось? Как туалеты? Где свет не горит?» – и мелко чесал черепок…

Ровно в восемь ноль- ноль вся команда сидела в «пыточной», даже главбух не опоздала.

За столом все сидели с опущенными головами и «чесали» ручками по пустым листам. Мысли были трагические: кого сегодня на вынос и что надо говорить. Борманов притих и что-то мелко-мелко писал в ворохе бумаг.

Комвзводов, сидя по правую руку от генеральского кресла, забыв про телефон, задумчиво смотрел в угол комнаты. Тараканов и мух не было, была старая пыльная паутина и рисунок на обоях.

Резко появился шеф, и сказав «Добрый день!», энергично сел на стул – тот пискнул.

Все дружно закивали, а профсоюз дважды поздоровалась. У «Прокуратора» запотели очки, Дурманов изрек «Гы-гы» и, покраснев, произнес: «Давление».

Шеф изрек: «Расхейдус», и Дурманов мысленно перевел: «Рано стали ничего не делать», – он полгода изучал это слово в библиотеках города и чуть не запил, но жена перевела, и он побожился, что даже пиво ни-ни, только чай.

Когда все выслушали «монолог Чацкого» с открытыми ртами и глазами, их поразил паралич речи. Девиз был крепок, как магнитогорская сталь: «Белый клевер!!!»

– Сеять клевер – надо город удивить и всем показать, что в экономике кризис, а кризиса у нас нет, так говорит ОН и я, ваш повелитель. Все перекопать, вытрясти, выбросить и посеять белый клевер. У нас Белая Русь, значит, клевер должен быть белым.

Юрист строчил правильные слова в тетрадь и мелко дрожал: «Как договор оформить, есть ли деньги, а можно ли «нахаляву» или «авось», – но молчал, как Айсман под взглядом Мюллера. – Кажись, проносит. Если пронесет, порнуху смотреть больше ни-ни».

Би-2 вел мысленный расчет всех средств, необходимых для работы, и подсчитывал экономические убытки. Даже робко намекнул на мотоблок.

Тихий, икнув, изрек:

– Да…. мы…. мы видимо оно, но я думаю, как и что, подумаю...

Секретарь, Кирилл, скрипел ручкой и выводил «синтаксис» в протокол, забыв про горы, машину, штрафы. Писал и писал, и от произнесенных слов ощущал позыв в туалет. Не перепутать бы кому, что и как – горе и беда будет.

Все дружно кивали, давали мелкие советы, а главбух. тихо изрекла: «Холодно», – и после сурового взгляда добавила: «Да…Да… будет красиво», за что получила левый кивок головы.

Пошли вопросы жизни текущей, а мысли у всех одни.

«Накрылась суббота, дача, Пасха еврейская, католическая, православная…»

Шеф всех озадачил и приказал развить мысль в службах, найти энтузиастов и передовиков, обобщить и предоставить мысли к среде.

Расходились шумно, а экономист Екатерина Михайловна дважды передвигала стул туда-сюда и ждала легкого толчка в спину, ноги стали непослушны.

Первым энтузиастом был Зверев, который предложил завести кролей, мясо диетическое, у нас у многих со здоровьем плохо, и польза в период спада зарплаты.

Начальнику ПТО Говоруну предложил спланировать клетки с учетом размеров кабинетов в службах и количества людей. Объявить тендер, взять конкурентные листы, сертификат на клетки, и на конкурсной основе объявить результат и заказать.

Услышав задачу и объем работы, Говорун изрек:

– Я больной, принимаю уколы и таблетки, медицина бессильна – и уволился.

Дело поручили новому сотруднику системы ПТО Малому. Много курит, травит байки про рыбалку и охоту, намекает, что все знает и даже видел в Приборе ушастых и щупал – класс. Преданно посмотрев на Зверева, Малый изрек:

– Мысль государственная, сильная. Не зря мне Всевышний помог в Ваш кабинет переселиться. А в другом мор: болеют, кричат, увольняются и высказывают крамольные мысли. Там Юра-«умный» звереет и всех на уши ставит.

Павловна сидя кивала головой и шептала: «Да…Да. Ужассс…».

Всех мучила мысль: «Кризис в стране, надо выживать». Зверев, почесав череп, развивал стратегически верную мысль:

– Мой жизненный опыт говорит, что надо разводить кролей. Мясо диетическое и в цене, мех пойдет на шапки и шубы, мастерская по пошиву на первом этаже. Это сильный бизнес, и если каждому отделу дать по три клетки и по три кроля с учетом самца… – и, высоко задрав голову, задумался…

Из транса вывела Артемовна:

– Шестьдесят штук, не считая замов.

Зверев среагировал быстро:

– Замам по пять штук. и крепких самцов – они больше получают и всегда задумчивые.

Забыв про главбуха, изрек:

– Три зама умножить на пять кролей плюс шестьдесят пять мелкоте равно восемьдесят штук, не считая приплод шесть или девять, равно двести пятьдесят штук – это круто.

Артемовна от своей свежей мысли порозовела, Юля увеличила орбиту глаз до максимума.

В ПТО рождались и погибали тактические и стратегические мысли. Малый худел на глазах, ерзал на стуле и очень хотел курить. Он представил Мозырь, дом родителей, и у него двести пятьдесят кролей, бизнес и рыбалка (восемь щук в день, не считая лещей и плотвы, плюс диетическое мясо и мех). Ого-го! Надо бросать работу.

Заглянул Борманов и проговорил:

– Оно ведь так, но учитывая и понимая (зазвонил мобильник) изрек:

–Учет и отчетность главное.

Мысли лезли, как тараканы на кухне: густо и много. Уже маячила прибыль, статьи в газете, кино, фотосъемки и прибавка к зарплате. Надо грузить Михайловну, пусть все просчитает: она ведь в циферках дока. Устроить соревнование, добавить пункт в коллективный договор и ввести должность кроликовода с окладом ниже плинтуса. Мех будет хорошей выделки – польза и деньги…

Управление гудело и решало, мысли поднимались по этажам, появились довольные и обиженные. Предложения сыпались шариками, как помет у кролика, и запутывались на паутине хорошего паука.

Бывший секретарь совета Кондрат оббежав все кабинеты, твердил одно и то же:

– Я привезу два пчелиных улейка от тещи из Брестской области. Мед будет лечебным и только – больным. Послушав его, многие почувствовали симптомы болезней, а Раиса Семеновна нашла у себя сразу шесть хронических болезней и претендовала на трехлитровую банку меда.

Прокуратор, протирая очки, говорил организаторам:

– Все проверю и учту, даже посчитаю сколько птички выклевали зерен и сколько головок клевера будет на плантации.

У меня есть ас-ревизор Штиль или Штылева – не важно…

Она проверяла «Жлобинавтотранс», так директор месяц библию читал и молился в костеле – не помогло, признался. Так что все учтем и зачтем.

Мрачными ходили Соловей и Якша: «Пиво будет забыто, рамы и двери не будут падать на голову, кролей надо кормить… На что нам жизнь такая?..» – и тихо шли курить на лестничную площадку. Там периодически слышалось «Ого-го», «Ой-ой-ой», «Ууу» и крепкая затяжка местной сигареты с резким броском «чинарика» в урну.

Дурманов чертил чертежи клеток и встраивал их в спортзале, просил у бухгалтера доверенность, так как нашел дешевые клетки и дешевых кролей породы «Афган» – сильных, черных, и не страдающих поносом. Опыт афгана был незаменим, даже на давыдовском рынке место присмотрел для реализации мяса, шкурок и меда.

Лицо сияло и светилось от возможности прихватить и разжиться.

В плане экскурсии по ферме, показ фермы, клевера, цветов, спортзала, бильярдной, клумб и конференц-зала. И от обилия мыслей голова светлела, глаза горели, живот начинал чесаться. Игра в биллиардной была забыта. «Ах ты, господи, – вот несет, вот, наконец-то, подфартило, а то вечно долги, и на обед не ходил в столовую, а тут ух! – спаси, сохрани и помоги...»

На субботник вышли с задором, но без желания. Копали, трусили, ровняли, грузили по - стахановски. Отчаянные и решительные, хватали лопаты и грабли.

Песен не было: боялись что пропоют не ту песню и испортят настроение шефу, а это грозило небесными карами и проверкой по приходу и уходу на работу с учетом метрического времени до тридцатисекундной точности. Хотелось пить. Павловна пыталась схватить лопату и грабли, тянулась к венику, но Зверев пресек все на корню, рявкнул:


– Кто главный энергетик? Единственная должность в управлении – главный, а все ведущие и начальники – так себе, понимать надо и думать! – молча взял две лопаты и почти строевым армейским шагом удалился на самое острие плантации.

Мелкота «шебуршала», стонала, сипела и крякала от натуги, но работала…

Все было выполнено досрочно и красиво. Комвзводов мысленно хвалил своих и сочинял статью в две газеты: областную и районную. Он четко понял: за шефом он второй во всем, а значит статья должна быть слабее, но емкая.

На новаторский позыв и инициативу срочно откликнулось телевидение, съемки были как в шахте Стаханова. Мелкие и те, у кого заканчивались контракты, говорили с телевизионщикам и корреспондентам:

– Это наш все делает, он инициатор и организатор, а на рекорды пошли только во славу нашей «синеокой». Мы у него учимся и слушаемся, нет ни у кого в области белого клевера, а у нас – есть, и будет всегда!

Профсоюз умиленными глазами смотрела на шефа и изрекла:

- Да-да, он, он, наш родимый отец! Господи, повезло. Переживем все невзгоды, нам не привыкать. Приезжайте месяца через три-четыре – все показатели выполним, – и мысленно представляла: «В столице на семинаре буду говорить, а столица – слушать и завидовать». От елейной мысли захотелось перекусить, да и сотку тяпнуть. – «Благо, в сейфе стоит родимая, но после-после, потом-потом. Ой, господи…»

Рывок был как под Сталинградом: все стонали, рвали, копали, метали и мысленно выражали крамольные идеологические мысли, но порыв был сильный и отчаянный. Все ждали патриотического слова и прибавки к зарплате, а молодежь – вечера, чтобы размяться пивцом. Особо преданные робко подсказывали, что надо наступать до конца, бить эту польскую траву, как Тарас Бульба, за светлую, белую, православную.

Запахло политикой, и Тихий изрек:

– По себе знаю и чувствую; писец вам будет, инициаторам и советчикам…

Все дико устали и вспотели, Дурманов считал инструмент и думал: «А семян хватит ли?.. Я же их просеял, шелухи много. Было два мешка, осталось треть, все как в Афгане - стрельнул раз, написал сто, тут, видимо, не пролезет. Ночью надо пересчитать, желательно на рассвете: мысль свежая и память не серая. Опыт жизни…»

Все дружно разбежались по кабинетам, после общей команды «Хопiць!», а Галину Михайловну зацепила мысль перечитать прессу и узнать, что за слово «Хопiць».

С четвертого этажа спускался ответственный Темный, который бдил за субботник и врал в столицу нещадно, так как все давали сведения, что работают шесть тысяч сто пятьдесят человек на субботнике, а в АП-1 – девятьсот девяноста девять человек, не считая директора.

Осмотрев выполненную работу изрек:

– Всякая мысль рождает труд, – и вспомнил молодость, когда он таскал бревно за светлое будущее и по случаю дня рождения вождя научного сатанизма, но там были плакаты, призывы, листки славы, и во славу, и почему-то нет флага в честь победы на поле – промашка идеолога…

В понедельник шел нудный и холодный дождь, но шеф помнил, что где-то притаились Темный, Кондрат, Кирилл и невеста Юля.

Ровно в тринадцать сорок пять в конференц-зале собрались все и затаившийся за спинами собратьев, примкнувший к ним Кондрат. Но суровый взгляд шефа – и Кондрат нежно пригнулся, «зашебуршал» головным веществом… «где, что, когда и куда?»

– Почему не в поле? Всех указанных мною на вылет, а Кирилла-верхолаза – в загон на каток, чтобы помнил, кто хозяин – сеять, катать, мульчить, поливать. Доложить, проконтролировать и т. д. Кондрат, что расселся? Марш в поле! И что твой дедовский опыт против моего?!

От этих слов в ногах вата, и потом прошибло; по лестнице шуршал, как таракан в подполье, даже память нарушилась. Жену вспомнил и пожалел, что записку не оставил, и мелко крестился щепотью, как бабушка учила в детстве.

Ошалело выскочил Дурманов: глаза – как у выброшенного окуня и на ухе телефон.

– Вы что стоите? – и, глянув в небо, – там все решено сеять, ровнять, катать а… дальше забыл, что шеф говорил. Субботник – последние складные мысли выдавил из памяти.

Кондрат еле нашел в двух мешках семена на донышке и, вспомнив детство, деда и посев пшеницы, шел и махал рукой, как папуас листом пальмы в сезон дождей со словами:

– Бог в помощь, родись на радость пчелкам, и кроликам, и шефу нашему… Аминь… Уйду на пенсию, может кусочек диетического мяса перепадет бесплатно. О господи!.. – и шел под холодным дождем по знаменитому полю, и вместо взмаха с семенами, осенял себя перстом старовера и трижды изрек: «Издынь нечистая, помоги Господи» – и тихо улыбался: «Клевер будет что надо».

Все промокли и продрогли, а Юля все работала и работала граблями..

– Господи пронеси до свадьбы два месяца! А вдруг что-то не так?.. – и внимательно смотрела на окна третьего этажа.

Вся штрафная посевная знала, что завтра будет разнос: не так и не то – бездельники и безответственные и так далее.

Чтобы за все не отвечать, Дурманов с перепугу выдал из заначки новые перчатки несвежего качества и все что-то бубнил. Всякие новаторские и разумные предложения отвергал решительно со словами:


– Согласовано, не подлежит обсуждению… Все, сами ройте и сейте я ни при чем, это ОН и дождь! – вытаращив глаза, смотрел на мобилу, как мышь на змею, вдруг зазвенит – сожрет или пронесет?..

Все работали под дождем и холодным ветром и дружно материли небо. Ниже не опускались – бог рядом.

Совещание после посева началось с разноса: все не так и разэтак, а Дурманов трындел:

– Темный, Темный меня запутал. Он мне лопату должен, и не отдает! – мелко, с дрожью шевелил губами, перепутывая слова Луки из Библии и Суры из Корана.

– Пересеять, умять, выровнять, выгладить и так далее.

Дворничиха, узнав все, крестилась, по-христиански наклонив голову против ветра, говорила:

– Все видела – деревенская, но переделывать по пять-шесть раз даже всегда пьяный бригадир в колхозе не заставлял! А здесь что ни сделаешь – все не так и растак. Разве можно поливать шлангом? Ведь вымоет зерна, и ровности не будет!

Дурманов гудел:

– Ты брось крамольные мысли лить на клевер, я еще саженцы привезу редкой породы. Будешь мысль сверлить – уволю…

Схватив грабли, дворничиха без теодолита и нивелира выровняла все и вся, и даже на глаз лежа проверила – кажись, ровно… испарение воздуха дает кривизну, надо ровнять и ровнять по пять – шесть раз…

Зина поменялась сменами и заболела неизвестной болезнью. Просыпаясь, твердила: «Ага… ага… о господи…» – и дрожащей рукой пила теплую воду.

Темный, высчитав десять штук зерен элитных семян, небрежно сыпанул в знаменитый вазон с лимоном Петровича, который рос 25 лет и не дал плодов, но хозяин ждал до пенсии и часто мысленно крестился на вазон и лимон.

Понимая важность принятого решения шефа, и обобщив опыт, Темный секретной почтой озадачил передовика-рогачевца начать почин и поддержать. Тот клялся, что выполнит все и в срок, а автопарк будет белый, и его собственные пчелы прилетят с дачи и нанесут ему бидоны меда, так он откажется от добавки к зарплате в назидание другим. Обещал закупить лекарство от укусов, издать приказ о соблюдении техники безопасности в период цветения клевера и полета пчел. Провести внеочередное совещание с руководящим составом, обсудить перспективы и доложить.

Почин подхватили Бугров, Яновецкий, Ярецов и частично примкнувший к им Ходок, ворчал и плевался Яченко, но… пошло-поехало, и даже экономисты проснулись, прибыль замаячила…

Через день при ясном весеннем солнышке главбух, поднимаясь по лестнице, красиво и сочно смеялась и нежно прижимала к себе отчеты.


Все напряглись, а Темный трижды перекрестил Кондрата и Жанну Викторовну.

– Что происходит, Викторовна?

– Решено открыть головной магазин по торговле пинским трикотажем и брестскими женскими костюмами, с филиалами в категорийных городах, в том числе Житковичах и пострадавшей от Чернобыля Ветке.

Главбух тихо, сама себе, перечисляла: экскурсбюро, автошкола, аэробика, аренда, конференц-зал, кролики, мед, отдых в «Днепровских соснах», столовая, тамада, свадьбы, костюмы, трикотаж, и так далее. И вдруг осенила мысль: «А можно и за проход через вахту с каждого по сто пятьдесят рублей, а за день, месяц – о го-го! Надо кадры набирать!»

Пробегая по лестничному маршу, Павлик из маркетинга сам себе шептал:

– Я с детства ненавидел попугаев, но надо заняться: они по пятьдесят тысяч сегодня на базаре, мне платят четыреста шестьдесят тысяч, это девять попугаев, а если сто штук на пятьдесят тысяч рублей - это пять миллионов рублей – годовой оклад… Главное, чтобы идею не перехватили. Я первый … я, я, я – и бежал на пятый этаж.

Мысли роились, как пчелы, и цвели лепестками сирени в теплую весеннюю погоду.

Дворничиха ежедневно подкапывалась под зернышко на плантации и шептала:

– Пронеси и помилуй: в холодную землю высажено, вдруг не взойдет…

Через десять дней утром Петрович ходил по четвертому этажу и говорил:

– Какая сильная мысль у нашего шефа! Надо же – взошло, десять штук в моем горшке с лимоном: на расстоянии долетели. Взошли на сто процентов, даже по два с каждого зернышка. – и тревожно ждал всходов на знаменитом поле.

Всходы знаменитого белого клевера без полива и личного контроля были неровные и трагические. После майских праздников был разбор на еженедельном едином и неповторимом учебном дне для бездельников. Народ давно привык, что в системе работает он один, а все способны только занимать место. Бездельники – как истинные разведчики: молчали или несли шелуху, а он, он, день и ночь думает и не спит…

Белый, совсем, понимаешь? Белый! И клевер белый…


ОТ ВИНТА


Дед Толик и баба Катя доживали отпущенное Богом время в деревне по обычному ежедневному укладу. Были трудно прожитые годы и повседневная жизнь. Ежедневные дела становились скучными, а дед по натуре в молодости был шутник, гармонист и весельчак, и поэтому любил подшучивать. Баба Катя пережила голод, войну и разруху, свято верила в Бога и боялась всяких неприятностей. Старики гордились детьми, что вышли в люди, а дед – сыновьями. Один – офицер, второй возил в городе большого начальника. К приезду старшего сына дед готовился основательно. Холил и чесал кабанчика по кличке Дербик, усовершенствовал способ приготовления хрена и горчицы. В сарае по особому рецепту готовилась брага для самогона с ежедневным личным контролем.

Опустив палец в бидон с брагой, дед говорил:

– Нет кондиции, значит, отпуск сына задерживается, надо ждать!

Сосед костя, хромой на одну ногу, встречая его, говорил:

– Ну как кондицион, шипит?

– Да, что-то солод слабоват, как твоя клуша-жена.

– «Клуша» сегодня спит и спит, чтоб ее черти сперли!

– Так ты бы сдал ее в райсобес?

– Не возьмут. Злая и орет, как радиотарелка образца сорок первого года.

– Жду, вот-вот телеграмма придет.

– Ну, это другое дело. – и расходились.

За дедом шла кошка Мурка из штрафного батальона, вечно что-либо таскавшая со стола, стоило только отвернуться. Дед ее постоянно наказывал, ругался, обзывая сволочью, заразой, паразиткой. Иногда проскальзывали слова фронтового времени: морда фашистская. А когда она сильно доставала – выгонял на улицу, говоря:

– Штрафбата и тройки на тебя нет. В войну давно в штрафбате в расход пошла бы. Иди искупай вину – мышей лови. Во дворе гоголем ходил красивый и гордый петух, по кличке Кулацкий Подголосок, названный так потому, что как только дед крикнет на курей «кыш», петух громко возмущался и пытался долбануть деда в любое место.

Друг друга они не любили, но терпели, так как без этой повседневной борьбы жизнь у деда становилась совсем скучной.

Телеграмма пришла. Сын будет через неделю. Брага успела отбродить. Дербик становился веселым, Кулацкий Подголоск в конфликт с дедом не вступал. Дед пробовал и настраивал фронтовую гармошку. Соседи знали: едет сын.

Костя ежедневно рано утром выходил на крыльцо и спрашивал:

– Ну когда зачнем «пифагору»?

А что по-настоящему это слово означало – он не знал, (то есть гнать самогон). Дед чесал «репу», задумчиво поднимал голову и говорил:

– Луна полная, надо чтобы на молодику, серпиком была, тогда «чемергес» будет под восемьдесят градусов и свежина в толк, не поносноя.

Костя облизывал рот и изрекал:

– Ты поспешай, а то колосники горят. Терпению конец придет – пойду компота «агдама» возьму и залью, затушу котел.

– Ты потерпи, лучше молока попей….

– Вчера выпил, всю ночь сидел за погребом, тужился, жопу порвал.

На том и расходились.

Первач шел светлый. Костя соловел и готовил закусь, дед макал палец в банку и говорил по-немецки «гут». На что Костя, бывший матрос минного тральщика, задорно орал:

– Товсь!

Мысли сходились – надо пробовать. Костя служил на флоте с татарином и научился говорить по-татарски. После третьей чарки он говорил:

– Кем алды яшнем кыры? (кто съел мой огурец?) – и тихо ложился на солому.

Дед был стойкий. Посмотрев на Костю, изрекал:

– Взяла, значит восьмидесятиградусная, надо притушить чуть-чуть, а то змеиная пойдет.

Соседи, учуяв запах, громко говорили

– Ну что, идет? Смотри не перетоми родимую. И, подходя советовали, что надо добавить в самогон, чтобы было приятно и шибало. Болели за качество, крепость, количество и белорусскую честь.

Сыновья приезжали на машине и с радостью входили в родительский дом. Пахло домом, приготовленными яствами и самогоном. Кулацкий Подголосок громко кукарекал, мурка с поднятым хвостом радостно терлась об ноги. Стол накрывали основательно и по-деревенски богато. Тосты были красивые, самогон крепкий, дед расчехлял фронтовую гормонь. Лились песни «Темная ночь» и «Враги сожгли родную хату». На что Костя добавлял: «Убили Федьку-мудака» (это его сосед по огороду, заклятый враг, вечно пакости делал). После обильного употребления дед загадочно посмотрел на сына и произнес:

– От винта!

Мурка при этих словах прижимала хвост и поднимала уши. Ритуал начинался: по длинному коридору, от печки до улицы, выстраивались гости. Мурка, не успев катапультироваться, излавливалась и нежно гладилась.


Дед садился рядом и начинал играть и петь «Темную ночь» А костя подпевал по-татарски, что «одна пуля застрял в проводах, а другой пуля всю ночь за солдатом гонялся», все подпевали, и понимали, и терпеливо ждали.

Мурку ставили на старт. Сын давал команду:

– От винта!

Поднимался хвост мурки. Костя по-морскому командовал – «товсь» – и горчица прилипала под хвост Мурки.

Вой мурки и прыжок были великолепны. Вылетев на улицу, Мурка стала ерзать задом по земле. По количеству зигзагов и кругов определялась крепость горчицы. Прыжки Мурки были цирковые и воздушные. Соседский кобель, сидя на цепи, от страха бросал два кизяка и прятался в будке. Все весело хохотали и восхищались. Костя философски говорил:

– Видишь, дед, горчица и первач – гут, кобель струсил – полицай. Надо Кулацкого Подголоска глушить, спать не дает. Утром чердак трещит, а он орет и орет, ну как мой боцман на флоте.

Все дружно садились за стол. Баба Катя крестилась, что-то шептала сама себе и изредка изрекала:

– Изверги, а кто мышей ловить будет?

Дружно обсуждали, где Мурка и куда она дезертировала.

Рано утром баба Катя вышла во двор и обомлела. По двору валялись куры, пытались встать. Кулацкий Подголосок изредка шевелился и поднимал голову. В хлеву Дербик лежал тихо. Вся живность попробовала остатка браги, что дед, вылил в корыто после самогоноварения

Сын приехал…