Неприкаянные сборник рассказов Москва 2010

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 27 28 29 30 31 32 33 34 35

ЧЕРТ ПОПУТАЛ

Федорович, водитель таможни, был обычным земным человеком. В меру жил, выпивал, добывал пищу, растил детей. В деревне был дом родителей, исправно ездил, сажал, убирал и учил детей. С начальством не спорил, не доказывал свою правоту. Вообще не курил, жил скромно, друзей имел мало. Политику не обсуждал. Человек был незаметный и покладистый. Так прожил до шестидесяти двух лет и, вот – вот, должен закончиться контракт и все, точка.

Был обычный день, получив путевку, всегда чем-то недовольной диспетчерши, решительно направился к автомобилю для поездки на таможенный пост. Машина завелась быстро, на душе спокойствие и порядок в мыслях. Раньше он работал на УАЗ – 452, где все ломалось, тряслось, скрипело и мотор периодически глох. Зимой холод, летом пыльно и грязно. Обычно утром, выезжая со сменой, он крестил машину и себя, знал, что беда может быть, и свято верил – Бог есть. По дороге машина выделывала такие трюки, что смена, приезжая на пост, в течение часа приходила в себя и явно пропускала контрабанду. Машину назвали «Обморок», а водителя – «Смерть расчету». Когда устанавливали, что контрабанда была, начальство спрашивало: «В чем дело?»

Все говорили: «Смена ехала на «Обмороке», а водитель – «Смерть расчету». Укачивало сильно и страху натерпелись. Надо сначала транспортом обеспечить, а потом требовать по службе. После часовой поездки на «Обмороке», ноги дрожат, голова гудит, руки от напряжения в дороге ручку держать не могут, штемпель выпадает. Меняйте машину, и контрабанда не пройдет.

Заменили «Обморок» на новую «Газель» и, естественно, отдали Федоровичу по заслугам и старости перед увольнением.

Смена была знакомая, и Федорович привычно слушал таможенные байки и скучал. Машина шла хорошо, утром дорога пустая и мысли потекли: «Вот скоро закончу работу, контракт заканчивается. Уеду в деревню на лето и осень. Заготовку сделаю на зиму, в баньке от души буду париться. Вроде все есть и здоровья много. Жена хозяйственная, дети все пристроены. Пенсия будет около ста пятидесяти – ста восьмидесяти «зеленых», хватит. На отдых. Да и руководству спасибо, под старость дали новую машину. Душа поет от езды, люди довольные, чисто, мягко, удобно и без задержек. Вот сидят байки травят, сколько наслушался, вроде все правильно: и честные, справедливые, и за дело радеют. Много их повидал, но редко видел, чтобы кто-то устоял от соблазна. Бывает, ох, бывает. Сколько народу проходит и ведь по закону у каждого можно найти неразрешенное или контрабанду. Если по закону, то очереди будут по десять – пятнадцать километров, а надо им выполнять план. Вот и закрывают глаза, и делают вид, что все законно. И себя часто не забывают. Особенно когда конфискат. Кто бутылку, кто блок сигарет, кто консерву и т. д . Все по мелочам, но всем. А пострадавшему – чем меньше конфиската, тем меньше платить штрафа. Всякое видел Федорович, много перевез «незаконки», но сам не брал. Что-то сдерживало его, но желание было. Видимо, Бог, берег, вот и доработал до шестидесяти двух лет и совесть чиста. Проведут на заслуженный отдых, отметят, наградят. Перед друзьями, семьей, внуками будет что сказать, да и поучить кое-кого уму разуму. Хорошо на душе, вот и граница (таможня) на горизонте. Прибыли во время, началась пересменка, и Федорович смотрел, как челноки везли фрукты, овощи, ширпотреб, и т.д.

Все озабочены, деловиты и хитры. Смена менялась и, как правило, по окончании тихо распивали одну – две бутылки изысканной, закусывали, чем бог таможенный послал, и разъезжались. Но сегодня задержка. Старая смена выявила контрабанду сигарет. Старший смены подозвал Федоровича и попросил постеречь блоки сигарет до пересчета и оформления. Ему верили, Федорович смотрел на этот ворох и думал: «Себе по блоку взяли. Тут считать час надо». Проходящий таможенник изрек: «Сигареты по два бакса пачка, а тут на пять штук зеленых. Круто. Надо пересчитать».

Что случилось с Федоровичем – остается загадкой для него и работников таможни. Посмотрев по сторонам, подняв голову к небу, он перекрестился и, подскочив к куче ящиков, вытащил пять блоков, быстро сунув два под сидение, два, открыв капот, в районе двигателя и один– под сиденье, где обычно сидел старший смены. Дрожь прошла.

Ехала смена уставшая, сонная, курили эти сигареты. И по запаху Федорович мысленно произнес: «Вкусно пахнут. То-то стоят так дорого». Мысленно считал: пять блоков по двадцать пачек – сто пачек, по два бакса – двести зеленых. Это же почти мотоблок в деревню, если приложить отпускные, зарплату и расчет по увольнению.

Машина бежала быстро, легко и ровно. На душе радость и подпольная мысль: «Сколько возможностей упустил, работая в таможне. Вот морды таможенников – сытые, здоровые, довольные, а я –«чесняк» и дурак». После смены машину мыл с удовольствием и долго, заведующий гаражом два раза выходил и только головой качал: «Побольше бы таких». Дома пряча пачки, он, губами шевеля, произносил, как правильно называются сигареты, но не понял . Решил уточнить в киоске. Думал, как сбыть и кому, сколько потери и «барыша». Ложась спать, тепло разговаривал с супругой, поинтересовался здоровьем, посочувствовал и, засыпая, сказал: «Спи, Марьюшка, ты не бережешь себя». Та мысленно перекрестилась и мысленно изрекла: «Стареет, душа просыпается».

Утром его пригласили в кабинет и просто показали видеозапись. Федорович молча произнес: «Черт попутал» и понес заявление в кадры. Сдав сигареты и машину, уходя из гаража сказал сторожу: «Черт есть черт, смотри и думай…»

ФЕДОС

Дед Федос, по-деревенски кличка Хряк, родился в глубоком Полесье деревни Концы. Название говорило о том, что дальше сплошные непроходимые болота, ходу нет.

Ходила легенда о том, что при царско-панской власти особо отчаянные и разного рода разбойники уходили на Дон, а другие – в глушь и болота, где достать законной власти было невозможно. Жили на островах среди болот. Весной и летом выходили на лодках на реки, включая Припять, и грабили. Запасали на зиму все необходимое, меняли шкуры, рыбу, ягоды, грибы на одежду и продукты. По тысячным ручейкам находили свой остров и дом. Засевали разработанные от леса клочки земли льном, просом, рожью, картошкой. Так и жили полешуки–«разбойники». Власти не знали, что в мире – тоже, семьи росли. Слабые и больные умирали, а сильные, смелые, дерзкие жили.

Воровали невест или заманивали бедных. Главное, мало кто знал, как выбраться из этого острова-хутора, и пожаловаться некому. Жили по своему внутреннему закону, подчинялись сильному, решали сложные вопросы рассудительностью стариков.

Живность была вся, но особенно ценилась лошадь. Избы делали крепкие и основательные, крыли крыши травой, соломой, дранкой. Сильные и смелые делали набеги на телефонные линии и рубили проволоку на гвозди, что считалось большой удачей.

О приходе новой власти узнали случайно и без восторга. Мало ли какая там власть за болотом, у них была своя жизнь.

Федос родился при советской власти, был седьмым ребенком в семье. Образования не получил. Запомнил, что когда пришла Советская власть и добрались до них, жить стали очень плохо и бедно. Отца заставили переехать в другое село, работать в колхозе за пустой трудодень. Трое детей умерло от голода и болезней. Кормил лес, болота и живность в лесах. В детстве сломал правую ногу, срослась криво, и он прихрамывал. Презирал колхоз, ненавидел власть, жил отшельником и мечтал о лошади. Особенно люто ненавидел послевоенную власть, где надо было платить налог за сад, землю, живность. Разводишь свиней – плати налог и сдай шкуру с кабанчика; неси молоко, яйца, сало и так далее, бессплатно, а за трудодень платили так мало, что семье хватало на месяц зерна или чего другого.

Здоровье у Федоса было отменное. После войны он не пропускал ни одной вдовушки или одинокой, за что был и бит, получив прозвище Хряк. Женился на бедной здоровой девке и каждый год рождались девчонки, а он мечтал о сыне. На пятой ушел в зарок и больше по вдовушкам.. Жила семья трудно. Детей учили из последних сил и старались отдать в город, что-бы не пропали в деревне. Федос работал на конюшне и лошади были его душевная радость. И вдруг пришла другая власть, стали рушиться колхозы. Федос выбрал себе коня по кличке «Мерин», потребовал расчет за работу в колхозе, доплатил и вместе с телегой, плугом, бороной и Мерином переехал на собственный двор. Это была радость и работа на себя и для себя. Любой клочок земли засеивал, убирал. Развел живность, дети помогали дружно. Пришел достаток, появился телевизор, холодильник, стиральная машина и т. д. Живи и радуйся. Дома в деревне пустовали и он припахивал огороды. Так набрал около двух гектаров земли, и душу распирало от достатка. Бабы в деревне по кличке не звали, а только Федос. Ведь за умеренную плату мог вспахать участок, окучить картошку, подвезти дрова и урожай на своем Мерине, которого любил и берег. Появились внуки и один – от последней дочки, копия Федос, дерзкий, крепкий, независимый Сенька. Дед его любил и страшно боялся, что дочка уедет и заберет внука. Так жил род полешуков и дед Федос.

Годы шли, и дед начал сдавать. Дети дружно помогали, но силы уходили, еда не шла, Мерин тоскливо смотрел на хозяина и вздыхал. Пес Букет терся около ног и садился рядом. Старел дед, старел Мерин, старел пес Букет. Уходили сила, приходили мысли – кому передать и что делать? Пришел достаток, пришла радость жизни за себя, детей, но уходила сила, здоровье, пришла старость. Зять настоял на поездке к врачу. Районный врач посмотрел и сказал: «В область на обследование». Зять настоял и собрал все документы, отвез деда в областную больницу. Впервые в жизни его привели в палату и положили на красивую койку. К пище дед не дотрагивался, сдал на анализы кровь, мочу и очень удивился, как сдать кал в пенициллиновую бутылочку, но задачу выполнил. Вечером медсестры предупредили, чтобы ничего не ел и пригласили в комнату, заставили снять штаны и положили боком, раздвинули ягодицы и ввели мундштук. Федос не успел сообразить, как в животе заурчало, сестра сказала что после туалета зайти опять. Со словами: «О господи»,– дед рванул в туалет, и стон слышали во всех ближайших комнатах. Только вышел, а сестра заходит и опять повтор. Всю ночь дед думал: «За что ему эта кара?» – и тяжело вздыхал. Рано, в шесть, деда позвали снова, и он шел, как на пытку. Две клизмы довели деда до отупения, что было дальше, он плохо понимал. Когда привели в кабинет, и врач положил деда на маленькую кушетку, привязал и стал вводить длинный шланг в зад, от боли дед забыл все и вся. Боль была дикая и резкая.

Такого ада он не знал и не испытывал за всю жизнь. Теряя сознание дед крикнул: «Домой, в хату, на печку. Чтоб вас черти так мучили, фашисты, каты, изверги. О господи, спаси и помоги», – и затих.

Пришел в себя на кровати, болел живот, было так плохо и больно, что впору и завыть, как волк. Одна мысль: «Сверлила мозг – домой в родную хату. Отлежусь на печке. Медок, молоко, ягоды, травы поднимут меня. Надо по-хозяйски распорядиться всем, что нажито страшно тяжелым трудом.

Зятю объяснили, что большая метастаза, жить осталось до месяца, пусть едет домой. Довольный Федос ехал домой с зятем на иномарке и все рассуждал: «Все сдал анализы, все посмотрели. Врач сказал, что надо лечиться, прописал лекарство, а я думаю так: отсеюсь и потом подлечусь. Весна, надо успеть». Зять кивал головой, а мысли были другие.

Подъехав к дому, дед подошел к Мерину и долго смотрел в глаза коню, рядом терся Букет. Мерин и дед понимали друг друга. Понимали и просили друг у друга прощения. Мерину было двадцать шесть лет, деду семьдесят шесть. Умер дед через три дня, тихо. Мерин вез деда медленно, тихо шел Букет и вся родня. Когда засыпали могилу, Букет сел рядом и завыл. Люди плакали и стали расходиться, но Мерин стоял, и все увидели на глазах лошади слезы. Вот и пойми жизнь человека и животного.

ЗАВИСТЬ

Отдел был государственный, все работали за минимальную зарплату, желание внедрять что-то новое, передовое и интересное не было. Утро начиналось с обсуждения, что по телеку, новости, сплетни, былое и обсуждения действий или бездействий начальника. Начальник отдела, еврей Мойша Рабинович, был занят семьей, вечно озабочен и, когда кто-либо приходил с решением какого-либо вопроса, непрерывно дымя, отвечал: «Сложный вопрос, надо его провентилировать, а может глубоко изучить, наскоком не возьмешь. Надо думать!»

Отдел снова балдел от безделья, устранялся от прямых своих обязанностей. От скуки и безделья, и безденежья начали обсуждать правильные и неправильные действия каждого, положительное и отрицательное в действиях обсуждающего. Лидером всех недостатков был Иосиф Павлович, не еврей и не русский, вообще-то по всем характеристикам белорус. Иосиф был родом из деревни, там жили родители, и каждую пятницу уезжал на помощь родителям, помогая хозяйствованию, где все делал добросовестно, и с полными торбами возвращался в воскресенье. Естественно, в понедельник он приносил солидный «тормазок» и, наяривая в обед, материл всех и вся вместе с отделом за пустую работу и потерю времени. У сотрудников была на обед булочка, кусочек жеваной колбаски или супчик, кашка в баночке и чай. А у Иосифа –сальце, творожок, сметана, маслице и, что вызывало ярость у сослуживцев особенно – рассказ о выпитом самогоне, закуске и запасах, привезенных из деревни.

Сотрудники намекали, что надо поделиться и в пятницу организовать по случаю (глянули в календарь) дня металлурга поляну... Ждали с нетерпением, но пятница пришла, пайка была мизерная, а самогон слабоват. Это пахло не только издевкой, но и неуважением к труду таких мужиков, как металлурги.

В понедельник Иосиф, наяривая домашнюю колбасу, как бы, между прочим, сказал: «Кабанчика завалили, часть себе, часть продали».

Смачно надкусив колбаску, «зашомотел» челюстями. По комнате пошел запах чеснока и духмяного мяса. После приема пищи стал периодически икать и облизывать губы.

Данилыч, проживший от Сталина до Лукашенко и повидавший все и вся, молча, сглотнув слюну, ушел в курилку и там изрек: «Мочить надо кулака, во интеллигент рваный, столько при коммунизме прожил, а моральный кодекс не усвоил, единоличник, и корни у него кулацкие. Я всеми болезнями переболел при советской власти, а этот здоров, не курит, на работе только головой кивает, в деревне поместье и главное – бывший коммунист. Вот от этого так и живем: одному – все, а другим – болт.

Все дружно поддержали, но запах колбаски стоял в ноздрях каждого. Надо что-то делать, может Рабиновичу пожаловаться? Долго решали, что и как, но активист профсоюзного комитета Сидоркин внес ясность в разброд мыслей: «Написать жалобу на этого «жлоба», может переведут куда-либо и не будем глотать слюну в обед».

Решили писать сообща, коллективно, но без подписей. Ровно через два часа письмо-жалоба была готова в Министерство, копия в облисполком.

«Сообщаем Вам, что в нашем коллективе сложилась нездоровая обстановка. Начальник отдела Рабинович не принимает действенных мер по выполнению плановых заданий, а занят своей семьей, личными делами и потворствует развитию частного бизнеса, что отрицательно сказывается на делах в коллективе. Все что можно продают за левые деньги, а наш сотрудник Иосиф Павлович вообще развел фермерство и совместно с Рабиновичем решают только личные дела. Нам надо работать на благо нашего государства, а этим людям нет дела. У нас много деловых предложений по развитию, но они все непроходимы Обидно, что наше государство тратит деньги на развитие, а наши руководители идут в оппозицию и вредят как тайно, так и зримо. Мы хотим работать. Если подпишемся, всех уволят. Мы решили вас поставить в известность. Поддерживаем линию Президента на искоренение бюрократии. Нам надо ваше внимание и помощь».

Письмо лично отнесли в почтовый ящик облисполкома, а в Министерство отправили экспресс-почтой. Все терпеливо ждали, терпели обильный обед Иосифа Павловича и верили в справедливость – всем поровну. Через неделю приехала комиссия из Министерства, все делали вид, что они не писали и сном и духом не знают: Рабинович бьется, как рыба об лед, весь в работе и делах. Члены комиссии спрашивали, сколько, кто работает, кто уже на пенсии и что нужно сделать, чтобы не страдало дело. Мыслей у писак не было, а что делать они плохо знали, да и не хотели. По возрасту всех устраивал Рабинович, но мстили Иосифу Павловичу. Через десять дней пришел приказ – отдел упразднить, выплатить положенное, пенсионеров на пенсию, а остальным предложить вакантные должности по желанию. Должностей – гулькин нос: сторожа, вахтер, архив, дворник. Это был шок, но шок пришел, когда директор повысил Рабиновича в должности и перевел в другой отдел Иосифа Павловича. Остальным предложил на вахту или в архив. Все ушли на вахту, а Сидоркин – в архив, там было пыльно, но спокойно. Утром Рабинович и Иосиф Павлович здоровались на вахте с бывшими сослуживцами и изрекали: «Кому была нужда писать, жили тихо, спокойно». Вахтер, вздыхая, говорил: «Жадность и зависть написала…»

ХАЛЯВА

Федька подсобный, Петрович сварщик – работают в дорожно-строительной организации. Неделю идет ремонт моста через речку. Зарплата маленькая, выпить хочется. Все, что можно, пропили: даже опалубку из досок бригады бетонщиков.

Понедельник, голова тяжелая, выпить хочется, денег нет. Докурив приму, Петрович сказал:

– Молодой, надо что-то придумать. У тебя мозги не так пропиты, как у меня. Я двадцать лет сварщик-халявщик, и жизнь проходит мимо.

Федька предложил под мостом глушить рыбу током и продавать на шоссе. Идея обрела основу, тем более Петрович слышал плескание рыбы под мостом (часто пьяным спал там).

Надев резиновые сапоги, Федька взял два конца от сварки дизеля «Сак» и пошел вниз, в воду. Договорились, что когда Федька войдет в воду и опустит концы – кивнет головой, чтобы Петрович дал больше оборотов на двигатель, а значит ток увеличится – и рыба вверх. Махнув рукой, Петрович прибавил малость оборотов.

Федька заходит решительно в воду с двумя концами и опускает в воду. Его как «шандарахнуло», он лихо кивнул головой, а Петрович понял, что надо дать обороты, (то есть увеличить ток) и дал так, что Федька рухнул в воду, как снаряд, – и «писец».

Петрович радостно кричит:

– Сом или щука – тащи!

Забыв уменьшить обороты двигателя, помчался вниз, подбежал к Федьке и видит, что он лежит в воде и трясется, провода не выпускает.

Петрович дернул провода и замкнул на себя, да плюс зубы железные (по пьяни зубы выбил).«Шандарахнуло» так, что он отлетел и взвыл благим матом:

– Федька, нахера сапоги дырявые одел?!

Федька мокрый, грязный, дрожащий, – выходя из воды, рявкнул:

– Старый мудак, я ж тебе говорил: как кивну – дай обороты!

– Ты же кивнул!

– Да не кивал я. Это я когда концы проводов в воду опустил, меня и е*ло.

Петрович, лежа на песке изрек:

– Надо мастеру сказать, чтобы специалиста прислал, и на «саке» обороты отрегулировали.

Федька, постанывая, орал:

– Мудак старый, чуть белорыбицу не сделал! – и медленно пошел в кусты, расстегивая ремень.

Петрович открыл рот, где был привкус металла и боли, важно изрек:

– Надо зубы металлические заменить. Было три часа рабочего дня.

ВЛАСТЬ СМЕНИЛАСЬ

Старый директор автопарка был запойный алкаш, демагог и политик по понятиям. Утро начиналось с похмелья, и на любые вопросы он философски отвечал: «В нашей сложной перестроечной жизни, где непонятно какие законы действуют и как их надо решать, у меня девяноста процентов вопросов решаются сами по себе, а десять процентов –неразрешимых, и я их не решаю. «Жизнь штука сложная и опасная», – приводил пример тридцать седьмого года, где шаг влево, шаг вправо – расстрел, – а я жить хочу». Устали от такого руководства все, решили сменить. Прощаясь с коллективом, старый директор изрек: «Бесы в вас живут и черти, еще долго будете меня помнить. Я вам вершки научного коммунизма показал. Эх вы…» и, зайдя в кабинет, тяпнул единолично стакан «Перемидона» и отбыл в неизвестном направлении. Ждали нового.

Слухов было много, что грамотный, здоровый, спортсмен, заботится о людях, справедлив и не алкаш. Была глубокая осень, подмораживало. В десять часов подъехала «Волга», вышел шеф, и осторожно вылез мужик с метр девяноста или два метра ростом, килограммов сто пятьдесят - сто семьдесят, красный и глаза как у совы, которую долбанул по ошибке дятел. От неожиданности главный инженер забыл, что говорить, и ляпнул: «Амбал – капут». На что шеф вежливо сказал: «Не амбал, а спортсмен».

Все стали здороваться, и, когда новый директор пожал руку главному инженеру, тот крякнул и мигом просчитал, что у шефа четыре фиксы спереди. «Значит боксер, по пьяни зашибет». Механик КТП, щуплый мужичок, по кличке Сова (вечно сонный), шепнул сторожу: «Уволюсь, он в вертушку не пройдет, значит, вырубит или вертушку сломает, а мне потом гавкай на проходной, кто таков и куда».

Шеф представил нового директора и похвалил его: «Этот человек наведет порядок; решителен, смел, знает, что надо делать. Надеюсь, с новым руководителем вы вырвитесь из нищеты, разрухи, и работать будете удвоенными темпами». Сел в машину и уехал. Новый директор ходил по автопарку и молчал, все остальные давали пояснения. После посещения аккумуляторной, аккумуляторщик, по кличке Сухой, сказал: «Бык, всех затопчет, «жрет» видимо много». После посещения ремонтной зоны слесарь Савельевич изрек: «Диабет, больной но злой». После посещения склада кладовщица Вера сказала: «Бугай, такого кормить и одевать, лучше вдовой всю жизнь быть».После посещения класса безопасности движения, инженер категорически сказал: «При встрече сшибет, и хер заметит, зубр, точно». После посещения бухгалтерии главный бухгалтер Клавдия Петровна, дрожа, произнесла: «С таким самцом не только дебет с кредитом не сойдется, но и приписывать придется».

Вечером заведующий гаража, бывший военный, Стукачев при всем народе произнес речь: «Старый пил и нихера не делал, мы сами по себе работали, вы были им недовольны? Вот пришел новый и вам «каюк», левой ногой честь отдавать будете, а вы, водилы, яйца берегите, поотрывает и на левый глаз натянет за «левак», я вам точно говорю. У нас старшина был, Соломко, заходит в роту, и рота от страха сознание теряла. Зато порядок был».

Вечерело. Падал снег. Все расходились в разговорах о новом директоре.

В пять сорок пять утра водитель Сечкин («Крупа») выехал по маршруту «Вокзал» – третий микрорайон. Это была возможность подзаработать, пассажиров было немного. Сыпал снег. Подъезжая к остановке, он увидел, что стоят три пассажира и один без пальто, головного убора, но здоровый. Решил: «раздели, домой добирается» и заботливо открыл переднюю дверь, подъехал как можно ближе к здоровому. Скала (по понятиям Сечкина) вошел в автобус. В руках у него был большой пакет, и он резко спросил:

– Почему опоздали?

Крупа от неожиданности опустил голову и обомлел. На ногах Скалы были зимние носки, но обувь была летняя, нового директора он не видел – «будет грабить или бить». Заикаясь, он ответил:

– Чичас, – и стал ерзать на сидении, отчаянно левой рукой ища монтировку или ключ. Пассажиры замерли.

– Мама-мия, помоги и спаси, во влип, – мысленно читал молитву Крупа.

– Езжай, – громко изрек «Скала».

Крупа, включив скорость автоматом, пролетая без остановки, мчался в направлении «ментовки».

– Стой, – рявкнул Скала, напротив автопарка, и Крупа с перепугу нажал на все педали. Автобус резко тормознул. – Открывай, – и Скала, глазами большой совы посмотрев на Крупу, изрек:

– Плохо ведете автобус, после рейса зайдете в кабинет.

Крупа кивнул и дал газу до «ментовки». Дежурный на сбивчивый рассказ водителя понял одно: водителя хотели ограбить и избить или пассажира ограбили.

Дежурный в милиции изрек:

– Дыхни, врач смотрел перед выездом?

На что Крупа соврал, что у них врач смотрит вечером и утром. Врача в автопарке не было уже полгода.

Дежурный изрек:

– Направим проверку в автопарк.

Крупа ждал конца смены, работа не клеилась, доход упал, ждал конца смены и проклинал Скалу, погоду, дежурного и свою долю.

По легкому снегу без пальто и головного убора на КПП шел новый директор. Увидев это через окно, механик Сова повернул голову к сторожу и сказал:

– Того увозили, а этот, смотри, до «белки» заглатывает «пирамидон». Рвем в ремзону, покуда не пришил, – и оба дернули в район стоянки автотранспорта.

Сторож платной автостоянки решил стрельнуть сигаретку, вышел из-за угла и стал, как хороший член в молодости. Мысль была мгновенной ночью не пил и вчера тоже. Господи пронеси, мягкий пот пошел по всему телу, стало жарко. Скала, повернувшись к нему, строго спросил:

– Кто таков?

На что сторож мяукнул:

– Мы, мы, мы, – и пошатнувшись вывалился из КТП.

Механик и сторож из-за автобуса наблюдали что будет. Увидев их, Скала решительно подошел к ним и сказал:

– Кто механик? Что за дела? Где дежурный по выпуску техники? Что вы здесь делаете?

Механик робко произнес:

– Мы отлить решили.

– А почему вдвоем и за автобус, что туалета нет?

Сторож робко изрек:

– Так надежнее, мало ли что, могут напасть или кто ворует, так свидетель сразу.

– Ну это другое дело, – и пошел по территории автопарка. Во рту Совы и сторожа стало сухо. Мелкой рысцой один побежал на КТП, а другой по территории парка. Скала обошел автопарк и, проходя через КТП, увидел что механик стоял по стойке смирно и пытался приложить руку к окончательно отупевшему «чердаку», в армии не служил.

– В девять всем на планерку, в контору.

Уборщица Зина, пожилая рыхлая женщина, лениво шаркала тряпкой по полу. Дверь открылась – она ноль внимания, и через пять секунд мимо нее прошли ноги и, не подняв головы, она услышала:

– Доброе утро.

Дальше она плохо помнит, но ведро перевернулось, напала икота. Парк гудел, Сова всем рассказал, что новый в «беляке» с утра ходит, как Иисус по Иордану, все нипочем. Всем говорил о планерке, а заведующему гаражом советовал взять валидол, иначе капут будет мотору. Секретарша ничего не могла понять, что случилось, и почему все стоят в предбаннике тихие и даже молодой снабженец, всегда наглый и веселый, постоянно снимает и надевает «лужковку» на голову и подозрительно смотрит на двери директора.

В девять секретарь открыла дверь и пригласила на планерку.

Первым осторожно вошел снабженец, кепку зажав в руке, и робко произнес:

– Здрасте!

Все гуськом занимали стулья, сам снабженец сел у двери. За столом сидел мужчина в галстуке и костюме, строго спросил: «Все ли прибыли», и деловито изрек: «Не пью, не курю, занимаюсь спортом: бокс, штанга; моржую, здоров, советую и вам».

Все дружно кивали, а снабженец – аж три раза и ниже всех. Заведующий гаражом кивнул второй раз и увидел, что директор сидит в одних носках, и цирковым номером втолкнул валидол в рот.

Директор деловито изрек: «В служебных помещениях двенадцать-четыпнадцать градусов, а ремзоне и боксах – не топить. Утром желательно разминку спортом делать, а по воскресеньям – соревнования; экономить надо, железный порядок и дисциплина».

Последнее, что помнил заведующий гаражом, – это проскользнувшая мысль: «Старшина ротный, надо увольняться».

Все ошарашенные вышли из планерки, а Стукачев шел и «триндел»: «Вот дятлы, старый был плохой, все вы покрышки изношенные. Мало того, что не пьет, так еще и боксер, штангист, моржист. Через месяц одни калеки по парку шастать будут. Увольняться надо, дебилы!»

Blog

Неприкаянные сборник рассказов Москва 2010

Содержание