Сергей Антропов наш друг саддам

Вид материала

Документы

Содержание Юрий Черняков Серый заговор Галоши для посла

Подобный материал:

• Указом Президента Республики Беларусь 2012 год объявлен Годом книги. Такое решение, 200.21kb.
• Тема: Твой сосед по парте, 75kb.
• Царегородцева Мария Вячеславовна 2009 Организационный момент. Ещё раз всем добрый день!, 150.46kb.
• Сочинение ученицы 9 класса Александровой Татьяны "И ещё один дар дала нам наша Россия:, 47.68kb.
• Тема: «Компьютер наш друг и помощник», 41.51kb.
• Практические рекомендации по организации экологического воспитания в урочной и внеклассной, 262.78kb.
• Техническая инструкция по проведению геолого-технологических исследований нефтяных, 2156.06kb.
• Студент гр. Рс-01-1 ст викладач каф. Асоі антропов О. С. Гвоздак, 419.23kb.
• В., Томашук С. Список питань з історії міжнародних відносин І зовнішньої политки, 2135.41kb.
• История Деда Мороза, 95.55kb.

Юрий Черняков

ЕРЕМЕИЧ В «МЕРСЕДЕСЕ»


В московской пивной заскорузлый мужичок ходил между столиками, сливая в свою кружку остатки пива. Похоже, он был завсегдатаем, его здесь многие знали и звали Еремеичем. Кто-то, по доброте душевной, пригласил его за свой столик, заказал бутылку чешского и сочувственно спросил:

– Все гуляешь? Или устроился куда?

– Ночным сторожем, – сплюнул тот. – За тыщу двести, блин, больше не дают. Ночь караулю, что эти крохоборы наворовали, а два дня отсыпаюсь.

– Чем спать, подработал бы в свободные дни, – подсказали с соседнего столика.

– А вот хрен им! – громко провозгласил Еремеич и ударил ребром правой руки по сгибу левой, отчего его пролетарский кулак задрался вверх, в знак протеста. – Чтоб я им еще подрабатывал!

И, не переводя дыхания, разразился тирадой на популярную нынче тему насчет олигархов, которые грабят народ.

Присутствующие одобрительно кивали и подливали в его кружку. Судя по репликам, у каждого второго олигархи тоже чего-то отняли: либо золотые прииски, либо нефть, либо целую гидростанцию.

Не в тон беседе я поинтересовался: а каким образом присутствующие раньше распоряжались своими скважинами, золотыми приисками или гидростанциями, и какой имели с них навар? Вопрос повис в воздухе. Кто-то со вздохом заметил, что простого человека всегда накалывали – только слово употребил поколоритней...

Сегодняшние “еремеичи” громогласно – от пивных до партийных съездов – раскручивают свой пиар на тему разграбления народной собственности, как будто советский человек, который и есть народ, при коммунистах мог владеть чем-то еще, кроме малометражки в панельном кооперативе, задрипанным “запорожцем”, да шестью сотками неудобья где-нибудь в болоте. Ибо советская власть разрешала ему распоряжаться только этой “собственностью”. А “народным” золотом и немереными долларами, полученными за продажу “народной” нефти, всегда распоряжался кто-то другой. И ничего, кроме недоумения, не вызывают нескончаемые сетования, что при коммунистах не воровали, как сейчас.

Помилуйте, а что там было воровать, если в 17 году большевики своровали, всерьез и надолго, шестую часть земной суши включая все, что на ней стояло, ходило или копошилось? А товарищ Сталин стал ОЛИГАРХОМ всех времен и народов, ибо распоряжался не только богатствами страны, но также жизнями и судьбами всех, кто ее населял. Миллионы заключенных в бесчисленных лагерях работали на него бесплатно, за миску баланды, а когда он в трех поездах ехал на одну из своих крымских или кавказских дач, вдоль всей железной дороги выстраивали солдат – фактически, тех же рабов.

Так называемая “народная” собственность не имеет конкретного хозяина, и потому не может быть эффективной по определению. Вот почему на своих кровных шести сотках мы вкалывали, не разгибаясь, не в пример колхозникам на бескрайних полях Родины. Вот почему сначала обанкротилась, как базис, советская экономика, а в 91 году рухнули все ее бюрократические, идеологические и прочие надстройки. И вот почему после краха коммунистической утопии в начале 90-х, в отсутствие законодательной базы, нужно было что-то срочно предпринимать, чтобы спасти то, что продолжало разваливаться и растаскиваться “еремеичами” всех мастей, от бомжей до “красных директоров” и секретарей обкомов, которые только и умели присваивать сделанное другими.

Счастье, что нашлись смельчаки, молодые, знающие, инициативные и, главное, отчаянно рисковые, ибо в стране, где частная собственность всегда считалась преступной, они взвалили на себя ответственность за шахты, заводы, мастерские, вообще, за всю производственную базу, ставшую ничьей после развала Советского Союза.

Практически, все они начинали с нуля. Основатель концерна “ПАНИНТЕР” Александр Паникин, снимавший комнату в коммуналке, организовал артель по отливке гипсовых масок, а потом крохотную, из шести списанных станков, фабричку по производству мужских носков, бывших при коммунистах страшным дефицитом. Огромную фирму Вим-Биль-Дан, снабжающую треть страны молоком и фруктовыми соками, создали два демобилизованных солдатика, не имевших ничего, кроме деловой смекалки и колоссального трудолюбия. Самый одиозный нынешний “олигарх” Михаил Ходорковский до 1985 года работал плотником в жилищно-строительном кооперативе “Эталон” и учился в Московском химико-технологическом институте им. Менделеева. В 1987 он основал Центр научно-технического творчества молодежи, который занимался не распродажей родины, а внедрением научных разработок на предприятиях, по большей части оборонных: именно так закладывалась база нынешнего “ЮКОСа”. Все молодые предприниматели той поры отчаянно рисковали, и далеко не у всех риск оправдался – многие разорялись и продавали квартиры, чтобы рассчитаться с долгами. Сегодня мы знаем только самых талантливых, работящих и удачливых из них.

Чем занимались в те сложнейшие времена наши “еремеичи” всех мастей и уровней? А чем всегда. Решали за кружкой мировые проблемы, поскольку собственные им не давались. И выжидали, держа фигу в кармане, чем все это закончится.

А когда выяснилось, что самые упорные из молодых российских предпринимателей не только все выдержали, но и, что особенно противно, разбогатели, “еремеичи” засуетились. Им тоже захотелось того же самого, и побольше. И чтоб все сразу: зимой на Багамы, а все остальное время жрать и пить в три горла, чем, по их мнению, заняты олигархи в свободное от распродажи родины время.

Первыми вопрос о перераспределении “награбленного” стали решать бандиты и рэкетиры, захватывая ларьки, магазины, а потом и целые заводы. Но как-то бессистемно и несогласованно, убивая друг друга. Теперь это дело поставлено на солидную основу.

С одной стороны, встрепенулись наши правоохранительные органы, в лице прокуратуры и родной милиции. Этим уже нет необходимости грабить по ночам, брать хозяев в заложники, с установкой на голый живот включенного утюга. Они приходят средь бела дня в офисы компаний, с постановлениями об аресте имущества и выемке документов, и сажают кого надо и на какой угодно срок. С другой стороны, поднялась “общественность”, в лице не слезающих с телеэкранов мордатых партийных боссов. А состоящие у них на содержании доктора экономических наук подводят научную базу под прежний большевистский лозунг, уже в духе нового времени: “грабь награбленное”!

А копни любого из них поглубже – и увидишь за внешним лоском, наукообразием, костюмом от Версаче и партийным “Мерседесом” все того же заскорузлого Еремеича из пивной.

_____________


Юрий Черняков


СЕРЫЙ ЗАГОВОР


Когда мы сетуем, что наш экспорт в основном сырьевой, а готовые изделия не способны конкурировать с зарубежными, я вспоминаю, как лет двадцать назад мы, несколько инженеров, подрядились внеурочно подработать на соседней с нашим заводом макаронной фабрике. Причина нашего рьяного трудолюбия была сугубо советская: грошовая зарплата технаря не давала возможности кормить семью. Работали мы, естественно, по фальшивым справкам – специалисту с высшим образованием, в отличие от «гегемона», тогдашними правилами совместительство запрещалось.

Оборудование фабрики, а также технологии и рецепты, были закуплены в Италии и должны были выпускать продукцию европейского уровня. Однако наши спецы сочли импортные линии несовершенными и решили поучить зазнавшихся итальяшек, как надо изготовлять макароны.

На фабрике хватало рационализаторов, и вскоре было внесено и реализовано множество рацпредложений, одно другого интересней. На заводской Доске почета под портретом главного умельца было написано, что его стараниями «технологический цикл производства макарон был сокращен с 36 до 24 часов, что позволило резко увеличить выпуск макаронных изделий для населения». О качестве этих изделий не было сказано ничего. Но и без того стало понятно, почему не так давно появившиеся в продаже необыкновенно вкусные спагетти исчезли, а им на смену пришли вполне советские, то есть серые, скользкие и безвкусные, макароны…

Почему я вспомнил про это сегодня? Пожалуй, потому, что недавно проскочил незамеченным восьмидесятилетний юбилей одного из переломных для России событий минувшего века. Я имею в виду пресловутый «процесс Промпартии», на котором были обвинены в заговоре против большевиков и показательно осуждены самые талантливые и авторитетные инженеры страны.

Конечно же, никакой «Промпартии», и уж тем более заговора, в природе не существовало. Но ведь зачем-то был затеян процесс, один из первых в длинном ряду последующих судилищ. И имелась же у него хоть какая-то причина!

Да, имелась. Не состоя ни в какой тайной партии и, разумеется, не готовя никакой заговор, лучшие инженеры России не могли не противиться деятельности невежд, разрушавших промышленный потенциал страны. Квалификация и обычная человеческая совесть не позволяли им послушно одобрять набиравшую разбег большевистскую «рационализацию». Естественно, инженеров тут же объявили саботажниками, агентами вражеских держав, обвинили в заговоре с целью свержения советской власти и отправили в лагеря. Им еще повезло – массовые расстрелы начались чуть позже.

Но зачем понадобилось большевикам лишать собственную индустрию замечательных профессионалов? Затем же, зачем за пару лет перед этим понадобилось ликвидировать как класс лучших профессионалов сельского хозяйства.

Причины были две.

Первая – большевики боялись всякой критики своих нелепых прожектов и заранее уничтожали мыслящую часть нации. Вторая причина была чисто житейская: требовалось освободить руководящие места для партийных функционеров, пусть полуграмотных, но всегда готовых исполнить любое указание вышестоящих вождей. Среди российских коммунистов преданность лидерам всегда ставилась выше профессионализма.

Впрочем, пожалуй, была и третья причина, самая важная. Процесс несуществующей «Промпартии» был генеральной репетицией последующих репрессий, жертвами которых стали уже не десятки, а десятки миллионов людей. Сталин с компанией проверяли реакцию народа на циничное осуждение невиновных. Увы, народ промолчал. Мало того, небрезгливые «активисты» на пока еще немногочисленных митингах одобрили по бумажке действия властей. Расплата последовала быстро – через три года расстрелы и лагеря стали уделом не только осторожных молчальников, но и тех самых карьеристов, что торопились продемонстрировать свою верноподданность.

Процесс «Промпартии» во многом определил судьбу страны: он породил традицию, губительную для России. Замена талантливых послушными шла во всех отраслях жизни. Веками мастерство накапливалось и передавалось от поколения к поколению – теперь эта нить была оборвана. Новые, «социально близкие» директора научились «гнать вал», но качество советских товаров вошло в анекдоты. В какой еще стране могли быть созданы взрывающиеся телевизоры или «Запорожец» в качестве автомобиля? И при Сталине, и после него в ненавистных капиталистических странах закупали цеха и целые заводы, но не могли закупить культуру производства. Можно вспомнить, как автомобиль Фиат-124, некогда признанный лучшим в Европе, у нас, превратился во всем известный «жигуль». Качество не волновало – купят и так, никуда не денутся, вон какие очереди!

Тот же процесс вытеснения профессионалов невеждами шел и в науке: разгром кибернетики и генетики привел к тому, что до сих пор и компьютеры, и мясо мы завозим из-за рубежа. И уж совсем дебильной акцией стало уничтожение командного состава Красной армии накануне страшной войны – сталинская узколобость и трусость, рвение армейских карьеристов поставили страну на край пропасти.

Большевистская верхушка становилась прагматичной, лишь когда у нее срабатывал инстинкт самосохранения: этим «отцам народа» собственная шкура всегда была дороже страны. Поэтому в начале войны из лагерей выпустили будущих маршалов Рокоссовского и Мерецкова, а позже гениальных конструкторов Королева и Туполева. Вскоре после смерти Сталина реабилитировали и лучших врачей страны, «убийц в белых халатах»: вожди испугались, что их некому стало лечить…

Процесс «Промпартии» – жесточайший урок и для власти, и для всей страны. Кремлевский усач когда-то самодовольно заявил, что незаменимых людей нет. История показала – есть. Профессионалы в любой отрасти, от техники до футбола, от добычи угля до эстрадной песни, незаменимы – хотя бы потому, что только они могут воспитать следующее поколение профессионалов.

Николай Шмелев


Хрущев и муха-дрозофила

(о тех, кто нами правил)


Мнения людей у нас в России о Н.С. Хрущеве до сих пор самые различные: кто боготворит, кто ненавидит, а кто и просто ухмыляется: дескать, был такой вздорный человек во главе страны, много чего начудил, до сих пор не расхлебаем.

А я, по обстоятельствам своей жизни (первой моей женой была Юлия, удочеренная внучка Н.С. Хру­щева) имевший возмож­ность наблюдать его вблизи, утверждаю: все забудется! Все чудеса и выверты забудутся: и кукуруза, и ботинок по столу в ООН, и безобразный скандал в Манеже, и даже Карибский кризис – все! А останется лишь одно: то, что он на веки вечные проклял Сталина и распус­тил лагеря. И будущие наши историки, уверен, будут писать о нем преиму­щественно как о человеке, с которого начался медленный, мучительный, но необратимый процесс превращения России из всемирного пугала в нормальную страну.

Конечно, это был не граф С.Ю. Витте и не П.А. Столыпин. Грамоты было маловато у человека, да и манеры далеки от тех, что приняты в просвещенном обществе. Ему бы в иные времена пароходством владеть, мельницы строить, на Нижегородской ярмарке мукой тор­говать, на церкви жертвовать, зеркала в ресторанах крушить... Нет, угораздило же вознестись аж на всероссийский трон!

И все-таки оглянитесь, граждане, назад: а кто был у нас до него после революции? Кто лучше? Печально, но, как на подбор: уголовники, недоучки, профессиональные налетчики, студенты, отовсюду выгнанные за не­успеваемость... Откуда и ему-то быть другим? Кроме церковно-приходской школы, у него за спиной и не было ничего. Да других и не принимали тогда в круг верховных правителей. Это уже потом, следующей волной, пошли какие-ни­какие, а инженеры, агрономы, школьные учителя.

Хрущев был истинное дитя своего времени: умен, азартен, властолюбив, изворотлив, когда надо – жесток, когда можно – добр... Ну и, конечно, – «ндраву моему не перечь»! Русский был человек, что там говорить. А как русский человек? Сегод­ня зарежет, а завтра свечу пудовую поставит перед иконой, и каяться будет, и слезы лить. А наутро – опять за свое... Думаю, наши историки, рассуждая о роли личности, недооценивают значение простого фактора: а с какой ноги сегодня встал человек, имеющий влияние на ход событий. И вот исследуются глобаль­ные мотивы, отыскиваются тайные пружи­ны. А дело-то объясняет­ся просто: да не люблю я тебя! Вот не люблю – и все!

Люди постарше, конечно, помнят всеоб­щее недоумение, которое вызвало в конце 50-х годов второе рождение злейшего гения всей нашей науки – Т.Д. Лысенко. Казалось, еще при жизни на­стигло его справедливое возмездие (говори­ли, что Хрущев самолично отхлестал его по щекам), ан нет – опять этот дьявол наверху! Опять распоря­жается всем. И опять власти клянут генетиков, и опять объект исследования наслед­ственности, муха-дрозофила, стала чуть ли не матерным ругательством... Никто не мог ничего понять. Что значит этот пово­рот в политике властей? Неужели – назад к Сталину?

А у меня уже тогда возникло вовсе не политическое этому объяснение. По самым первичным, самым, так сказать, нутряным своим инстинктам Н.С. Хрущев терпеть не мог всяких там «высоколобых». А генетики были именно «высоколобые»: си­дят в белых своих шапочках, разглядывают в микроскопы каких-то мушек-дрозофил, а партии, а социализму какой от них прок? Да еще усмехаются, ког­да ты им на это указываешь. Да еще разговаривают промеж себя на каком-то тарабарском языке... То ли дело «народный академик» Лысенко! Сволочь, конечно, но свой парень.

Вот из-за этих-то дрозофил и случился однажды в собствен­ном доме Никиты Сергеевича грандиознейший «бунт на корабле». На моей памяти этот скан­дал был единственным: никто в семье обычно не противоречил ему, а в государственные дела, да еще за домашним столом, и вовсе не встревал – дом на то и дом, чтобы человеку в нем отдыхать. Сло­вом, всячески берегли главу семьи. А тут...

Спровоцировал скандал, конечно, не он, спровоци­ровала молодежь: началось с Рады, старшей дочери, а потом в дискуссию, развивавшуюся по нарастающей, включились все – и сын Сергей, ракетчик, и зять Алек­сей Аджубей, тогда уже, кажется, главный редактор «Извес­тий», и другая дочь, Лена, и даже мы с женой, хотя, как самые младшие, и менее активно, чем другие. Что со всеми нами тогда случилось – и сейчас не пойму. Накипело, наверное: все же не чурки с глазами, а живые люди, и совесть какая-никакая все-таки сохранялась – вот и прорвало.

А надо сказать, что накануне у Никиты Сергеевича была встреча с ведущи­ми советскими биологами. И эта встреча сильно раздосадова­ла его: такого афронта, такого упрямого сопротивления его призывам учиться у Т.Д. Лысенко он, по-видимому, никак не ожидал. Между прочим, происходила она, эта встреча, как раз в тот самый период, когда Никита Сергеевич, обидевшись на всех «высоколобых» разом, в сердцах пообещал разогнать всю Академию Наук к чертовой матери. В общем, он и за стол-то сел достаточно мрачным. А тут еще Рада, заканчивавшая тогда биофак МГУ, возьми да и спроси простодушно: а не опасается ли он, что, разгромив еле ожившую после первого погрома генетику, мы повторим ту же пагубную ошибку, что когда-то с кибернетикой, объявленной еще при Сталине вне зако­на?

Никита Сергеевич что-то буркнул не­внятное в ответ – что-то вроде «дармоеды!» – и, видимо, по­считал, что на этом все и кончилось. Так нет же! Вмешался Сер­гей, которому кибернетика была все-таки сродни, – отец и ему буркнул что-то сердитое, а потом что-то спросил Аджубей, а потом опять Рада – и пошло-поехало! А крыть Никите Сергеевичу было нечем, и он прекрасно сознавал, что никаких аргументов у него нет и быть не могло, а дети наседали…Оправдываться он вообще не привык, да еще где оправдываться – в собственном доме, в собственной семье! Вот и пух Никита Сергеевич, мрачнел, багровел, огрызался, как затравленный волк, от наседавшей родни... А по­том как грохнет кулаком по столу! Как закричит в полном бе­шенстве, уже почти теряя сознание... Господи, как страшно было! Ну, как прямо сейчас удар хватит челове­ка? Врача! Скорее врача...

– Ублюдки! Христопродавцы! Сионисты! – бушевал совет­ский премьер, грохоча по столу кулаком так, что все стаканы, тарелки, ножи плясали перед ним. – Дрозофилы! Ненавижу! Ненавижу! Дрозофилы! Дрозофи-лы-ы-ы-ы – будь они прокляты!

Ни до, ни после я его таким больше не видел. Охваченная ужасом семья мгновенно смолкла. И он так же внезапно, как и начал, замолчал, с шумом отбросил стул и вышел из-за стола...

Так что, дрозофилы, граждане! Дрозофилы... Я и сейчас подозреваю: если бы ту злосчастную муху называли не так причудливо, а малость попроще, много чего печального в жизни нам бы с вами удалось избежать.

_____________

Николай Шмелев


Застолье в Ливадии

(о тех, кто нами правил)


Одно в моей жизни несомненно: на интересных людей мне везло. С кем только ни сталкивала судьба! Сразу должен сказать: для души мне ближе всего были люди искусства, для мозгов – люди науки, а вот для разочарования во всем и вся – это уж, конечно, политики.

Однажды, еще в дни моей молодости, мне довелось присутствовать на двух обедах подряд – летом, в Крыму, в Ливадии, на даче у Никиты Сергеевича Хрущева. Оба обеда были сугубо неформальные, как теперь говорят, «без галстуков»: кто в рубашке с короткими рукавами, кто в вышитой косоворотке, все в сандалиях на босу ногу по тогдашней моде, при соломенных шляпах, в парусиновых штанах. Все вроде бы просто, никак не торжественно… Но, Боже мой, какой это был для меня шок! И как же четко, на всю дальнейшую жизнь, эти застолья определили в моих глазах, кто у нас в России кто, и что у нас почем.

Первый такой обед – все тогдашнее Политбюро, почти в полном составе: Л.И. Брежнев, А.П. Кириленко, А.И. Кириченко, Ф.Р. Козлов, А.И. Микоян, Н.В. Подгорный, Д.С. Полянский, М.А. Суслов… По какому случаю собрались, сейчас уже не помню, да и сам обед не очень помню. Но две-три картинки из него врезались в память навсегда.

Одна – Никита Сергеевич усаживается, как и положено, в торец длинного, уставленного фарфором и хрусталем стола, усаживается первый, а остальные стоят и ждут, пока он не придвинет свой стул вплотную к столу. А затем вдруг – свалка! Секундная, но самая настоящая, без оглядки, свалка у двух ближайших к нему стульев, по правую и левую руку: пыхтение, растопыренные локти, побагровевшие лица, отпихивание конкурента плечом. И мужики, в основном, здоровые, крепкие, пузатые. А потом, во весь обед – подобострастные, вытянутые к нему, к Никите Сергеевичу, лица, поедание его глазами, подхихикиванье любому слову, дружный рев голосов на каждый его тост, неважно, о чем. Особенно почему-то отпечаталась в памяти улыбка М.А. Суслова: высоко обнаженные, над зубами, красные его десны, дребезжащий византийский смешок и ощущение, что если он сейчас не сглотнет, то слюна вот-вот потечет у него изо рта… Пожалуй, только все повидавший на своем веку А.И. Микоян сохранял за тем столом относительное спокойствие. И даже когда под конец стол запел что-то очень уж раздольное, он петь не стал. Но однако – на всякий, видно, случай – тоже разгладил морщинистое лицо улыбкой...

Не видел бы – ни за что бы не поверил, что так оно может быть. Но ведь видел же, своими глазами видел!

А другой обед, спустя день или два и в той же самой обстановке, был уже с людьми совершенно иного круга – ведущими нашими ракетчиками: С.П. Королев, В.П. Глушко, Н.А. Пилюгин, В.Н. Челомей, М.К. Янгель… Но в этот раз все было прямо наоборот: с каким достоинством и уверенностью держались они, гости, и как ухаживал за ними «наш дорогой Никита Сергеевич», как льстил, можно даже сказать, лебезил перед ними, усаживал их сам, подливал сам, не учил, а спрашивал, как прилежный ученик, и никаких призывов всемирного значения при них не произносил, и никаких революционных песен не «спивал». Степенно, чинно, на равных посидели гости с хозяином за столом, поговорили, выпили чуть-чуть, оказали друг другу уважение и столь же степенно, как и полагается людям, знающим себе цену, разошлись, пожелав хозяину с домочадцами спокойной ночи и поблагодарив за радушный прием.

Могут сказать: так то ж ракетчики! Люди, от которых, как тогда считалось, напрямую зависит, быть России или не быть. Но и других, не столь «модных» людей науки мне приходилось в те годы видеть в весьма похожей обстановке, в окружении тогдашней «властной элиты». Свидетельствую: по всем признакам – тембру голоса, осанке, манере стоять, разговаривать, держать голову, спрашивать и отвечать – не они боялись этой «элиты», а «элита» боялась их, и не они заискивали перед властью, а власть, при всей нарочитой грубости и самоуверенности, заискивала перед ними.

И – никакого панибратства! Помню, тогдашний член Политбюро Е.А. Фурцева жаловалась мне: «Ты не знаешь, как с ними трудно! Иной ведь и руки толком не подаст. Как Эренбург Илья Григорьевич: два пальца протянет – и все, и хватит с тебя». И Эренбург был, знаю, отнюдь не один такой.

Может, именно поэтому Н.С. Хрущев, натерпевшись от строптивости и непогрешимости всех этих «высоколобых», и устроил те два знаменитых скандала – безобразнейших скандала! – в Манеже и на встрече с писателями: уж больно нос задирать стали! Ну, я вам, сукины дети, покажу кузькину мать… А сзади, из-за его плеча – красные, задранные кверху десны М.А. Суслова, и зловещий блеск его очков, и его иезуитская улыбка, от которой мороз по коже: этот никому ничего не забудет.

Так какая же, спросят меня, мораль? А нет ее, морали. Есть только вынесенное из всей жизни убеждение: существует какой-то уровень человеческого достоинства и компетентности, за которым уже не должно склоняться ни перед кем. Как говаривал когда-то А.Н. Островский, «даже старую шинель и старую шляпу можно носить так, что за версту будут ломать перед тобой шапку». Без науки и культуры России не выжить. Это когда-то понял И.В. Сталин, это понял Н.С. Хрущев, это с грехом пополам понимал и Л.И. Брежнев. Думаю, и нынешние когда-нибудь поймут, не могут не понять. Вот только есть опасность, что поздно поймут.

_____________


Николай Шмелев


«Это, ребята, вы зря...»

( о тех, кто нами правил)


В молодости мне не раз доводилось видеть Леонида Ильи­ча Брежнева и даже разговаривать с ним. Разумеется, не в официальном его качестве, а в сугубо неформальной обстановке. Свидетельствую: это был, по крайней мере, не злой че­ловек, и репутация у него была самая располагающая – гуля­ка, красавец, бабник, весельчак, чуть-чуть, конечно, павлин с расфуфыренным хвостом, ну, так кто ж у нас без малень­ких слабостей? Ведь не убивец же, а по тем временам и это уже было хорошо. Правда, в отношении его умственных способностей я ни­когда превосходных степеней не слышал: явно не Спиноза. Но и тут, как говорится, от­куда посмотреть.

Помню, покойный Андрей Герасимович Рытов, близкий друг Леонида Ильича еще с войны, часто видевшийся с ним и позже, рассказывал, каков в действительности был взгляд нашего будущего лидера на известные события, которые, кста­ти, он, Брежнев, сам же и организовал. Это было спустя день после переворота 14 октября 1964 года, приведшего к отстав­ке Н.С. Хрущева. Андрей Герасимович жил тогда в доме рядом с Центральным телеграфом.

– Еду, Андрей, – говорил ему Леонид Ильич, – мимо тебя вчера из Кремля, после Политбюро. И думаю: может, к тебе заехать ночевать? Ведь возьмут ночью...

Более того: смею утверждать, что при всей любви Леони­да Ильича ко всякого рода погремушкам, ему не чуждо было и известное чувство самоиронии. Рассказывают, например, та­кой случай (естественно, за что купил, за то и продаю).

Сидит команда «писателей-невидимок» на даче в охотни­чьем хозяйстве в Завидове, километрах в ста от Москвы, и пишет Леониду Ильичу очередное его выступление. Имена все известные: Н.Н. Иноземцев, А.Е. Бовин, Н.В. Шишлин и дру­гие, столь же приближенные тогда к нему люди. Шум, дискуссии, дым коромыслом – выпили, конечно, не без того. Да и пункт в тексте был какой-то очень уж важный и заковы­ристый. Сколько людей, столько и мнений – попробуй без стакана разберись. И угораздило же тогда самого заказчика подъехать аккурат в разгар этого спора! Да еще и вклиниться в общий крик с каким-то своим замечани­ем. Ну, и ляпнул ему кто-то из споривших сгоряча, даже, наверное, и не сообразив толком, кому говорит:

– А ты, дурак, молчи! Ты-то чего встреваешь?

И сразу – тишина... Остолбенела вся компания, мигом протрезвев: Господи, что же сейчас будет? А ничего! Ничего и не было. Леонид Ильич, расска­зывают, вышел молча из комнаты, а потом долго ходил по коридору из конца в конец и все бормотал себе под нос:

– Нет, я не дурак! Я Генеральный секретарь... Это, ребята, вы зря...

А ближе к закату его правления все пошло по обычной колее: старость, бессилие, одиночество, по­дозрительность ко всем, полное отключение от мира – кто в истории, занимая так долго столь высокий пост, смог избег­нуть этого? Да еще в такой стране, как Россия...

Кое-кто в кругу наших международников, наверное, еще помнит: был в Институте мировой экономики и международ­ных отношений АН СССР милый человек, тихий добрый пьяница, майор в отставке Гурий Николаевич Юркин. «Звезд­ным часом» всей его жизни были служба в войну в 18-й армии и участие в событиях на Малой земле, под Новороссийском. Л.И. Брежнев в своей (своей?) книге, посвященной тем дням, не забыл упомянуть и его имя, а до того всегда приглашал его на все торжества и заседания, когда отмечалась очередная годовщина Новороссийской эпопеи.

В таких случаях Гурий буквально расцветал, надевал все свои ордена, наполнялся важностью и даже как будто немно­го подрастал в росте: в обычной жизни человек он был маленький не только по положению, но и в буквальном смысле слова, то есть от макушки до подошв. Жил он в полном одиноче­стве, в крохотной квартирке в кооперативном блочном доме. И вот однажды в конце 70-х годов, поздним вечером, когда он, как обычно, сидел в тапочках перед теле­визором, раздался звонок в дверь. Открываю, рассказывал он мне, а в дверях – человек в форме:

– Гурий Николаевич?

– Он самый.

– Проедемте с нами, Гурий Николаевич. Вас хочет видеть Леонид Ильич...

А на Кутузовском проспекте, 26, в известном всем прави­тельственном доме, его встречал уже сам хозяин. Встретил в пижаме, в душегрейке, и выглядел, рассказывал Гурий, не очень здорово: мешки под глазами, отек­шее лицо, шамкающая речь...

– Гурий, дорогой! Спасибо, что приехал... Тоска, Гурий! Такая тоска... Вот и маршал я, и Генеральный секретарь, и пять звезд на мне, а выпить коньяку, понимаешь, не с кем. Одна сволочь вокруг... Спасибо, родной...

Домой, как рассказывал Гурий, он вернулся лишь через три дня. А дальше началась какая-то фантасмагория: вышла «Малая земля», тут же Гурия наградили орденом Ле­нина, стали не просто звать, а форменным образом тащить на все публичные заседания, посвященные вы­ходу этой книги, сажать в президиум, поить коньяком, сни­мать в кино... Кончилось тем, что где-то спьяну, спус­каясь из президиума в зал, он упал, сломал ногу, и долгое время потом ковылял на костылях. А дальше и вовсе покати­лось все черт-те куда – конец его был, надо сказать, весьма печален. Впрочем, и конец его патрона вряд ли был лучше. Если он, конечно, хоть что-то еще, приближаясь к тому кон­цу, соображал.

_____________


Николай Шмелев


ГАЛОШИ ДЛЯ ПОСЛА


После Второй Мировой войны европейские страны, кто быстрей, кто медленней, начали строить социальное государство. Принцип социального государства, если до предела упростить, такой: рыночной экономике – да, рыночному обществу – нет. То есть к автоматическим механизмам рынка добавляется корректировка со стороны государства в сферах, где рынок не срабатывает. Сюда входят все формы социальной защиты человека вне прямой зависимости от его доходов: пенсионное и медицинское обеспечение, право на образование, коммунальная сфера услуг. Эту же цель себе ставит Европейский союз. Ставим и мы как часть Европы, несмотря на все наше своеобразие, связанное с огромными пространствами и трагической историей. И нам надо добиваться построения эффективной рыночной экономики, правового государства, высокоорганизованного гражданского общества, высокого уровня дохода и социальной защищенности. В этом нам до Европы идти достаточно долго, хотя все эти цели достижимы. Думаю, за поколение, за два мы можем приблизиться к европейскому уровню, если нам повезет, и страна не развалится от нашей же глупости.

Для нас проблема осложняется тем, что, начиная с 17-го года, минимум три поколения жили на рабском, нищенском уровне заработка. Да и сейчас, при четвертом поколении, много ли изменилось? У нас охотно говорят, что занижена цена на газ, на электричество, на железную дорогу. Но меня очень огорчает, что никто не ставит вопрос о том, что основная ценовая деформация в нашей экономике – доставшаяся от советской власти и продолжающаяся ныне – невероятная заниженность цены труда. Во всем цивилизованном мире зарплата занимает около 70% дохода страны. А у нас она не выше 30%. Я не знаю, какая доля ВВП уходит на чиновников, какая на армию и какая на Багамские острова, но значительная ее часть должна быть в кармане у рабочего. Поэтому когда говорят, что на зарплату денег нет, я отвечаю: возьмите в тумбочке. Деньги есть, надо просто нагнуться и взять.

Про нефтяную ренту говорят все. Но ведь есть еще одна «рента», на которой Россия стояла десятилетиями и столетиями, вплоть до Лигачевской антиалкогольной кампании. После нее водочный доход чуть не весь ушел в частный карман, да и сейчас половина водки «паленая», она не облагается никаким налогом. А ведь это огромные средства, за счет которых можно бы уже сегодня повысить зарплаты и пенсии.

Сейчас, накануне выборов, когда политики спешат публично позаботиться о народе, шумно заговорили о минимальной потребительской корзине – мол, слишком уж она минимальна, надо бы ее сделать побольше. У меня на этот счет свое мнение.

«Минимальная потребительская корзина» досталась нам от советской власти. Уже тогда она вошла в анекдоты. Даже в семидесятые годы в «корзину» советских дипломатов входили галоши, сено и деготь – смазывать то ли телегу, то ли сапоги. Исходя из этого минимума, послам начислялась зарплата, и надо было выяснять, почем галоши в Риме или Париже. Эту «корзину» утверждали в двадцатые годы, и она благополучно дожила до семидесятых. В принципе, «корзина» нужна статистикам, большинство россиян понятия не имеет, что в нее входит. Да и зачем она нужна рядовому человеку? Ну, входит в нее столько то мяса, столько то молока, носков, тетрадок и т.д. Но мы-то все разные! Один не может без мяса, другой вегетарианец, один предпочитает красиво одеться, другой вкусно поесть. «Минимальная потребительская корзина» – нечто вроде «средней температуры» по больнице.

Но есть иной критерий, который касается каждого наемного работника и очень хорошо ему понятен – это минимальная почасовая оплата труда. В Америке она сейчас на уровне шести долларов, и попробуй, заплати меньше шести – тебя по судам затаскают. А у нас часовой минимум меньше доллара. Наиболее продвинутые люди требуют хотя бы два доллара в час установить, как государственный минимум, чтобы ни один директор завода не имел права платить меньше, иначе пойдет под суд. Я бы предложил оперировать не пресловутой «корзиной», а именно цифрой почасовой оплаты. А уж что на заработанные деньги купить и положить в свою «корзину», пусть каждый решает сам.

Но должен сказать, что от критерия почасовой оплаты труда яростно отбиваются и государственные, и частные структуры. Причина понятна. Даже халтурно работающий руководитель ухитряется держаться на плаву: экономия на зарплате позволяет ему плохой товар делать конкурентоспособным за счет низкой цены. Характерный пример: когда наших автомобилестроителей корят за плохие машины, они отвечают: зато дешевые.

Достойная почасовая оплата может в корне изменить отношение к труду и работника, и работодателя. Слесарь или монтажник, получающий хорошую зарплату, станет дорожить и работой, и своей трудовой репутацией. Когда говорят, что мы все пьянь, рвань и лодыри – это вранье. Сколько я наблюдал наших соотечественников в Америке, даже в Японии – прекрасные работники! Как только все по-человечески, даже пьют в меру, и жен не бьют. Нормальные люди! Вот только держали их в рабстве семьдесят лет.

Да и руководитель будет вынужден подстраиваться под выросшую зарплату рабочих. Ведь откуда возьмутся дополнительные деньги? Предприятию придется их зарабатывать! То есть, надо будет повышать производительность труда, наводить порядок на производстве, следить за качеством и обязательно вводить передовые технологии – на молотке с зубилом далеко не уедешь.

При диктатуре исчисление жизненного уровня по пресловутой «корзине» было логично, ибо к работнику советская власть относилась как к рабу: дают тебе полбуханки в день, и хватит с тебя, скажи спасибо, что не подыхаешь с голода. Норма почасовой оплаты изменит отношения в обществе: человек свои деньги не получает, а зарабатывает, и никакая власть не вправе совать нос в его холодильник или комод. Пора нам привыкать к чувству собственного достоинства, а государству осваиваться с мыслью, что оно для гражданина не благодетель, а деловой партнер.

_____________


IV.

В поисках идеи