Дмитрий Сергееевич Мережковский. Петр и Алексей Дмитрий Сергееевич Мережковский. Антихрист ocr: Tamuh книга

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 28 29 30 31 32 33 34 35 ... 47

"Явилось воровство превеликое". О взяточниках сле-

довали указы за указами, один жестче другого. Почти

каждый начинался словами: "ежели кто презрит сей наш

последний указ", но за этим последним следовали Дру-

гие с теми же угрозами и прибавлением, что последний.

Иногда опускались у него руки в отчаяньи. Он чув-

ствовал страшное бессилие. Один против всех. Как боль-

шой зверь, заеденный насмерть комарами да мошками.

Видя, что ничего не возьмешь силою, прибегал к хит-

ростям. Поощрял доносы. Учредил особую должность

фискалов. Тогда началась по всей стране кляуза и ябеда.

"Фискалы ничего не смотрят, живут, как сущие тунеядцы,

и покрывают друг друга, потому что у них общая ком-

пания". Плуты доносят на плутов, доносчики - на до-

носчиков, фискалы - на фискалов, и сам архифискал,

кажется - архиплут.

Гнусная пропасть, бездонная помойная яма. Авгиевы

конюшни, которых никакой Геркулес не вычистит. Все

течет грязью, расползается, как в оттепель. Выходит на-

ружу "древняя гнилость". Такой смрад по всей России -

как после сражения под Полтавою, откуда армия должна

была уйти, потому что люди задыхались от смрада бес-

численных трупов.

Тьма в сердцах, потому что тьма в умах. Добра не

хотят, потому что добра не знают. Шляхта и простой на-

род, как Ерема да Фома в присловьи: Ерема не учит, Фо-

ма не умеет. Ничего никакими указами и тут не подела-

ешь.

- Разумы наши тупы, и руки неуметельны; люди

нашего народа суть косного разума,- говорили ему ста-

рики.

Однажды слышал он от голландского шкипера ста-

ринное предание: корабельщики видели среди океана

неведомый остров, причалили, высадились и развели кос-

тер, чтобы сварить пищу; вдруг земля заколебалась, опу-

стилась в воду, и они едва не утонули: то, что казалось

им островом, было спиною спящего кита. Все новое про-

свещение России не есть ли огонь, разведенный на спине

Левиафана, на косной громаде спящего народа?

Проклятая, Сизифова работа, подобная работе каторж-

ных на Рогервике, где строят мол; не успеет подняться

буря, как в один час разрушит все, что годами воздвиг-

нуто; опять строят, опять рушится - и так без конца.

- Видим мы все,- говорил ему однажды умный

мужик,- как ты, великий государь, трудишь себя; да ни-

чего не успеешь, потому что пособников мало: ты на гору

аще и сам-десять тянешь, а под гору миллионы,- то какое

дело споро будет?

- Бремя, бремя несносное!..-лежа на койке без сна,

стонал Петр в такой тоске, как будто вправду навалилась

на него одного вся тяжесть России.

- Для чего ты мучишь раба Твоего?- повторял

слова Моисея к Богу.- И почему я нс нашел милости пред

очами Твоими, и Ты возложил и на меня бремя всего на-

рода сего? Разве я носил во чреве весь народ сей и разве

я родил его, что Ты говоришь мне: неси его на руках твоих,

как нянька носит ребенка, к земле, которую Ты обещал?

Я один не могу нести всего народа сего, потому что он

тяжел для меня. Когда Ты так поступаешь со мною, то

лучше умертви меня, если я и не нашел милости пред оча-

ми Твоими, чтоб мне не видеть бедствия моего.

Вдруг опять вспомнил сына и почувствовал, что вся

эта страшная тяжесть, мертвая косность России - в нем,

в нем одном - в сыне!

Наконец, неимоверным усилием воли овладел собою,

позвал денщика, оделся, сел в шлюпку и вернулся во

дворец, где ожидали его вызванные по делу о плутовстве

и взятках сенаторы.

Князь Меншиков, князья Яков и Василий Долгорукие,

Шереметев, Шафиров, Ягужинский, Головкин, Апраксин и

прочие теснились в маленькой приемной рядом с токарною.

Все были в страхе. Помнили, как года два назад двух

взяточников, князя Волконского и Опухтина, публично сек-

ли кнутом, жгли им языки раскаленным железом. Переда-

вались шепотом странные слухи: будто бы офицеры гвар-

дии и другие военные чины назначены судьями сенаторов.

Но за страхом была надежда, что минует гроза, и все

пойдет по-старому. Успокаивали изречения древней муд-

рости: "кто пред Богом не грешен, кто пред царем не ви-

новат? Неужто всех станут вешать? У всякого Ермишки

свои делишки. Всяка жива душа калачика хочет. Греш-

ный честен, грешный плут, яко все грехом живут".

Вошел Петр. Лицо его было сурово и неподвижно;

только глаза блестели, да в левом углу рта была легкая

судорога.

Ни с кем не здороваясь, не приглашая сесть, обра-

тился он к сенаторам с речью, видимо заранее обдуманной:

- Господа Сенат! Понеже я писал и говорил вам

сколько крат о нерадении вашем и лакомстве, и презрении

законов гражданских; но ничего слова не пользуют, и все

указы в ничто обращаются; того ради, ныне паки и в по-

следний подтверждаю: всуе законы писать, когда их не

хранить, или ими играть, как в карты, прибирая масть к

масти, чего нигде в свете так нет, как у нас. Что же из сего

последует? Видя воровство ненаказанное, редкий кто не

прельстится - и так мало-помалу все в бесстрашие при-

дут, людей разорят. Божий гнев подвигнут, и сие паче

партикулярной измены может быть всему государству не

токмо бедство, но и конечное падение. Того ради, надле-

жит взяточников так наказывать, яко бы кто в самый бой

должность свою преступил, или как самого государственного

изменника...

Он говорил, не глядя им в глаза. Опять чувствовал

свое бессилие. Все слова, как об стену горох. В этих по-

корных, испуганных лицах, смиренно опущенных гла-

зах-все та же мысль: "Грешный честен, грешный плут,

яко все грехом живут".

- Отныне чтоб никто не надеялся ни на какие свои

заслуги!- заключил Петр, и голос его задрожал гневом.-

Сим объявляю: вор, в каком бы звании ни был, хотя б и

сенатор, судим быть имеет военным судом...

- Нельзя тому статься!-заговорил князь Яков

Долгорукий, грузный старик, с длинными белыми усами

на одутловатом, сизо-багровом лице, с детски-ясными

глазами, которые смотрели прямо в глаза царю.- Нельзя

тому статься, государь, чтоб солдаты судили сенаторов.

Не токмо чести нашей, но и всему государству Россий-

скому сим афронт учинишь неслыханный!

- Прав князь Яков!-вступился Борис, Шереметев,

рыцарь Мальтийского ордена.- Ныне вся Европа россий-

ских людей за добрых кавалеров почитает. Для чего же ты

бесчестишь нас, государь, кавалерского звания лишаешь?

Не все же воры...

- Кто не вор.- изменник! - крикнул Петр, с лицом,

искаженным яростью.- Аль думаешь, не знаю вас? Знаю,

брат, вижу насквозь! Умри я сейчас - ты первый ста-

нешь за сына моего, злодея! Все вы с ним заодно!..

Но опять неимоверным усилием воли победил свой

гнев. Отыскал глазами в толпе князя Меншикова и про-

говорил глухим, сдавленным, но уже спокойным голосом:

- Александра, ступай за мною!

Они вместе вышли в токарную. Князь, маленький,

сухонький, с виду хрупкий, на самом деле, крепкий как

железо, подвижный как ртуть, с худощавым, приятным

лицом, с необыкновенно живыми, быстрыми и умными

глазами, напоминавшими того уличного мальчишку-раз-

носчика, который некогда кричал: "Пироги подовы!"-

юркнул в дверь за царем, весь съежившись, как соба-

чонка, которую сейчас будут бить.

Низенький, толстый Шафиров отдувался и вытирал

пот с лица. Длинный, как шест, тощий Головкин весь

трясся, крестился и шептал молитву. Ягужинский упал

в кресло и стонал; у него подвело живот от страху.

Но, по мере того, как из-за дверей слышался гневный

голос царя и однообразно-жалобный голос Меншикова -

слов нельзя было разобрать - все успокаивались. Иные

даже злорадствовали: светлейшему-де не впервой: кости

у него крепкие - с малых лет к царской дубинке привык.

Ништо ему! Изловчится, вывернется!

Вдруг за дверью послышался шум, крики, вопли. Обе

половинки двери распахнулись, и вылетел Меншиков.

Шитый золотом кафтан его был разодран; голубая ан-

дреевская лента в клочьях, ордена и звезды на груди

болтались, полуоторванные; парик из царских волос -

некогда Петр в знак дружбы дарил ему свои волосы, каж-

дый раз, когда стригся - сбит на сторону; лицо окро-

вавлено. За ним гнался царь с обнаженным кортиком и

с неистовым криком:

- Я тебя, сукин сын!..

- Петинька! Петинька!- раздался голос царицы, ко-

торая, как всегда, в самую нужную минуту точно из-под

земли выросла.

Она удержала его на пороге, заперла дверь токарной,

и оставшись наедине с ним, прижалась к нему всем телом

и уцепилась, повисла у него на шее.

- Пусти, пусти! Убью...- кричал он в бешенстве.

Но она обнимала его все крепче и крепче, повторяя:

- Петинька! Петинька! Господь с тобою, друг мой

сердешненький! Брось ножик, ножик-то брось, беды наде-

лаешь...

Наконец, кортик выпал из рук его. Сам он повалился

в кресло. Страшная судорога сводила ему члены.

Точно так же, как тогда, во время последнего свида-

ния отца с сыном, Катенька присела на ручку кресел, об-

няла ему голову, прижала к своей груди, и начала тихонь-

ко гладить волосы, лаская, баюкая, как мать - больного

ребенка. И мало-помалу, под этою тихою ласкою, он успо-

каивался. Судорога слабела. Иногда еще вздрагивал всем

телом, но все реже и реже. Не кричал, а только стонал,

точно всхлипывал, плакал без слез:

- Трудно, ох, трудно, Катенька! Мочи нет!.. Не с

кем подумать ни о чем. Никакого помощника. Все один

да один!.. Возможно ли одному человеку? Не только че-

ловеку, ниже ангелу!.. Бремя несносное!..

Стоны становились все тише и тише, наконец, совсем

затихли - он уснул.

Она прислушалась к его дыханию. Оно было ровно.

Всегда после таких припадков он спал очень крепко, так

что ничем не разбудишь, только бы от него не отходила

Катенька.

Продолжая обнимать его голову одной рукой, Дру-

гою, как будто тоже лаская, она шарила, щупала на груди

его под кафтаном быстрым воровским движением пальцев.

Нащупав пачку писем в боковом кармане, вытащила, пе-

ресмотрела, увидела большое, запачканное, должно быть,

подметное, в синей обертке, за печатью красного воска,

нераспечатанное, догадалась, что это то самое, которого

она ищет: второй донос на нее и Монса, более страш-

ный, чем первый. Монс предупреждал ее об этом синем

письме; сам он узнал о нем из разговора пьяных денщиков.

Катенька удивилась, что муж не распечатал письма.

Или боялся узнать истину?

Чуть-чуть побледнев, крепко стиснув зубы, но не те-

ряя присутствия духа, заглянула в лицо его. Он спал

сладко - как маленькие дети, наплакавшись. Она ти-

хонько положила голову его на спинку кресла, расстег-

нула на груди своей несколько пуговиц, скомкала письмо,

сунула в углубление груди, наклонилась, подняла кор-

тик, надпорола карман, где лежали письма, и снизу полу

кафтана по самому шву так, что можно было принять эти

надрезы за случайные дыры, и положила остальную пачку

на прежнее место в карман. Если бы он заметил пропажу

синего письма, то подумал бы, что оно завалилось за под-

кладку и оттуда сквозь нижнюю прореху выпало и поте-

рялось. Дыры случались нередко в заношенном платье царя.

Мигом кончила все это Катенька. Потом опять взяла

голову Петиньки, положила ее к себе на грудь и начала

тихонько гладить, лаская, баюкая, глядя на спящего испо-

лина, как мать на больного ребенка, или укротительница

львов на страшного зверя.

Через час проснулся он бодрым и свежим, как ни в

чем не бывало.

Недавно умер царский карлик. В тот день назначены

были похороны - одно из тех шутовских маскарадных

шествий, которые так любил Петр. Катенька убеждала

его отложить на завтра похороны, и сегодня больше ни-

куда не ездить, отдохнуть. Но Петр не послушался, велел

бить в барабаны, выкинуть флаги для сбора, поспешно,

как будто для самого важного дела, собрался, нарядился

в полутраурное, полумаскарадное платье и поехал.

"О монстрах или уродах.

Понеже известно есть, что как в человеческой породе,

так в зверской и птичьей, случается, что родятся монстры,

то есть, уроды, которые всегда во всех государствах сби-

раются для диковинки, чего для, пред несколькими ле-

тами уже указ сказан, чтобы оных приносили; но таят

невежды, чая, что такие уроды родятся от действа диа-

вольского, через ведовство и порчу, чему быть невозможно,

ибо един Творец всея твари Бог, а не диавол, которому ни

над каким созданием власти нет,- но от повреждения

внутреннего, также от страха и мнения матерного во вре-

мя бремени, как тому многие есть примеры,- чего испу-

жается мать, такие знаки на дитяти бывают; того ради,

паки сей указ подновляется, дабы, конечно, такие, как

человечьи, так скотские, звериные и птичьи уроды, при-

носили в каждом городе к комендантам своим, и им за то

будет давана плата, а именно: за человеческую - по десяти

рублев, за скотскую и звериную - по пяти, а за птичью -

по три рубли, за мертвых. А за живые, за человеческую -

по сту рублев, за скотскую и звериную - по пятнадцати

рублев, за птичью - по семи рублев. А ежели гораздо

чудное, то дадут и более. А кто против сего указу будет

таить, на таких возвещать; а кто обличен будет, на том

штрафу брать в десятую против платежа за оные, и те

деньги отдавать изветчикам. Вышереченные уроды, как

человечьи, так и животных, когда умрут, класть в спирты,

буде же того нет, то в двойное, а по нужде в простое вино

и закрыть крепко, дабы не испортилось, за которое вино

заплачено будет из аптеки особливо".

Петр любил своего карлика - "нарочитую монстру"

и устроил ему великолепные похороны.

Впереди шло попарно тридцать певчих - все малень-

кие мальчики. За ними - в полном облачении, с кадилом

в руках, крошечный поп, которого из всех петербургских

священников выбрали за малый рост, Шесть маленьких

вороных лошадок, в черных до земли попонах, везли ма-

ленький, точно детский, гробик на маленьких, точно игру-

шечных, дрогах. Потом выступали торжественно, взявшись

за руки, под предводительством крошечного маршала с

большим жезлом, двенадцать пар карликов в длинных

траурных мантиях, обшитых белым флером, и столько

же карлиц - все по росту, меньшие впереди, большие

позади, наподобие органных дудок - горбатые, толсто-

брюхие, косолапые, криворожие, кривоногие, как собаки

барсучьей породы, и множество других, не столько смеш-

ных, сколько страшных уродов. По обеим сторонам ше-

ствия, рядом с карликами, шли великаны-гренадеры и

царские гайдуки, с горящими факелами и погребальными

свечами в руках. Одного из этих великанов, наряжен-

ного в детскую распашонку, вели на помочах два самых

крошечных карлика с длинными седыми бородами; дру-

гого, спеленатого, как грудной младенец, везли в тележке

шесть ручных медведей.

Шествие заключал царь со всеми своими генералами

и сенаторами. В наряде голландского корабельного бара-

банщика, шел он все время пешком и, с таким вИдом как

будто делал самое нужное дело, бил в барабан.

Невской першпективой, от деревянного моста на речке

Фонтанной к Ямской Слободе, где было кладбище, дви-

галось шествие и за ним толпа. Люди выглядывали из

окOн, выбегали из домов, и в суеверном страхе не знали

православные - креститься или отплевываться. А немцы

говорили: "такого-де шествия едва ли где придется уви-

деть, кроме России!"

Был пятый час вечера. Быстро темнело., Шел мокрый

снег хлопьями. По обеим сторонам першпективы два ряда

голых липок и крыши низеньких домиков белели от снега.

Густел туман. И в мутно-желтом тумане, и в мутно-

красном свете факелов это шествие казалось бредом, на-

важдением дьявольским.

Но толпа, хотя и в страхе, бежала, не отставая, шлепая

по грязи и рассказывая шепотом страшные, тоже подобные

бреду, слухи о нечистой силе, которая будто бы завелась

в Петербурге.

Намедни ночью караульный у Троицы слышал в тра-

пезе церковной стук, подобием бегания; и в колокольне

кто-то бегал по деревянной лестнице, так что ступени

тряслись; а утром псаломщик, когда пошел благовестить,

увидел, что стремянка-лестница оторвана, и веревка, спу-

щенная для благовесту, обернута вчетверо.

- Никто другой, как черт,- догадывались одни.

- Не черт, а кикимора,- возражали другие.

Старушка селедочница с Охты собственными глазами

видела кикимору, как она пряжу прядет:

- Вся голая, тонешенька, чернешенька, а головенка

махонькая, с наперсточек, а туловища не опознать с со-

ломинкой.

- Не домовой ли?-спросил кто-то.

- Домовых в церкви не водится,- отвечали ему.

- А может, какой заблудящий? На них-де бывает

чума, что на коров и собак - оттого и проказят.

- То к весне: по веснам домовые линяют, старая

шкура сползает-тогда и бесятся.

- Домовой ли, черт ли, кикимора,- а только знат-

но, сила нечистая!-решили все.

В мутно-желтом тумане, в мутно-красном свете факе-

лов, от которого бегали чудовищные тени гигантов и кар-

ликов, само это шествие казалось нечистою силою, петер-

бургскою нежитью.

Сообщались еще более страшные вести.

На Финляндской стороне какой-то поп "для соделания

некоего неистовства" нарядился в козью шкуру с рогами,

которая тотчас к нему приросла, и в сем виде повезут его

ночью на казнь. Драгунский сын Зварыкин продал душу

дьяволу, объявившемуся у Литейного двора, в образе

немца, и договор подписал кровью. В Аптекарском саду,

на кладбище разрыли воры могилу, разбили заступами

гроб, принялись тащить покойника за ноги, но не выта-

щили, испугались и убежали; утром увидел кто-то ноги,

торчавшие из могилы,- и прошел слух о воскресении

мертвых. В Татарской слободе, за крепостным Кронвер-

ком, родился младенец с коровьим рогом вместо носа; а

на Мытном дворе - поросенок с человечьим лицом. "Не

знаменуется благое в городах, где такое рождается!" Где-

то явился пастух о пяти ногах. На Ладоге выпал крова-

вый дождь; земля тряслась и ревела, как вол; на небе было

три солнца.

- Быть худу, быть худу,- повторяли все.

- Питербурху пустеть будет!

- Не одному Питербурху - всему миру конец! Све-

топреставление! Антихрист!

Наслушавшись этих рассказов, маленький мальчик,

которого мать тащила за руку в толпе, вдруг заплакал,

закричал от страха. Женщина в отрепьях, с полоумным

лицом, должно быть, юродивая, нечеловеческим голосом

закликала. Ее поскорее увели в соседний двор. Царь не

любил шутить с кликушами: выгонял из них бесов кнутом.

"Хвост кнута длиннее хвоста бесовского!"-говорил он,

когда ему докладывали о "суеверных шалостях".

Среди вельмож и сенаторов было тоже много испуган-

ных лиц. Перед самым выступлением шествия, Шафиров

поднес государю только что полученные с курьером письма

из Неаполя от Толстого и царевича. Государь спрятал их

в карман, не распечатав,- должно быть, не хотел читать

Blog

Дмитрий Сергееевич Мережковский. Петр и Алексей Дмитрий Сергееевич Мережковский. Антихрист ocr: Tamuh книга