Дмитрий Сергееевич Мережковский. Петр и Алексей Дмитрий Сергееевич Мережковский. Антихрист ocr: Tamuh книга

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 13 14 15 16 17 18 19 20 ... 47

же ты, отче, как бес...

- А ты, государь, не гнушайся и бесами. Нехотя

черт Богу служит...

: - С чертом, ваше преподобие, себя равняешь?

- Политик я,- скромно возразил монах.- С волками

жить, по-волчьи выть. Диссимуляцию не только учителя

политичные в первых царствования полагают регулах, но

и сам Бог политике нас учит: яко рыбарь облагает удиль-

ный крюк червем, так обложил Господь Дух Свой Пло-

тью Сына и впустил уду в пучину мира и прехитрил,

и уловил врага-диавола. Богопремудрое коварство! Небес-

ная политика!

- А что, отче святый, в Бога ты веруешь? - опять

посмотрел на него царевич в упор.

- Какая же, государь, политика без церкви, а церковь

без Бога? Несть, бо власть, аще не от Бога...

И странно, не то дерзко, не то робко, хихикнув, при-

бавил:

- А ведь и ты умен, Алексей Петрович! Умнее ба-

тюшки. Батюшка, хотя и умен, да людей не знает - мы

его, бывало, частехонько за нос поваживаем. А ты умных

людей знать будешь лучше... Миленький!..

И вдруг, наклонившись, поцеловал руку царевича так

быстро и ловко, что тот не успел ее отдернуть, только весь

вздрогнул.

Но, хотя он и почувствовал, что лесть монаха-мед на

ноже, все же сладок был этот мед. Он покраснел и, чтобы

скрыть смущение, заговорил с притворною суровостью:

- Смотри-ка ты, брат Федос, не сплошай! Повадился

кувшин по воду ходить, там ему и голову сложить. Ты-де

царя батюшку, словно кошка медведя, задираешь лапою,

а как медведь тот, обратясь, да давнет тебя - и дух твой

не попахнет!..

Личико Федоски болезненно сморщилось, глаза расши-

рились, и, оглядываясь, точно кто-то стоял у него за спи-

ною, зашептал он, как давеча, быстрым, бессвязным, слов-

но горячечным шепотом:

- Ох, миленький, ох, страшно, и то! Всегда я думал,

что мне от его руки смерть будет. Как еще в младых

летах приехал на Москву с прочею шляхтою, и приведе-

ны в палату и пожалованы к ручке, кланялся я дяде твое-

му, царю Иоанну Алексеевичу; а как пришел до руки

царя Петра Алексеевича - такой на меня страх напал, та-

кой страх, что колена потряслися, едва стою, и от сего

времени всегда рассуждал, что мне от той же руки смерть

будет!..

Он и теперь весь дрожал от страха. Но ненависть

была сильнее страха. Он заговорил о Петре так, что Алек-

сею почудилось, будто Федоска не лжет, или не совсем

лжет. В мыслях его узнавал он свои собственные самые

тайные, злые мысли об отце:

- Великий, говорят, великий государь! А в чем его

величество? Тиранским обычаем царствует. Топором да

кнутом просвещает. На кнуте далеко не уедешь. И топор -

инструмент железный - не велика диковинка: дать две

гривны! Все-то заговоров, бунтов ищет. А того не видит,

что весь бунт от него. Сам он первый бунтовщик и есть.

Ломает, валит, рубит с плеча, а все без толку. Сколько

людей переказнено, сколько крови пролито! А воровство

не убывает. Совесть в людях незавязанная. И кровь не

вода - вопиет о мщении. Скоро, скоро снидет гнев Божий

на Россию, и как станет междоусобие, тут-то и увидят

все, от первых до последних; такая раскачка пойдет, такое

глав посечение, что только - швык - швык - швык...

Он проводил рукою по горлу и "швыкал", подражая

звуку топора.

- И тогда-то, из великих кровей тех, выйдет церковь

Божия, омытая, паче снега убеленная, яко Жена, солнцем

одеянная, над всеми царящая...

Алексей глядел на лицо его, искаженное яростью, на

глаза, горевшие диким огнем,- и ему казалось, что перед

ним сумасшедший. Он вспомнил рассказ одного из келей-

ников Лаврских: "бывает над ним, отцом Феодосием,

меленколия, и мучим бесом, падает на землю, и что делает,

сам не помнит".

- Сего я чаял, к сему и вел,- заключил монах.-

Да сжалился, видно. Бог над Россией: царя казнил, на-

род помиловал. Тебя нам послал, тебя, избавитель ты наш,

радость наша, дитятко светлое, церковное, благочестивый

государь Алексей Петрович, самодержец всероссийский,

ваше величество!..

Царевич вскочил в ужасе. Федоска тоже встал, пова-

лился ему в ноги, обнял их и возопил с неистовою и не-

приреклонною, точно грозящею, мольбою:

- Призри, помилуй раба твоего! Все, все, все тебе от-

дам! Отцу твоему не давал, сам хотел для себя, сам думал

патриархом быть; а теперь не хочу, не надо мне, не надо

ничего!.. Все - тебе, миленький, радость моя, друг сер-

дечный, свет-Алешенька! Полюбил я тебя!.. Будешь ца-

рем и патриархом вместе! Соединишь чемное и небесное,

венец Константинов, Белый Клобук с венцом Мономахо-

вым! Будешь больше всех царей на земле! Ты - первый,

ты-один! Ты, да Бог!.. А я-раб твой, пес твой,

червь у ног Твоих,- Федоска мизерный! Ей, ваше величест-

во, яко самого Христа ножки твои объемля, кланяюсь!

Он поклонился ему до земли, и черные крылья рясы

распростерлись, как исполинские крылья нетопыря, и ал-

мазная панагия с портретом царя и распятием, ударив-

шись об пол, звякнула. Омерзение наполнило душу царе-

вича, холод пробежал по телу его, как от прикосновения

гадины. Он хотел оттолкнуть его, ударить, плюнуть в лицо;

но не мог пошевелиться, как будто в оцепенении страшно-

го сна. И ему казалось, что уже не плут "Федоска ми-

зерный", а кто-то сильный, грозный, царственный лежит

у ног его - тот, кто был орлом и стал ночным нетопы-

рем - не сама ли Церковь, Царству покоренная, обесче-

щенная? И сквозь омерзение, сквозь ужас безумный вос-

торг, упоение властью кружили ему голову. Словно кто-

то подымал его на черных исполинских крыльях ввысь,

показывал все царства мира и всю славу их и говорил:

Все это дам тебе, если падши поклонишься мне.

Угли в камельке едва рдели под пеплом. Синее серд-

це спиртного пламени едва трепетало. И синее пламя лун-

ной вьюги померкло за окнами. Кто-то бледными очами

заглядывал в окна. И цветы Мороза на стеклах белели,

как призраки мертвых цветов.

Когда царевич опомнился, никого уже не было в ком-

нате. Федоска исчез, точно сквозь землю провалился,

или рассеялся в воздухе.

"Что он тут врал? что он бредил? - подумал Алек-

сей, как будто просыпаясь от сна.- Белый Клобук... Ве-

нец Мономахов... Сумасшествие, меленколия!.. И почем

он знает, почем знает, что отец умрет? Откуда взял?

Сколько раз в живых быть не чаяли, а Бог миловал"...

Вдруг вспомнил слова Кикина из давешней беседы:

- Отец твой не болен тяжко. Исповедывается и при-

чащается нарочно, являя людям, что гораздо болен, а все

притвор; тебя и других испытывает, каковы-то будете, ког-

да его не станет. Знаешь басню: собралися мыши кота

хоронить, скачут, пляшут, а он как прыгнет, да цапнет -

и пляска стала... Что же причащается, то у него закон

на свою стать, не на мышиную...

Тогда от этих слов что-то стыдное и гадкое кольнуло

царевичу сердце. Но он пропустил их мимо ушей нароч-

но: уж очень ему было весело, ни о чем не хотелось

думать.

"Прав Кикин! - решил он теперь, и словно чья-то

мертвая рука сжала сердце.- Да, все - притвор, обман,

диссимуляция, чертова политика, игра кошки с мышкою.

Как прыгнет, да цапнет... Ничего нет, ничего не было.

Все надежды, восторги, мечты о свободе, о власти -

только сон, бред, безумие"...

Синее пламя в последний раз вспыхнуло и потухло.

Наступил мрак. Один только рдеющий под пеплом уголь

выглядывал, точно подмигивал, смеясь, как лукаво прищу-

ренный глаз. Царевичу стало страшно; почудилось, что

Федоска не уходил, что он все еще тут, где-то в углу -

притаился, пришипился и вот-вот закружит, зашуршит,

зашелестит над ним черными крыльями, как нетопырь,

и зашепчет ему на ухо: Тебе дам власть над всеми цар-

ствами и славу их, ибо она передана мне, и я, кому хочу,

даю ее...

- Афанасьич!-крикнул царевич.-Огня! Огня ско-

рее!

Старик сердито закашлял и заворчал, слезая с теплой

лежанки.

"И чему обрадовался? - спросил себя царевич в пер-

вый раз за все эти дни с полным сознанием.- Неу-

жели?.."

Афанасьич, шлепая босыми ногами, внес нагоревшую

сальную свечку. Прямо в глаза Алексею ударил свет,

после темноты, ослепительный, режущий.

И в душе его как будто блеснул свет: вдруг увидел

он то, чего не хотел, не смел видеть - от чего ему было

так весело - надежду, что отец умрет.

Помнишь, государь, как в селе Преображенском,

в спальне твоей, перед святым Евангелием, спросил я тебя:

будешь ли меня, отца своего духовного, почитать за анге-

ла Божия и за апостола, и за судию дел своих, и веру-

ешь ли, что и я, грешный, такую же имею власть свя-

щенства, коей вязать и разрешать могу, какую даровал

Христос апостолам? И ты отвечал: верую.

Это говорил царевичу духовник его, протопоп собора

Спаса-на-Верху в Кремле, отец Яков Игнатьев, приехав-

ший в Петербург из Москвы, три недели спустя после

свидания Алексея с Федосом.

Лет десять назад, он, Яков для царевича был тем же,

что для деда его, Тишайшего царя Алексея Михайловича,

патриарх Никон. Внук исполнил завет деда: "Священст-

во имейте выше главы своей, со всяким покорением, без

всякого прекословия; священство выше царства". Среди

всеобщего поругания и порабощения церкви, сладко было

царевичу кланяться в ноги смиренному попу Якову. В лице

пастыря видел он лицо самого Господа и верил, что Гос-

подь - Глава над всеми главами. Царь над всеми царями.

Чем самовластнее был о. Яков, тем смиреннее царевич, и

тем слаще ему было это смирение. Он отдавал отцу духов-

ному всю ту любовь, которую не мог отдать отцу по пло-

ти. То была дружба ревнивая, нежная, страстная, как бы

влюбленная. "Самим истинным Богом свидетельствуюсь,

не имею во всем Российском государстве такого друга, кро-

ме вашей святыни,- писал он о. Якову из чужих краев.-

Не хотел бы говорить сего, да так и быть, скажу: дай

Боже вам долговременно жить; но если бы вам переселение

от здешнего века к будущему случилось, то уже мне весь-

ма в Российское государство не желательно возвращение".

Вдруг все изменилось.

У о. Якова был зять, подьячий Петр Анфимов. По

просьбе духовника, царевич принял к себе на службу Ан-

фимова и поручил ему управление своей Порецкою вотчи-

ною в Алаторской волости Нижегородского края. Подь-

ячий разорил мужиков самоуправством и едва не довел

их до бунта. Много раз били они челом царевичу, жало-

вались на Петьку-вора. Но тот выходил сух из воды, пото-

му что о. Яков покрывал и выгораживал зятя. Нако-

нец, мужики догадались послать ходока в Петербург к сво-

ему земляку и старому приятелю, царевичеву камердине-

ру, Ивану Афанасьевичу. Иван ездил сам в Порецкую

вотчину, расследовал дело и, вернувшись, донес о нем так,

что не могло быть сомнения в Петькиных плутнях и даже

злодействах, а главное, в том, что о. Яков знал о них.

Это был жестокий удар для Алексея. Не за себя и не за

крестьян своих, а за церковь Божию, поруганную, каза-

лось ему, в лице недостойного пастыря, восстал царевич.

Долго не хотел видеть о. Якова, скрывал свою обиду,

молчал, но наконец не выдержал.

Под кличкою о. Ада, вместе с Жибандою, Засыпкою,

Захлюсткою и прочими собутыльниками, участвовал про-

топоп в "кумпании", "всепьянейшем соборе" царевича, ма-

лом подобии большого батюшкина собора. На одной из

попоек Алексей стал обличать русских иереев, называя

их "Иудами предателями", "христопродавцами".

- Когда-то восстанет новый Илья пророк, дабы сокру-

шить вам хребет, жрецы Вааловы! - воскликнул он, глядя

прямо в глаза о. Якову.

- Непотребное изволишь говорить, царевич,- начал

было тот со строгостью.- Не довлеет тебе так укорять

и озлоблять нас, ничтожных своих богомольцев...

- Знаем ваши молитвы,- оборвал его Алексей,-

"Господи, прости да и в клеть пусти, помоги нагрести,

да и вынести". Хорошо сделал батюшка, царь Петр Алек-

сеевич - пошли ему Господь здоровья - что поубавил вам

пуху, длинные бороды! Не так бы вас еще надо, фарисеи,

лицемеры, порождения ехиднины, гробы повапленные!..

Отец Яков встал из-за стола, подошел к царевичу

и спросил торжественно:

- Кого разумеешь, государь? Не наше ли смирение?..

В эту минуту "велелепнейший отец протопресвитер Вер-

хоспасский" похож был на патриарха Никона; но сын Петра

уже не был похож на Тишайшего царя Алексея Михай-

ловича.

- И тебя,- ответил царевич, тоже вставая и по-преж-

нему глядя в упор на о. Якова,- и тебя, батька, из дюжи-

ны не выкинешь! И ты черту душу продал, поискал Иису-

са не для Иисуса, а для хлеба куса. Чего гордынею дуешь-

ся? В патриархи, небось, захотелось? Так не та, брат,

вера. Далеко кулику до Петрова дня! Погоди, ужо низри-

нет тебя Господь от Златой Решетки, что у Спаса-на-

Верху, пятами вверх, да рожей вниз - прямо в грязь,

в грязь, в грязь!..

Он прибавил непристойное ругательство. Все расхохо-

тались. У о. Якова в глазах потемнело; он был тоже

Пьян, но не столько от вина, сколько от гнева.

- Молчи, Алешка! - крикнул он.- Молчи, щенок!..

О. Яков весь побагровел, затрясся, поднял обе руки

над головой царевича и тем самым голосом, которым не-

когда, в Благовещенском соборе, будучи протодиаконом,

возглашал с амвона анафему еретикам и отступникам,

крикнул:

- Прокляну! Прокляну! Властью, данною нам от са-

мого Господа через Петра Апостола...

- Чего, поп, глотку дерешь?-возразил царевич со

Злобною усмешкою.- Не Петра Апостола, а Петра Анфи-

мова, подьячего, вора, зятюшку своего родного помилуй!

Он в тебе и сидит, он из тебя и вопит - Петька хам,

Петька бес!..

О. Яков опустил руку и ударил Алексея по щеке -

"заградил уста нечестивому".

Царевич бросился на него, одною рукою схватил за бо-

роду, другою уже искал ножа на столе. Искривленное судо-

рогою, бледное, с горящими глазами, лицо Алексея вдруг

стало похоже мгновенным, страшным и точно нездешним,

Призрачным сходством на лицо Петра. Это был один из

Тех припадков ярости, которые иногда овладевали царе-

вичем, и во время которых он способен был на злодейство.

Собутыльники вскочили, кинулись к дерущимся, схва-

тили их за руки, за ноги и, после многих усилий, отта-

щили, розняли.

Ссора эта, как и все подобные ссоры, кончилась ничем:

кто, мол, пьян не живет; дело привычное, напьются -

подерутся, проспятся - помирятся. И они помирились. Но

прежней любви уже не было. Никон пал при внуке, точно

так же, как при деде.

О. Яков был посредником между царевичем и целым

тайным союзом, почти заговором врагов Петра и Петер-

бурга, окружавших "пустынницу", опальную царицу Ав-

дотью, заточенную в Суздале. Когда пришла весть о смер-

тельной, будто бы, болезни царя, о. Яков поспешил в Пе-

тербург, по поручению из Суздаля, где ожидали великих

событий со вступлением Алексея на престол.

Но к приезду протопопа все изменилось. Царь выздо-

равливал, и так быстро, что исцеление казалось чудесным,

или болезнь мнимою. Исполнились предсказание Кикина:

кот Котабрыс вскочил - и стала мышиная пляска, броси-

лись все врассыпную, попрятались опять в подполье. Петр

достиг цели, узнал, какова будет сила царевича, если он,

государь, действительно умрет.

До Алексея доходили слухи, что отец на него в жесто-

ком гневе. Кто-то из шпионов-не сам ли Федос?-шепнул,

будто бы, отцу, что царевич изволил веселиться о смерти

батюшки, лицом-де был светел и радостен, точно именинник.

Опять вдруг все его покинули, отшатнулись от него,

как от зачумленного. Опять с престола на плаху. И он

знал, что теперь ему уже не будет пощады. Со дня на

день ждал страшного свидания с отцом.

Но страх заглушали ненависть и возмущение. Гнусным

казался ему весь этот обман, "диссимуляция", кошачья

хитрость, кощунственная игра со смертью. Припоминалась

и другая "диссимуляция" батюшки: письмо с угрозою ли-

шения наследства, "объявление сыну моему", переданное

в самый день смерти кронпринцессы Шарлотты, 22 октяб-

ря 1715 года, подписано было 11 того же октября, то есть

как раз накануне рождения у царевича сына, Петра Алек-

сеевича. Тогда не обратил он внимания на эту подмену

чисел. Но теперь понял, какая тут хитрость: после того,

как родился у него сын, нельзя было батюшке не упо-

мянуть о нем в Объявлении, нельзя было грозить безу-

словным лишением наследства, когда явился новый наслед-

ник. Подлогом чисел дан вид законный беззаконию.

Царевич усмехнулся горькой усмешкой, когда вспом-

нил, как батюшка любил казаться человеком правдивым.

Все простил бы он отцу - все великие неправды и зло-

действа - только не эту маленькую хитрость.

В этих мыслях и застал царевича о. Яков. Алексей

обрадовался ему в своем одиночестве, как и всякой живой

душе. Но в протопопе силен был дух Никона: чувствуя,

что царевич теперь более, чем когда-либо, нуждается в

помощи его, он решил напомнить ему старую обиду.

- Ныне же, государь-царевич,- продолжал о. Яков,-

то обещание свое, данное нам в Преображенском, пред

святым Евангелием, уничтожил ты, в игру или в глумле-

ние вменил. Имеешь меня не за ангела Божия и не за

Апостола Христова и за судию дел твоих, но сам судишь

нас, уязвляешь словами ругательными. И по делу зятя

нашего Петра Анфимова с мужиками порецкими, плач

многий в домишко наш водворил, и меня, отца своего

духовного, за бороду драл, чего милости твоей чинить не

надлежало, за страх Бога живого. Хотя грешен и скве-

рен семь - но служитель пречистому Телу и Крови Гос-

подней. Имеем же о том судиться, с тобою, чадо, пред Ца-

рем царствующих, в день второго пришествия, где нет ли-

цеприятия. Когда земная власть изнеможет, там и царь

как един от убогих предстанет...

Царевич поднял на него глаза молча, но с таким вы-

ражением не скорби, не отчаяния, а бесчувственной, точно

мертвой, пустоты, что о. Яков вдруг замолчал. Понял, что

теперь сводить старые счеты не время. Он был человек

добрый и Алексея любил как родного.

- Ну, Бог простит, Бог простит,- договорил он.-

И ты, дружок, прости меня, грешного...

Потом прибавил, заглядывая в лицо его, с нежною

тревогою:

- Да что ты такой скучный, Алешенька?..

Царевич опустил голову и ничего не ответил.

- А я тебе гостинец привез,-усмехнулся с веселым и

таинственным видом о. Яков,-письмецо от матушки. Ездил

нынче к пустынным. Тамошняя радость весьма обвеселила;

были паки видения, гласы-скоро-де, скоро совершится...

Он полез в карман за письмом.

- Не надо,- остановил его царевич,-- не надо, Иг-

натьич! Лучше не показывай. Что пользы? И без того

тяжко. Еще пронесут - отец узнает. Смотрельщиков за

нами много. Не езди ты к пустынным и писем ко мне

впредь не вози. Не надо...

О. Яков посмотрел на него опять долго и пристально.

Blog

Дмитрий Сергееевич Мережковский. Петр и Алексей Дмитрий Сергееевич Мережковский. Антихрист ocr: Tamuh книга