Дмитрий Сергееевич Мережковский. Петр и Алексей Дмитрий Сергееевич Мережковский. Антихрист ocr: Tamuh книга

Вид материала

Содержание

Подобный материал:

1 ... 20 21 22 23 24 25 26 27 ... 47

указывалось на "бедственное положение - miseranda соп-

ditio - доброго царевича", и на "явное и непрерывное

тиранство отца - clara et continua paterna tyrannidis, не

без подозрения яда и подобных русских galanterien".

Иронич. "учтивостей, галантностей" (нем.).

Сын становился судьею отца.

А что еще будет? Царевич может сделаться оружием

в руках неприятельских, зажечь мятеж внутри России, под-

нять войною всю Европу - и Бог весть, чем это кончится.

"Убить, убить его мало!"-думал царь в ярости.

Но ярость заглушалась другим, доселе неведомым чув-

ством: сын был страшен отцу.

КНИГА ШЕСТАЯ

ЦАРЕВИЧ В БЕГАХ

Царевич с Евфросиньей катались в лодке лунною

ночью по Неаполитанскому заливу.

Он испытывал чувство, подобное тому, которое рож-

дает музыка: музыка - в трепете лунного золота, что

протянулось, как огненный путь, по воде, от Позилиппо

до края небес; музыка-в ропоте моря и в чуть слыш-

ном дыхании ветра, приносившего, вместе с морскою со-

леною свежестью, благоухание апельсинных и лимонных

рощ от берегов Сорренто; и в серебристо-лазурных, за

месячной мглою, очертаниях Везувия, который курился

белым дымом и вспыхивал красным огнем, как поту-

хающий жертвенник умерших, воскресших и вновь умер-

ших богов.

- Маменька, друг мой сердешный, хорошо-то как!-

прошептал царевич.

Евфросинья смотрела на все с таким же равнодуш-

ным видом, как, бывало, на Неву и Петропавловскую

крепость.

- Да, тепло; на воде, а не сыро,- ответила она, по-

давляя зевоту.

Он закрыл глаза, и ему представилась горница в доме

Вяземских на Малой Охте; косые лучи весеннего вечер-

него солнца; дворовая девка Афроська в высоко подо-

ткнутой юбке, с голыми ногами, низко нагнувшись, моет

мочалкою пол. Самая обыкновенная деревенская девка

из тех, о которых парни говорят: вишь, ядреная, кругла,

бела, как мытая репка. Но иногда, глядя на нее, вспоми-

нал он о виденной им в Петергофе у батюшки старин-

ной голландской картине -: Искушение св. Антония:

перед отшельником стоит голая рыжая дьяволица с раз-

двоенными козьими копытами на покрытых шерстью

ногах, как у самки фавна. В лице Евфросиньи - в слиш-

ком полных губах, в немного вздернутом носе, в больших

светлых глазах с поволокою и слегка скошенным, удли-

ненным разрезом - было что-то козье, дикое, невинно-

бесстыдное. Вспоминал он также изречения старых книж-

ников о бесовской прелести жен: от жены начало греху, и

тою мы все умираем; в огонь и в жену впасть едино есть.

Как это случилось, он и сам не знал, но почти сразу по-

любил ее грубою, нежною, сильною, как смерть, любовью.

Она была и здесь, на Неаполитанском заливе, все

та же Афроська, как в домике на Малой Охте; и здесь

точно так же, как, бывало, сидя по праздникам на зава-

линке с дворнею,- грызла, за неимением подсолнухов,

кедровые орешки, выплевывая скорлупу в лунно-золотые

волны: только, наряженная по французской моде, в муш-

ках, фижмах и роброне, казалась еще более непристойно-

соблазнительной, невинно-бесстыдною. Не даром пялили

на нее глаза два цесарских драбанта и сам изящный мо-

лоденький граф Эстергази, который сопровождал царе-

вича во всех его выездах из крепости Сант-Эльмо. Алек-

сею были противны эти мужские взоры, которые вечно

льнули к ней, как мухи к меду.

- Так как же, Езопка, надоело тебе здешнее житье,

хочется, небось, домой?- проговорила она ленивым пе-

вучим голосом, обращаясь к сидевшему рядом с нею в

лодке, маленькому, плюгавенькому человеку, корабель-

ному ученику, Алешке Юрову; Езопкою звали его за

шутовство.

- Ей, матушка, Евфросинья Федоровна, житие нам

здесь пришло самое бедственное. Наука определена та-

кая премудрая, что, хотя нам все дни жизни на той науке

трудить, а не принять будет, для того - не знамо, учиться

языка, не знамо - науки. А в Венеции ребята наши по-

мирают, почитай, с голоду - дают всего по три копейки

на день, и воистину уже пришли так, что пить, есть не-

чего, и одежишки нет, ходят срамно и наго. Оставляют

нас бедных помирать, как скотину. А паче всего в том

тягость моя, что на море мне быть невозможно, того

ради, что весьма болен. Я человек не морской! Моя смерть

будет, ежели не покажут надо мною милосердия боже-

ского. В Петербург рад и готов пешком идти, только чтоб

морем не ехать. Милостыню буду просить на дороге, а

морем не поеду-воля его величества!..

- Ну, брат, смотри, попадешь из кулька в рогожку:

в Петербурге-то тебя плетьми выпорют за то, что сбе-

жал от учения,- заметил царевич.

Плохо твое дело, Езопка! Что же с тобой, сиро-

той, будет? Куда денешься? - сказала Евфросинья.

- А куда мне, матушка, деваться? Либо удавлюсь,

либо на Афон уйду, постригусь...

Алексей посмотрел на него с жалостью и невольно

сравнил судьбу беглого навигатора с судьбою беглого

царевича.

- Ничего, брат, даст Бог, счастливо вместе вернемся

в отечество!- молвил он с доброю усмешкою.

Выехав из лунного золота, возвращались они к тем-

ному берегу. Здесь, у подошвы горы, была запустевшая

вилла, построенная во времена Возрождения, на разва-

линах древнего храма Венеры.

По обеим сторонам полуразрушенной лестницы к

морю, теснились, как факельщики похоронного шествия,

Исполинские кипарисы; их растрепанные острые вер-

хушки, вечно нагибаемые ветром с моря, так и остава-

лись навсегда склоненными, точно грустно поникшие

головы. В черной тени изваяния богов белели, как приз-

раки. И струя фонтана казалась тоже бледным призра-

ком. Светляки под лавровою кущею- горели, как погре-

бальные свечи. Тяжелый запах магнолий напоминал бла-

говоние, которым умащают мертвых. Один из павлинов,

Оживших на вилле, пробужденный голосами и шумом ве-

сел, выйдя на лестницу, распустил хвост, заигравший

в лунном сияньи, как опахало из драгоценных камней,

тусклою радугой. И жалобные крики пав похожи были

на пронзительные вопли плакальщиц. Воды фонтана,

стекая с нависшей скалы по длинных и тонким, как во-

лосы, травам, падали в море, капля за каплей; как тихие

слезы,- словно там, в пещере, плакала нимфа о своих

погибших сестрах. И вся эта грустная вилла напоминала

темный Элизиум, подземную рощу теней, кладбище умер-

ших, воскресших и вновь умерших богов.

- Веришь ли, государыня милостивая,- в бане вот уж

третий год не парился!- продолжал Езопка свои жалобы.

- Ох, веничков бы свеженьких березовых да после

баньки медку вишневого!- вздохнула Евфросинья.

- Как здешнюю кислятину пьешь да вспомнишь о

водке, индо заплачешь!- простонал Езопка.

- Икорки бы паюсной!- подхватила Евфросинья.

- Балычка бы солененького!

- Снеточков белозерских!

Так они перекликались, растравляя друг другу сер-

дечные раны.

Царевич слушал их, глядел на виллу и невольно ус-

мехался: странно было противоречие этих будничных грез

и призрачной действительности.

По огненной дороге в море двигалась другая лодка,

оставляя черный след в дрожащем золоте. Послышался

звук мандолины и песня, которую пел молодой женский

голос.

Quant е bella giovinezza,

Che si fugge tuttavia.

Chi vuol' esser' lieto, sia-

Di doman non c'e certezza.

Эту песню любви сложил Лоренцо Медичи Велико-

лепный для триумфального шествия Вакха и Ариадны

на флорентийских праздниках. В ней было краткое ве-

селье Возрождения и вечная грусть о нем.

Царевич слушал, не понимая слов; но музыка напол-

няла душу его сладкою грустью.

О, как молодость прекрасна.

Но мгновенна! Пой же, смейся,

Счастлив будь, кто счастья хочет,

И на завтра не надейся.

- А ну-ка, матушка, русскую!- взмолился Езопка,

хотел даже стать на колени, но покачнулся и едва не упал

в воду: он был не тверд на ногах, потому что все время

тянул "кислятину" из плетеной фляжки, которую стыд-

ливо прятал под полой кафтана. Один из гребцов, полу-

голый смуглый красавец, понял, улыбнулся Евфросинье,

подмигнул Езопке и подал ему гитару. Он забренчал

на ней, как на трехструнной балалайке.

Евфросинья усмехнулась, поглядела на царевича и

вдруг запела громким, немного крикливым, бабьим голо-

сом, точно так же, как певала в хороводах на вечерней

заре весною у березовой рощи над речкою. И берега

Неаполя, древней Партенопеи, огласились неслыханными

звуками:

Ах, вы сени мои, сени, сени новые мои,

Сени новые, кленовые, решетчатые!

Бесконечная грусть о прошлом была в песне чужой:

Chi vuol esser' lieto, sia -

Di doman nоn c'е certezza.

Бесконечная грусть о будущем была в песне родной:

Полети ты, мой сокол, высоко и далеко,

И высоко, и далеко, на родиму сторону!

На родимой, на сторонке грозен батюшка живет;

Он грозен, сударь, грозен, да немилостивый.

Обе песни, своя и чужая, сливались в одну.

Царевич едва удерживал слезы. Никогда еще, каза-

лось, он так не любил Россию, как теперь. Но он любил

ee новою всемирною любовью, вместе с Европою; лю-

бил чужую землю, как свою. И любовь к родной и лю-

бовь к чужой земле сливались, как эти две песни, в одну.

Цесарь, приняв под свое покровительство царевича,

поселил его, чтобы вернее укрыть от отца, под видом не-

которого Венгерского графа, или, как сам царевич выра-

жался, под невольницким лицом, в уединенном непри-

ступном замке Эренберг, настоящем орлином гнезде, на

вершине высокой скалы, в горах Верхнего Тироля, по

дороге от Фюссена к Инсбруку.

"Немедленно, по получении сего,- сказано было в

цесарской инструкции коменданту крепости,- прикажи

изготовить для главной особы две комнаты, с крепкими

дверями и железными в окнах решетками. Как солдатам,

так и женам их, не дозволять выходить из крепости под

Опасением жестокой казни, даже смерти. Если главный

арестант захочет говорить с тобою, ты можешь испол-

нить его желание, как в сем случае, так и в других: если,

например, он потребует книг, или чего-либо иного к сво-

ему развлечению, даже если пригласит тебя к обеду или

какой-нибудь игре. Можешь, сверх того, дозволить ему

прогулку в комнатах, или во дворе крепости, для чистого

воздуха, но всегда с предосторожностью, чтоб не ушел".

В Эренберге прожил Алексей пять месяцев - от

декабря до апреля.

Несмотря на все предосторожности, царские шпионы,

гвардии капитан Румянцев с тремя офицерами, имевшие

тайное повеление схватить "известную персону" во что

бы то ни стало и отвезти ее в Мекленбургию, узнали

о пребывании царевича в Эренберге, прибыли в Верх-

ний Тироль и поселились тайно в деревушке Рейте, у

самой подошвы Эренбергской скалы.

Резидент Веселовский объявил, что государю его "бу-

дет зело чувственно слышать ответ министров именем

цесаря, будто известной персоны в землях цесарских не

обретается, между тем, как посланный курьер видел лю-

дей ее в Эренберге, и она находится на цесарском коште.

Не только капитан Румянцев, но и вся, почитай, Европа

ведает, что царевич в области цесаря. Если бы эрцгер-

цог, отлучась отца своего, искал убежища в землях Рос-

сийского государя, и оно было бы дано тайно, сколь

болезненно было бы это цесарю!"

"Ваше величество,- писал Петр императору,- мо-

жете сами рассудить, коль чувственно то нам, яко отцу,

быть иметь, что наш первородный сын, показав нам та-

кое непослушание и уехав без воли нашей, содержится

под другою протекциею или арестом, чего подлинно не

можем признать и желаем на то от вашего величества

изъяснения".

Царевичу объявили, что император предоставляет

ему возвратиться в Россию, или остаться под его защи-

тою, но в последнем случае признает необходимым пе-

ревести его в другое, отдаленнейшее место, именно в

Неаполь. Вместе с тем, дали ему почувствовать жела-

ние цесаря, чтобы он оставил в Эренберге, или вовсе

удалил от себя своих людей, о которых с неудовольст-

вием отзывался отец его в письме, дабы тем отнять у

царя всякий повод к нареканию, будто император при-

нимает под свою защиту людей непотребных. То был

намек на Евфросинью. Казалось, в самом деле, непри-

стойным, что, умоляя цесаря о покровительстве именем

покойной, Шарлотты, сестры императрицы, царевич дер-

жит у себя "зазорную девку", с коей вступил в связь,

как молва гласила, еще при жизни супруги.

Он объявил, что готов ехать, куда цесарь прикажет,

и жить, как велит,- только бы не выдавали его отцу.

15-го апреля, в 3 часа ночи, царевич, не взирая на

шпионов, выехал из Эренберга под именем император-

ского офицера. При нем был только один служитель -

Евфросинья, переодетая пажем.

"Наши неаполитанские пилигримы благополучно при-

были,- доносил граф Шенборн.- При первой возмож-

ности пришлю секретаря моего с подробным донесени-

ем об этом путешествии, столь забавном, как только можно

себе представить. Между прочим, наш маленький паж,

наконец, признан, женщиною, но без брака, по-видимому,

также и без девства, так как объявлен любовницей и

необходимой для здоровья".- "Я употребляю все воз-

можные средства, чтобы удержать наше общество от ча-

стого и безмерного пьянства, но тщетно",- доносил сек-

ретарь, Шенборна, сопровождавший царевича.

Он ехал через Инсбрук, Мантую, Флоренцию, Рим.

В полночь 6-го мая 1717 года прибыл в Неаполь и оста-

новился в гостинице Трех Королей. Вечером на следу-

ющий день вывезен в наемной карете из города к морю,

затем тайным ходом введен в королевский дворец, и от-

туда, через два дня, по изготовлении особых покоев, в

крепость Сант-Эльмо, стоявшую на высокой горе над

Неаполем.

Хотя и здесь он жил под "невольницким лицом", но

не скучал и не чувствовал себя в тюрьме; чем выше были

стены и глубже рвы крепости, тем надежнее они защи-

щали его от отца.

В покоях окна с крытым ходом перед ними выходили

прямо на море. Здесь проводил он целые дни; кормил, так

же, как, бывало, в Рождествене, отовсюду слетавшихся

к нему и быстро прирученных им голубей, читал истори-

ческие и философские книги, пел псалмы и акафисты,

глядел на Неаполь, на Везувий, на горевшие голубым ог-

нем, точно сапфирные, Исхию, Прочиду, Капри, но больше

всего на море - глядел и не мог наглядеться. Ему ка-

залось, что он видит его в первый раз. Северное, серое,

торговое, военное море Корабельного Регламента и пе-

тербургского Адмиралтейства, то, которое любил отец,-

непохоже было на это южное, синее, вольное.

С ним была Евфросинья. Когда он забывал об отце,

то был почти счастлив.

Ему удалось, хотя с большим трудом, выхлопотать

для Алексея Юрова пропуск в Сант-Эльмо, несмотря

на строжайшие караулы. Езопка сумел сделаться необ-

ходимым человеком: потешал Евфросинью, которая ску-

чала, играл с нею в карты и шашки, забавлял ее шут-

ками, сказками и баснями, как настоящий Эзоп.

Охотнее всего рассказывал он о своих путешествиях

по Италии. Царевич слушал его с любопытством, снова

переживая свои собственные впечатления. Как ни стре-

мился Езопка в Россию, как ни тосковал о русской бане

и водке, видно было, что и он, подобно царевичу, полю-

бил чужую землю, как родную, полюбил и Россию, вместе

с Европою, новою всемирною любовью.

- Альпенскими горами путь зело прискорбен и тру-

ден,- описывал он перевал через Альпы.- Дорога самая

тесная. С одной стороны - горы, облакам высокостью

подобные, а по другую сторону - пропасти зело глубо-

кие, в которых от течения быстрых вбд шум непрестан-

ный, как на мельнице. И от видения той глубокости

приходит человеку великое ужасание. И на тех горах

всегда лежит много снегов, потому что солнце промеж

ими никогда лучами своими не осеняет...

А как съехали с гор, на горах еще зима, а внизу

уж лето красное. По обе стороны дороги виноградов и

дерев плодовитых, лимонов, померанцев и всяких иных

множество, и лозное плетение около дерев изрядными

фигурами. Вся, почитай, Италия - единый сад, подобье

рая Божьего! Марта в седьмой день видели плоды -

лимоны и померанцы зрелые и мало недозрелые, и го-

раздо зеленые, и завязь, и цвет - все на одном дереве...

- Там, у самых гор, на месте красовитом, построен

некий дом, именуемый виллою, зело господственный,

изрядною архитектурою. И вокруг того дома - предив-

ные сады и огороды: ходят в них гулять для прохладу.

И в тех садах деревья учинены, по пропорции, и листья

на них обрываны по пропорции ж. И цветы и травы

сажены в горшках и ставлены архитектурально. Перш-

пектива зело изрядная! И в тех же садах поделано фон-

тан преславных множество, из коих воды истекают зело

чистые всякими хитрыми штуками. И вместо столпов, по

дорогам ставлены мужики и девки мраморные: Иовиш,

Бахус, Венус и иные всякие боги поганские работы из-

рядной, как живые. А те подобья древних лет из земли

вырыты...

О Венеции он сказывал такие чудеса, что Евфросинья

долго не верила и смешивала Венецию с Леденцом-горо-

дом, о котором говорится в русских сказках.

- Врешь ты все, Езопка!- смеялась она, но слушала

с жадностью.

- Венеция вся стоит на море, и по всем улицам и

переулкам - вода морская, и ездят в лодках. А лошадей

и никакого скота нет; также карет, колясок, телег ника-

ких нет, а саней и не знают. Воздух летом тягостен, и бы-

вает дух зело грубый от гнилой воды, как и у нас, в Пе-

тербурге, от канавы Фонтанной, где засорено. И по всему

городу есть много извозчичьих лодок, которые называ-

ются гундалами, а сделаны особою модою: длинны да

узки, как бывают однодеревые лодки; нос и корма острые,

на носу железный гребень, а на середине чердак с окон-

чинами хрустальными и завесами камчатными; и те гун-

далы все черные, покрыты черными сукнами, похожи на

гробы; а гребцы - один человек на носу, другой на кор-

ме гребет, стоя, тем же веслом и правит; а руля нет, од-

накож, и без него управляют изрядно...

- В Венеции оперы и комедии предивные, которых

в совершенство описать никто не может, и нигде во всем

свете таких предивных опер и комедий нет и не бывает.

И те палаты, в которых те оперы действуют,- великие,

округлые, и называют их итальяне театрум. И в тех

палатах поделаны чуланы многие, в пять рядов вверх,

прехитрыми золочеными работами. А играют на тех опе-

рах во образ древних гишторий о преславных мужах и

богах эллинских да римских: кто которую гишторию из-

любит, тот в своем театруме и сделает. И приходит в те

оперы множество людей в машкерах, по-славянски в ха-

рях, чтоб никто никого не познал. Также и все время кар-

навала, сиречь, масляной, ходят в машкерах и в странном

платье; и гуляют все невозбранно, кто где хочет, и ез-

дят в гундалах с музыкою, и танцуют, и едят сахары, и

Blog

Дмитрий Сергееевич Мережковский. Петр и Алексей Дмитрий Сергееевич Мережковский. Антихрист ocr: Tamuh книга

Содержание