Дмитрий Сергееевич Мережковский. Петр и Алексей Дмитрий Сергееевич Мережковский. Антихрист ocr: Tamuh книга

Вид материала

Книга

Подобный материал:

• Дмитрий Сергееевич Мережковский. Юлиан Отступник Из трилогии Христос и Антихрист книга, 4750.12kb.
• Бессонов Б. Н. Дмитрий Сергеевич Мережковский, 563.68kb.
• §Литература, 232.54kb.
• Борис Грызлов Мониторинг сми 3 ноября 2006, 5188.84kb.
• Составитель: Бабанский Дмитрий 7 499 270, 2881.78kb.
• Составитель: Бабанский Дмитрий 7 499 270, 2102.04kb.
• Пресс-служба фракции «Единая Россия» Госдума, 3334.64kb.
• Составитель: Бабанский Дмитрий 7 499 270, 2070.56kb.
• Составитель: Бабанский Дмитрий 7 499 270, 1957.93kb.
• Составитель: Бабанский Дмитрий 7 499 270, 1339.42kb.

ду краями трещины отливала радугой, и, готовый упасть,

едва висел на порванных цепях сломанный бурею крест.

Оконницы слюдяные ветром все выбило. В дыры налета-

ли галки, вили гнезда под сводами и пакостили иконо-

стас. Одна половина царских врат была сорвана. В алта-

ре перед престолом стояла грязная лужа.


О. Иван рассказал царевичу, как священник этой церк-

ви, почти столетний старик, долго жаловался во все при-

казы, коллегии и даже самому государю, моля о починке

храма, ибо "за ветхостью сводов так умножилась теча,

что опасно - святейшей Евхаристии не учинилось бы по-

вреждения". Но никто его не слушал. Он умер с горя, и

церковь разрушилась.


Потревоженные галки взвились со зловещими крика-

ми. Сквозной ветер ворвался в окно, застонал и заплакал.

Паук забегал в паутине. Из алтаря что-то выпорхнуло,

должно быть, летучая мышь, и закружилось над самой

головой царевича. Ему стало жутко. Жалко поруганной

церкви. Вспомнилось слово пророка о мерзости запусте-

ния на месте святом.


Пройдя мимо Золотой Решетки, по передним перехо-

дам Красного крыльца, они спустились в Грановитую па-

лату, которая лучше других уцелела. Но, вместо прежних

посольских приемов и царских выходов, здесь теперь дава-

лись новые комедии, диалогии; праздновались свадьбы

шутов. А чтобы старое не мешало новому, бытейское

письмо по стенам забелили известью, замазали вохрою с

веселеньким узорцем на новый "немецкий манир".


В одном из чуланов подклетной кладовой о. Иван

показал царевичу два львиные чучела. Он тотчас узнал

их, потому что видел часто в детстве. Поставленные во

времена царя Алексея Михайловича в Коломенском двор-

це подле престола царского, они, как живые, рыкали,

двигали глазами, зияли устами. Медные туловища окле-

ены были под львиную стать бараньими кожами. Меха-

ника, издававшая "львово рыканье" и приводившая в дви-

жение их пасти и очи, помещалась рядом, в особом чулане,

где устроен был стан с мехами и пружинами. Должно

быть, для починки перевезли их в Кремлевский дворец

и здесь в кладовой, среди хлама, забыли. Пружины сло-

мались, меха продырявились, шкуры облезли, из брюха ви-

села гнилая мочала - и жалкими казались теперь грозные

некогда львы российских самодержцев. Морды их полны


были овечьей глупостью.


В запустелых, но уцелевших палатах помещались но-

вые коллегии. Так, в набережных, ответной и панихид-

ной,- камер-коллегия, под теремами - сенатские депар-

таменты, в кормовом и хлебном дворце - соляная конто-

ра, военная коллегия, мундирная и походная канцелярии,

в конюшенном дворце - склады сукон и амуниции. Каж-

дая коллегия переехала не только со своими архивами,

чиновниками, сторожами, просителями, но и с колодни-

ками, которые проживали по целым годам в дворцовых

подклетях. Все эти новые люди кишели, копошились в ста-

ром дворце, как черви в трупе, и была от них нечистота

великая.


- Всякий пометный и непотребный сор от нужников

и от постою лошадей, и от колодников,- говорил царе-

вичу о. Иван,- подвергают царскую казну и драгоцен-

ные утвари, кои во дворце от древних лет хранятся,-

немалой опасности. Ибо от сего является дух смрадный.

И золотой, и серебряной посуде, и всей казне царской

можно ожидать от оного духу опасной вреды - отче-

го б не почернело. Очистить бы сор, а подколодников

свесть в иные места. Много мы о том просили, жалова-

лись, да никто нас не слушает...-заключил старик

уныло.


День был воскресный, в коллегиях пусто. Но в возду-

хе стоял тяжелый дух. Всюду видны были сальные сле-

ды от спин посетителей, которые терлись о стены, черниль-

ные пятна, похабные рисунки и надписи. А из тусклой

позолоты древней стенописи все еще глядели строгие

лики пророков, праотцев и русских святителей.


В самом Кремле, вблизи дворцов и соборов, у Тайниц-

ких ворот, был питейный дом приказных и подьячих, на-

зывавшийся Каток, по крутизне сходов с Кремлевской

горы. Он вырос, как поганый гриб, и процветал много

лет втихомолку, несмотря на указы: "из Кремля вывесть

оный кабак немедленно вон, а для сохранения питейного

сбора толикой же суммы вместо того одного кабака, хотя,

по усмотрению, прибавить несколько кабаков, в месте удоб-

ном, где приличествует".


В одной из канцелярских палат была такая духота

и вонь, что царевич поскорей открыл окно. Снизу из

Катка, набитого народом, донесся дикий, точно звериный,

рев, плясовой топот, треньканье балалайки и пьяная песня:

Меня матушка плясамши родила,

А крестили во царевом кабаке,

А купали во зеленыим вине,-


знакомая песня, которую певала князь-игуменья Ржев-

ская на батюшкиных пиршествах.


И царевичу казалось, что из Катка, как из темной

зияющей пасти, с этою песнью и матерным ругательст-

вом, и запахом сивухи подымается к царским чертогам

и наполняет их удушающий смрад, от которого тошнило,

в глазах темнело, и сердце сжималось тоскою смертною.


Он поднял глаза к своду палаты. Там изображены

были "беги небесные", лунный и солнечный круг, анге-

лы, служащие звездам, и всякие иные "утвари Божьи";

и Христос Еммануил, сидящий на Небесных радугах с ко-

лесами многоочитыми; в левой руке Его златой потир,

в правой - палица; на главе седмиклинный венец; по зо-

лотому и празеленому полю надпись: Предвечное Слово

Отчее, иже во образе Божием сый и составляй тварь

от небытия в бытие, даруй мир церквам Твоим, победы

верному царю.

А снизу песня заливалась:


Меня матушка плясамши родила,

А крестили во царевом кабаке.


Царевич прочел надпись в солнечном кругу:

Солнце позна запад свой, и бысть нощь.

И слова эти отозвались в душе его пророчеством:

древнее солнце московского царства познало запад свой

в темном чухонском болоте, в гнилой осенней слякоти -

и бысть нощь - не черная, а белая страшная петербург-

ская ночь. Древнее солнце померкло. Древнее золото,

венец и бармы Мономаха почернели от нового смрадного

духа. И стала мерзость запустения на месте святом.


Как будто спасаясь от невидимой погони, он бежал

из дворца, без оглядки, по ходам, переходам и лестни-

цам, так что о. Иван на своих старых ногах едва поспе-

вал за ним. Только на площади, под открытым небом,

царевич остановился и вздохнул свободнее. Здесь осенний

воздух был чист и холоден. И чистыми, и новыми ка-

зались древние белые камни соборов.


В углу, у самой стены Благовещения, при церкви при-

дела св. великомученика Георгия, под кельями, где жил

о. Иван, была низенькая лавочка, вроде завалинки; на

ней он часто сиживал, грея старые кости на солнце.

Царевич опустился в изнеможении на эту лавочку.


Старик пошел домой, чтоб позаботиться о ночлеге. Царе-

вич остался один.


Он чувствовал себя усталым, как будто прошел тыся-

чи верст. Хотелось плакать, но не было слез; сердце

горело, и слезы сохли на нем, как вода на раскаленном

камне.


Тихий свет вечерний теплился, как свет лампады, на

белых стенах. Золотые соборные главы рдели как жар.

Небо лиловело, темнело; цвет его подобен был цвету увя-

дающей фиалки. И белые башни казались исполинскими

цветами с огненными венчиками.


Раздался бой часов, сначала на Спасских, Тайниц-

ких, Ризположенских воротах, потом на разных других,

близких и далеких башнях. В чутком воздухе дрожали

медленные волны протяжного гула и звона, как будто

часы перекликались, переговаривались о тайнах прошлого

и будущего. Старинные - били "перечасным боем" мно-

жества малых колоколов, подзванивавших "в подголос"

большому боевому колоколу, с охрипшею, но все еще тор-

жественною, церковною музыкой; а новые голландские-

отвечали им болтливыми курантами и модными танцами,

"против манира, каковы в Амстердаме". И все эти древ-

ние и новые звуки напоминали царевичу дальнее-дальнее

детство.


Он смежил глаза, и душа его погрузилась в полуза-

бытье, в ту темную область между сном и явью, где оби-

тают тени прошлого. Как пестрые тени проходят по белой

стене, как солнечный луч проникает сквозь щель в темную

комнату, проходили перед ним воспоминания - виденья.

И над всеми царил один ужасающий образ - отец. И как

путник, озираясь ночью с высоты, при блеске молнии,

вдруг видит весь пройденный путь, так он, при страшном

блеске этого образа, видел всю свою жизнь.


Ему шесть лет. В старинной царской колымаге "на

рыдванную стать", раззолоченной, но неуклюжей и тряс-

кой, как простая телега, внутри обитой гвоздишным бар-

хатом, со слюдяными затворами и тафтяными завесами,

он сидит на руках бабушки, среди пуховых подушек

и пухлых, как подушки, постельниц и мам. Тут же мать

его, царица Авдотья. В подубруснике с жемчужными ряс-

нами - у нее круглое, белое, всегда удивленное лицо,

совсем как у маленькой девочки.


Он глядит сквозь занавеску в открытое оконце колы-

маги на триумфальное шествие войск по случаю Азов-

ского похода. Ему нравится однообразная стройность пол-

ков, блестящие на солнце медные пушки и грубо нама-

леванные на щитах аллегории: два скованные турка

и надписью:


Ах! Азов мы потеряли

И тем бедств себе достали.


И в море синем, как синька, красный голый человек,

"слывущий бог морской Нептунус" - на чешуйчатом зе-

леном звере Китоврасе, с острогой в руках: Се, и аз

поздравляю взятием Азова и вйм покоряюсь. Велико-

лепным кажется ему в наряде римского воина ученый

немец Виниус, гласящий российские вирши с высоты три-

умфальных ворот в полуторасаженную трубу.


В строю, рядом с простыми солдатами, идет Преоб-

раженской роты бомбардир, в темно-зеленом кафтане с

красными отворотами и в треугольной шляпе. Он ростом

выше всех, так что виден издали. Алеша знает, что это

отец. Но лицо у него такое юное, почти детское, что

он кажется Алеше не отцом, а старшим братом, милым

товарищем, таким же маленьким мальчиком, как он. Душ-

но в старой колымаге, среди пуховых подушек и пухлых,

как подушки, нянюшек-мамушек. Хочется на волю и солн-

це, к этому веселому кудрявому быстроглазому мальчику.


Отец увидел сына. Они улыбались друг другу, и серд-

це Алеши забилось от радости. Царь подходит к дверям

колымаги, открывает их, почти насильно берет сына из

рук бабушки - мамы так и взахались - нежно, нежнее

матери, обнимает, целует его; потом, высоко подняв на ру-

ках, показывает войску, народу, и, посадив к себе на

плечо, несет над полками. Сначала вблизи, потом все

дальше и дальше, над морем голов, раздается, подобный

веселому грому, тысячеголосый крик:


- Виват! Виват! Виват! Здравствуй, царь с цареви-

чем!


Алеша чувствует, что все на него смотрят и любят

его. Ему страшно и весело. Он крепко держится за шею

отца, прижимается к нему доверчиво, и тот несет его бе-

режно - небось, не уронит. И кажется ему, что все дви-

жения отца - его собственные движения, вся сила

отца - его собственная сила, что он и отец - одно. Ему

хочется смеяться и плакать - так радостны крики наро-

да и грохот пушек, и звон колоколов, и золотые главы


соборов, и голубое небо, и вольный ветер, и солнце. Голо-

ва кружится, захватывает дух - и он летит, летит прямо

в небо, к солнцу.


А из окна колымаги высовывается голова бабушки.

Смешно и мило Алеше ее старенькое и добренькое смор-

щенное личико. Она машет рукою и кричит, и молит, чуть

не плачет:


- Петенька, Петенька, батюшка! Не замай Олешеньку!

И опять его укладывают нянюшки и мамушки в пухо-

вую постельку, под мягкое одеяльце из кизылбашской

золотой камки на собольих пупках, и баюкают, и нежат,

чешут пяточки, чтобы слаще спалось, и укутывают, и

укручивают, чтобы ветром на него не венуло, берегут,

как зеницу ока, царское дитятко. Прячут, как красную

девушку за вековыми запанами и завесами. Когда идет он

в церковь, то со всех сторон несут полы суконные, чтоб ни-

кто не мог видеть царевича, пока его не "объявят", по ста-

рому обычаю; а как объявят, то из дальних мест люди бу-

дут ездить нарочно смотреть на него, как на "дивовище".


В низеньких теремных покойцах душно. Двери, ставни,

окна, втулки тщательно обиты войлоком, чтоб ниоткуда не

дунуло. На полу - также войлоки, "для тепла и мягкого

хождения". Муравленые печки жарко натоплены. Пахнет

гуляфною водкою и росным ладаном, которые подклады-

вают в печные топли "для духу". Свет дневной, прони-

кая сквозь слюду косящатых оконниц, становится янтар-

но-желтым. Всюду теплятся лампады. Алеше темно, но

покойно и уютно. Он как будто вечно дремлет и не мо-

жет проснуться. Дремлет, слушая однообразные беседы о

том, как "дом свой по Богу строить - все было бы уп-

рятано, и причищено, и приметено, убережено от всякой

пакости - не заплесневело бы, не загноилось - и всегда

замкнуто, и не раскрадено, и не распрокужено, доброму

была бы честь, а худому гроза"; и как "обрезки бережно

беречи"; как рыбу прудовую в рогожку вертеть; рыжеч-

ки, грузди моченые в кадушках держать - и теплою ве-

рою в неразделимую Троицу веровать. Дремлет, под уны-

лые звуки домры слепых игрецов домрачеев, которые вос-

певают древние былины, и под сказки столетних стар-

цев бахарей, которые забавляли еще деда его. Тишайше-

го царя Алексея Михайловича. Дремлет и грезит наяву,

под рассказы верховых богомольцев, нищих странничков

о горе Афоне, острой-преострой, как еловая шишка - на

самом верху ее, выше облаков, стоит Матерь Пресвятая

Богородица и покровом ризы своей гору осеняет; о Симео-

не столпнике, который, сам тело свое гноя, весь червями

кишел; о месте рая земного, которое видел издали с кораб-

ля своего Моислав-новгородец; и о всяких иных чудесах

Божиих и наваждениях бесовских. Когда же Алешеньке

станет скучно, то, по приказу бабушки, всякие дураки

и дурки-шутихи, юродивые, девочки-сиротинки, валяются

на полу, таскают друг друга за волосы и царапаются

до крови. Или старушка сажает его к себе на колени и на-

чинает перебирать у него пальчики, один за другим, от

большого к мизинцу, приговаривая: "Сорока-ворона кашу

варила, на порог скакала, гостей созывала; этому дала,

этому дала, а этому не досталось - шиш на головку!"

И бабушка щекочет его, а он смеется, отмахивается. Она

обкармливает его жирными караваями и блинцами, и лу-

ковниками, и левашниками, и оладийками в ореховом

маслице, кисленькими, и драченою в маковом молоке, и

белью можайскою, и грушею, и дулею в патоке.

- Кушай, Олешенька, кушай на здоровье, светик мой!

А когда у Алеши заболит животик, является баба

знахарка, которая пользует малых детей шепотами, лечит

травами от нутряных и кликотных болезней, горшки на

брюха наметывает, наговаривает на громовую стрелку, да

на медвежий ноготь, и от того людям бывает легкость.

Едва чихнет, или кашлянет-поят малиною, натирают вин-

ным духом с камфарою, или проскурняком в корыте парят.


Только в самые Жаркие дни водят гулять в Красный

Верхний сад, на взрубе береговой Кремлевской горы. Это

подобие висячих садов - продолжение терема. Тут все ис-

кусственно: тепличные цветы в ящиках, крошечные пру-

ды в ларях, ученые птицы в клетках. Он смотрит на

расстилающуюся у ног его Москву, на улицы, в которых

никогда не бывал, на крыши, башни, колокольни, на дале-

кое Замоскворечье, на синеющие Воробьевы горы, на лег-

кие золотистые облака. И ему скучно. Хочется прочь

из терема и этого игрушечного сада в настоящий лес,

на поле, на реку, в неизвестную даль; хочется убежать,

улететь - он завидует ласточкам. Душно, парит. Теплич-

ные цветы и лекарственные травы - маерам, темьян, ча-

бер, пижма, иссоп - пахнут пряно и приторно. Ползет

синяя-синяя туча. Побежали вдруг тени, пахнуло свеже-

стью, и брызнул дождь. Он подставляет под него лицо

и руки, жадно ловит холодные капли. А нянюшки и ма-

мушки уже ищут, кличут его:


- Олешенька! Олешенька! Пойдем домой, дитятко!

Ножки промочишь.


Но Алеша не слушает, прячется в кусты сереборинни-

ка. Запахло мятой, укропом, сырым черноземом, и влажная

зелень стала темно-яркою, махровые пионы загорелись

алым пламенем. Последний луч прорезал тучу-и солнце

смешалось с дождем в одну золотую дрожащую сетку. У него

уже промокли ноги и платье. Но любуясь, как в лужах

крупные капли дробятся алмазною пылью, он скачет, пля-

шет, бьет в ладоши и напевает веселую песенку под шум

дождя, повторяемый гулким сводом водовзводной башни.


Дождик, дождик, перестань!

Мы поедем на Иордань,

Богу молиться,

Христу поклониться.


Вдруг, над самой головой его, словно раскололась

туча - сверкнула ослепляющая молния, грянул гром, и за-

крутился вихрь. Он замер весь от ужаса и радости, как

тогда, на плече у батюшки, в триумфованьи Азовской

виктории. Вспомнился ему веселый кудрявый быстрогла-

зый мальчик - и он почувствовал, что любит его так же,

как эту страшную молнию. Голова закружилась, дух за-

хватило. Он упал на колени и протянул руки к черному

небу, боясь и желая, чтоб опять сверкнула молния еще

грознее, еще ослепительнее.


Но трепетные старческие руки уже подхватывают его,

несут, раздевают, укладывают в постельку, натирают вин-

ным духом с камфарою, дают внутрь водки-апоплектики

и поят липовым цветом до седьмого пота, и укутывают,

и укручивают. И опять он дремлет. И снится ему Ас-

пид-зверь, живущий в каменных горах, лицо имеющий

девичье, хобот змеиный, ноги василиска, коими желе-

зо рассекает; ловят его трубным гласом, не стерпя ко-

торого, он прокалывает себе уши и умирает, обливая

камни синею кровью. Снится ему также Сирин птица

райская, что поет песни царские, на востоке, в Эдемских

садах пребывает, праведным радость возвещает, которую

Господь им обещает; всяк человек, во плоти живя, не

может слышать гласа ее, а ежели услышит, то весь пле-

няется мыслью и, шествуя вслед, и слушая пение, умира-

ет. И кажется Алеше, что идет он за поющим Сирином

и, слушая сладкую песню, умирает, засыпает вечным сном.


Вдруг точно буря влетела в комнату, распахнула две-

ри, завесы, пологи, сорвала с Алеши одеяло и обдала

его холодом. Он открыл глаза и увидел лицо батюшки.

Но не испугался, даже не удивился, как будто знал и ждал,

что он придет. С еще звеневшею в ушах райскою песнею


Сирина, с нежною сонною улыбкой, протянул он руки,

вскрикнул: "Батя! Батя! Родненький!"-вскочил и бро-

сился к отцу на шею. Тот обнял его крепко, до боли,

и прижал к себе, целуя лицо и шейку, и голые ножки,

и все его теплое под ночною рубашечкой сонное тельце.

Отец привез ему из-за моря хитрую игрушку: в ящике

деревянном под стеклом три немки вощаные, да ребенок,

а за ними зеркальце; внизу костяная ручка; ежели вер-

теть ее, то и немки с ребенком вертятся, пляшут под

музыку. Игрушка нравится Алеше. Но он едва взглянул

на нее - и уже опять глядит, не наглядится на батюшку.