Карнаухов без срока давности
| Вид материала | Документы |
- Удк 631. 45 Карнаухов В. Н.,, 123.47kb.
- Закон о защите прав потребителей, 773.63kb.
- Постановлением Пленума Верховного Суда РФ от 12. 11. 2001 г. №15 и Пленума вас от 15., 159.35kb.
- Статья 19 Неповиновение законному распоряжению сотрудника милиции, военнослужащего,, 331.75kb.
- Указом Президента Российской Федерации от 01 июля 1992г. №721 без ограничения срока, 431.26kb.
- Списание безнадежной задолженности: бухгалтерский и налоговый учет, 138.74kb.
- Япросмотрел множество книг и фильмов о будущем человечества, 4740.62kb.
- Российской федерации, 411.11kb.
- Удк 621. 319. 4 Закономерности старения изоляции и оценка срока службы силовых конденсаторов, 64.84kb.
- Методические рекомендации, отражающие особенности заполнения отдельных граф деклараций, 371.77kb.
— Исполняю обязанности управляющего трестом. Он после инфаркта слег в больницу.
Евсей Яковлевич произнес эту фразу, как бы говоря: вот пришлось за него отправляться на это Совещание. Алексей Николаевич едва заметно улыбнулся. Махновский в своем репертуаре, продолжает изображать солидного и весьма занятого деятеля, как и почти двадцать лет назад. Он заметно постарел, лицо в морщинах, щеки обвисли, заметно увеличивавшийся живот превращал когда-то солидно выглядевшую фигуру в некое громоздкое человекоподобие. Узнаваемым оставался лишь громоподобный, самодовольный голос.
О многом поговорить не довелось, начиналось очередное заседание. Но все-таки Зайцев узнал, что скончалась его былая утешительница, неугомонная Галина Никифоровна. Пожаловался Евсей Яковлевич, что интриганы и завистники по-прежнему зажимают его, столь ценного работника, не дают полностью проявить себя, а то бы всем показал, чего он стоит… Алексею Николаевичу удалось прервать динамичный монолог Махновского и спросить:
— Где сейчас твой сын, как у него дела, наградил ли тебя внуками?
— О, это большой, перспективный работник!—захлебывался от восторга Евсей Яковлевич,— после окончания института, оставили здесь в Москве. Сейчас на солидной должности, получает кремлевку, ну, дополнительный паек, Его, сам знаешь, не всякому дают! Дочка у него, прелестная девочка, умненькая, красавица!
Алексей Николаевич и не рад, что задал этот вопрос. Чадолюбивый дед о своих чадах мог разглагольствовать бесконечно, но начиналось заседание и собеседники поспешили в зал. Об этой встрече Зайцев ничего не сказал Александру.
39
Встречу с тещей Александр, естественно, начал с оправдания за опоздание. Досада Евгении прошла довольно быстро. Александр так восторженно рассказывал о Совещании, о торжественном заседании и, особенно, о концерте, что сердиться на него просто невозможно. Вместе с Александром в ее дом как бы ворвался неспокойный и боевой дух недавнего прошлого, их общего, трагичного и незабываемого фронтового времени. Как с такими ребятами можно было не победить!— глядя на зятя, думала Евгения. Это же неукротимая энергия, напористость, неутолимая жажда действовать! Он возмужал, стал шире в плечах, появилась твердость во взгляде, но по-прежнему мечтательный мальчишка, увлеченный максималист. Ему бы обхватить всю землю, обнять всех людей и ринуться на новое, неизведанное и трудное дело. Как они не схожи с Фаей! По каким, не познанным законам, судьба свела столь разных людей!?
Едва Муратов вступил в пределы тещиной квартиры, сразу увидел, что в ней царит культ. Культ ребенка, маленького сына Вороновых. Мальчик стоял в манежике на еще не твердых ножках и что-то верещал: то ли требовал материнского внимания, то ли радовался своему бытию на этом свете. Евгения, если бы и пожелала сделать выволочку зятю за недостаток уважения к ней — не прибег к ее гостеприимству, появившись в Москве — все равно не смогла бы этим заняться. Как не радовалась появлению Александра, как не хотела повспоминать с ним фронтовые дела, ее взгляд, ее порывистые движения обращены, прежде всего, в сторону сына. Не потому, что нуждался в ее помощи, или плакал от боли, или просил насытиться материнским молоком. Он занимал ее самим присутствием, радостным существованием в этом доме. Ребенок, сразу было видно, переполнял собой душу, сознание Евгении, каждую клеточку ее заметно пополневшего тела. И разговор с Александром она начала словами о сыне.
— Смотри, Саша, как он похож на Павлика! На Павла Дмитриевича,— поправилась она, видимо, вспомнив, что Воронов для Муратова все еще командир полка, пусть даже и бывший,— все ужимки, повадки Павликовы, и улыбается, как он, и сердится точь-в-точь, как Павлик.
Ребенок действительно очень мил и настроение у него превосходное, тотчас протянул пухленькие ручонки к Александру, выражая явное желание перебраться к нему из манежика, уже стеснявшего стремления малыша познать мир за пределами этой загородки.
— Саша, Саша!— радовалась Евгения,— он просится к тебе! К другим же не идет, устраивает такой рев, хоть убегай.
Александр подхватил ребенка, подкинул его вверх, к восторгу мальчика и к страху затаившейся Евгении.
— По-моему, все-таки больше на тебя похож,— осторожно проговорил Александр, продолжая играть с дитем,— я, конечно, давно не видел полковника, прости, генерала, но твоего в нем больше. Ты, сейчас не работаешь?…
— Какая тут работа! Взяла отпуск по уходу за ребенком, а дальше видно будет…
Последнюю фразу Евгения произнесла с явным подтекстом. Муратову послышалась какая-то озабоченность в ее тоне.
— Возникли проблемы?— вглядываясь в ее лицо, спросил Александр.
— Павла Дмитриевича, не исключено, уволят из армии,..— печально проговорила Евгения.
— Как уволят? За что?— удивленно воскликнул Муратов.
— Намекают, что идет сокращение армии. А на самом деле, не знаю. Павлик, сам знаешь, мужик норовистый, в рот начальству заглядывать не умеет,— она проговорила это не без гордости, вот, мол, какой принципиальный у нее муж.— Да, что так тебя принимаю! Столько не виделись! Подержи еще Димку или поставь его в манежик. Что-нибудь соображу, отметим нашу встречу по-фронтовому…
Александр оставил малыша на руках, ему нравилась возня с ним.
— Погляжу, души в сыне не чаешь?—говорил он, забавляя ребенка.
— Ты и представить не можешь, Саша, как рада ему. Достался он мне тяжко, боялись, кто-нибудь из нас не выживет, а то и оба. Павлика с Кубы вызвали. Но обошлось, не молоденькой ведь рожала. Теперь даже понять невозможно, как мы с Павликом могли жить без него. Фая-то на свет появилась при страшных обстоятельствах. Ею бабушка и дедушка, родители погубленного бандитами Толика, занимались. А потом, она чуть подросла, меня упрятали, куда, не дай бог, кому попадать. Еле вырвалась и на фронт. Так что впервые материнское счастье испытываю. Ты бы видел Павла Дмитриевича — от счастья, что у него есть сын, с ума сходит.
Евгения, продолжая разговор, собрала на стол кушанья, вынула из бара буфета коньяк и водку, поставила рюмки и фужеры.
— Что будешь пить?— спросила хозяйка.
— Мне все равно, любое не страшно,— усмехнулся Александр.
— Как это?—удивилась Евгения, Фая, вроде, не жаловалась на пристрастие мужа к выпивке.
— При моих дозах не страшно пить что угодно…
И пошел у них разговор, казалось, конца краю ему не будет. Поводов для этого, хоть отбавляй. Ребенок служил, как бы катализатором, не умел еще говорить, но живости разговора, душевности и откровенности немало способствовал. Он переходил из одних рук в другие, пока Евгения, не положила его в кроватку, где тотчас погрузился в здоровый ребячий сон.
Долго они проговорили, но за это время ни тот, ни другой почти не затронули, как ныне ладит Александр с женой. Он, вообще, никогда, ни с кем не обсуждал личные проблемы. Евгения проявила деликатность, хотя неожиданный недавний приезд Фаи давал почву для расспросов о ней. Узнать же, как у них теперь с Фаей ей очень хотелось бы. А вдруг продолжается жизнь на раскоряку, каждый в свою сторону тянет? Не наступить бы на больную мозоль, не растревожить бы его душу. Может, и к ней не спешил оттого, что о жене нечего хорошего сказать? Не похоже. Кажется, каким был открытым, таким и остался. И все-таки любопытно, как у них ныне?
41
За неделю, что Фая провела в Москве, у матери и дочери было достаточно времени вдоволь наговориться о превратностях их судеб. В разное время, в разных местах складывалась судьба каждой, но было в их жизненных поворотах нечто общее, роднившее их и позволявшее понимать друг друга. В чертах лица, в повадках дочери, во многом ином, трудно уловимом, Евгения узнавала обличье, черты, повадки отца, тихого, но твердого и упорного Алексея Станкевича, видного на лицо и фигуру. Многое в Фае напоминало ей о матери Авдотье Карповне, резкой и взрывной, мечтательнице и хлопотунье, изливавшей свои мечты и заботы в задумчивых и сладостных песнях... Иной раз в капризных и упрямых словах Фаи вдруг проявлялось что-то очень близкое, родное. Евгения напрягалась, чтобы припомнить, от кого это у нее. От бабушки Авдотьи или деда Алексея? И обнаруживала, это от нее, от матери Фаиной! И не знала, радоваться или грустить? Многое в ее натуре и в душе перемешено, и не всем она довольна. От нее к Фае перешло, видать, не одно только доброе.
А вот то, что Фая ломкая, теряющаяся, далеко не задумывающаяся, это, пожалуй, от Толика, ее родного отца, не дожившего до рождения дочери... Вырос он за папенькиной спиной, возле мамочкиной юбки, а потом, как бы по акту-договору, передан на руки молодой, не оперившейся к тому времени, часто взбалмошной жене. Не было в нем твердого стержня, житейской устойчивости, хотя, как убедилась тогдашняя домработница Женя, род Чумских не из слабаков.
Однажды, лежа в постели, а Фая с вечера забиралась в материнскую постель, частенько в ней и засыпала, у них зашел разговор о Фаиной свекрови. Евгения, разумеется, имела представление о вечной проблеме: «невестка—свекровь». Потому и тревожилась, не пробегают ли черные кошки между ее самой близкой подругой и любимой, шалопутной доченькой.
— Екатерина Егоровна добрая, отзывчивая женщина,— Фая говорила медленно и осторожно, ей очень не хотелось сказать что-либо обидное о свекрови,— очень любит Катеньку, никому дунуть на нее не даст, трудно представить, чего бы она ни сделала ради внученьки. Мне все время кажется, она за каждым моим шагом следит, в чем-то подозревает, дрожит, как бы я не обидела ее сыночка ненаглядного. Она его так чтит, будто он какой-то сверхчеловек!
— Это понятно, она же мать! Для меня тоже лучше тебя никого на свете нет, хотя, ты, думается, далеко не святая,— Евгения крепче обняла Фаю, поцеловала в лоб.
— Да пусть он будет святым, пусть она молится на него. Только из меня-то, зачем делать какую-то игрушку: хочу, поиграю, надоест, выброшу?!— в голосе Фаи обида и горечь.
— Он что обижает тебя?— встревожилась Евгения.
— Что ты, мама! Еще не родился тот, кто меня обидит,— в голосе Фаи самодовольство и сарказм,— просто, иногда мне кажется, он не замечает меня. Есть я или нет, ему все равно. Упрется в какие-то свои мысли, и не оторвешь его от них. Лежим в постели, а он вдруг вскакивает и начинает названивать, будто до утра не потерпит.
— Кому же он звонит? Не любовницам же?— смеется Евгения.
— Вот ты смеешься, а мне в это время хоть в петлю лезь!— в голосе Фаи капризные и слезливые нотки,— Он из-за своей работы ничего вокруг не видит.
— Не сердись, глупышка. Просто у него натура такая. На первом месте работа. Все остальное для него второстепенное. Он без предела предан своему делу, у него, как говорит одна моя знакомая, повышенное чувство ответственности,— Евгения глубоко вздохнула.
Понимай, как хочешь, кому она сочувствует, или замотанному работой Александру, или непростой бабьей участи Фаи.
— Я же живой человек, мамочка!— Фая того и гляди, расплачется.
— Вот, что я тебе скажу, моя девочка. У каждого человека на этой земле имеется долг. Долг перед людьми, перед обществом, перед Богом, наконец, или кто там его функции исполняет. И человеку не уйти от этого долга! Долг женщины, прежде всего, народить ребятишек, потомство, Выходить, поставить их на ноги. У мужчины другой долг. Я тебе рассказывала, как у меня было на фронте с Васей Вешниным. Любил он меня безмерно! В этом я абсолютно уверена. На что только не решился бы ради меня. Но никогда не забывал про свой долг воина. На смерть пошел из долга перед Родиной, перед народом. Если бы предпочел меня своему долгу, то стал бы предателем, его ожидало бы всеобщее презрение! И я первая отвергла бы его, как предателя!
— Так это же на фронте! Зачем сравнивать?!
— В мирное время долг выступает в другом обличье, но не менее беспощаден. Возьми моего Павлика. Думаешь, ему не хочется быть рядом со мной? Еще как! Бегом прибежал бы, на крыльях прилетел бы! А мне разве легко? Другой раз волком вою, жизни готова лишиться, лишь бы он рядом оказался! Но стиснешь зубы и терпишь! Самая страшная женская доля — это терпеть! Твой Саша человек долга, он никогда не предаст дело! Я уверена, он любит тебя, безумно любит! Миллионы женщин мечтают о такой любви, о подобной преданности. Терпеть надо, приноравливаться к нему, ждать….
Таких разговоров у них происходило немало. Есть ли от них польза, Евгения едва ли узнает. Фая об этом не пишет, Александр же и не подумает, что надо кого-то посвящать в свою личную жизнь. Даже тещу, и не анекдотическую, а такую, как Евгения, его боевую подругу, им безмерно уважаемую.
42
Сколько бы не длился день, а кончается. Даже полярный, многомесячный. И короткие ночи, летние, когда «одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса», и полярные ночи, длящиеся месяцами, тоже имеют свой конец. Все во вселенной имеет начало и конец. Все появляется и исчезает. И не только в философском смысле. На своей казенной даче, по-обывательски, обкомовской, Александр Муратов каждый вечер наблюдал, как красивым хлопком, словно стрелы, подпирающие ракету на старте, раздвигается чашелистик, и раскрываются желтые цветочки энотеры, чтобы к утру завянуть, потерять на мгновение сверкнувшую красоту, исчезнуть навсегда. Красивейший цветок тигридия распускается прямо на глазах и тут же увядает. Есть насекомые с таким же кратким жизненным сроком. Бабочки однодневки. И само светило, прекрасное наше солнышко, как утверждают ученые, тоже не вечно, постепенно растеряет свою живительную силу и, угасая, подобно примитивной свечке, погубит всякую жизнь на Земле, и, в конце концов, и саму нашу матушку Землю.
Александр Иванович Муратов, секретарь промышленного областного комитета Коммунистической партии Советского Союза, торопил водителя.
-- Жми, Сережа, нажимай!
Никогда он не подсказывал водителям, как и с какой скоростью ехать. Справедливо полагал, что свое дело они знают лучше его и в понуканиях не нуждаются. Сегодня же готов сам впрячься в подмогу автомобильному мотору, лишь бы скорее доехать до дому.
В родном городе оказался вместе с первым секретарем сельского обкома КПСС Николаем Николаевичем. Несколько дней назад тот позвонил:
-- Александр Иванович, не смог бы заглянуть ко мне.
Тон обращения был не тот, что прежде, привычно безапелляционный, близкий к приказному. Сейчас слышался небольшой, несведущему человеку незаметный, нюанс просительности. Хрущев, проводя разделение партийных комитетов на промышленные и сельские, настоятельно требовал, чтобы первые секретари прежних обкомов перешли на эти же посты в сельские обкомы. Они, по его рассуждениям, имели опыт руководства более обширный, чем другие работники соответствующих уровней. Партийным зубрам ничего не оставалось, как вытянуть руки по швам, хотя в душе и в сугубо доверительных кулуарных разговорах они роптали. Дескать, они крупнейшие специалисты той или иной отрасли промышленности, потому и достигли столь высокого положения в партии и в своих регионах, а при надуманном же расколе партии их заставляют коровам хвосты крутить. Разве можно чего-либо доброго достичь при таком обращении с опытными кадрами?
Муратов отлично понимал состояние Николая Николаевича и отвечал на его приглашения подчеркнуто уважительно, стремясь показать, что с разделением обкома ничего в их взаимоотношениях не изменилось, и он готов выполнить любое поручение первого секретаря сельского обкома партии.
Приближалась уборочная страда. Николай Николаевич просил привлечь в помощь колхозам и совхозам, как это делалось всегда, промышленные предприятия. Договорившись по конкретным вопросам, они приехали в шахтерский город, чтобы с местными руководителями установить сроки и объемы предстоящей работы.
В самый разгар совещания в кабинет первого секретаря горкома партии вошла секретарша и подала Муратову записку, что его срочно вызывают к телефону. Показал записку Николаю Николаевичу и тот кивком дал понять, что не задерживает.
В телефонной трубке услышал взволнованный голос Фаи:
-- С Екатериной Егоровной очень плохо, ее увезли в больницу.
Фая всегда обращалась к свекрови по имени отчеству, на традиционное обращение к матери мужа не могла решиться.
Александр не стал, в присутствии людей в приемной, уточнять, что конкретно случилось. Достаточно услышать крайне обеспокоенную жену, чтобы почувствовать особую серьезность ее сообщения.
Разумеется, Николай Николаевич не стал его задерживать. Жмет на газ водитель Сережа, понимая по непривычному для него давлению, не от прихоти заставляет спешить Александр Иванович. Если бы кто-либо фиксировал время, то в этот день скорость машины была на уровне рекордных отметок.
Не заезжая домой, буквально ворвался к главному врачу больницы. Тот оторвался от дел, надо полагать, не маловажных, и пригласил доктора, принявшую на лечение Екатерину Егоровну. Сравнительно молодая, но, видать, уже достаточно опытная врач Ирина Алексеевна говорила предельно откровенно. Она знала высокопоставленный сын пациентки не из пугливых, фронтовик, шахтер. Положение больной чрезвычайно опасное, точнее, обреченное. Устрашающей прямотой она как бы отводила от себя ответственность за исход неизлечимой болезни. Сохраняя, по человеческой слабости, микроскопическую надежду, допускала, что Муратов может привлечь к лечению, возможно, ей неведомые, сверхквалифицированные и гораздо лучше оснащенные силы. Не исключено, что надежды могут возрасти при оперативном вмешательстве.
— Чтобы не пугать больную ей объявили диагноз — гепатит, или, желтуха, как чаще называют это заболевание. Поражена поджелудочная железа, поэтому внешние проявления болезни схожи с признаками гепатита.
Из всего сказанного Александр уловил одно, можно попытаться спасти мать, только требуется привлечь исключительно толковых лекарей.
— Где у нас наиболее опытные медицинские силы?— нетерпеливо спросил он.
Главный врач и Ирина Алексеевна скептически переглянулись. Муратову показалось, что его вопрос воспринимается, как определенное недоверие к здешним врачам, неуважение к их профессиональному мастерству. Такие мысли лишь мелькнули и не отвлекли Александра от главного: как спасти мать? Главный врач в раздумье высказал мнение:
— Самым квалифицированным медицинским учреждением в нашем городе считаются факультетские клиники мединститута. Ведут больных и производят операции профессора и доценты института. Имеют возможности пригласить для консультации любого специалиста.
Александр тут же связался с ректором мединститута. Тот, полагал он, должен, хотя бы по фамилии, знать секретаря обкома партии. Ректор без промедления положительно откликнулся на его просьбу. Договорились, в понедельник Александр доставит мать к ним. Сейчас же решил перевезти ее из больницы домой, объяснив, что в понедельник покажет светилам в мединституте, они сумеют ускорить ее выздоровление. Екатерина Егоровна, от умиления столь трогательной заботой сына чуть не прослезилась.
43
Принятое решение о дальнейшем лечении Екатерины Егоровны, конечно, не успокоило Александра, мучительно искал способ облегчить ее страдания, спасти. Вспомнил! Ему рассказывали, о чудесном излечении Агафьи Ильиничны, жены брата Екатерины, безвинно погибшего в 1937 году Василия. Решил тотчас отправиться в родную деревню матери, в Чубаревку, где он знал, проживала дочь Агафьи Ильиничны, его двоюродная сестра Ольга Васильевна.
Дорога до деревни не близкая, она пролегала через шахтерский город и от него еще ехать более двадцати километров. Дремать в дороге Александр не умел, а после внезапного сообщения о роковой болезни матери, никакой сон его, тем более, не сморит. В голове непростые раздумья о матери, о ее почти трагической судьбе. А почему, собственно, почти? По настоящему, без всяких преувеличений и натяжек, без пресловутого почти, о подлинно трагической судьбе русской женщины. За честную трудовую жизнь, за преданную любовь, за беззаветную верность безжалостная судьба отняла мужа у нее, полной сил, жажды любви и полноценной жизни. Оставила, практически, без каких-либо средств для существования с четырьмя ребятишками, один меньше другого. Бросила на тяжкую работу, совсем не подходящую для хрупкого женского организма, за жалкую зарплату и полуголодное питание по тощим карточкам. Мало этих терзаний, так еще отняла в войну сына! А какой груз ответственности на нее возложила, чтобы вырастить и воспитать двух девочек, выучить их, спасти от пошлости и пороков. Пережила все беды и невзгоды стойко и мужественно (мужское определение далеко не атлетической женщине!). Дети выросли, к честному делу пристроены, у них уже свои дети, ее любимые внуки. Теперь жить бы да жить! Добирать в старости недоданного до этого счастья. Так нет! Вновь на нее обрушено страшное наказание, роковая болезнь. Суетится Александр, ищет способы спасти мать, но из головы никак не выбить врачебный приговор. Не о себе ли больше он беспокоится? Не утешает ли собственную совесть, мечущуюся в адских муках от зловещей беспомощности?!
Проехали полупустынные деревушки с заваливавшимися домами. Сначала Русский Тагот, а потом Бурятский Тагот. С волнением, непонятным самому, нетерпеливо высматривал, когда за видневшимися впереди буграми покажется Чубаревка.
— Сережа, сбавь скорость, хочу получше все рассмотреть, места-то родные,...— попросил водителя, увидев открывшуюся панораму заимки.
После похорон своей бабушки Евлении, он не бывал в Чубаревке, лет десять-двенадцать. Дорога петляла по местам, где в детстве и подростком немало побродил по окрестным полям и лесам. Вот по обеим сторонам бугра они с бабушкой собирали в перелесках лесную клубнику. Мелкая ягода, но с обеда до ужина набирали по объемистому туеску, и бабушка наваривала достаточно душистого варения обеим дочерям, проживавшим в городе. С этого места хорошо просматривался большой сосновый бор. Туда они, с той же бабушкой, всей оравой внучат, местных и наехавших из города, отправлялись за грибами, а позднее, к осени за брусникой. Бор был темный, суровый и ребятишкам казался загадочным. То и дело раздавались звонкие крики: