Дмитрий Сергееевич Мережковский. Петр и Алексей Дмитрий Сергееевич Мережковский. Антихрист ocr: Tamuh книга
| Вид материала | Книга |
СодержаниеДневник фрейлины арнгеим Книга четвертая |
- Дмитрий Сергееевич Мережковский. Юлиан Отступник Из трилогии Христос и Антихрист книга, 4750.12kb.
- Бессонов Б. Н. Дмитрий Сергеевич Мережковский, 563.68kb.
- §Литература, 232.54kb.
- Борис Грызлов Мониторинг сми 3 ноября 2006, 5188.84kb.
- Составитель: Бабанский Дмитрий 7 499 270, 2881.78kb.
- Составитель: Бабанский Дмитрий 7 499 270, 2102.04kb.
- Пресс-служба фракции «Единая Россия» Госдума, 3334.64kb.
- Составитель: Бабанский Дмитрий 7 499 270, 2070.56kb.
- Составитель: Бабанский Дмитрий 7 499 270, 1957.93kb.
- Составитель: Бабанский Дмитрий 7 499 270, 1339.42kb.
вся церковь - холопскою.
На что Дмитрий, митрополит Ростовский, святой был
человек, а как родший мя напоил его венгерским, да стал
о делах духовной политики спрашивать, ничего святой
старец не ответствовал, а только все крестил да крестил
царя, молча. Так и открестился!
* * *
Против речного-де стремления, говорят отцы, нельзя
плавать, плетью обуха не перешибешь.
А как же святые мученики кровей своих за церковь
не щадили?
* * *
У царя архиереи на хлебах - а чей хлеб ем, того и вем.
* * *
Прежние святители печальники были всей земли рус-
ской, а нынешние архиереи не печалуются пред государем,
но паче потаковники бывают и благочестивый сан цар-
ский растлевают.
* * *
Народ согрешит, царь умолит; царь согрешит, народ
не умолит. За государево прегрешение Бог всю землю
казнит.
* * *
Намедни, на подпитках, пастушок рязанский родшему
мя говорил: "Вы, цари, земные боги, уподобляетеся са-
мому Царю Небесному".
А князь-папа, пьяный шут, над святителем ругался:
- Я, говорит, хоть и в шутах патриарх, а такого бы
слова царю не сказал! Божие больше царева.
И царь шута похвалил.
* * *
На тех же подпитках, как заговорили архиереи о вдов-
стве церкви и о нужде патриаршества, родший мя в ве-
ликом гневе выхватил из ножен кортик, так что все за-
тряслись, думали, рубить начнет, ударил лезвеем плашмя
по столу, да закричал:
- Вот вам патриарх! Оба вместе - патриарх и царь!
* * *
Федоска родшему мя приговаривает, дабы российским
царям отныне титлу принять императорскую, сиречь, древ-
них римских кесарей.
* * *
В Москве, на Красной площади, в 1709 году, в триум-
фованьи на Полтавскую викторию людьми чина духов-
ного воздвигнуто некое подобие ветхо-римского храма с
жертвенником - добродетелям Российского бога Аполло
и Марса - сиесть, родшего мя. И на оном ветхоэллин-
ском капище подписано:
"Basis et fundamentum reipublicae religio. Утверждение
и основание государства есть вера".
Какая вера? В коего Бога или в коих богов?
В оном же триумфованьи представлена Политиколепная
Апофеозиз Всероссийского Геркулеса - сиесть, родшего
мя, избивающего многих людей и зверей и, по совершении
сих подвигов, возлетающего в небо на колеснице бога Иови-
ша, везомой орлами по Млечному пути - с подписью:
"Viamque effectat Olympo".
"Пути желает в Олимп".
А в книжице, сочиненной от иеромонаха Иосифа, пре-
фекта академии, об оной Апофеозиз сказано:
"Ведати же подобает, яко сия не суть храм или цер-
ковь, во имя некоего от святых созданная, но политичная,
сиесть, гражданская похвала".
* * *
Федоска родшему мя приговаривал, дабы в указе дол-
женствующей быть коллегии духовной. Св. Синода, а то и
в самой присяге российской объявить во весь народ сими
словами:
"Имя Самодержца своего имели бы, яко главы своея,
и отца отечества, и Христа Господня".
* * *
Хотят люди восхитить Божескую славу и честь Хри-
ста, вечного и единого Царя царей. Именно в сборнике
Римских Законов читаются нечестивые и богохульные сло-
ва: Самодержец Римский есть всему свету Господь.
* * *
Исповедуем и веруем, что Христос един есть Царь
царей и Господь господей, и что нет человека, всего мира
господа.
* *
Камень нерукосечный от несекомой горы, Иисус Хри-
стос, ударил и разорил Римское царство и разбил в прах
глиняные ноги. Мы же паки созидаем и строим то, что
Бог разорил. Несть ли то - бороться с Богом?
* *
Смотри гисторию Римскую. Говорил цесарь Калигула:
"Императору все позволено. Omnia licet".
Да не единым цесарям римским, а и всяким плутам
и хамам, и четвероногим скотам все позволено.
* *
Навуходоносор, царь Вавилонский, рече: Бог есмь аз.
Да не богом, а скотом стал.
* * *
На Васильевском острову, в доме царицы Прасковьи
Матвеевны живет старец Тимофей Архипыч, прибежище
отчаянных, надежда ненадежных, юродь миру, а не себе.
Совести человеческие знает.
Намедни ночью ездил к нему, беседовал. Архипыч
сказывает, что Антихрист-де есть ложный царь, истинный
хам. И сей Хам грядет.
* * *
Читал митрополита Рязанского Знаменья Пришествия
Антихристова и сего Хама Грядущего вострепетал.
На Москве Григория Талицкого сожгли за то, что в
народ кричал об антихристовом пришествии. Талицкий
был большого ума человек. И драгунского полка капитан,
Василий Левин, что был со мною на пути из Львова в
Киев в 1711 году, да светлейшего князя Меншикова
духовник, поп Лебедка, да подьячий Ларивон Докукин и
другие многие по сему же мыслят об Антихристе.
По лесам и пустыням сами себя сожигают люди, страха
ради антихристова.
Вне членов--брани, внутри членов--страхи, Вижу,
что отовсюду погибаем, а помощи и спасения ниоткуда
не знаем. Молимся и боимся. Столько беззаконий, столько
обид вопиют на небо и возбуждают гнев и отмщение божье-!
* * *
Тайна беззакония деется. Время приблизилось. На
самой громаде злобы стоим все, а отнюдь веры не имеем.
* * *
Некий раскольщик тайну Христову всю пролил под
ноги и ногами потоптал.
* * *
У Любеча пролет саранчи с полудня на полночь, а на
крылах надпись: Гнев Божий.
* * * ,f
Дни, кратки и пасмурны. Старые люди говорят: не
по-прежнему и солнце светит.
* * *
Подпияхом, водковали зело. Видит Бог, со страха пьем,
дабы себя не помнить.
* * *
Страх смерти напал на меня.
Конец при дверях, секира при корени, коса смертная
над главою.
* * *
Спаси, Господи, русскую землю! Заступись, помилуй,
Матерь Пречистая!
* * *
Добре преподобный Семеон, Христа ради юродивый,
другу своему, Иоанну диакону пред кончиною сказывал:
"Между простыми людьми и земледельцами, которые в не-
злобии и простоте сердца живут, никого не обижают, но
от труда рук своих в поте лица едят хлеб свой,- между
такими многие суть великие святые, ибо видел я их, при-
ходящих в город и причащающихся, и были они, как
золото чистое".
* * *
О, человеки, последних сих времен мученики, в вас
Христос ныне, яко в членах Своих, обитает. Любит Гос-
подь плачущих; а вы всегда в слезах. Любит Господь
алчущих и жаждущих; а у вас есть и пить мало чего -
иному и половинного нестает хлеба. Любит страждущих
невинно; а в вас страдания того не исчислишь - уже в
ком едва душа в теле держится. Не изнемогайте в тер-
пении, нo благодарите Христа своего, а Он к вам по во-
скресении Своем будет в гости - не в гости только, но
в неразлучное с вами пребывание. В вас Христос есть
и будет, а вы скажите: аминь!
ДНЕВНИК ФРЕЙЛИНЫ АРНГЕИМ
Этими словами кончался дневник царевича Алексея.
Он при мне бросил его в огонь.
31 декабря 1715
Сегодня скончалась последняя русская царица Марфа
Матвеевна, вдова брата Петрова, царя Феодора Алексее-
вича. При иностранных дворах ее считали давно умершею:
Со смерти мужа, в течение тридцати двух лет, она была
помешанной, жила, как затворница, в своих покоях и
нИкогда никому не показывалась.
Ее хоронили в вечерние сумерки с большим велико-
лепием. Погребальное шествие совершалось между двумя
рядами факелов, расставленных по всему пути от дома
усопшей - она жила рядом с нами, у церкви Всех Скор-
бящих - к Петропавловскому собору, через Неву, по льду.
тот же самый путь, по которому, два месяца с лишним
назад, везли на траурном фрегате тело ее высочества.
хоронили первую чужеземную царевну; теперь по-
следнюю русскую царицу.
Впереди шло духовенство в пышНых ризах, со свечами
и кадилами, с похоронным пением. Гроб везли на санях.
за ним тайный советник Толстой нес корону, всю усы-
панную драгоценными каменьями.
Царь впервые на этих похоронах отменил древний
русский обычай надгробных воплей и причитаний: стро-
го приказано было, чтобы никто не смел громко пла-
кать.
Все шли молча. Ночь была тихая. Слышался лишь
треск горячей смолы, скрип шагов по снегу, да похоронное
пение. Это безмолвное шествие навевало тихий ужас. Каза-
лось, мы скользим по льду вслед за умершею, сами, как
мертвые, в черную вечную тьму. Казалось также, что в
последней русской царице Россия новая хоронит старую,
Петербург - Москву.
Царевич, любивший покойную, как родную мать, по-
трясен этой смертью. Он считает ее для себя, для всей
судьбы своей дурным предзнаменованием. Несколько раз,
во время похорон, говорил мне на ухо:
- Теперь всему конец!
1 января 1716
Завтра утром, вместе с баронами Левенвольдами, мы
выезжаем из Петербурга прямо на Ригу и через Данциг
в Германию. Навсегда покидаю Россию. Это моя послед-
няя ночь в доме царевича.
Вечером заходила к нему проститься. По тому, как мы
расстались, я почувствовала, что полюбила его и никогда
не забуду.
- Кто знает,- сказал он,- может быть, еще увидим-
ся. Хотелось бы мне снова в гости к вам, в Европу.
Мне тамошние места полюбились. Хорошо у вас, вольно
и весело.
- За чем же дело стало, ваше высочество?
Он тяжело вздохнул:
- Рад бы в рай, да грехи не пускают.
И прибавил со своею доброю улыбкою:
- Ну, Господь с вами, фрейлейн Юлиана! Не поми-
найте лихом, поклонитесь от меня Европским краям и ста-
рику вашему, Лейбницу. Может быть, он и прав: даст
Бог, мы друг друга не съедим, а послужим друг другу!
Он обнял меня и поцеловал с братскою нежностью.
Я заплакала. Уходя, еще раз обернулась к нему, по-
смотрела на него последним прощальным взором, и опять
сердце мое сжалось предчувствием, как в тот день, когда
я увидела в темном-темном, пророческом зеркале соединен-
ные лица, Шарлотты и Алексея и мне показалось, что
оба они - жертвы, обреченные на какое-то великое стра-
дание. Она погибла. Очередь за ним.
И еще мне вспомнилось, как в последний вечер в Рож-
дествене он стоял на голубятне, в вышине, над черным,
точно обугленным, лесом, в красном, точно окровавленном,
небе, весь покрытый, словно одетый, белыми голубиными
крыльями. Таким он и останется навеки в моей памяти.
Я слышала, что узники, выпущенные на волю, иногда
жалеют о тюрьме, Я теперь чувствую нечто подобное
к России.
Я начала этот дневник проклятиями, Но кончу благо-
словениями. Скажу лишь то, что может быть, многие в
Европе сказали бы. если бы лучше знали Россию: таин-
ственная стран?. таинсТвенный нярод.
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
НАВОДНЕНИЕ
Царя предупреждали, при основании Петербурга, что
место необитаемо, по причине наводнений, что за двена-
дцать лет перед тем вся страна до Ниеншанца была по-
топлена, и подобные бедствия повторяются почти каждые
пять лет; первобытные жители Невского устья не строили
прочных домов, а только малые хижины; и когда по при-
метам ожидалось наводнение, ломали их, бревна и доски
связывали в плоты, прикрепляли к деревьям, сами же
спасались на Дудерову гору. Но Петру новый город ка-
зался "Парадизом", именно вследствие обилия вод. Сам
он любил их, как водяная птица, и подданных своих
надеялся здесь скорее, чем где-либо, приучить к воде.
В конце октября 1715 года начался ледоход, выпал
снег, поехали на санях, ожидали ранней и дружной зимы.
Но сделалась оттепель. В одну ночь все растаяло. Ветер
с моря нагнал туман - гнилую и душную желтую мглу,
от которой люди болели.
"Молю Бога вывесть меня из сего пропастного места,-
писал один старый боярин в Москву.- Истинно опасаюсь,
чтоб не занемочь; как началась оттепель, такой стал баль-
замовый дух и такая мгла, что из избы выйти неможно,
и многие во всем Парадизе от воздуху помирают".
Юго-западный ветер дул в продолжение девяти дней.
Вода в Неве поднялась. Несколько раз начиналось на-
воднение.
Петр издавал указы, которыми повелевалось жителям
выносить из подвалов имущество, держать лодки нагото-
ве, сгонять скот на высокие места. Но каждый раз вода
убывала. Царь, заметив, что указы тревожат народ, и, за-
ключив по особым, ему одному известным приметам, что
большого наводнения не будет, решил не обращать внима-
ния на подъемы воды.
6 ноября назначена была первая зимняя ассамблея
в доме президента адмиралтейской коллегии, Федора Мат-
веевича Апраксина, на Набережной, против Адмиралтей-
ства, рядом с Зимним дворцом.
Накануне вода опять поднялась. Сведущие люди
предсказывали, что на этот раз не миновать беды. Сооб-
щались приметы: тараканы во дворце ползли из погре-
бов на чердак; мыши бежали из мучных амбаров; госу-
дарыне приснился Петербург, объятый пламенем, а пожар
снится к потопу. Не совсем оправившись после родов, не
могла она сопровождать мужа на ассамблею и умоляла его
не ездить.
Петр во всех взорах читал TоT древний страх воды,
с которым тщетно боролся всю жизнь: "жди горя с моря,
беды от воды; где вода, там и беда; и царь воды не уймет".
Со всех сторон предупреждали его, приставали и нако-
нец так надоели, что он запретил говорить о наводнении.
Обер-полициймейстера Девьера едва не отколотил дубин-
кою. Какой-то мужичок напугал весь город предсказания-
ми, будто бы вода покроет высокую ольху, стоявшую на
берегу Невы, у Троицы. Петр велел срубить ольху и на том
самом месте наказать мужичка плетьми, с барабанным
боем и "убедительным увещанием" к народу.
Перед ассамблеей приехал к царю Апраксин и просил
позволения устроить ее в большом доме, а не во флигеле,
где она раньше бывала, стоявшем на дворе и соединенным
с главным зданием узкою стеклянною галереей, небезопас-
ною в случае внезапного подъема воды: гости могли быть
отрезаны от лестницы, ведущей в верхние покои. Петр
задумался, но решил поставить на своем и назначил со-
брание в обычном ассамблейском домике.
"Ассамблея,- объяснялось в указе,- есть вольное со-
брание или съезд, не для только забавы, но и для дела.
Хозяин не повинен гостей ни встречать, ни провожать,
ни потчевать.
Во время бытия в ассамблее вольно сидеть, ходить,
играть, и в том никто другому прешкодить, или унимать,
также церемонии делать вставаньем, провожаньем и про-
чим да не дерзает, под штрафом великого Орла".
Обе комнаты - в одной ели и пили, в другой танце-
вали - были просторные, но с чрезвычайно низкими по-
толками. В первой стены выложены, как в голландских
кухнях, голубыми изразцами; на полках расставлена оло-
вянная посуда; кирпичный пол усыпан песком; огромная
кафельная печь жарко натоплена. На одном из трех длин-
ных столов - закуски,- любимые Петром фленсбургские
устрицы, соленые лимоны, салакуша; на другом - шашки
и шахматы; на третьем-картузы табаку, корзины гли-
няных трубок, груды лучинок для раскуривания. Сальные
свсчи тускло мерцали в клубах дыма. Низенькая комната,
набитая людьми, напоминала шкиперский погреб где-ни-
будь в Плимуте или Роттердаме. Сходство довершалось
множеством английских и голландских корабельных масте-
ров. Жены их, румяные, толстые, гладкие, точно глянце-
витые, уткнув ноги в грелки, вязали чулки, болтали и,
видимо, чувствовали себя как дома.
Петр, покуривая кнастер из глиняной короткой носо-
грейки, попивая флип - гретое пиво с коньяком, леден-
цом и лимонным соком, играл в шашки с архимандритом
Федосом.
Боязливо ежась и крадучись, как виноватая собака,
подошел к царю обер-полициймейстер Антон Мануйлович
Девьер, не то португалец, не то жид, с женоподобным
лицом, с тем выражением сладости и слабости, которое
иногда свойственно южным лицам.
- Вода поднимается, ваше величество.
- Сколько?
- Два фута пять вершков.
- А ветер?
- Вест-зюйд-вест.
- Врешь! Давеча я мерил сам: зюйд-вест-зюйд.
- Переменился,- возразил Девьер с таким видом, как
будто виноват был в направлении ветра.
- Ничего,- решил Петр,- скоро на убыль пойдет.
Бурометр кажет к облегчению воздушному. Небось, не
обманет!
Он верил в непогрешимость барометра так же, как во
всякую механику.
- Ваше величество! Не будет ли какого указа? -
жалобно взмолился Девьер.- А то уж как и быть не
знаю. Зело опасаются. Сведущие люди сказывают...
Царь посмотрел на него пристально.
- Одного из оных сведущих я уже у Троицы выпо-
рол, и тебе по сему же будет, если не уймешься. Ступай
прочь, дурак!
Девьер, еще более съежившись, как ласковая сучка
Лизетта под палкой, мгновенно исчез.
- Как же ты, отче, о сем необычайном звоне пола-
гаешь? - обратился Петр к Федосу, возобновляя беседу о
полученном недавно донесении, будто бы по ночам в
городских церквах каким-то чудом гудят колокола: молва
гласила, что гудение это предвещает великие бедствия.
Федоска погладил жиденькую бородку, поиграл двой-
ной панагией с распятием и портретом государя, взгля-
нул искоса на царевича Алексея, который сидел тут же
рядом, сощурил один глаз, как будто прицеливаясь, и
вдруг все его крошечное личико, мордочка летучей мыши,
озарилось тончайшим лукавством:
- Чему бы оное бессловесное гудение человеков учи-
ло, может всяк имеющий ум рассудить: явно - от Про-
тивника; рыдает бес, что прелесть его изгоняется от на-
родов российских - из кликуш, раскольщиков и старцев-
пустосвятов, об исправлении коих тщание имеет ваше ве-
личество.
И Федоска свел речь на свой любимый предмет, на
рассуждение о вреде монашества.
- Монахи тунеядцы суть. От податей бегут, чтобы
даром хлеб есть. Что ж прибыли обществу от сего? Зва-
ние свое гражданское ни во что вменяют, суете сего мира
приписуют - что и пословица есть: кто пострижется, го-
ворят,- работал земному царю, а ныне пошел работать
Небесному. В пустынях скотское житие проводят. А того
не рассудят, что пустыням прямым в России, студеного
ради климата, быть невозможно.
Алексей понимал, что речь о пустосвятах - камень
в его огород.
Он встал. Петр посмотрел на него и сказал:
- Сиди.
Царевич покорно сел, потупив глаза,- как сам он чув-
ствовал, с "гипокритским" видом.
Лицемерным (франц. hypocrite).
Федоска был в ударе; поощряемый вниманием царя,
который вынул записную книжку и делал в ней отметки
для будущих указов,- предлагал он все новые и новые
меры, будто бы для исправления, а в сущности, казалось
царевичу, для окончательного истребления в России мона-