Geum.ru

Дмитрий Сергееевич Мережковский. Петр и Алексей Дмитрий Сергееевич Мережковский. Антихрист ocr: Tamuh книга

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   8   9   10   11   12   13   14   15   ...   47

щице в Летнем саду у дворца, где царь любит беседо-

вать с духовенством, администратор духовных дел, архи-

мандрит Феодос рассуждал о том, "коих ради вин и в

каком разуме были и нарицалися императоры римские, как

языческие, так и христианские, понтифексами, архиереями

многобожного закона". Выходило так, что царь есть вер-

ховный архиерей, первосвященник и патриарх. Очень ис-

кусно и ловко этот русский монах доказывал, по Левиа-

фану английского атеиста "Гоббезиа" (Гоббса), civitatem

et ecclesiam eandem rem esse, что "государство и церковь

есть одно и то же", разумеется,не с тем, чтобы преобразить

государство в церковь, а наоборот, церковь в государ-

ство. Чудовищный зверь-машина. Левиафан проглатывал

Церковь Божию, так что от нее и следа не оставалось.

Рассуждения эти могли бы послужить любопытным па-

мятником подобострастья и лести монашеской изволению

государеву.


* * *


Говорят, будто бы еще в конце прошлого 1714 года,

царь, созвав духовных и светских сановников, торжествен-

но объявил, что "хочет быть один начальником Россий-

ской Церкви и представляет учредить духовное собрание

под именем Святейшего Синода".


* * *


Царь замышляет поход на Индию по стопам Алек-

сандра Великого. Подражание Александру и Цезарю, со-

единение Востока и Запада, основание новой всемирной

монархии - есть глубочайшая и сокровеннейшая мысль

русского царя.


Феодос говорит в лицо государю: "Ты бог земной".

Это ведь и значит: Divus Caesar, Кесарь божественный,

Кесарь - Бог.


В Полтавском триумфе русский царь представлен был

на одной аллегорической картине в образе древнего бога

солнца, Аполлона.


* * *


Я узнала, что мертвые головы, которые торчат на

кольях у Троицкой церкви против Сената, головы расколь-

ников, казненных за то, что они называли царя Анти-

христом.


20 октября


На кухню к нам заходит старенький инвалид-капте-

нармус. Жалобное, точно изъеденное молью, существо,

с трясущейся головою, красным носом и деревянною но-

гою. Сам себя называет "магазейною крысою". Я его

угощаю табаком и водкою. Беседуем о русских военных

делах.


Он все смеется, говорит веселыми прибаутками "слу-

жил солдат сто лет, не выслужил ста реп; сыт крупицей,

пьян водицей; шилом бреется, дымом греется; три у него

доктора: Водка, Чеснок да Смерть".


Поступив почти ребенком в "барабанную науку", уча-

ствовал во всех походах от Азова до Полтавы, а в награду

получил от царя горсть орехов, да поцелуй в голову.


Когда говорит о царе, то как будто весь преобра-

жается.


Сегодня рассказывал о битве у Красной Мызы.

- Стояли мы храбро за дом Пресвятой Богородицы,

за его, государево пресветлое величество и за веру хри-

стианскую, друг за друга умирали. Возопили все великим

гласом: "Господи Боже, помогай!" И молитвами москов-

ских чудотворцев шведские полки, конные и пешие, пору-

били.


Старался также передать мне речь царя к войскам:

"- Ребятушки, родил я вас потом трудов моих. Госу-

дарству без вас, как телу без души, быть нельзя. Вы

любовь имели к Богу, ко мне и к отечеству - не щадили

живота своего..."


Вдруг вскочил на своей деревянной ноге; нос покраснел

еще больше; слезинка повисла на кончике, как на спелой

сливе роса; и махая старою шляпенкой, он воскликнул:


- Виват! Виват! Петр Великий, Император Всерос-

сийский!


При мне еще никто не называл царя императором. Но

я не удивилась. В мутных глазах магазейной крысы за-

блестел такой огонь, что странный холод пробежал по

телу моему - как будто пронеслось предо мной видение

Древнего Рима: шелест победных знамен, топот медных

когорт и крик солдат, приветствие "Кесарю божествен-

ному": Divus Caesar Imperator!


23 октября


Ездили в Гостиный двор на Троицкой площади, ма-

занковый длинный двор, построенный итальянским архи-

тектором Трезина, с черепичною кровлею и крытым хо-

дом под арками, как где-нибудь в Вероне или Падуе.

Заходили в книжную лавку, первую и единственную в

Петербурге, открытую по указу царя. Заведует ею тере-

дорщик Василий Евдокимов.

Типографский рабочий (одна из специальностей).

Здесь, кроме славянских и

переводных книг, продаются календари, указы, реляции,

азбуки, планы сражений, "царские персоны", то есть порт-

реты, триумфальные входы. Книги идут плохо. Из целых

изданий в два, три года ни одного экземпляра не продано.

Лучше всего расходятся календари и указы о взятках.


Случившийся в лавке цейхдиректор первой петербург-

ской типографии, некий Аврамов, очень странный, но глу-

пый малый, рассказывает нам, с какими трудами перево-

дятся иностранные книги на русский язык. Царь посто-

янно торопит и требует, под угрозой великого штрафа,

то есть плетей, чтобы "книга не по Конец рук переведе-

на была, но дабы внятным и хорошим штилем". А пере-

водчики жалуются: "от зело спутанного немецкого штиля

невозможно поспешить; вещь отнюдь невразуменная, стро-

потная и жестокая, случалось иногда, что десять строк

в день не мог внятно перевесть". Борис Волков, пере-

водчик иностранной коллегии, придя в отчаяние над пе-

реводом Le jardinage de Quintiny (Огородная книга) и

боясь царского гнева, перерезал себе жилы.

Нелегко дается русским наука.


Большая часть этих переводов, которые стоят неимо-

верных трудов, пота и, можно сказать, крови-никому

не нужна и никем не читается. Недавно множество книг,

нe проданных и не помещавшихся в лавке, сложили в

амбар на оружейном дворе. Во время наводнения залило

их водою. Одна часть подмочена, другая испорчена коно-

пляным маслом, которое оказалось вместе с книгами, а

треью съели мыши.


14 ноября


Были в театре. Большое деревянное здание, "комеди-

альный амбар", недалеко от Литейного двора. Начало пред-

ставления в 6 часов вечера. "Ярлыки", входные билеты,

на толстой бумаге, продаются в особом чулане. За самое

последнее место 40 копеек. Зрителей мало. Если бы не

Двор, актеры умерли бы с голоду. В зале, хотя стены обиты

войлоками, холодно, сыро, дует со всех сторон. Сальные

свечи коптят. Дрянная музыка фальшивит. В партере все

время грызут орехи, громко щелкая, и ругаются. Играли

Комедию о Дон Педре и Дон Яне, русский перевод не-

мецкой переделки французского Дон Жуана. После каждо-

го явления, занавес, "шпалер", опускался, оставляя нас в

темноте, что означало перемену места действия. Это очень

сердило моего соседа, камергера Бранденштейна. Он го-

ворил мне на ухо: "Какая же это, черт, комедия; eich

Hund von Komodie ist dasi" Я едва удерживалась от

смеха. Дон Жуан в саду говорит соблазненной им жен-

щине:


"Приди, любовь моя! Вспомяни удовольствования пол-

ное время, когда мы веселость весны без препятия и овощь

Любви без зазрения употреблять могли. Позволь чрез

смотрение цветов наши очи и чрез изрядную оных воню

чувствования наши наполнить".

Мне понравилась песенка:


Кто любви не знает,

Тот не знает обманства.

Называют любовь богом,

Однако ж, пуще мучит, нежели смерть.


После каждого действия следовала интермедия, кото-

рая оканчивалась потасовкою.


У Биберштейна, успевшего заснуть, вытащили из кар-

мана платок, а у молодого Левенвольда серебряную та-

бакерку.


Представлена была также Дафнис, гонением любовного

Аполлона в древо лавровое превращенная.

Аполлон грозит нимфе: ц


Склоню невольно тя под мои руки,

Да не буду так страдати сей муки.


Та отвечает:


Аще ты так нагло поступаешь,

То имети мя отнюдь да не чаешь.


В это время у входа в театр подрались пьяные конюхи.

Их побежали усмирять; тут же высекли. Слова бога

нимфы заглушались воплями и непристойной бранью.

В эпилоге появились "махины и летания".

Наконец, утренняя звезда, Фосфорус, объявила:


Тако сие действо будет скончати:

Покорно благодарим, пора почивати.


Нам дали рукописную афишу о предстоящем в другом

балагане зрелище: "С платежом по полтине с персоны,

итальянские марионеты или куклы, длиною в два аршина,

по театру свободно ходить и так искусно представлять

будут, как почти живые. Комедию о Докторе Фавсте.

Також и ученая лошадь будет по-прежнему действовать".


Признаюсь, не ожидала я встретить Фауста в Петер-

бурге, да еще рядом с ученою лошадью!


Недавно, в этом же самом театре, давались "Драгие

смеяныя", или "Дражайшее потешение", Presieuses ri-

dicules Мольера.

В современном переводе "Смехотворные жеманницы".

Я достала и прочла. Перевод сделан,

по приказанию царя, одним из шутов его, "Самоедским

Королем", должно быть, с пьяных глаз, потому что ничего

понять нельзя. Бедный Мольер! В чудовищных самоед-

ских "галантсриях" - грация пляшущего белого медведя.

23 ноября


Лютый мороз с пронзительным ветром- настоящая

ледяная буря. Прохожие не успевают заметить, как отмо-

раживают носы и уши. Говорят, в одну ночь между Пе-

тербургом и Кроншлотом замерзло 700 человек рабочих.

I..., На улицах, даже в середине города, появились волки.

На днях, ночью, где только что играли Дафниса и Апол-

лона,- волки напали на часового и свалили его с ног,

другой солдат прибежал на помощь, но тотчас же был рас-

терзан и съеден. Также на Васильевском острове, близ

дворца князя Меншикова, среди бела дня, волки загрыз-

ли женщину с ребенком.


Не менее волков страшны разбойники. Будки, шлаг-

баумы, рогатки, часовые с "большими грановитыми дуби-

нами" и ночные караулы наподобие Гамбургских, по-

видимому, ничуть не стесняют мазуриков. Каждую ночь -

либо кража со взломом, либо грабеж с убийством.


30 ноября


Подул гнилой ветер - и все растаяло. Непроходимая

грязь. Вонь болотом, навозною жижей, тухлою рыбою.

повальные болезни - горловые нарывы, сыпные и брюш-

ные горячки.


4 декабря


Опять мороз. Гололедица. Так скользко, что шагу сту-

пить нельзя, не опасаясь сломить шею.

И такие перемены всю зиму.

Не только свирепая, но и как будто сумасшедшая при-

рода.


Противоестественный город. Где уж тут искусствам и

наукам процветать! По здешней пословице - не до жиру,

быть бы живу.


10 декабря


Ассамблея у Толстого.

Зеркала, хрустали, пудра, мушки,

приседанья и шарканья - совсем как

в Париже или в Лондоне. фижмы и фантанжи, как

в Европе, где-нибудь


Сам хозяин - человек любезный и ученый. Переводит

"Метаморфосеос, то есть Пременение Овидиево" и "Нико-

лы Махиавеля, мужа благородного,

флорентийского, уве-


щания политические". Танцевал со мной менуэт. Говорил

"куплименты" из Овидия - сравнивал меня с Галатеей

за белизну кожи, "аки мрамора", и за черные волосы,

"аки цвет гиацинта". Забавный старик. Умница, но в

высшей степени плут. Вот некоторые изречения этого но-

вого Макиавелли:


"Надобно, когда счастье идет, не только руками, но

и ртом хватать, и в себя глотать".


"В высокой фортуне жить, как по стеклянному полу

ходить".


"Без меры много давленный цитрон вместо вкусу, дает

горечь".


"Ведать разум и нрав человеческий - великая фило-

софия; и труднее людей знать, нежели многие книги наи-

зусть помнить".


Слушая умные речи Толстого - он говорил со мной то

по-русски, то по-итальянски - под нежную музыку фран-

цузского менуэта, глядя на изящное собрание кавалеров

и дам, где все было почти совсем как в Париже или Лон-

доне, я не могла забыть того, что видела только что по

дороге: перед сенатом, на Троицкой площади те же самые

колья с теми же самыми головами казненных, которые

торчали там еще в мае, во время маскарада. Они сохли,

мокли, мерзли, оттаивали, опять замерзали и все-таки еще

не совсем истлели. Огромная луна вставала из-за Троиц-

кой церкви, и на красном зареве головы чернели явствен-

но. Ворона, сидя на одной из них, клевала лохмотья

кожи и каркала. Это видение носилось предо мной во время

бала. Азия заслоняла Европу.


Приехал царь. Он был не в духе. Так тряс головою

и подергивал плечом, что наводил на всех ужас. Войдя в

залу, где танцевали, нашел, что жарко, и захотел открыть

окно. Но окна забиты были снаружи гвоздями. Царь

велел принести топор и вместе с двумя денщиками при-

нялся за работу. Выбегал на улицу, чтобы видеть, как и

чем окно заколочено. Наконец-таки добился своего, вы-

нул раму. Окно оставалось открытым недолго, и на дворе

опять начиналась оттепель, ветер дул прямо с запада. Но

все-таки по комнатам пошли такие сквозняки, что легко

одетые дамы и зябкие старички не знали, куда деваться.

Царь устал, вспотел от работы, но был доволен, даже

повеселел.


- Ваше Высочество,- сказал австрийский резидент

Плейер, большой любезник,- вы прорубили окно в Ев-

ропу.


* * *


На сургучной печати, которою скреплялись письма царя

Россию во время его первого путешествия по Европе,

представлен молодой плотник, окруженный корабельными

инструментами и военными орудиями с надписью:

"Аз бо семь в чину учимых и учащих мя требую".


* * *


Другая эмблема царя: Прометей, возвращающийся к

лЮДЯМ от богов, с зажженным факелом.


* * *


Царь говорит: "Я создам новую породу людей".


- Из рассказов "магазейной крысы": царь, желая, чтобы

везде разводим был дуб, садил однажды сам дубовые

желуди близ Петербурга, по Петергофской дороге. Заме-

тив, что один из стоявших тут сановников трудам его ус-

мехнулся,- царь гневно промолвил:


- Понимаю. Ты мнишь, не доживу я матерых дубов.

Правда. Но ты - дурак. Я оставляю пример прочим, дабы,

делая то же, потомки со временем строили из них кораб-

ли. Не для себя тружусь, польза государству впредь.


* * *


Из тех же рассказов:


"По указу его величества ведено дворянских детей

записывать в Москве и определять на Сухареву башню

для учения навигации. И оное дворянство записало детей

своих в Спасский монастырь, что за Иконным рядом, в

Москве, учиться по-латыни. И услыша то, государь жесто-

ко прогневался, повелел всех дворянских детей Москов-

скому управителю Ромодановскому из Спасского мона-

стыря взять в Петербург, сваи бить по Мойке-реке, для

строения пеньковых амбаров. И об оных дворянских де-

тях генерал-адмирал граф Федор Матвеевич Апраксин,

светлейший князь Меншиков, князь Яков Долгорукий и

прочие сенаторы, не смея утруждать его величества, мило-

стивейшую помощницу, государыню Екатерину Алексеев-

ну просили слезно, стоя на коленях; токмо упросить от


гнева его величества невозможно. И оный граф и генерал-

адмирал Апраксин взял меры собою представить: велел

присматривать, как его величество поедет к пеньковым

амбарам мимо оных трудившихся дворянских детей, и,

по объявлении, что государь поехал к тем амбарам, Ап-

раксин пошел к трудившимся малолетним, скинул с себя

кавалерию и кафтан и повесил на шест, а сам с детьми

бил сваи. И как государь возвратно ехал и увидел адми-

рала, что он с малолетними в том же труде, в битии свай

употребил себя,- остановяся, говорил графу:


- Федор Матвеевич,- ты генерал-адмирал и кавалер,

для чего ты бьешь сваи?


И на оное ему, государю, адмцрал ответствовал:

- Бьют сваи мои племянники и внучата. А я что за

человек? Какое имею, в родстве, преимущество? А пожа-

лованная от вашего величества кавалерия висит на дре-

ве-я ей бесчестия не принес.


И слыша то, государь поехал во дворец, и чрез сутки

учиня указ об освобождении малолетних дворян, опреде-

лил их в чужестранные государства для учения разным

художествам,- так разгневан, что и после биения свай не

миновали в разные художества употреблены быть".


* * *


Один из немногих русских, сочувствующих новым по-

рядкам, сказал мне о царе:


- На что в России ни взгляни, все его имеет началом,

и что бы впредь ни делалось, от сего источника черпать

будут. Сей во всем обновил, или паче вновь родил Россию.


28 декабря


Вернулся царевич так же внезапно, как уехал.


* * *


6 января 1715.


У нас были гости: барон Левенвольд, австрийский

резидент Плейер, ганноверский секретарь Вебер, царский

лейб-медик Блюментрост. После ужина, за стаканами рейн-

ского, зашла речь о вводимых царем новых порядках.

Так как не было никого постороннего и никого из рус-

ских, говорили свободно.


- Московиты,- сказал Плейер,-,делают все по при-

нуждению, а умри царь - и прощай наука! Россия -

страна, где все начинают и ничего не оканчивают. На нее

действует царь, как крепкая водка на железо. Науку в

подданных своих вбивает батогами и палками, по русской

пословице: палка нема, да даст ума; нет того спорее, что

Кулаком по шее. Правду сказал Пуффендорф об этом на-

роде: "рабский народ рабски смиряется и жестокостью

в страсти воздерживаться в повиновении любит". Можно бы

о них сказать и то, что говорит Аристотель о всех вообще

варварах: "Quod in libertate mali, in servitute boni sunt.

в свободе - злы, в рабстве - добры". Истинное просве-

щение внушает ненависть к рабству. А русский царь, по

самой природе власти своей - деспот, и ему нужны рабы.

Вот почему усердно вводит он в народ цифирь, навигацию,

фортификацию и прочие низшие прикладные знания, но

никогда не допустит своих подданных до истинного про-

свещения, которое требует свободы. Да он и сам не понима-

ет и не любит его. В науке ищет только пользы. Perpetuum

mobile, эту нелепую выдумку шарлатана Орфиреуса, пред-

почитает всей философии Лейбница. Эзопа считает вели-

чайшим философом. Запретил перевод Ювенала. Объявил,

что "за составление сатиры сочинитель будет подвергнут

злейшим истязаниям". Просвещение для власти русских

царей все равно, что солнце для снега: когда оно слабо,

снег блестит, играет; когда сильно - тает.


- Как знать,- заметил Вебер с тонкой усмешкой,-

может быть, русские более сделали чести Европе, приняв

ее за образец, нежели она была того достойна? Подража-

ние всегда опасно: добродетели не столь к нему удобны,

как пороки. Хорошо сказал один русский: "Заразительная

гнилость чужеземная снедает древнее здравие душ и тел

российских; грубость нравов уменьшитесь, но оставленное

ею место лестью и хамством наполнилось; из старого

ума выжили, нового не нажили-дураками умрем!"

- Царь,- возразил барон Левенвольд,- вовсе не та-

кой смиренный ученик Европы, как о нем думают. Однаж-

ДЫ, когда восхищались при нем французскими нравами

и обычаями, он сказал: "Добро перенимать у французов

художества и науки; а в прочем Париж воняет". И при-

бавил с пророческим видом: "Жалею, что город сей от