Карнаухов без срока давности

Вид материала

Подобный материал:

1 ... 5 6 7 8 9 10 11 12 ... 29

— Ау! Бабушка, где ты?!

— Здесь я, детки! Не разбегайтесь далеко! Держитесь около меня,— добрый певучий голос бабушки собирал ребятишек вокруг нее.

Сохранил ли бор свою таинственность, Александр пока сказать не мог. Но от полян и перелесков на этих буграх мало что сохранилось. Вдоль их раскинулись от горизонта до горизонта во все стороны безбрежные пшеничные поля. Пшеница еще созревала, ее зеленое пространство очень схоже с морем, на котором небольшой ветерок нагоняет невысокие волны. Бугры упирались, помнил Александр, в долину речки Ноты, там они, ребятишки, на удочки и плетеными корчагами, которые здесь называли мордами, ловили карасей, окуньков и пескарей. Как не вглядывался он, не было даже признаков речки, по всей Нотской долине, или по-местному, пади, тоже сплошные массивы пшеницы.

Шел август. В этом месяце в довоенные годы деревня пустела, в разгаре горячая сенокосная пора. Бойко стрекотали конные сенокосилки, подростки покрикивали на лошадей, запряженных в конные грабли. Веселые молодые женщины ловко орудовали вилами и граблями, наваливая сено на волокуши. Мальчишки, большинству из них едва ли было больше пяти-семи лет, лихо подвозили сено на волокушах к зародам. Сильные и ловкие мужчины состязались, кто более мощный навильник сена подаст вершику, мастерски завершавшему зарод, чтобы он непромокаемым простоял всю зиму. Эта была нелегкая, но самая веселая крестьянская работа, раздолье, удаль, мастерство.

В этот, 1963, год ничего подобного не наблюдал крестьянский сын Александр Муратов. Вместо сельской идиллии, пусть и нелегкой, ныне царила, далеко не поэтичная, сельская индустрия. Видел, как сеноуборочный агрегат, проходя по клеверному полю, оставлял после себя тугие рулоны сена и запахи бензиновой гари. Пришлось пропускать автомашины с мелко нарубленными стеблями кукурузы. Ее везли к силосным ямам, расположенным при въезде в Чубаревку.

Он, конечно, хорошо помнил дом, где проживала его двоюродная сестра. В нем, в несчастном тридцать седьмом, дядя Вася отвел комнатушку для семьи сестры, вернувшейся с ребятишками в родную деревню под приют и защиту родни. Мать, благодарная брату и его суровой жене, признанной деревенской певунье Агафье, стремилась, как можно меньше стеснять хозяев. Своим ребятишкам, часто увлекшимися детскими забавами и задерживающимися на улице допоздна, она внушала пробираться в комнатку через окно, чтобы никого не обеспокоить.

Ольга Васильевна более чем удивлена нежданным появлением брата. Она только что пришла из коровника, где работала дояркой, чтобы накормить ребятишек. Увидев Александра, немало смутилась, метнулась к нему, но растерянно остановилась, не соображая, как ей поступать. Слышала, что он теперь большой начальник, вон на какой машине прикатил. Виделись они столь давно, что и не вспомнишь сразу когда. У него жена, говорят, такая красивая и такая важная, что им, деревенским бабам, к ней и не подступиться.

Александру ее состояние понятно. Совсем недавно его мать, Екатерина Егоровна, посмеивалась над его деревенской застенчивостью и Фая часто называет его деревенщиной. Этим как бы пыталась подковырнуть его, даже поставить на соответствующее деревенскому увальню место. Он же, напротив, крестьянским происхождением очень гордился и считал свои сохранившиеся исконно деревенские черты характера едва ли не лучшими свойствами русского человека.

Он шагнул навстречу сестре, обнял ее:

— Здравствуй Оля, вот пришлось нагрянуть к тебе, нежданно-негаданно. Ты уж извини…

— Что ты… вы! Проходите,.. проходи, у нас не прибрано, я прямо с работы… Ну-ка вы, разбросали все, быстро собирайте и умывайтесь, чумазые как поросята…

За их встречей наблюдала целая куча сгоравших от любопытства ребятишек, большинство из них с раскосыми глазами. На требование Ольги они реагировали довольно вяло, их чрезвычайно занимал незнакомый дядя. Александр крикнул в раскрытое окно:

— Сережа, занеси, пожалуйста, пакет, что на заднем сидении.

По дороге догадался заскочить в магазин. В нем из чрезмерно скромного ассортимента выбирать было трудно, и сейчас несколько смущался, что с такими скромными гостинцами появился у родни. Однако Ольга и ребятня, а их было пятеро или шестеро, шумно радовались, и, по всей видимости, от души. Очевидно, действовали не только количество и качество подарков, но и русская признательность, «не дорог твой подарок, дорога твоя любовь».

Запыхавшись, в доме появился хозяин, муж Ольги.

— Увидел с гумна черную «Волгу», сразу сообразил, что это ты,— чувствительно обнимал родича Алексей Оширов,— давненько тебя не видел. Говорят, ты теперь в области, большими делами ворочаешь?

Александр радовался искреннему радушию Алексея. Начальственное положение Муратова, на него, к удовольствию последнего, действовало куда меньше, чем на Ольгу. В детстве вместе носились по деревне, толкались в кузнице, стараясь помочь кузнецу из немцев Рейнгольду. Рыбачили в тогда довольно полноводной речушке Ноты. Не раз в обнимку спали на душистом свежем сене на бурятских утугах. Алеха был парнем компанейским, и никто из его русских друзей совсем не обращал внимание на скуластую и узкоглазую физиономию. К нему привыкли, пригляделись настолько, что даже малейшего значения не придали тому, что бурятенок берет в жены русскую деваху и довольно привлекательную.

Александр по первым словам и действиям Алексея понял, что он здесь желанный гость. В этом доме нет шика, блеска, что устраивает в своем гнездышке его Фая, зато более чем достаточно, семейного лада и домашней теплоты.

— Ты, чего так убого привечаешь брата?—напустился Алексей на жену,— ну-ка, мечи на стол малосольные огурчики! Не забыл, какой это превосходный закусон? Наверное, и груздочки усолели. У меня где-то, еще недопита самогоночка, Пшеничная, первач чистейший!

Ольга, хозяйка сноровистая, к приготовлению трапезы подключилась и ребятня. Один полез в подполье, достает оттуда груздочки, холодную простоквашу, деревенские ее называют простокиша, Другой откуда-то тащит четверть с мутноватой самогонкой. Третий облупляет кожуру со всегда имевшейся вареной картошки в мундире. Остальные побежали в огород за свежими огурцами, редькой, луком. Через несколько минут Александр и водитель Сережа сидели на длинных лавках за большим деревянным столом. Напротив, тоже на скамейке, разместились Алексей с Ольгой. Детей за стол не усаживали, все еще соблюдался обычай, что детям не место рядом с выпивающими взрослыми. Они в кути, так здесь называлась кухня, видимо, тоже ужинали.

— Ну, что ж, за встречу!— просто, но как-то очень трогательно провозгласил хозяин.

Александр чуть не задохнулся, хотя ему, солдату и шахтеру, приходилось выпивать самые разные горячительные напитки. Алексей и Ольга выпили, не поморщившись, и, лукаво улыбаясь, наблюдали за ним.

— Градусов восемьдесят будет,— пояснил Оширов,— у нас разбавлять не заведено.

— Не ожидал, что так пробирает,— храбрился Муратов,— от неожиданности и поперхнулся.

Он с огромным удовольствием закусывал, хрустел свежепросольными огурчиками и солеными груздями, обильно политыми свежейшей сметаной, с наслаждением уминал рассыпчатую картошку, политую сливочным маслом и посыпанную ароматным укропчиком. Зеленый лук сворачивал в пучок и макал прямо в солонку. Вот увидела бы Фая это упрощенчество! Не стесняясь посторонних, одернула бы не воспитанного деревенщину.

— Эх,— вздохнул Алексей, наблюдая с каким удовольствием, закусывает гость,— приготовить бы тебе саламат. Очень сытный и сразу снимает усталость.

— Алешина мать, покойная тетка Наталья, была мастерица по саламату,— добавила Ольга.

— Первая колом, вторая соколом,— хозяин снова наполнил большие граненые рюмки,— дай Бог, здоровьица твоему семейству, тете Кате, конечно, и жене твоей, хотя видеть не приходилось, и за ребятишек твоих. Сколько их у тебя?

— Одна…-- смущенно и виновато ответил Александр,— спасибо…

Он отпил маленький глоток и поставил рюмку.

— Нет. Так не пойдет!— возмутился хозяин,— у нас пьют до дна!..

Но, как не нажимал Алексей, не настаивала Ольга, заставить Александра опорожнить стакан не удалось.

— Что ж, вольному воля,— махнул рукой Алексей, убедившись, что упорство друга не переломить,— я же выпью, как положено. Думал, посижу с долгожданным гостем, отведу душу.

— Вы меня извините,— Александр чувствовал себя в чем-то виноватым,— вообще-то, я почти не пью. Хотя первый стакан этой взрывчатки выпил, признаюсь, с наслаждением… Мне надо сегодня же возвращаться. Я к вам по очень важному и тяжелому делу…

Александр рассказал о болезни матери. Ольга и Алексей слушали, не перебивая. Они хорошо знали Екатерину Егоровну, любили и уважали ее. От всей души им хотелось бы прийти на помощь тете Кате.

— Мама, как ты знаешь, была у нас травницей,— Ольга вспоминала с грустью, но и с гордостью, вот, мол, какая необыкновенная была у нее мать,— каждому растению знала применение. Когда заболела, врачи нашли такую же болезнь, что у тети Кати. Предлагали сделать операцию. Мама наотрез отказалась и сбежала ночью из больницы. Дома залезла на чердак, там, в мешочках, на вешалах каких только трав не было. Разложила их, отобрала какие-то, поколдовала над ними, ее на заимке колдуньей и прозывали. Что она с ними делала, не знаю. Один раз я тайком капельку попробовала, думала без языка останусь, куда там этой самогонке! А она каждый день по три раза пила. И вскоре болезнь, как языком слизало. Жила бы, может, до сих пор. Но, как после доклада Хрущева пришло известие, что отца в 1937 году сразу после ареста расстреляли, она за неделю как бы сгорела...

— Вот и моя мама болеть начала тоже, после того, как сообщили, что отец еще в1943 году там скончался,— печально сообщил о своем отце Александр.

— Давайте, помянем наших отцов. Мой там же кончил жизнь. И не увиливай,— Алексей строго посмотрел на Александра.

Муратов не сопротивлялся. Он помнил статью в областной газете в том страшном году. В ней расписывалось, что в их аймаке разоблачили врагов народа, бывших кулаков Ошировых.

— Трав и сейчас на чердаке много, но что с ними делать не знаю,— Ольга тоже выпила поминальный стакан первача, в этот раз не чокались, и продолжала рассказывать,— не смышленая была, не соображала, что надо перенять мамину науку. Считала за старушечью блажь. Теперь локти кусаю. Немножко шаманит у нас тетя Нюра Лупановская. Помнишь, бой-девка была, коней в ночном пасла?

— Как же, помню! Нас с Алехой иногда в ночное с собой брала. Она замужем?—Александр доволен, что не забыл те времена и людей, которых знал до войны.

— Где там замужем… Мужиков всех на войну взяли. Почти никто не вернулись. Вот мой,— Ольга кивнула в сторону мужа,— да еще двое, дядя Михаил, Иван Лабодинский. Еще неожиданно объявился Костя Станкевич… Все девки того возраста в вековухах ходят, или которые совсем испоганились. От нужды бабьей, конечно.

— Васька!— крикнула она,— подбежал мальчишка лет двенадцати-тринадцати,— сбегай к тете Нюре! Скажи, дядя Саня Муратовский приехал, пусть приходит.

Паренек рванул из горницы и, похоже, радовался, что может услужить необычному гостю.

— Я почти не знаю, что случилось с дядей Мишей и другими мужиками, которые с ним погибли той зимой,— обратился Александр,— в то время находился в дальней командировке. Прилетел, мама старалась рассказать, но я не все понял. Она так при этом плакала, что расспрашивать, уточнять невозможно… Расскажите, что же все-таки произошло?

44

После подробного рассказа Ошировых и сбивчивого тогдашнего повествования матери — Екатерины Егоровны — у Александра вырисовалась довольно полная картина происшедшей лет пять назад трагедии.

…В правление колхоза «Красный Октябрь» из района поступила строгая директива: направить участников Великой Отечественной войны в райцентр на встречу ветеранов, посвященную годовщине Великого Октября. Обозначено место и время встречи. Из бригады Чубаревской заимки отправились трое. Михаил Егорович Чубарев, Иван Ильич Филиппов, которого по-прежнему называли Лабодинским, хотя тезка его Иван Филиппов, отличаемый прозвищем Лупановский, навечно вычеркнут из числа жителей Чубаревки. Сложил земляк голову за необъятную Советскую Родину где-то в дальних краях. Третьим был Костя Станкевич, долгие годы считавшийся односельчанами сгинувшим в безвестности и в бесславии.

Явиться предписано при боевых регалиях, орденах и медалях. Колхозные ребятишки, в любое время года толкавшиеся на конном дворе, пальцами пересчитывали редко надеваемые боевые отличия. У Ивана на груди орден Славы третьей степени, медали «За боевые заслуги», «За Сталинград», «За победу над Германией». Воевал он исправно, как всякий русский, особенно из Сибири. Получил бы Иван и первой, и второй степени ордена Славы, да ввели эту награду поздновато и война, слава Богу, закончилась раньше, чем солдат-артиллерист сумел заслужить все степени главного солдатского ордена. Его жена, Евдокия Петровна, всю войну отмантулившая колхозным бригадиром, не считала, сколько наград на груди Ивана. Главное, головушку свою, почти совсем поседевшую, принес и преклонил к ее груди.

Костя Станкевич появился одетым по-зимнему. Его награды не видны и любопытные ребятишки больше крутились вокруг Ивана. Каково же было их изумление, когда Костя зачем-то полез во внутренний карман пиджака. Ахнули ребятишки! Ярко блестела, вызывающе сияла на его богатырской груди Золотая Звезда Героя Советского Союза! Ее не затеняли, а как бы обрамляли другие Костины награды: ордена Ленина и Красной Звезды, медали «За взятие Берлина», «За освобождение Праги», «За победу над Германией». Долго пацаны не давали застегнуться, щупали, гладили, взвешивали на ладонях Золотую Звезду, ордена и медали. Никак не могли осознать — на заимке живет настоящий Герой, и никто о том до сих пор не ведал!

К этому дню на заимке мало осталось людей, помнивших шубутного Костю Станкевича, увезенного когда-то отсюда, и долгие годы мытарившегося по местам не столь отдаленным. Вполне могли никогда и не увидеть. Лагерная судьба, не сахарный рай для любого, у Кости, из-за характера его неистового и бунтарского, она складывалась по-особому крючковато и могла вечным лагерем и окончиться. По приговору приближалось скорое освобождение. Но до того измаяла Костю паскудная неволя, что не дотерпел до звонка, который вот-вот должен был известить о воле, обманул стражников, не ожидавших, что первоочередник к выходу на свободу, сдуру даст деру. Сиганул из-под бдительного догляда. Однако, недолгими оказались часы свободы, точнее, боязливого прятанья в предвкушении подлинной свободы. Изловили несчастного беглеца. Мало, что отыгрались на нем охранники, еще припаяли новый срок за побег. Начался изнова отсчет мучительных дней, месяцев и лет.

Не было бы счастья, да несчастье помогло. Страшная беда, обрушившаяся на страну, на народ обернулась к Косте не только грозной стороной. Узнав о начавшейся войне, он завалил письмами всех, кого только можно: лагерное начальство, Главное управление — тогда еще не знаменитый ГУЛАГ — суровый наркомат — НКВД — и даже писал Берии и самому Сталину. Просил послать туда, где самая страшная битва, он жизни не пожалеет, но исполнит любое самое смертное задание. Не надеялся Костя, что внемлют его мольбе. Хотя знал: капля камень точит. Вдруг пришло приказание отобрать заключенных с менее опасными статьями для пополнения штрафных рот. Пусть в них кровью своей добывают прощение и свободу. Не потому, что у Кости подходящая статья оказалась, а просто, чтобы отвязаться от назойливого домогателя, включили Костю в список штрафников. В таком качестве и очутился Константин Станкевич на поле боя.

В первом же бою, а это была разведка боем в районе «Лысой горы» на Калининском фронте, Костю ранило. Правда, судьба сжалилась, ранение легкое, в мягкие ткани левой руки. Молодой боец категорически отказался отправляться в медсанбат, покинуть поле боя. Настаивал на дальнейшей службе в этой части. По существовавшему порядку, как проливший кровь, должен быть направлен в обычную воинскую часть, со снятым позорным пятном. Костя же упрашивал оставить его в штрафной роте, и послать на самое опасное дело. Смерти бояться – на свете не жить. К его удаче, в роте в это время находился капитан, отбиравший самых отчаянных ребят в дивизионную разведку. Не заметить Костю он не мог.

В дивизионной разведроте рядовой Станкевич почувствовал себя так, как, очевидно, чувствует рыба, вытянутая на сушу и снова закинутая в воду. Его пьянила обретенная свобода. Внешне его положение мало отличалось от лагерного. Также над ним довлело начальство, также нет у него собственной воли, делай лишь то, что прикажут. Но здесь с ним обращались, как с достойным ЧЕЛОВЕКОМ! Его уважали за храбрость, за тонкую мужицкую смекалку, за послушание. Да, да – за послушание! Неистовый бунтарь Костя Станкевич оказался исключительно дисциплинированным бойцом, пытливым и настойчивым. Кто услужен, тот и нужен. К нему относились по-человечески, уважительно, ему верили, ему доверяли, и он отвечал разумной, или, как сказали бы командиры и политработники, сознательной дисциплинированностью. Сознательная дисциплина, подтверждалось в миллионный раз, это, прежде всего, уважительность к личности. Своеобразная закономерность: на добрый привет и добрый ответ. Добро рождает доверие, а доверие преданность.

Костя исключительно скоротечно обучился всем навыкам и приемам службы разведчика. Помимо умения пользоваться всяким видом оружия, различным приемам силового противоборства, как бы мимоходом, присматриваясь, обучился и радиоделу.

Дивизия подошла к Днепру, предстояло с ходу форсировать его. Как и полагалось, прокладывать дорогу, то есть разведать подступы к реке, выбрать места и способы переправы, осмотреться и выбрать позиции на противоположном берегу поручили разведчикам. Темной ночью на сколоченных самими разведчиками плотах, они начали переправу через широкую в том месте реку. То ли немцы действовали по своим планам, а немцы известны педантизмом и пунктуальностью, то ли разведчики каким-то образом себя обнаружили, но еще не доплыли до середины Днепра, как их накрыл мощный артиллерийский налет. Плоты один за другим разносило густо разрывавшимися снарядами. А тут еще подвалила стая бомбардировщиков. Костя оказался в холодной воде. Не напрасно целыми днями пропадал на заимском пруду. В холодной днепровской воде подошел грозный час испытания Костиной воли, настырности, переданных ему от неистовых и упорных отца и матери. Изнемогая, захлебываясь, только неимоверным усилием воли, чудом доплыл до заветного правого берега. На берегу, опасаясь быть увиденным немцами, старался больше двигаться, но все равно замерз так, что зуб на зуб не попадал. Глаза еще на реке немного привыкли к темноте. Разглядел много трупов наших солдат, не удалось, бедолагам закрепиться, остались навеки на ощетинившемся днепровском берегу. Повсюду разбросанные вещмешки, пулеметные коробки, карабины, автоматы, катушки с телефонным проводом. Наткнулся на большую коробку, оказалась рация 6ПК-М. Это уже удача! Как не прислушивался, не всматривался, никого живого вокруг не услышал и не увидел. Выдвинул антенну, включил рацию. Работает! Не зря отирался возле радиста. Настроился на известную ему волну и без всякого соблюдения секретности, прямым текстом закричал ответившему на его вызов радисту.

— Срочно давай майора,— радист понял, что нужен начальник разведки дивизии. При операциях разведчиков, подобных нынешней, он всегда, как коршун, высматривающий добычу, торчит рядом с радиостанцией,— товарищ майор, доплыл я один, плоты разнесло. Нахожусь в ложбине между двумя высотками. Немцы лупят с них. Ложбины простреливаются, но сейчас огонь по ним не ведется, уверены, видимо, что сюда не сунемся. Дайте пару залпов по два снаряда, точнее определюсь, где я.

Спустя несколько минут разведчик сообщал:

— Снаряды разорвались метров двести впереди, чуть правее меня, оттуда время от времени строчит пулемет. Если бы сейчас кто-нибудь сюда ко мне перебрался, мы бы закрепились. Пока по мне огня не ведут. Пусть захватят что-нибудь, промерз до костей.

Понятливым оказался майор, минут через сорок Костя увидел бесшумно приближающийся плот с шестью разведчиками. Приказав им окапываться, доложил майору обстановку. К утру, дивизия имела крохотный плацдарм на правом берегу Днепра.

Вскоре Константину Станкевич сообщили, что ему присвоено звание Героя Советского Союза. Это же звание получили и те разведчики, которые не доплыли, только после их фамилий в скобках напечатано: посмертно. Был приказ Сталина, всех, кто первым форсирует Днепр, представлять к высшей награде Родины. Особо замечена сообразительность и распорядительность сибиряка. Ему присвоили звание старшины, на это имел право командир дивизии, и назначили командиром взвода разведки.

Окончилась война, куда податься? Долго ломал голову Костя. Друзья по разведке, а Костя парень контактный, в друзьях недостатка не имел, звали с собой. Кто на Украину, кто в Армению, а один даже на Чукотку. Не соблазнился Костя, хотя близкий человек на первых порах был бы доброй ему поддержкой. Отправился в родные края. Не надеялся, что застанет мать и отца, столько лет пролетело. Может, повезет, братьев отыщет или сестренку Женьку заполошную. Отыскал в городе дома, где жили братья. Только не застал их. На двоих пришли похоронки, о третьем сообщили, что пропал без вести. Одна вдова уже выскочила замуж, и Константин решительно повернул от ее дома, не взглянув даже на племянников, в этот час они отсутствовали, были в школе.

Другая вдова с мальчишкой, очень похожем на его брата, приглашала остановиться на день, на два у них. Что-то в этом приглашении не понравилось Косте, и он отправился к третьей. В небольшой квартирке ютились трое ребятишек погодков и сама вдова, похоже, намытарившаяся за войну больше, чем досыта. Она и ребятишки обрадовались ему, словно родной отец вернулся. Угостили, что-то в доме наскребли. Он дал немного денег из небогатого запаса. Хозяйка мигом обернулась в магазин, и они помянули и отца, и мужа, и брата. От них узнал, что родители его давно в сырой земле, а о сестренке ни слуху, ни духу. Остановился демобилизованный воин в тесной, но приветливой квартирке, начал подыскивать работенку. Университетов он, кроме лагерных и ратных, не проходил. И, хотя не гнушался любой работы, все же куда попало совать голову не хотелось бы. Нашел бы, в конце концов, себе дело в городе, да заметил, что хозяйка, вдова его брата, начинает предъявлять на него, и довольно ясно, хозяйские права. Дня через четыре подкатилась к нему, спавшему с ребятишками на полу. Ощутил ее теплое, мягкое и жадное тело. Герой войны от испуга схватил свои манатки, никому ничего не сказав, дал деру из этого дома. Уважал он вдову за верность брату, за то, что ребятишек, братовых наследников, выходила, по миру не пустила. Но не лежали к ней ни его сердце, ни душа. Да и жизнь с женой брата ему представлялась, как подлость по отношению к тому, к его памяти. Себя успокаивал, как пристроится, обживется, поможет племянникам выжить в это суровое время.

Blog

Карнаухов без срока давности