Geum.ru

Дмитрий Сергееевич Мережковский. Петр и Алексей Дмитрий Сергееевич Мережковский. Антихрист ocr: Tamuh книга

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   11   12   13   14   15   16   17   18   ...   47

шества.


- В мужских монастырях учредить гошпитали по рег-

ламенту для отставных драгун, также училища цыфири

и геометрии; в женских - воспитательные дома для за-

зорных младенцев; монахиням питаться пряжею на ману-

фактурные дворы...


Царевич старался не слушать; но отдельные слова до-

носились до него, как властные окрики:

- Продажу меда и масла в церквах весьма пресечь.

Пред иконами, вне церкви стоящими, свещевозжения весь-

ма возбранить. Часовни ломать. Мощей не являть. Чудес

не вымышлять. Нищих брать за караул и бить батожьем

нещадно...


Ставни на окнах задрожали от напора ветра. По ком-

нате пронеслось дуновенье, всколыхнувшее пламя свечей.

Как будто несметная вражья сила шла на приступ и ло-

милась в дом. И Алексею чудилась в словах Федоски

та же злая сила, тот же натиск бури с Запада.


Во второй комнате, для танцев, по стенам были гарус-

ные тканые шпалеры; зеркала в простенках; в шандалах

восковые свечи. На небольшом помосте музыканты с оглу-

шительными духовыми инструментами. Потолок, с аллего-

рической картиной Езда на остров любви - такой низкий,

что голые амуры с пухлыми икрами и ляжками почти

касались париков.


Дамы, когда не было танцев, сидели, как немые, ску-

чали и млели; танцуя, прыгали как заведенные куклы;

на вопросы отвечали "да" и "нет", на комплименты ози-

рались дико. Дочки словно пришиты к маменькиным юб-

кам; а на лицах маменек написано: "лучше б мы де-

виц своих в воду пересажали, чем на ассамблеи приво-

зили!"


Вилим Иванович Монс говорил переведенный из немец-

кой книжки комплимент той самой Настеньке, которая

влюблена была в гардемарина и в Летнем саду на празд-

нике Венус плакала над нежною цыдулкою:


- Чрез частое усмотрение вас, яко изрядного ангела,

такое желание к знаемости вашей получил, что я того долее

скрыть не могу, но принужден оное вам с достойным

почтением представить. Я бы желал усердно, дабы вы,

моя госпожа, столь искусную особу во мне обрели, чтоб я

своими обычаями и приятными разговорами вас, мою гос-

пожу, совершенно удовольствовать удобен был; но, поне-

же натура мне в сем удовольствии мало склонна есть, то

благоволите только моею вам преданною верностью и ус-

лужением довольствоваться...


Настенька не слушала - звук однообразно жужжащих

слов клонил ее ко сну. Впоследствии жаловалась она

тетке на своего кавалера: "Иное говорит он, кажется, и

по-русски, а я, хоть умереть, ни слова не разумею".


Секретарь французского посланника, сын московского

подьячего, Юшка Проскуров, долго живший в Париже и

превратившийся там в monsieur George' а, совершенного

петиметра и галантома,

Петиметр (франц. petit-maitre)-молодой щеголь; галан-

том (франц. galant homme)-галантный человек.

пел дамам модную песенку о

парикмахере Фризоне и уличной девке Додене:


La Dodun dit a Frison:

Coiffez moi avec adresse.

Je pretends avec raison

Inspirer de la tendresse.

Tignonnez, tignonnez, bichonnez moi!

Додена сказала. Фризону:

Хорошенько меня причеши.

Я хочу с полным на то правом

Внушать любовь.

Завивай, завивай, наряжай меня! (франц. )


Прочел и русские вирши о прелестях парижской жизни!


Красное место, драгой берег Сенской,

де быть не смеет манир деревенской,

Ибо все держит в себе благородно -

Богам и богиням ты -- место природно.

А я не могу никогда позабыти,

Пока имею на земле быти!


Старые московские бояре, враги новых обычаев, сиде-

ли поодаль, греясь у печки, и вели беседу полунамеками,

полузагадками:


- Как тебе, государь мой, питербурхская жизнь ка-

жется?


- Прах бы вас побрал и с жизнью вашею! Финти-

фанты, немецкие куранты! От великих здешних кумпли-

ментов и приседаний хвоста и заморских яств глаза сму-

тились.


- Что делать, брат! На небо не вскочишь, в землю

не закопаешься.


- Тяни лямку, пока не выкопают ямку.

- Трещи, не трещи, да гнись.


- Ой-ой-ошеньки, болят боченьки, бока болят, а ле-

жать не велят.


Монс шептал на ухо Настеньке только что сочиненную

песенку:

Без любви и без Страсти,

Все дни суть неприятны:

Вздыхать надо, чтоб сласти

Любовны были златны.

На что и жить,

Коль не любить?


Вдруг почудилось ей, что потолок шатается, как во

время землетрясения, и голые амуры падают прямо ей на

голову. Она вскрикнула. Вилим Иванович успокоил ее:

- ЭTо ветер; шаталось полотно с картиной, прибитое к по-

толку и раздуваемое, как парус. Опять ставни задрожали,

на этот раз так, что все оглянулись со страхом.


Но заиграл полонез, пары закружились-и бурю за-

глушила музыка. Только зябкие старички, греясь у печки,

слышали, как ветер воет в трубе, и шептались, и вздыхали,

и качали головами; в звуках бури, еще более зловещих

сквозь звуки музыки, им слышалось: "жди горя с моря,

беды от воды".


Петр, продолжая беседу с Федоскою, расспрашивал

об ереси московских иконоборцев, Фомки цирюльника

и Митьки лекаря.


Оба ересиарха, проповедуя свое учение, ссылались на

недавние указы царя: "Ныне-де у нас на Москве, говори-

ли они, слава Богу, вольно всякому,- кто какую веру

сеебе изберет, в такую и верует".

- По-ихнему, Фомки да Митьки, учению,- говорил

Федос с такой двусмысленной усмешкой, что нельзя было

понять, осуждает ли он ересь, или сочувствует,- правая

вера от святых писаний и добрых дел познается, а не

от чудес и преданий человеческих. Можно-де спастись во

всех верах, по слову апостола: делающий правду во вся-

ком народе Богу угоден.


- Весьма разумно,-заметил Петр, и усмешка монаха

отразилась в такой же точно усмешке царя: они понима-

ли друг друга без слов.


- А иконы-де, учат, дела рук человеческих, суть идо-

лы,- продолжал Федос.- Крашеные доски как могут чу-

деса творить? Брось ее в огонь - сгорит, как и всякое

дерево. Нс иконам в землю, а R ту в небо подобает

кланяться. И кто-де им, угодникам Божьим, дал такие

уши долгие, чтоб с неба слышать моления земных? И если,

говорят, сына у кого убьют ножом или палкою, то отец

того убитого как может ту палку или нож любить? Так

и Бог как может любить древо, на коем распят Сын его?

И Богородицу, вопрошают, чего ради весьма почитаете?

Она-де подобна мешку простому, наполненному драгоцен-

ных каменьев и бисеров, а когда из мешка оные драгие

каменья иссыпаны, то какой он цены и чести достоин? И о

таинстве Евхаристии мудрствуют: как может Христос по-

всюду раздробляем и раздаваем, и снедаем быть в служ-

бах, коих бывает в свете множество в един час? Да как

может хлеб переменяться в Тело Господне молитвами по-

повскими? А попы-де всякие бывают - и пьяницы, и блуд-

ники, и сущие злодеи. Отнюдь сего статься не может; и


усмехался все наглее, все зло-


в том-де мы весьма усомневаемся: понюхаем - хлебом пах-

нет; также и Кровь, по свидетельству данных нам чувств,

является красное вино просто...


- Сих непотребств еретических нам, православным,

и слушать зазорно! - остановил Федоску царь.


Тот замолчал, но усмехался все наглее,

радостнее.


Царевич поднял глаза и посмотрел на отца украдкою.

Ему показалось, что Петр смутился: он уже не усмехался;

лицо его было строго, почти гневно, но, вместе с тем, бес-

помощно, растерянно. Не сам ли он только что признал

основание ереси разумным? Приняв основание, как не при-

нять и выводов? Легко запретить, но как возразить?

Умен царь; но не умнее ли монах и не ведет ли он царя,

как злой поводырь - слепого в яму?


Так думал Алексей, и лукавая усмешка Федоски отра-

зилась в точно такой же усмешке, уже не отца, а сына: ца-

ревич и Федоска теперь тоже понимали друг друга без слов.


- На Фомку да Митьку дивить нечего,- проговорил

вдруг, среди общего неловкого молчания, Михаиле Пет-

рович Аврамов.- Какова погудка, такова и пляска; куда

пастух, туда и овцы...


И посмотрел в упор на Федоску. Тот понял намек

и весь пришипился от злости.


В это мгновение что-то ударило в ставни - словно за-

стучали в них тысячи рук - потом завизжало, завыло,

заплакало и где-то в отдалении замерло. Вражья сила

все грознее шла на приступ и ломилась в дом.


Девьер каждые четверть часа выбегал во двор узнавать

о подъеме воды. Вести были недобрые. Речки Мья и Фон-

танная выступали из берегов. Весь город был в ужасе.

Антон Мануйлович потерял голову. Несколько раз под-

ходил к царю, заглядывал в глаза его, старался быть

замеченным, но Петр, занятый беседою, не обращал

на него внимания. Наконец, не выдержав, с отчаянной реши-

мостью, наклонился Девьер к самому уху царя и проле-

петал:


- Ваше величество! Вода...


Петр молча обернулся к нему и быстрым, как будто

невольным, движением, ударил его по щеке. Девьер ни-

чего не почувствовал, кроме сильной боли - дело при-

вычное.


"Лестно,- говаривали птенцы Петровы,- быть биту

от такого государя, который в одну минуту побьет и по-

жалует".


И Петр, со спокойным лицом, как ни в чем не бывало,

обратившись к Аврамову, спросил, почему до сей поры не

напечатано сочинение астронома Гюйгенса "Мирозрение

или мнение о небесноземных глубусах".


Михайло Петрович смутился было, но, тотчас оправив-

шись и смотря прямо в глаза царю, ответил с твердостью:

- Оная книжица самая богопротивная, не чернилом,

углем адским писанная и единому только скорому

сожжению в срубе угодная...

- Какая ж в ней противность?


- Земли вращение около солнца полагается и мно-

жественность миров, и все оные миры такие же, будто, суть

земли, как и наша, и люди на них, и поля, и луга, и леса,

и звери, и все прочее, как на нашей земле. И так вкрад-

чив, хитрит везде прославить и утвердить натуру, что

есть жизнь самобытную. А Творца и Бога в небытие

изводит...


Начался спор. Царь доказывал, что "Коперников чер-

теж света все явления планет легко и способно изъяс-

няет".


Под защитой царя и Коперника высказывались мыс-

ли все более смелые.


- Ныне уже вся философия механична стала! - объ-

явил вдруг адмиралтейц-советник Александр Васильевич

Сикин.- Верят ныне, что весь мир таков есть в своем

веАнчестве, как часы в своей малости, и что все в нем

делается чрез движение некое установленное, которое за-

висит от порядочного учреждения атомов. Единая всюду

механика...


- Безумное атейское мудрование- Гнилое и нетвер-

дое основание разума! - ужасался Абрамов, но его не

слушали.


Все старались перещеголять друг друга вольномыслием.

- Весьма древний философ Дицеарх писал, что чело-

века существо есть тело, а душа только приключение и

одно пустое звание, ничего не значащее,- сообщил вице-

канцлер Шафиров.


- Через микроскопиум усмотрели в семени мужском

животных, подобных лягушкам, или головашкам,- ух-

мыльнулся Юшка Проскуров так злорадно, что вывод был

ясен: никакой души нет. По примеру всех парижских

Щеголей, была и у него своя "маленькая философия",

"une petite philosophic", которую излагал он с такою же

галантною легкостью, с какою напевал парикмахерскую

песенку: "tignonnez, tignonnez, bichonnez moi".


- По Лейбницеву мнению, мы только гидраулические

мыслящие махины. Устерц нас глупее...


- Врешь, не глупее тебя! - заметил кто-то, но Юшка

продолжал невозмутимо:


- Устерц глупее нас, душу имея прилипшую к ра-

ковине, и по сему пять чувств ему ненадобны. А может

быть, в иных мирах суть твари о десяти и более чувствах,

столь совершеннее нас, что они так же дивятся Невтону

и Лейбницу, как мы обезьяньим и пауковым действиям...


Царевич слушал, и ему казалось, что в этой беседе

происходит с мыслями то же, что со снегом во время

петербургской оттепели: все расползается, тает, тлеет, пре-

вращается в слякоть и грязь, под веянием гнилого за-

падного ветра. Сомнение во всем, отрицание всего, без

оглядки, без удержу, росло, как вода в Неве, преграж-

денной ветром и грозящей наводнением.


- Ну, будет врать! - заключил Петр вставая.- Кто

в Бога не верует, тот сумасшедший, либо с природы ду-

рак. Зрячий Творца по творениям должен познать. А без-

божники наносят стыд государству и никак не должны

быть в оном терпимы, поелику основание законов, на коих

утверждается клятва и присяга властям, подрывают.


- Беззаконий причина,- не утерпел-таки, вставил

Федоска,- не есть ли в гиппокритской ревности, паче

нежели в безбожии, ибо и самые афеисты учат, дабы в

народе Бог проповедан был: иначе, говорят, вознерадит

народ о властях...


Теперь уже весь дом дрожал непрерывною дрожью

от натиска бури. Но к звукам этим так привыкли, что

не замечали их. Лицо царя было спокойно, и видом своим

он успокаивал всех.


Кем-то пущен был слух, что направление ветра изме-

нилось, и есть надежда на скорую убыль воды.


- Видите?-сказал Петр, повеселев.-Нечего было

и трусить. Небось, бурометр не обманет!


Он перешел в соседнюю залу и принял участие в

танцах.


Когда царь бывал весел, то увлекал и заражал всех

своею веселостью. Танцуя, подпрыгивал, притопывал, вы-

делывал коленца - "каприоли", с таким одушевлением,

что и самых ленивых разбирала охота пуститься в пляс.

В английском контрдансе дама каждой первой пары

придумывала новую фигуру. Княгиня Черкасская поце-

ловала кавалера своего, Петра Андреевича Толстого, и

стащила ему на нос парик, что должны были повторить

за нею все пары, а кавалер стоял при этом неподвижно

как столб. Начались возни, хохот, шалости. Резвились

как школьники. И веселее всех был Петр.


Только старички по-прежнему сидели в углу своем,

слушая завывание ветра, и шептались, и вздыхали, и ка-

чали головами.


- Многовертимое плясанье женское,- вспоминал один

из них обличение пляски в древних святоотеческих кни-

гах,- людей от Бога отлучает и во дно адово влечет.

Смехотворцы отыдут в плач неутешный, плясуны повешены

за пуп...


Царь подошел к старичкам и пригласил их участвовать

в танцах. Напрасно отказывались они, извиняясь неуме-

нием и разными немощами - ломотою, одышкою, подаг-

roю - царь стоял на своем и никаких отговорок не слу-

шал.


Заиграли важный и смешной гросфатер. Старички-

им дали нарочно самых бойких молоденьких дам - снача-

ла еле двигались, спотыкались, путались и путали дру-

гих; но, когда царь пригрозил им штрафным стаканом

ужасной перцовки, запрыгали не хуже молодых. Зато,

по окончании танца, повалились на стулья, полумертвые

от усталости, кряхтя, стеная и охая.


Не успели отдохнуть, как царь начал новый, еще

более трудный, цепной танец. Тридцать пар, связанных

носовыми платками, следовали за музыкантом - малень-

ким горбуном, который прыгал впереди со скрипкою.


Обошли сначала обе залы флигеля. Потом через га-

лерею вступили в главное здание, и по всему дому, из

комнаты в комнату, с лестницы на лестницу, из жилья

в жилье, мчалась пляска, с криком, гиком, свистом и

хохотом. Горбун, пиликая на скрипке и прыгая неистово,

корчил такие рожи, как будто бес обуял его. За ним,

в первой паре, следовал царь, за царем остальные, так

что, казалось, он ведет их, как связанных пленников, а

его самого, царя-великана, водит и кружит маленький бес.


Возвращаясь во флигель, увидели в галерее бегущих

навстречу людей. Они махали руками и кричали в ужасе:

- Вода! Вода! Вода!


Передние пары остановились, задние с разбега нале-

тели и смяли передних. Все смешалось. Сталкивались,

падали, тянули и рвали платки, которыми были связаны.

Мужчины ругались, дамы визжали. Цепь разорвалась.

Большая часть, вместе с царем, кинулась назад к выходу

из галереи в главное здание. Другая, меньшая, нахо-

дившаяся впереди, ближе к противоположному выходу во

флигель, устремилась было туда же, куда и прочие, но

не успела добежать до середины галереи, как ставня на

одном из окон затрещала, зашаталась, рухнула, посыпа-

лись осколки стекол, и вода бушующим потоком хлынула

в окно. В то же время, напором сдавленного воздуха

снизу, из погреба, с гулами и тресками, подобными пу-

шечным выстрелам, стало подымать, ломать и вспучи-

вать пол.


Петр с другого конца галереи кричал отставшим:

- Назад, назад, во флигель! Небось, лодки пришлю!

Слов не слышали, но поняли знаки и остановились.

Только два человека все еще бежали по наводненному

полу. Один из них - Федоска" Он почти добежал до

выхода, где ждал его Петр, как вдруг сломанная половица

осела, Федоска провалился и начал тонуть. Толстая баба,

жена голландского шкипера, задрав подол, перепрыгну-

ла через голову монаха; над черным клобуком мелькнули

толстые икры в красных чулках. Царь бросился к нему на

помощь, схватил его за плечи, вытащил, поднял и понес,

как маленького ребенка, на руках, трепещущего, машу-

щего черными крыльями рясы, с которых струилась вода,

похожего на огромную мокрую летучую мышь.


Горбун со скрипкою, добежав до середины галереи,

тоже провалился, исчез в воде, потом вынырнул, поплыл.

Но в это мгновение рухнула средняя часть потолка и

задавила его под развалинами.


Тогда кучка отставших - их было человек десять -

видя, что уже окончательно отрезана водою от главного

здания, бросилась назад во флигель, как в последнее

убежище.


Но и здесь вода настигала. Слышно было, как плещут-

ся волны под самыми окнами. Ставни скрипели, трещали,

готовые сорваться с петель. Сквозь разбитые стекла вода

проникала в щели, сочилась, брызгала, журчала, текла

по стенам, разливалась лужами, затопляла пол.


Почти все потерялись. Только Петр Андреевич Тол-

стой да Вилим Иванович Монс сохранили присутствие

духа. Они нашли маленькую, скрытую в стене за шпале-

рами дверь. За нею была лесенка, которая вела на чердак.

Все побежали туда. Кавалеры, даже самые любезные,

теперь, когда в глаза глядела смерть, не заботились о

дамах; ругали, толкали их; каждый думал о себе.


На чердаке было темно. Пробравшись ощупью среди

бревен, досок, пустых бочек и ящиков, забились в самый

дальний угол, несколько защищенный от ветра выступом

печной трубы, еще теплой, прижавшись к ней, и некото-

рое время сидели так в темноте, ошеломленные, оглупе-

лые от страха. Дамы, в легких бальных платьях, стучали

зубами от холода. Наконец, Монс решил сойти вниз, не

идет ли помощи.


Внизу конюхи, ступая в воде по колено, вводили в

залу хозяйских лошадей, которые едва не утонули в

стойлах. Ассамблейная зала превратилась в конюшню.

Лошадиные морды отражались в зеркалах. С потолка

летели и трепались клочья сорванного полотна с Ездой