Geum.ru

Дмитрий Сергееевич Мережковский. Петр и Алексей Дмитрий Сергееевич Мережковский. Антихрист ocr: Tamuh книга

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   12   13   14   15   16   17   18   19   ...   47

на остров любви. Голые амуры метались, как будто в

TиHоM ужасе. Монс дал конюхам денег. Они достали

фонарь, штоф сивухи и несколько овечьих тулупов. Он

узнал от них, что из флигеля выхода нет: галерея разру-

шена; двор залит водою; им самим придется спастись на

чердак; ждут лодок, да, видно, не дождутся. Впослед-

твии оказалось, что посланные царем шлюпки не могли

подъехать к флигелю: двор окружен был высоким забо-

ром, а единственные ворота завалены обломками рух-

нувшего здания.


Монс вернулся к сидевшим на чердаке. Свет фонаря

немного ободрил. Мужчины выпили водки. Женщины

кутались в тулупы.

Ночь тянулась бесконечно. Под ними весь дом сотря-

сался от напора волн, как утлое судно перед крушением.

Над ними ураган, пролетая то с бешеным ревом и топо-

том, как стадо зверей, то с пронзительным свистом и

шелестом, как стая исполинских птиц, срывал черепицы

с крыш. И порой казалось, что вот-вот сорвет он и самую

крышу и все унесет. В голосах бури слышались им вопли

утопающих. С минуты на минуту ждали они, что весь

дом провалится.


У одной из дам, жены датского резидента, сделались от

испуга такие боли в животе,- она была беременна,- что

бедняжка кричала, как под ножом. Боялись, что выкикет.

Юшка Проскуров молился: "Батюшка, Никола Чудо-

творец! Сергий Преподобный! помилуйте!" И нельзя было

поверить, что это тот самый вольнодумец, который даве-

ча доказывал, что никакой души нет.

Михаиле Петрович Аврамов тоже трусил. Но злорад-

ствовал.


- С Богом li поспоришь! 11рав"-д.ен унев Его.

сбился город сей с ляпа земли, как Содом и Гоморра.

извратила путь свой на земле. И сказал Господь Бог: ко-

нец всякой плоти пришел пред лице Мое. Я наведу на

землю потоп водный и истреблю все сущее с лица земли...


И слушая эти пророчества, люди испытывали новый

неведомый ужас, как будто наступал конец мира, свето-

преставление.


В слуховом окне вспыхнуло зарево на черном небе.

Сквозь шум урагана послышался колокол. То били в

набат. Пришедшие снизу конюхи сказали, что горят избы

рабочих и канатные склады в соседней Адмиралтейской

слободке. Несмотря на близость воды, пожар был осо-

бенно страшен при такой силе ветра: пылающие головни

разносились по городу, который мог вспыхнуть каждую

минуту со всех концов. Он погиоал между двумя сти-

хиями - горел и тонул вместе. Исполнялось пророчество:

"Питербурху быть пусту".


К рассвету буря утихла. В прозрачной серости ту-

склого дня кавалеры в париках, покрытых пылью и пау-

тиною, дамы в робронах и фижмах "на версальский ма-

нир", под овечьими тулупами, с посиневшими от холода

лицами, казались друг другу привидениями.


Монс выглянул в слуховое окно и увидел там, где

был город, безбрежное озеро. Оно волновалось - как буд-

то не только на поверхности, но до самого дна кипело,

бурлило, и клокотало, как вода в котле над сильным ог-

нем. Это озеро была Нева - пестрая, как шкура на брю-

хе змеи, желтая, бурая, черная, с белыми барашками,

усталая, но все еще буйная, страшная под страшным, се-

рым как земля и низким небом.


По волнам носились разбитые барки, опрокинутые лод-

ки, доски, бревна, крыши, остовы целых домов, вырван-

ные с корнем деревья, трупы животных.


И жалки были, среди торжествующей стихии, следы

человеческой жизни - кое-где над водою торчавшие баш-

ни, шпицы, купола, кровли потопленных зданий.


Монс увидел вдали на Неве, против Петропавловской

крепости, несколько гребных галер и буеров. Поднял ва-

лявшийся на полу чердака длинный шест из тех, которыми

гоняют голубей, привязал к нему красную шелковую ко-

сынку Настеньки, высунул шест в окно и начал махать,

делая знаки, призывая на помощь. Одна из лодок отде-

лилась от прочих и, пересекая Неву, стала приближаться

к ассамблейному домику.

Лодки сопровождали царский буер.

Всю ночь работал Петр без отдыха, спасая людей от

воды и огня. Как простой пожарный, лазил на горящие

здания; огнем опалило ему волосы; едва не задавило рух-

нувшей балкою. Помогая вытаскивать убогие пожитки бед-

няков из подвальных жилищ, стоял по пояс в воде и

продрог до костей. Страдал со всеми, ободрял всех. Всюду,

где являлся царь, работа кипела так дружно, что ей усту-

пали вода и огонь.


Царевич был с отцом в одной лодке, но всякий раз,

как пытался чем-либо помочь, Петр отклонял эту помощь,

как будто с брезгливостью.


Когда потушили пожар и вода начала убывать, царь

вспомнил, что пора домой, к жене, которая всю ночь про-

вела в смертельной тревоге за мужа.


На возвратном пути захотелось ему подъехать к Лет-

нему саду, взглянуть, какие опустошения сделала вода.

Галерея над Невою была полуразрушена, но Венера

Цела. Подножие статуи - под водою, так что казалось,

богиня стоит на воде, и, Пенорожденная, выходит из волн,

нo не синих и ласковых, как некогда, а грозных, темных,

тяжких, точно железных, Стиксовых волн.

У самых ног на мраморе что-то чернело. Петр посмот-

рел в подзорную трубу и увидел, что это человек. По ука-

зу царя, солдат днем и ночью стоял на часах у драго-

ценной статуи. Настигнутый водою и нс смея бежать, он

залез на подножие Венеры, прижался к ногам ее, обнял

их, и так просидел, должно быть, всю ночь, окоченелый

оT холода, полумертвый от усталости.

Царь спешил к нему на помощь. Стоя у руля, правил

буер наперерез волнам и ветру. Вдруг налетел огромный

вал, хлестнул через борт, обдал брызгами и накренил суд-

но так, что, казалось, оно опрокинется. Но Петр был

опытный кормчий. Упираясь ногами в корму, налегая всею

тяжестью тела на руль, побеждал он ярость волн и пра-

вил твердою рукою прямо к цели.

Царевич взглянул на отца и вдруг почему-то вспом-

нил то, что слышал однажды в беседе "на подпитках" от

своего учителя Вяземского:


- Федос, бывало, с певчими при батюшке твоем поют:

Где хочет Бог, там чин естества побеждается -- и тому

подобные стихи; и то-де поют, льстя отцу твоему: любо

ему, что его с Богом равняют; а того не рассудит, что

не только от Бога,- но и от бесов чин естества побеж-

дается: бывают и чуда бесовские!


В простой шкиперской куртке, в кожаных высоких

сапогах, с развевающимися волосами,- шляпу только что


сорвало ветром - исполинский Кормчий глядел на потоп-

ленный город - и ни смущения, ни страха, ни жалости

не было в лице его, спокойном, твердом, точно из камня

изваянном - как будто, в самом деле, в этом человеке

было что-то нечеловеческое, над людьми и стихиями вла-

стное, сильное, как рок. Люди смирятся, ветры утихнут,

волны отхлынут - и город будет там, где он велел быть

городу, ибо чин естества побеждается, где хочет...


"Кто хочет?"-не смея кончить, спросил себя царе-

вич: "Бог или бес?"


Несколько дней спустя, когда обычный вид Петербур-

га уже почти скрыл следы наводнения, Петр писал в

шутливом послании к одному из птенцов своих:


"На прошлой неделе ветром вест-зюйд-вестом такую

воду нагнало, какой, сказывают, не бывало. У меня в

хоромах было сверху пола 21 дюйм; а по огороду и по

другой стороне улицы свободно ездили в лодках. И зело

было утешно смотреть, что люди по кровлям и по деревь-

ям, будто во время потопа сидели, не только мужики, но

и бабы. Вода, хотя и зело велика была, а беды большой

не сделала".

Письмо было помечено: Из Парадиза.


II


Петр заболел. Простудился во время наводнения, ког-

да, вытаскивая из подвалов имущество бедных, стоял по

пояс в воде. Сперва не обращал внимания на болезнь,

перемогался на ногах; но 15 ноября слег, и лейб-медик

Блюментрост объявил, что жизнь царя в опасности.


В эти дни судьба Алексея решалась. В самый день

похорон кронпринцессы, 28 октября, возвратясь из Петро-

павловского собора в дом сына для поминальной трапе-

зы, Петр отдал ему письмо, "объявление сыну моему".

в котором требовал его немедленного исправления, под

угрозой жестокого гнева и лишения наследства.


- Не знаю, что делать,- говорил царевич прибли-

женным.- нищету ли принять, да с нищими скрыться до

времени, отойти ли куда в монастырь, да быть с дьячками.

или отъехать в такое царство, где приходящих прини-

мают и никому не выдают-'


- Иди в монахи,- убеждал адмиралтейц-советник

Александр Кикин, давний сообшник и поверенный Алек-

сея.- Клобук не прибит к голове гвоздем: можно

его и снять. Тебе покой будет, как ты от всего отста-

нешь...


- Я тебя у отца с плахи снял,-говорил князь Ва-

силий Долгорукий.- Теперь ты радуйся, дела тебе ни до

чего не будет. Давай писем отрицательных хоть тысячу.

ежели когда что будет; старая пословица: улита едет, коли-

тo будет. Это не запись с неустойкою...

- Хорошо, что ты наследства не хочешь,- утешал

князь Юрий Трубецкой.- Рассуди, чрез золото слезы не

текут ли?..


С Кикиным у царевича были многие разговоры о бег-

стве в чужие края, "чтоб остаться там где-нибудь, ни для

чего иного, только бы прожить, отдалясь от всего, в покое".


- Коли случай будет,- советовал Кикин,- поезжай

в Вену к цесарю. Там не выдадут. Цесарь сказал, что

примет тебя как сына. А не то к папе, либо ко двору фран-

цузскому. Там и королей под своею протекцией держат,

тебя бы им было не великое дело...


Царевич слушал советы, но ни на что не решался и

жил изо дня в день, "до воли Божьей".


Вдруг все изменилось. Смерть Петра грозила пере-

воротом в судьбах не только России, но и всего мира.

ToT, кто вчера хотел скрыться с нищими, мог завтра всту-

пить на престол.


Внезапные друзья окружили царевича, сходились, шеп-

тались, шушукались.

- Ждем подождем, а что-то будет.

- Вынется - сбудется,- а сбудется - не минуется.

- Доведется и нам свою песенку спеть.

- И мыши на погост кота волокут.

В ночь с 1 на 2 декабря царь почувствовал себя так

плохо, что велел позвать духовника, архимандрита Федо-

ра. исповедался и приобщился. Екатерина и Меншиков

не выходили из комнаты больного. Резиденты иностран-

ных дворов, русские министры и сенаторы ночевали в

покоях Зимнего дворца. Когда поутру приехал царевич

узнать о здоровье государя, тот не принял его, но, по

внезапному безмолвию расступившейся толпы, по раболеп-

ным поклонам, по ищущим взорам, по бледным лицам,

ОСобенно мачехи и светлейшего, Алексей понял, как близ-

ко то, что всегда казалось ему далеким, почти невозмож-

ныM. Сердце у него упало, дух захватило, он сам не знал

отчего - от радости или ужаса.

В тот же день вечером посетил Кикина и долго бесе-

довал с ним наедине. Кикин жил на конце города, прямо

против Охтенских слобод, недалеко от Смольного двора.

Оттуда поехал домой.


Сани быстро неслись по пустынному бору и столь же

пустынным, широким улицам, похожим на лесные просе-

ки, с едва заметным рядом темных бревенчатых изб, за-

несенных снежными сугробами. Луны не было видно, но

воздух пропитан был яркими лунными искрами, иглами.

Снег не падал сверху, а снизу клубился по ветру столбами,

курился как дым. И светлая лунная вьюга играла, точно

пенилась, в голубовато-мутном небе, как вино в чаше.


Он вдыхал морозный воздух с наслаждением. Ему

было весело, словно в душе его тоже играла светлая вьюга,

буйная, пьяная и опьяняющая. и как за вьюгой луна, так

за его весельем была мысль, которой он сам еще не видел,

боялся увидеть, но чувствовал, что это ему от нее так

пьяно, страшно и весело.


В заиндевелых окнах изб, под нависшими с кровель

сосульками, как пьяные глаза под седыми бровями, тускло

рдели огоньки в голубоватой лунной мгле. "Может быть,-

подумал он, глядя на них,- там теперь пьют за меня,

за надежду Российскую!" И ему стало еще веселее.


Вернувшись домой, сел у камелька с тлеющими угля-

ми и велел камердинеру Афанасьичу приготовить жжен-

ку. В комнате было темно; свечей не приносили; Алек-

сей любил сумерничать. В розовом отсвете углей забилось

вдруг синее сердце спиртового пламени. Лунная вьюга за-

глядывала в окна голубыми глазами сквозь прозрачные

цветы мороза, и казалось, что там, за ними, тоже бьется

живое огромное синее пьяное пламя.


Алексей рассказывал Афанасьичу свою беседу с Кики-

ным: то был план целого заговора, на случай если бы

пришлось бежать и, по смерти отца, которой он чаял

быть вскоре - у царя-де болезнь эпилепсия, а такие люди

не долго живут - вернуться в Россию из чужих краев:

министры, сенаторы-Толстой, Головкин,, Шафиров, Ап-

раксин, Стрешнев, Долгорукие - все ему друзья, все к

нему пристали бы - Боур в Польше, архимандрит Печер-

ский на Украине,, Шереметев в главной армии:

- Вся от Европы граница была бы моя!

Афанасьич слушал со своим обычным, упрямым и уг-

рюмым видом: хорошо поешь, где-то сядешь?

- А Меншиков?-спросил он, когда Алексей кончил.

- А Меншикова на кол!

Старик покачал головою:

- Для чего, государь-царевич, так продерзливо гово-

ришь? А ну, кто прислушает, да пронесут? В совести

твоей не кляни князя и в клети ложницы твоей не кляни

богатого, яко птица небесная донесет...

- Ну, пошел брюзжать! - махнул рукою царевич с

досадою и все-таки с неудержимою веселостью.

Афанасьич рассердился:


- Не брюзжу, а дело говорю! Хвали сон, когда сбу-

дется. Изволишь, ваше высочество, строить гишпанские

Паамки. Нашего мизерства не слушаешь. Иным веришь,

а они тебя обманывают. Иуда Толстой, да Кикин без-

божник - предатели! Берегись, государь: им тебя не пер-

вого кушать...


- Плюну я на всех: здорова бы мне чернь была! -

воскликнул царевич.- Когда будет время без батюшки -

шепну архиереям, архиереи приходским священникам, а

Священники прихожанам. Тогда учинят меня царем и не-

хотя!


Старик молчал, все с тем же упрямым и угрюмым ви-

дом: хорошо поешь, где-то сядешь?

- Что молчишь? -спросил Алексей.

- Что мне говорить, царевич? Воля твоя, а чтоб от

батюшки бежать, я не советчик.

- Для чего?


- Того ради: когда удастся, хорошо; а если не уда-

стся, ты же на меня будешь гневаться. Уж и так от тебя

принимали всячину. Мы люди темненькие, шкурки на

нас тоненькие...


- Однако же, ты смотри, Афанасьич, никому про

то не сказывай. Только у меня про это ты знаешь, да

Кикин. Буде скажешь, тебе не поверят' я запруся, а тебя

станут пытать...


О пытке царевич прибавил в шутку, чтобы подразнить

старика.

- А что, государь, когда царем будешь, да так го-

ворить и делать-изволишь-верных слуг пыткой стра-

щать?


- Небось, Афанасьич! Коли будем царем, честью вас

всех удовольствую... Только мне царем не быть,- при-

бавил он тихо.


- Будешь, будешь! - возразил старик с такою уве-

ренностью, что у Алексея опять, как давеча, дух захва-

тило от радости.


Бубенчики, скрип саней по снегу, лошадиное фырканье

и голоса послышались под окнами. Алексей переглянулся

с Афанасьичем: кто мог быть в такой поздний час? Уж

не из дворца ли, от батюшки?


Иван побежал в сени. Это был архимандрит Федос.

Царевич, увидев его, подумал, что отец умер - и так по-

бледнел, что, несмотря на темноту, монах заметил это,

благословляя его, и чуть-чуть усмехнулся.


Когда они остались с глазу на глаз, Федоска сел

у камелька против царевича и, молча поглядывая на него,

все с тою же, едва заметною усмешкою, начал греть озяб-

шие руки над углями, то разгибая, то сгибая кривые

пальцы, похожие на птичьи когти.


- Ну, что, как батюшка? - проговорил, наконец,

Алексей, собравшись с духом.


- Плохо,- тяжело вздохнул монах,- так плохо, что

и в живых быть не чаем...

Царевич перекрестился:

- Воля Господня.


- Видех человека, яко кедры Ливанские,- заговорил

Федос нараспев, по-церковному,- мимо идох -и се не бе.

Изыдет дух его и возвратится в землю свою; в той же

день погибнут все помышления его...


Но вдруг оборвал, приблизил крошечное сморщенное

личико свое к самому лицу Алексея и зашептал быстрым-

быстрым, вкрадчивым шепотом:


- Бог долго ждет, да больно бьет. Болезнь государю

пришла смертельная от безмерного пьянства, женонеистов-

ства и от Божиего отмщения за посяжку на духовный и

монашеский чин, который хотел истребить. Доколе тиран-

ство будет над церковью, дотоле добра ждать нечего. Ка-

кое тут христианство! Нешто турецкая хочет быть вера, но и

в турках того не делается. Пропащее наше государство!..


Царевич слушал и не верил ушам своим. Всего ожидал

он от Федоскиной наглости, только не этого.


- Да вы-то сами, архиереи, церкви Российской прави-

тели, чего смотрите? Кому бы и стоять за церковь, как

не вам? - произнес он, глядя в упор на Федоску.


- И, полно, царевич! Какие мы правители? Архиереи

наши так взнузданы, что куда хошь поведи. Что земские

ярыжки, наставлены. От кого чают, того и величают.

И так, и сяк готовы в один час перевернуться. Не архие-

реи, а шушера...


И, опустив голову, прибавил он тихо, как будто про

себя - Алексею послышался голос веков в этом тихом сло-

ве монаха:

- Были мы орлы, а стали ночные нетопыри!

В черном клобуке, с черными крыльями рясы, с бе-

зобразным востреньким личиком, озаренный снизу крас-

ным отсветом потухающих углей, он, в самом деле, похо-

дил на огромного нетопыря. Только в умных глазах тускло

тлел огонь, достойный орлиного взора.


- Не тебе бы говорить, не мне бы слушать, ваше пре-

подобие!-не выдержав, наконец, воскликнул царевич.-

Кто церковь царству покорил? Кто люторские обычаи в на-

род вводить, часовни ломать, иконы ругать, монашеский чин

разорять царю приговаривал? Кто ему разрешает на вся?..


Вдруг остановился. Монах глядел на царевича таким

пристальным, пронзающим взором, что ему стало жутко.

Уж не хитрость ли, не ловушка ли все это? Не подослан

ли к нему Федос шпионом от Меншикова, или от самого

батюшки?


- А знаешь ли, ваше высочество,- начал Федоска,

прищурив один глаз, с бесконечно лукавой усмешкой,-

знаешь ли фигуру, в логике именуемую reducto ad absurdum,

сведение к нелепому? Вот это самое я и делаю. Царь на

церковь наступил, да явно бороть не смеет, исподтишка

разоряет, гноит, да гношит. А по мне, ломать-так ло-

май! Что делаешь, делай скорее. Лучше прямое люторство,

нежели кривое православие; лучше прямое атейство, неже-

ли кривое люторство. Чем хуже, тем лучше! К тому

веду. Что царь начинает, то я кончаю; что на ухо шепчет,

то я во весь народ кричу. Им же самим его обличаю:

пусть ведают все, как церковь Божия поругана. Слюбит-

ся - стерпится, а не слюбится - дождемся поры, так и

мы из норы. Отольются кошке мышкины слезки!..

- Ловко! - рассмеялся царевич, почти любуясь Фе-

доскою и не веря ни единому его слову.-Ну и хитер