Ать свою книгу воспоминаний или точнее сказать, изложить свою жизнь на бумаге, у меня появлялись давно, я даже не могу сейчас точно сказать в какой год или день

Вид материала

Документы

Содержание Чимкент. школа №45. окончание 9 класса.

Подобный материал:

• Моя педагогическая деятельность, 24.23kb.
• Исследование развития школы №17, через изучение воспоминаний людей, связавших свою, 165.27kb.
• Лариса Александровна Леденёва подходит к нам. Для меня «классная дама» не просто учитель, 178.11kb.
• Николай Нотович Неизвестная жизнь Иисуса Христа, 1051.21kb.
• Памятка для родителей   Какой бы родитель не хотел бы сказать: «Я люблю своего ребенка, 160.72kb.
• I. Удвоение Не знаю, что делать. Имей я хотя бы возможность сказать "плохо мое дело",, 3355.48kb.
• «Смеются все и даже йоги!», 64.09kb.
• Вишнев В. Н. Безродная Н. В. Остеохондроз Профилактика и лечение Введение, 623.65kb.
• Пролог: "Хагакурэ" и я, 801.32kb.
• Старайся полюбить эти вопросы сами по себе, 4738.11kb.

Как-то мама, убирая в квартире, с удивлением обнаружила, что книги занимают в ней очень много места – они были везде: в антресолях шкафов, сложены стопками за тумбочкой отца, часть из них была сложена уже под кроватями. Много их приехало с нами ещё из Усть-Каменогорска, потому что там некуда было их выбрасывать. Когда отец очередной раз уехал, она поставила мне задачу перебрать их и те, которые не очень нужные отнести в комиссионный книжный магазин. А всё, что я с этого заработаю – то мне на марки. В общем, мы усиленно навалились на эту задачу, конечно, оставив все хорошие книги, и я хорошо помню, что отвёз туда полные три хозяйственные сумки книг. Это было очень удобно, так как автобус №23 ходил от нашего дома как раз до площади с самолётом, где был магазин. В самом магазине, что было радостно, книги сразу оценивали и давали деньги наличными. Цену давали, конечно, в зависимости от состояния не очень большую – примерно половину, но за всё вместе выходило очень много. Под эту марку, я довольно удачно «спихнул» все свои учебники и часть детских книг. Отец нам так показалось, ничего не заметил, а если и заметил то, ничего не сказал – наверное, тоже был рад тому, что освободилось место для следующих покупок. Деньги за книги пошли на благое дело – на брюки, ещё в Усть-Каменогорске, когда пошла мода на вельветовые брюки, я нашёл материал, и по совету мамы заказал их в ателье. До сих пор помню, что мне надо 1.35 см, а шитьё стоило около 10 рублей в то время. Поэтому в Чимкенте я выбрал себе материал с лавсаном – это было очень здорово по тем временам и заказал в ателье брюки-клёш с широким поясом под ремень. Все остальные ушли на марки и разную мелочь.

Мама устроилась работать в противотуберкулёзную поликлинику – вела приём детей с подозрением, имела «свой» участок в городе от нашего дома и весь седьмой квартал, забадамье (Бадам, это мелкая речка на окраине города) и узбекскую окраину. Самым примечательным в её работе было то, что рядом с поликлиникой располагалась Чимкентская конфетная фабрика. Бывало мама с работы приносила домой конфеты, эссеции и пищевые красители используемые для изготовления конфет. Для меня это тогда было открытием, оказывается всё, что применяется в конфетах – обычная пищевая химия. И при желании можно искусственным путём создать всё что хочешь, вкус любого фрукта или ягоды.

Одно помню, что у неё всегда было много работы, как она называла – полторы ставки, т.е. за себя и даже больше. Часто в разговорах я слышал, что у неё приём то за заболевшую коллегу, то ещё за кого-то, то она подменяла кого-то во взрослом отделении и так до бесконечности. Врачей всегда было мало, и даже когда я поступил в училище, и вроде бы не было крайней необходимости особо «надрываться» она всегда работала на полторы ставки. Её всегда «просила» начальница, и она опять соглашалась. Иногда, когда уже мы с отцом в конце дня заезжали за ней на машине, то всегда в коридоре поликлиники было куча народу – мамы с детьми, которые бегали, шумели, плакали, в общем обычная «рабочая обстановка», которая, кажется, никогда не кончалась. Ведь можно было «пожалеть» себя, ведь мы тоже пытались жить на свои и не «тянуть» из родителей. Но в отпуске конечно мама всегда старалась нас накормить до отвала и что-то купить в дорогу с собой. Но видимо вечный ритм работы и жизни, сам её стиль – постоянная «загруженность» по полной мерке никак не отпускала её, даже когда она ушла на пенсию. На работе появились скандалы связанные с сокращением штатов, уменьшением количества ставок. Да ещё сюда добавился развал в стране, эти несерьёзные Казахстанские деньги (национальная валюта) – теньге, которым цена – копейки. Так и осталась она у меня в памяти вечно загруженная проблемами на работе и постоянно работающая на износ.

Не знаю почему, но она постоянно выпускала какую-то газету. На большом ватманском листе что-то писала, наклеивала какие-то картинки и всё на медицинские темы. Но иногда были и поздравительные к праздникам. Почему мне так казалось, что это постоянно делала она – не знаю? А может быть все врачи заняты этим? Или это была у неё такая партийная нагрузка?

Ещё запомнилась почему-то такая подробность. В Чимкенте маму несколько лет привлекали в качестве «партийной нагрузки» работать народным заседателем в Чимкентском областном суде. Я несколько раз слышал её истории о заседаниях, судьбах людей, которых им приходилось судить. С её слов я тогда понял и узнал, что суды могут идти месяцами над одним человеком. Оказывается, это довольно долгая и нудная процедура соревнования между прокурором и адвокатом. Поэтому она много раз жаловалась на «бесцельно потраченное» там время. Но это было серьёзным и «почётным» поручением и отказываться было никак нельзя. Несколько раз я заходил за ней в суд. В то время там всё было гораздо проще, вход в суд и зал заседаний был свободным, поэтому я иногда тоже сидел и слушал, дожидаясь перерыва. Вторым удивительным открытием там для меня было то, что мама как-то показала мне небольшого «пришибленного» мужичонку, которого казалось, можно было «соплёй перешибить пополам» и это был особо опасный рецидивист, убивший несколько человек. Я поразился этому, ведь я представлял себе преступником человека, как в кино «Джентльмены удачи» огромным, здоровым, страшным и тому подобным. То есть мне казалось, что когда я такого или похожего увижу, так сразу с лёгкостью его отличу от других, где оказывается большинство «страшных» преступников – среднего роста, ничем не приметные, мимо которых пройдёшь и даже не подумаешь, что идёшь мимо особо опасного преступника. Вот такой парадокс жизни и кино!

Мне так кажется, что я никогда в жизни и не видел её в праздности, безделье и ничегонеделанье. Если честно признать, то и я мало сделал в её жизни радостных праздников. Всё казалось успею, ведь жизнь такая длинная. В быту она была скромна, какой-то особой роскошью не увлекалась. Она никогда не стремилась накапливать что-то, вкладывать во что-то, хотя конечно могла это себе позволить. К золотым украшениям относилась спокойно, без фанатизма. Имело необходимое и ей хватало. Самым дорогим у неё были золотые серьги, несколько колец и цепочка. Хорошо помню как однажды в Усть-Каменогорске мама сама, видимо накопив огромную сумму по тем временам, купила золотое кольцо с красным камнем в магазине «Янтарь» в который она конечно, как все женщины часто заходила, раз он был в соседнем доме. Как она радовалась этому! Носила его почти не снимая, но с годами, с обострением экземы на руках, которая мучила её всю жизнь, она совсем перестала всё носить. Эти пять колец – все, что осталось у меня в память о ней, поэтому они и дороги мне тем, что напоминают о тех радостных минутах, когда мы жили вместе, были молоды и счастливы.

Она умела как-то по-женски толково «вести хозяйство»: быстро и незаметно постирать, погладить, убрать, приготовить, что-то закрыть, законсервировать. Полка, которая была у нас на кухне под потомком, довольно вместительная, всегда была забита банками с вареньями, соками, помидорами и огурцами, баклажанной икрой, приправами и другими разными её фантазиями. Хорошо запомнилось, что в имея в Чимкенте такое огромное изобилие овощей и фруктов она сходу в первый год накрутила столько банок, что мы не могли их съесть за весь год и она ругалась на нас с отцом – почему мы так мало едим? Банку с вареньем мы ели очень долго. Отец из всего этого изобилия предпочитал только одно малиновое варенье – говоря, что им лечится. Поэтому летом всегда наступал такой «исторический» день, когда он ехал с ведром на Центральный рынок, покупал почти, не торгуясь у ушлых бабок огромное ведро малины, лично высыпал её в таз, а сверху засыпал сахаром. После всего этого бодро докладывал маме:

- Мама я свою задачу выполнил! – дальше уже мама варила и разливала варенье в маленькие 0.5 и 1 литровые банки. Когда я был дома, то моя задача была всё это поставить наверх в полку. Часто отец потом, приходя с работы, после ужина говорил:

- Что-то мне кажется, я заболеваю! – и мы все знали, что он сейчас встанет, пойдёт на кухню, и если нет открытой банки, то достанет её и заварит себе чай с малиновым вареньем. Все остальные варенья он ел, как и я без особой жадности, поэтому как мама не старалась нам их скармливать – они часто подолгу стояли на столе в вазочках. Мама в сердцах ругалась:

- У других дети как дети! Целыми банками едят, а ты… Но я почему-то к этому относился спокойно, ел потихоньку, предпочитая всем урючное и грушёвое варенье. И всегда удивлялся детским книжкам и кинофильмам, в которых рассказывалось о том, как дети съедают украдкой от родителей банки с вареньем. И как их потом ругают и наказывают за такое страшное преступление. А если бы я у себя дома вдруг один съел бы целую банку варенья – моя мама была бы так этому рада! Ей было бы так приятно.

Со временем, конечно мама стала закрывать меньше, ведь уехал я, а фрукты и зелень была практически круглый год. Чимкент был самый «богатый» город в их жизни, в смысле фруктов и овощей, после долгих скитаний по гарнизонам – он был им как награда за долгий и упорный труд и службу в Вооружённых силах.

Соседями у нас в доме по подъезду семь квартир, так как на этаже было по две квартиры. Напротив нас жила женщина с сыном, внизу на первом под нами семья казахов, с которыми мы никогда не общались. Напротив них – в двухкомнатной квартире семья Брикманов – «колоритные личности». Жили они вместе, родители и их женатый сын – Витька, который немного успел смолоду «посидеть» в тюрьме, в армии отслужил в стройбате и самое удивительное, что было для меня – кажется, он в жизни умел всё! Он ездил на машине и ремонтировал любую поломку, хотя никогда в жизни не имел прав, так как не имел здоровья, работая на стройке всегда по дружбе «доставал» всё, что нужно.

Над нами жила семья Шрамко – удивительные люди, взрослый сын у них жил отдельно, а они были вдвоём. Он был нормальный мужик – работал на солидной должности по строительству. Жена же – полная дура и истеричка, часто по вечерам в тишине были слышны её крики в течение нескольких часов, но это было более-менее терпимо. Самое удивительное было то, что она стирала исключительно среди недели и только по ночам. Шум воды в ванне ночью очень раздражал всех, и мама плотно закрывала дверь в ванну, плотно уплотняя щели, чтобы отдохнуть. Зачем и почему она так делала – так и осталось загадкой, так как с ней лишний раз никто не хотел разговаривать, кроме «здравствуйте», когда встречались на лестнице в подъезде. Её все за глаза в подъезде называли шизофреничкой, вероятнее всего так и было на самом деле. Отец так и говорил дома: «Опять шиза (или иногда заменял на «чокнутая») начала выступать, – или свой концерт «по заявкам!» Муж её, видимо за долгие годы к этому привык и не реагировал, потому что его голос был очень редко слышен. Но когда они выходили на улицу, то шли под ручку и, глядя на них можно было подумать, что это идеальная семья.

На четвёртом этаже жила семья моложе моих родителей с маленькими детьми муж – охотник и рыбак, она работала в книжном магазине. С ними сложились хорошие отношения у родителей. Но однажды и с ними была такая история. Мама как-то взяла у них две книги – про грибы и ещё какую-то, я уже в это время учился в военном училище. Соседка через время попросила её их вернуть, а мама во время очередной уборки, засунула их в мой шкаф подальше с глаз и забыла об этом. Тогда она ответила соседке, что их дома нет, и ей так кажется, что она их давно вернула. После этого они полгода не разговаривали между собой. Когда я приехал в отпуск и случайно полез в свой шкаф за чем-то, то нашёл их. Мама, увидела эти книги – её глаза округлились, и она тихо ахнула:

- Какой ужас! Оказываются они у нас дома!

Дождавшись вечера, она набралась мужества, взяла книги и пошла к соседке восстанавливать мир. Какие она там говорила слова и как винилась – я не знаю, но с того вечера у них снова был мир. Но книги больше мама старалась не брать. Это меня тогда сильно поразило тем, что надо было решиться на такой поступок. Считаю, что на такое способны люди, которые могут признавать свои ошибки, и сказать когда это нужно громко: «Я не прав!» Маму свою я после этого сильно зауважал, а для себя сделал вывод, что если со мной вдруг случиться такая похожая история, то я буду поступать так же. Остальные соседи с нами не общались и я их не помню.

Витька Брикман был удивительный человек, он быстро познакомился со всеми в подъезде. Особенно добрым отношением он проникся к моей маме. И в знак хороших отношений предложил ей сделать нам в доме ремонт как у него, пока у него есть возможность. Дома у себя он кухню, ванну и туалет обложил кафельной плиткой приятного серого цвета размером 15×15 см. Мама сразу же обсудив с отцом все вопросы, согласилась. Хорошо помню, как она со свойственной ей прямотой и способностью называть вещи своими именами, сказала за вечерним чаем:

- Скоро Витька нам украдёт кафель и линолеум, так что готовьтесь работать!

И точно, в один из поздних вечеров, уже скорее ночью, он постучал нам в дверь и сказал, что всё привёз. Нам с отцом пришлось всё перетащить из мотороллера с прицепом, на котором он приехал. Там был кафель в деревянных упаковках и огромное количество линолеумной плитки зелёного цвета. Где он всё это взял, чей это мотороллер и как он на нём ездит – мы вопросов не задавали. Не зря отец Витьку всегда называл одним словом с добрым оттенком – «деловой».

Вечером он пришёл на консультацию по вопросам ремонта, так как отец честно сказал, что он никогда этим не занимался. Витя долго всё отцу объяснял, водил к себе показывая, как делал он в сложных местах. В подарок нам (ко всему украденному ранее), чтобы клеить плитку он привёз целое ведро клея с загадочным названием – бустилат. Сейчас это кажется смешным, нелепым, когда везде открыты строительные магазины заваленные всяким кафелем и клеями на выбор. А тогда, в пору всеобщего дефицита, купить это всё было просто не возможно, только «достать».

В то время мы ещё не думали и не загадывали так далеко о том, что отец уйдёт на пенсию в Чимкенте и были готовы вновь, по служебной необходимости ехать к другому месту службы. Поэтому особой необходимости делать ремонт в квартире, в которой ещё не известно будем мы жить или нет, не было. Но от возможности её благоустроить, конечно, не отказались. Таким образом, мы с отцом, не спеша, начали укладывать кафель в ванной, туалете и кухне. Главным был отец, но я ему помогал наклеивать, подрезать плитки в углах, и моя обязанность была затирать швы. На старый линолеум от строителей мы везде сверху наклеили новые плитки. Получилось здорово – кухня, ванна, коридор и туалет – всё в один цвет!

Как там родители рассчитались с Витей, не знаю, но он часто заходил к нам в процессе работы, давая дельные советы по укладке углов, резке плитки и других возникающих проблем. В конце он признал нашу работу вполне достойной, на хорошем уровне. Сейчас, если бы мы делали ту работу то, конечно сделали бы ещё лучше, используя пластиковые углы, планки и другое. Но по тем временам это было нормально.

За всю жизнь с родителями я не помню, чтобы у нас дома были грандиозные, большие ремонты. Все квартиры были служебными, и на этом никто особо не зацикливался. Конечно, по мелочам что-то делали, немного подкрашивали, в Сары-Озеке несколько раз по просьбе мамы я набирал в части извёстку, мел – для побелки кухни, но чтоб вот так; и красить полы, клеить обои, белить потолки – этого я никогда не помню. Поэтому уже в Чимкенте кафель и линолеум – было грандиозным событием. Помню как мама и отец радовались как дети, разглядывая кафель на стене там, где мы уже сделали немного. Из того дела я для себя вынес одно важное открытие, что кафель делается медленно, аккуратно, но «на века». Дело требует внимательности, иногда очень долго приходится вымерять размеры одной плиточки где-нибудь в углу – ведь самое в кафеле это я понял для себя – углы. А укладывать ровными рядами на хорошую и ровную стену – одно удовольствие, получается и быстро и красиво!


ЧИМКЕНТ. ШКОЛА №45. ОКОНЧАНИЕ 9 КЛАССА.

Лучшим подарком судьбы мне в Чимкенте была моя новая школа, которая оказалась на этот раз прямо в соседнем здании, возле нашего дома, а мой подъезд оказался самым ближайшим к ней. Это, однако, как говорят чукчи, стало тенденцией – в каждом городе, в который мы переезжали, школа оказывалась все ближе и ближе. В двухэтажной школе классов было немного, например девятых и десятых было всего по два, по сравнению с огромными зданиями школ в Сары-Озеке и Усть-Каменогорске эта была небольшой и какой-то уютной. Она напоминала мою начальную в военном городке. В школе все практически знали друг друга: учителя, заучи и директор школы многих знали по фамилии и имени, а уж выпускные классы точно знали все. Директором была женщина, довольно разумная и приятная, она сама вела какие-то уроки в средних классах. Кабинет у неё был на первом этаже, это я хорошо запомнил, потому что устраивать меня в школу пошёл отец и позже я заходил в него, чтобы брать школьное знамя. Так вот, как там дома родители решали этот вопрос, я не знаю, но в Чимкенте мама объявила, что дальше за моё обучение будет отвечать отец. Раньше, и в Сары-Озеке и в Усть-Каменогорске на все родительские собрания всегда ходила мама. И хотя особых проблем я, обучаясь в школах, не создавал, но она всегда эти моменты сильно переживала и принимала близко к сердцу. Таким образом, в Чимкенте отец «стал вникать» в мой процесс обучения. Но всё воспитание свелось к одной-единственной фразе, которую он регулярно, с завидным постоянством каждый раз повторял после каждого похода в школу на родительское собрание: «Твой сын – болван!». Но это произносилось таким добрым и тёплым тоном, что оно расценивалось как: «Да всё нормально!», или даже: «Всё очень хорошо!».

Чтобы постичь глубокий смысл этого всего выражения необходимо всё пояснить. Сначала я дома заранее сообщал дату и время собрания в школе. Потом мама ещё сто раз напоминала отцу, чтобы он не забывал об этом мероприятии накануне. Затем, последний раз в день собрания, утром. Когда же он уходил, она начинала суетиться по дому, чего-то переживая, не присаживаясь, выглядывая каждую минуту из нашей лоджии на окна нашего класса. Это тоже оказалось чудесным совпадением. Наш класс химии располагался на втором этаже, как раз в торце школы, окнами к нашему дому. И если из нашей лоджии выглянуть и хорошо всмотреться то были видны столы, ученики и учительница, ходящая по классу. И вот, когда отец заходил в квартиру и садился ужинать она сразу же с порога, не давая ему самому сказать и слова, заваливала его кучей вопросов по делу и не по делу: «Как всё прошло? Ну, что? Ну, как? Кто был?» Отец, по жизни всегда немногословный, умеющий кратко формулировать мысли – на все её расспросы отвечал своей «коронной» фразой. Чем просто приводил её в бешенство. Мама, изнывая от любопытства, пыталась ещё хоть что-то выведать, её интересующее. Но отец твёрдо ограничивался только этим, отвечая на всё, что если ей так это интересно – надо было самой ходить. Это была его маленькая месть маме за то, что он тратил своё время на хождения в школу. Необходимо сказать, что в Чимкенте я учился очень хорошо (можно сказать – просто отлично), поэтому у меня в школе с учёбой каких-то особых проблем не было. Поэтому посещение отцом родительских собраний меня особо не волновало, так как я всегда знал, что на учёбу классной учительнице жаловаться не на что, кроме всякой ерунды, но родители должны были присутствовать в обязательном порядке.

Никаких проблем с устройством в школу не возникло, и я сразу же был принят в девятый класс и пошёл искать кабинет своего классного руководителя. Процесс знакомства произошёл очень быстро и среди всех одноклассников, хотя все и жили рядом, в соседних домах возле школы, мы больше всех сошлись с Игорем Вишняковым, Женей Матвеевым, Сергеем Агалаковым и Тимуром. Они тоже жили вокруг школы. Женя немного подальше, их большая семья – у него были ещё братья, имели гараж в большом ряду между домами. Игорь в угловом доме напротив перекрёстка улиц Ильича и Джангильдина, а Тимур прямо в моём дворе. Все они уже несколько лет учились вместе и втроём (кроме Сергея) играли в школьном инструментальном ансамбле. Который, мне так кажется, и состоял из них троих. Директор даже разрешала им приходить в любое время, после уроков и репетировать, в смысле играть, сколько надо и у них всегда был ключ от маленькой комнаты в конце школьного коридора, где стояла аппаратура и хранились инструменты. По тем временам это было целое состояние: настоящие гитары, ударная установка, усилитель с колонками и микрофоны! Это была удивительная пора вокально-инструментальных ансамблей. По всей стране пышными букетами расцвели и гремели ВИА: «Песняры», «Самоцветы», «Маки», «Весёлые ребята», «Оризонт», «Ялла» и другие. На всех школьных вечерах и концертах они были просто незаменимы со своим «живым звуком».

Самое удивительное, что никто из них не учился в музыкальной школе – все они были «слухачами» то есть, не зная нотной грамоты а, просто имея хорошие природные данные, чувство ритма и мелодии, могли играть. Основным «зачинателем», конечно, был Игорь Вишняков – он подбирал современный репертуар, сам знал наизусть много песен и мог на простой гитаре играть часами по вечерам. Он один из всех моих друзей пошёл учиться серьёзно в Институт искусств по своему направлению. Успешно окончив его, и насколько я узнал от своих друзей, занимался музыкой по профессии. Тимур играл на ударной установке и Женя на бас-гитаре. От тех времён у меня до сих пор остались впечатления от их удивительной увлечённости игрой. Они, и я с ними часто, долгими зимними вечерами забирались в ту маленькую комнату в школе с инструментами и играли допоздна все «забойные шлягеры» тех времён: «Бабочки летают…», «Листья жёлтые…» и ещё другие, названия которых я уже и не помню. Конечно, это всё выглядело самодеятельностью, но было очень здорово в то время, когда со всех сторон гремело: телевизора, радио и магнитофонов песни в исполнении разных ВИА.

Несколько раз я пытался тоже что-то изобразить с ними на репетициях, но ничего серьёзного из этого не вышло. То, о чём я раньше смутно догадывался, здесь ярко подтвердилось: ни спеть, ни сыграть на гитаре, ни даже стучать на барабане у меня не получалось. Я даже самостоятельно в течение двух-трёх месяцев пытался овладеть обычной гитарой в десятом классе, но когда понял, что кроме трёх-четырёх простых аккордов дело дальше не пойдёт – прекратил и это. И я понял окончательно музыка – это не моё, единственная способность к музыке у меня была в «хоровом» пении строем в военном училище, когда поют 120 человек и главная заслуга в этом пении – петь так громко, чтобы «земля дрожала».