Сергей Антропов наш друг саддам

Вид материала

Документы

Содержание Леонид Радзиховский БЕДНЫЙ ЮРИК Думающая гильотина Как мы «процветали»

Подобный материал:

• Указом Президента Республики Беларусь 2012 год объявлен Годом книги. Такое решение, 200.21kb.
• Тема: Твой сосед по парте, 75kb.
• Царегородцева Мария Вячеславовна 2009 Организационный момент. Ещё раз всем добрый день!, 150.46kb.
• Сочинение ученицы 9 класса Александровой Татьяны "И ещё один дар дала нам наша Россия:, 47.68kb.
• Тема: «Компьютер наш друг и помощник», 41.51kb.
• Практические рекомендации по организации экологического воспитания в урочной и внеклассной, 262.78kb.
• Техническая инструкция по проведению геолого-технологических исследований нефтяных, 2156.06kb.
• Студент гр. Рс-01-1 ст викладач каф. Асоі антропов О. С. Гвоздак, 419.23kb.
• В., Томашук С. Список питань з історії міжнародних відносин І зовнішньої политки, 2135.41kb.
• История Деда Мороза, 95.55kb.

Леонид Радзиховский

БЕДНЫЙ ЮРИК

Идея установить памятник Андропову на проспекте «имени его», скорей всего получит вялую поддержку в обществе.

Вялую – потому что сегодня ко всему относятся вяло. Поддержку – потому что по Москве шелестит слух, что идея, якобы, идет от Путина, и потому, что имя Андропова уважают (а иначе прагматичный Путин и не предлагал бы).

Вот это, пожалуй, наиболее любопытно: на чем основано уважение к Юрию Владимировичу?

Главой государства он был очень недолго, и практически ничего за это время сделать не успел – или не сумел. Очевидно, уважение к Антропову больше связано с его работой во главе КГБ.

Организацию эту никогда не любили, но боялись, о ее сверхестественной информированности и великом могуществе ходили легенды. У них там все известно! Но так ли это было на самом деле?

Контора Глубокого Бурения, как самодовольно величали себя чекисты, оскандалилась (и не раз!) как редко какая тайная полиция мира. Хороша служба безопасности, бессильная обеспечить безопасность хотя бы самой себе! Самый сильный министр ГБ Лаврентий Берия показал, чего стоит его лавочка – самого страшного человека в стране тихо-мирно сожрали ничтожные хрущевы. То есть тайная полиция, понатыкавшая микрофоны не то, что в унитазы, а в задницы всех членов Политбюро КПСС, умудрилась прошляпить заговор против себя. А если вспомнить 1937? Ведь НКВД сам себя истреблял, рабски покорный приказам усатого кремлевского параноика. Ай да сверхчеловеки – не нашлось ни одного, кто решился бы, спасая собственную шкуру, пристрелить взбесившегося тирана! Днем и ночью пытали других – а потом сами же, как бараны, тащились в пыточные камеры… Орлы! И, наконец, финиш – август 1991 года! Уникальный по бездарности путч – последний экзамен КГБ на профессионализм. Классно сработано …

Но «пока у нас такой народ – мы непобедимы». Несмотря ни на что, не глядя никуда, народ продолжает уважать КГБ. Может, наш народ, как Брежнев в анекдоте, путает реальных чекистов и Штирлица ? Наверное. Во всяком случае, некоторые железные кресты Штирлица явно достались Андропову.

Между тем, реальные достижения председателя КГБ были более чем скромны.

Разгромил диссидентов? Вовсе нет. Пересажал – да, но идеологически они победили, причем, задолго до 1991. И в советские времена война КГБшного слона с диссидентской мухой вызывала в народе симпатии к диссидентам: им верили, бледные машинописные копии их книг и статей расходились по всей стране.

Внешняя разведка ? Дело темное, но в целом стратегическое соревнование с США Советский Союз проиграл «всухую».

Создание сети мирового терроризма? Предельно ненадежной оказалась эта сеть: как только выучеников КГБ перестали кормить из Москвы, часть сети (европейская) развалилась, а часть (исламская) стала работать против России.

Борьба с коррупцией? Да, борьба шла, и такая эффективная, что к концу правления Брежнева продавалось и покупалось все, снизу доверху, совсем как сегодня (только не так открыто). А попытка эту кампанию оживить, начатая Андроповым в 1983, коррупцию не победила, а всю советскую систему обрушила.

Что же записать Андропову в актив? Сбитый корейский «Боинг»? Взлет Горбачева? Очень посредственные стихи, посвященные жене?

Но вот, поди ж ты, «к нему не зарастет народная тропа». Откуда же взялся миф?

Пиар, друзья, пиар!

Да, Андропов, скорей всего, случайно, оказался талантливым пиарщиком. Собственно, почти весь его пиар сводился к внешности. Большая усталая сова, сутулая и в шляпе – это образ! Сегодня, даже за громадные деньги, никакие имиджмейкеры такой образ не сработают. Крестный отец плюс Отец Отечества – как раз то, что нужно любителям «детективного чтива», то есть, всем нам, дорогие мои читатели. Как говорится, «влез (на Мавзолей) такой загадочный, а слез такой задумчивый». Наше подростковое сознание хочет тайны – будь то «мафия», «КГБ» или материализация еще каких-то детских страшилок, фобий и комплексов.

Похоже, общество уже созрело – мы хотим «тайны и авторитета». Нужен лишь внешний образ – не бодряк Шелепин, не мелкий трусоватый Крючков, не бессмысленные чиновники Семичастный-Чебриков, способные вдохновить лишь «спецжурналистов-унитазников, через которых закрытые «органы» сливают нужный компромат. Андропов, со своей мрачностью, этот образ давал. Казалось, там таится угрюмая сила тайного знания – «многая знания, многая печали». А на самом деле там таилось нечто куда более серьезное (увы, для самого Юрия Владимировича) – неизлечимая болезнь почек, которая и свела его в могилу в неполные семьдесят лет! Андропов был талантливым имиджмейкером – поневоле. Его мрачность была вызвана тяжелой бедой – а мы, сдуру, ее разгадывали как политическую игру …

Так надо ли ставить памятник Андропову? А почему же нет? Он был несчастен, он страдал, он многого для себя добился и куда больше проиграл. Это не жизнь титана, символа или сверхчеловека – это грустная правда человеческого существования. Стоит памятника? Бесспорно! Тем более, что все будут видеть в этом памятнике то, чего не было ни в КГБ, ни в Андропове – тайну, силу, авторитет. Правду видеть не будут, будут видеть сказку. Наверное, так и надо.

В мире неисчислимо много памятников, в том числе, и незаслуженных, и нелепых. Ничего не случится, если в их ряду появится еще один – памятник страшной сказке про всесильную систему, сумевшую, в конце концов, уничтожить собственную страну.

_____________


Бенедикт Сарнов


ДУМАЮЩАЯ ГИЛЬОТИНА


Весной семнадцатого года революционные события в России только разворачивались, и фигура вернувшегося из эмиграции Ленина была не очень ясна, а для многих и вовсе загадочна. И кто-то из тогдашних политиков попросил авторитетного в то время Петра Струве хотя бы коротко, что называется, в двух словах, охарактеризовать мало кому известного человека, вдруг оказавшегося в самом центре событий:

– Ведь вы с ним знакомы, жили рядом в эмиграции...

Струве усмехнулся.

– В двух словах, говорите? – переспросил он. – Ну что ж, извольте. Больше двух слов мне и не понадобится.

И отчеканил:

– Думающая гильотина.

Безусловно, Ленин, с его могучей энергией и великолепным практическим умом, был одним из крупнейших политиков Двадцатого века. Но и от жесткой характеристики Струве, к сожалению, не отмахнешься...

Эту историю я вычитал в книге русского писателя-эмигранта Романа Гуля «Я унес Россию». А автор этой книги записал ее со слов старого большевика Александра Дмитриевича Нагловского.

Отец Александра Дмитриевича был генерал. В детстве будущий большевик играл с детьми великих князей, потом закончил Александровский лицей – тот самый, в котором некогда воспитывался Пушкин. Еще в лицее увлекся марксизмом. А потом, уже студентом, вступил в партию большевиков.

Он был наркомом в Петроградской коммуне, занимал и другие ответственные посты. Последняя его советская должность была – торгпред в Италии. Оттуда он и махнул в Париж, порвав со своим большевистским прошлым и став «невозвращенцем».

Гуль подробно записал рассказы Нагловского о Ленине, Троцком, Зиновьеве, которых тот долгое время наблюдал с близкого расстояния. Из этих историй, записанных Романом Борисовичем, особенно запомнился мне один короткий эпизод.

Было это во время одного из обычных, ничем не примечательных заседаний Совнаркома. Обстановку и характер этих заседаний Нагловский описывает так:

– У стены стоял простой канцелярский стол, за которым сидел Ленин, рядом – его секретарша Фотиева, женщина, ничем, кроме преданности вождю, не примечательная. На скамейках, стоящих перед столом, как ученики за партами, сидели народные комиссары и вызванные на заседание видные партийцы.

Такие же скамейки стояли у стен, на них тихо и скромно сидели наркомы, замнаркомы, партийцы. В общем, это был класс с учителем, нетерпеливым и подчас свирепым, осаживающим «учеников» иногда довольно грубыми окриками, хотя «ученики» перед «учителем» трепетали и вели себя на удивление примерно.

Единственным исключением был Троцкий. Он держался свободно, иногда осмеливался даже возражать Ленину, который с ним считался и уважал больше других.

Несколько свободнее прочих «учеников» вел себя и Дзержинский. Он часто входил, молча садился и так же молча уходил среди заседания. Высокий, неопрятно одетый, в грязной гимнастерке, Дзержинский в головке большевиков симпатией не пользовался. Но к нему люди были «привязаны страхом». И страх этот ощущался даже среди наркомов. У Дзержинского были неприятные прозрачные больные глаза. Он мог длительно «позабыть» их на каком-нибудь предмете или человеке. Уставится и не сводит стеклянные с расширенными зрачками глаза. Этого взгляда побаивались многие.

Вот на одно из заседаний в «класс» с послушными «учениками» вошел Дзержинский и сел неподалеку от Ленина.

На заседаниях у Владимира Ильича была привычка переписываться короткими записками. В этот раз записка пошла Дзержинскому:

«Сколько у нас в тюрьмах злостных контрреволюционеров?»

В ответ от Дзержинского к Ленину вернулась записка:

«Около полутора тысяч».

Ленин прочел, что-то хмыкнул, поставил возле цифры крест и передал ее обратно Дзержинскому. Тот встал и, как обычно, ни на кого не глядя, вышел. Ни на записку, ни на уход Дзержинского никто не обратил внимания. Заседание продолжалось. И только на другой день вся эта переписка вместе с ее финалом стала достоянием тогдашней партийной верхушки.

Оказывается, Дзержинский всех этих «около полутора тысяч злостных контрреволюционеров» в ту же ночь расстрелял, ибо «крест» Ленина им был понят как указание.

Разумеется, никаких шепотов, разговоров и качаний головами этот крест вождя и не вызвал бы, если бы он действительно означал распоряжение о расстреле. Но, как призналась рассказчику Фотиева, произошло недоразумение.

– Владимир Ильич, – объяснила она, – вовсе не хотел расстрела. Товарищ Дзержинский его не понял. Владимир Ильич обычно ставит на записках крест, как знак того, что он прочел и принял, так сказать, к сведению.

Рассказчик поинтересовался: а как Ленин реагировал на случившееся, когда «недоразумение» разъяснилось?

Оказалось, что никак не реагировал.

Вот если бы ему сказали, – замечает рассказчик, – что какой-то поезд с продовольствием не дошел вовремя до места назначения, – вот тогда он бы реагировал. И еще как! Повинные в разгильдяйстве подверглись бы самому жестокому разносу. А тут... Даже не поморщился...

Справедливости ради надо заметить, что участники белого движения тоже не были теми бескорыстными рыцарями, какими их пытаются представить немногочисленные, но шумные сегодняшние монархисты.

В мемуарах того же Романа Гуля приводится рассказ Николая Владимировича Вороновича – бывшего камер-пажа вдовствующей императрицы. В революцию он примкнул к эсерам и стал близким помощником Александра Федоровича Керенского, верность которому сохранил на всю жизнь.

Когда государь с семьей был отправлен из Царского в Тобольск, – рассказал Воронович Гулю, – в Петрограде сформировалась группа офицеров, решивших организовать побег царской семьи из Тобольска. У Вороновича была с этой группой прямая связь. И он – лично – передал заговорщикам два миллиона рублей, полученных им на это дело от Керенского. Как он выразился, «из секретных фондов».

– Почему же эта попытка не удалась? – спросил Гуль.

Объяснения тут могли быть разные. Причиной провала заговора могло быть предательство кого-нибудь из его участников. Или ротозейство, скверная конспирация. Наконец, какая-нибудь случайность. Не говоря уже о том, что затея могла быть просто невыполнима, что спасти царскую семью тогда было уже не в человеческих силах.

Но загадка объяснялась куда проще.

– Почему? – раздраженно переспросил Воронович. – Да потому, что офицеры разворовали деньги и пропили.

Увы, бесов в политике хватает, а вот ангелов, похоже, нет вообще. И вину за расстрел царской семьи красные с белыми вполне могут разделить по-братски...

_____________


Юрий Черняков


КАК МЫ «ПРОЦВЕТАЛИ»


Недавно в симпатичном подмосковном райцентре, заглянув в клуб местного предприятия, я словно бы попал в уже порядком забытое прошлое. В небольшом зальчике сидели суровые пенсионеры, а со сцены вещал толстощекий мужчина лет тридцати в темном костюме с галстуком. Он рассказывал, как процветал район в былые времена, какие тут были поля и фермы, и клеймил нынешний «преступный режим», порушивший прежнюю замечательную жизнь. Особо досталось олигархам и проклятым местным частникам, которые под флагом свободного предпринимательства прямо на главной площади, рядом с памятником великому основателю, устроили кощунственный базар, где торгуют молодой картошкой, малосольными огурцами, грибами, а также бананами, персиками и заморским фруктом киви, который еще не известно как действует на российский организм. Пенсионеры кивали так сочувственно, будто никогда не голодали и не мучились в бесконечных очередях. Впрочем, не исключено, что это были особые пенсионеры, знавшие прежде лишь очередь в райкомовский буфет.

Жаль, что после доклада не было прений – о былом процветании района я мог бы рассказать немало интересного...

Лет двадцать назад нас, инженеров и технологов секретного завода, отправили на картошку именно в этот район, в колхоз, называвшийся «подшефным», возможно потому, что тамошние труженики в ином состоянии, кроме как «под шофе», замечены ни разу не были.

На краю картофельного поля инструктор райкома партии, волевая дама в строгом костюме, объяснила, что до нас здесь работали нерадивые солдаты, отчего урожай оказался на очень много процентов ниже намеченного планом. И потому мы, будучи в неоплатном долгу перед советской властью за бесплатное высшее образование, должны еще раз пройтись по этому пейзажу после битвы за урожай, чтобы извлечь из грунта все картофелины, безжалостно затоптанные кирзовыми сапогами. Колхозники, присутствовавшие при политбеседе, сочувственно поддакивали: сами они высшего образования не имели, и потому советской власти ничего не были должны.

Подобные поездки в колхоз происходили из года в год. Уже давно стало привычным, что нашу супердержаву кормит пшеницей наш смертельный заокеанский враг, а картошку для нее добывает трудовая интеллигенция – казалось, так и будет всегда. Но в тот раз мы обратили внимание на необычное поведение «подшефных». Если прежде они не просыхали до самого нашего отъезда, то теперь неожиданно протрезвели и стали проявлять неслыханную для колхозного строя живость, с утра до ночи бегая с мешками и ведрами.

Разгадку этого необычного явления мы узнали довольно скоро. Выяснилось, что родное государство, уже не надеясь на свою слабосильную интеллигенцию, мудро повысило закупочные цены на картофель до восемнадцати копеек за килограмм. Однако в городских магазинах, в соответствии со столь же мудрым курсом на стабильность цен, она стоила все тот же гривенник. И потому наши подшефные, поднимаясь чуть свет, ехали в Москву и томились там в очередях, скупая магазинную картошку. А потом сдавали ее на приемном пункте своего сельсовета и зарабатывали по восемь копеек на каждом килограмме, делая бизнес на генеральной линии партии. В результате одна и та же картофелина несколько раз попадала в магазин, несколько раз возвращалась в колхоз и несколько раз упоминалась в статистических отчетах. В финале этих перемещений на прилавке она оказывалась гнилой, зато в отчетах выглядела прекрасно.

Эту статистическую картошку я вспоминал не раз, особенно часто при Николае Ивановиче Рыжкове, когда за каких-нибудь полгода опустели прилавки, а цены, сперва трусливо, а потом все нахальней поползли вверх. Тогда в Россию, которая со своими богатейшими землями должна бы кормить весь мир, со всего мира повезли гуманитарную помощь, чтобы страна победившего социализма не умерла с голоду...

Подозреваю, что именно в те дни все рыночники, от докторов наук до бабулек с редиской, которых нещадно гоняла милиция, как раз и начали искать экономическую программу, которая могла бы избавить великую страну и от голода, и от нищенства. Наверняка в их деятельности были свои недостатки – но многократное путешествие одной и той же картофелины по статистическим отчетам они уж точно не предусматривали...

Не сомневаюсь, что в хаосе дикого рынка были допущены немалые ошибки. Но чем объяснить, что нынче по всей России рынки завалены товарами, а в магазинах есть любые продукты, кроме разве что гнилой картошки? Почему сегодня кандидатов наук не посылают «на картошку», а докторов не гоняют на овощебазу?

Объяснить это можно только одним. После того, как коммунистов прогнали от власти, в России сложилась, окрепла и встала на ноги жизнеспособная и по сути своей здоровая экономика. Тысячи предприятий и миллионы работников уже сегодня производят ту продукцию, которая находит спрос – то есть, нужна людям. Эта экономика очень мало нуждается в помощи государства – она нуждается разве в том, чтобы ей не мешали. Рынок сам изымает из производства некачественные и неоправданно дорогие товары, закрывает безнадежно убыточные производства и поддерживает перспективные. Здоровая экономика сама отсекает лишнее и развивает живое. Да, трудно, да, не хватает денег, да, малы пенсии и зарплаты. Но мы не боимся, что с прилавков вдруг улетучится сахар или спички, мы не тревожимся, что в разгар летней жары на киосках появится некогда самая популярная табличка: «Пива нет».

Сегодня наши обанкротившиеся коммунисты стонут о развале «процветавшего» советского производства. Но они забывают сказать, какое именно производство имеется в виду. Развалилось то, что и должно было развалиться, мало того – не могло не развалиться. Весь мир быстро переходил на нефть и газ, а мы гордились, что добывали больше всех угля. Мы производили в год тысячи танков, сразу устаревших, едва появились современные гранатометы. А кому теперь нужны наши неповоротливые «шагающие» экскаваторы, и внешне, и судьбой похожие на гигантских ящеров, которые вымерли при первом же климатическом кризисе, потому что не могли управиться с собственными многотонными туловищами?

Сегодня на наших глазах происходит быстрое перераспределение производства в пользу продукции, которая нужна народу, а не тоталитарному государству, собравшемуся воевать со всем миром. Кому плохо, что сегодня в России в достатке современных холодильников и стиральных машин, красивой одежды и колбас сорока сортов – и все это отечественного производства, и все на каждом шагу, без очередей и талонов? Только тем, кто в девяносто первом году потерял власть, а сегодня страстно хочет ее вернуть.

_____________