Geum.ru

Учебное пособие Содержание Введение Тема Теория социальной работы как учебная дисциплина; научные основы социальной работы. Лекция

Вид материалаУчебное пособие

Содержание


Социальная работа как феномен общественно-исторического развития
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8
Тема 5


Социальная работа как феномен общественно-исторического развития. Цели, задачи и социальное содержание современной социальной работы


Можно выделить два исторических этапа в развитии социальной работы как профессии и общественной деятельности — доинституциональный (досистемный) и институциональный (или системный). В первый этап своей истории социальная работа не была институализированной как деятельность по преобразованию, улучшению социальных условий жизни нуждающихся индивидов, способствующая реализации их социальных прав и компенсирующая их физическую, психологическую, интеллектуальную и иную ущербность. Это означает, что она не являлась регулярной, системной, необходимой для всего общества в целом, оставаясь делом частной инициативы, частного произвола со стороны отдельных лиц в государственной структуре или вне ее.

Этот этап занимает две большие эпохи классового общества (еще называемого «цивилизацией»). Они, обычно выделяемые вслед за Марксом в качестве общественно-экономических формаций, различаются способом производства общественных благ: докапиталистическая эпоха и собственно капитализм.


А \ Доинституциональный этап развития социальной работы; докапиталистическая эпоха; религия и социальная работа


Общества докапиталистической эпохи отличаются друг от друга типами хозяйствования: рабовладение, феодализм (включающий крепостное право и разные формы поземельной зависимости), азиатская деспотия. Но какие бы формы не принимало ведение хозяйства в этот период, общим для всех этих форм являлось одно (что и говорит о единстве способа производства общественных благ): сохранение общины в качестве основной хозяйственной, производительной организации, как в городе, так и в деревне. Этому способствовало то, что основным средством производства служила земля, доминировал ручной труд, хозяйство имело натуральный характер, деревня господствовала над городом, политико-административные связи — над экономическими, иерархия земельных собственников — над горизонтальными (равными) связями внутри общины непосредственных производителей. Подобное общество обычно называют еще «традиционным».

Человек в ту пору (будь то выходец из господствующего сословия или представитель сословий угнетаемых) осознавал себя частью коллективного целого. Правда, нужно особо отметить, что «коллективное целое» здесь — весьма условное понятие. Внутри общины так же имели место отношения господства, но они основывались не на собственности, а на физическом и, в том числе, возрастном превосходстве, проявляющемся главным образом в производительной деятельности. Доминирующие примитивные формы разделения труда предполагали власть работающих членов общины над неработающими (или воюющих над невоюющими, если говорить о народах, переживающими период «военной демократии»), которые воспринимались первыми как обуза в силу ограниченного объема потребляемых благ. С этим связаны такие обычаи, как убийство и захоронение вместе с вождем его родителей, жен и рабов (как у скифов), или ритуальное убийство избыточных детей (как в древнем Карфагене), изгнание стариков из общин (как в Японии и на Алтае). Можно так же вспомнить каннибализм на островах Тихоокеанского бассейна и у массагетов (ираноязычное племя, жившее в Средней Азии примерно в III веке до н. э.), имевших такую поговорку: «Лучшая могила — в желудке собственных детей».

Так или иначе, в эпоху классового общества общинные отношения продолжали играть роль естественного фона для всех остальных общественных связей. Сложившиеся еще до образования классов, они, по крайней мере, в среде непосредственных производителей, сохраняли обычаи и традиции первобытного уравнительного коммунизма (такие, например, как обычай патлача — равного распределения добычи между членами общины у североамериканских индейцев) которые, в свою очередь, служили сплочению общинного коллектива и обеспечивали прожиточный минимум его членам. Сохранившись в условиях классового общества, они компенсировали тот урон, который наносила социальной целостности сословно-классовая, репрессивная социальная структура. Именно в общинных отношениях, а конкретно — в рудиментах первобытного коммунизма коренятся зачатки различных форм социальной работы на данном этапе социального развития.

В этой связи необходимо заметить, что часто преувеличивают значение религии (и даже значение одной-единственной религиозной конфессии) в зарождении социальной работы.1 Это соответствует новой (неоконсервативной) государственной идеологии России, но не научным фактам.

В действительности роль религии в этой сфере состояла в оформлении на свой лад уже сложившихся норм народного поведения. Проповедуемые разнообразными религиозными учениями заповеди и ценности, а так же практика церковной благотворительности и филантропии только отражали давно устоявшиеся навыки и привычную психологию общинного общения в крестьянской и ремесленной среде.

Например, мусульманский обычай праздничного жертвоприношения скота с раздачей мяса беднякам, восходит к древним, домусульманским обычаям кочевых общин. Ислам лишь закрепил эту традицию в новых социальных условиях. То же самое можно сказать о принципах уравнительного социализма, свойственных раннему христианству, постулирующих социальную солидарность, о христианских принципах любви к ближнему, милосердия, совместной деятельности на благо ближних, внутригрупповой и межгрупповой взаимопомощи. Принятие разными народами христианской религии (порой насильственное, как в Америке и Сибири) не порождало эти нормы. Новая религия накладывалась уже на существующие верования и обычаи, на устоявшийся в общинах психологический и нравственный климат. Так обстояло дело и в древней Руси после принятия в 988 г. князем Владимиром византийского православия. Тысячелетние навыки восточнославянской общинной солидарности, о которых упоминает, например, старый русский историк С. М. Соловьев1, были просто осмыслены в новых для того общества христианских понятиях и перенесены в практическую деятельность церковных органов, например, монастырей. Скорее, напротив, замещение церковной благотворительностью и частной филантропией общинной взаимовыручки и взаимопомощи было симптомом обострения новых социальных противоречий. Ибо оно отражало оттеснение крестьянской общины на второстепенные роли в социальных связях, что происходило в результате крепостного закабаления ее земельными собственниками — отдельными феодалами, государством и церковной организацией.

Да и первое выделение и обозначение социальной помощи и благотворительности как особых форм конструктивной социальной деятельности происходит еще задолго до рождения христианской религии. Одним из самых древних письменных памятников, содержащих нормы правового закрепления социальной защиты, социальной помощи и социальной справедливости, следует считать Законы Вавилонского царя Хаммурапи, датируемые серединой XVIII в. до н. э. Они призывают к заботе о бедных, к взаимному уважению членов общины и к выполнению тому подобных предписаний.2 Видимо, примерно в то же время среди традиционных функций общественных институтов вавилонского общества (таких, например, как государство и жречество), возникает и деятельность, проводящая в жизнь эти предписания, и, таким образом, включающая в себя элементы социальной работы.

Развитие навыков и норм социальной защиты, социальной помощи и социальной справедливости происходило и в античном мире, разумеется, с учетом специфики рабовладельческого общества. Связано это с интенсивной социальной и духовной жизнью в древнегреческих общинах-полисах и древнеримских общинах-цивитасах. Противостояние им, с одной стороны, угнетенных сословий рабов и неполноправно-свободных (какими были, например, метэки и периэки в Древней Греции, в Древнем Риме — плебеи и податные италийские («союзнические») племена), а с другой — варварского окружения, делало необходимым укрепление связей внутри них на основе дружелюбия и благожелательности. В Древней Греции возникает само понятие филантропии (в переводе — «любовь к людям»). Первоначально, в V в. до н. э., оно связывалось с проявлениями божественной благосклонности. Но уже в IV в. до н. э. оно меняет смысл с религиозно-мифического на светский: им называют доброжелательные отношения между гражданами полиса. Античные и эллинистические философы, обосновывая свои этические системы, и, прежде всего, Сократ, Платон, Аристотель, Эпикур, поздние стоики Сенека, Эпиктет и Марк Аврелий, уделяли большое внимание таким понятиям, как «дружба», «сострадание», «справедливость», «долг перед ближними», «эмпатия» (сопереживание), «служение ближним», «честь». Без сомнения, в них они выражали не только свой идеал общественно приемлемого поведения граждан, но и уже устоявшиеся навыки гражданского поведения, о чем свидетельствует так же богатая художественная литература и драматургия Древней Греции и Рима.

В III в. н. э. христианская религия стала государственной религией в Римской империи. Подобная же метаморфоза произошла и со всеми другими мировыми религиями — с исламом и буддизмом. Все они, начав свою историю в качестве крохотных сект в маргинальной среде, становились рано или поздно религиями государственными, основывающими свою духовную власть не только на моральном авторитете своих церквей и паствы, но и на силе государственной машины, монополизируя при этом всю духовную сферу данного общества. Это давало им неограниченные возможности для распространения вширь, и накладывало на их адептов ответственность перед обществом, которую они, однако, не всегда осознавали. Мировые религии и соответствующие церковные организации, таким образом, оказывались в противоречивой ситуации.

С одной стороны, они продолжали оставаться носителями социально-привлекательных программ, их теоретически (догматически) обосновывая и практически реализуя. Эти программы включали в себя принципы, призванные привнести стабильность в стихийно развивающееся общество: принципы социального перераспределения (благотворительность, моральное поощрение милостыни), психологической поддержки (милосердие), социальной солидарности (организация институтов общественного призрения, например, богаделен при монастырях), и так далее. Церковные авторитеты (в христианстве, к примеру, это целая плеяда классиков «нравоучительной литературы»: Афанасий Александрийский, Григорий Богослов, Иоанн Дамаскин, Иоанн Златоуст, Ефрем Сирин, Ефрем Студит, писатели «каппадокийского кружка» — Василий Великий, Григорий Нисский и другие), пытаясь согласовать божественное с человеческим, мистическое с земным, догматы с обычаями, основанными на здравом смысле, формулировали с помощью религиозных понятий этические нормы, соответствующие этим принципам. Все это, вместе взятое, повторим, составляло и составляет до сих пор социально-конструктивную роль почти любой господствующей в данном обществе религии. И эта роль тем более является уникальной и позитивной, если в обществе отсутствуют или ослаблены иные (светские, государственные или гражданские) институты социальной солидарности и поддержки, сглаживающие последствия классовых противоречий и стихийного общественного развития.

Вместе с тем, необходимо отметить следующее.

Социально-конструктивные программы христианства основаны на религиозно-мифологической картине мира. Это существенно ограничивает их созидательный потенциал.

Так, например, Иоанн Златоуст весьма своеобразно толкует социальную справедливость и взаимозависимость, понимая как проявление божественной мудрости принцип полезности богатых и нищих друг для друга.1 Но этот принцип можно толковать и таким образом, что божественной мудрости угодно существование социального неравенства и нищеты. Кроме того, дуалистическая трактовка природы человека служила обоснованию крайнего аскетизма и репрессивного отношения к «плоти». Ранний христианский богослов Оригена (живший в 184-254 гг. н. э.) утверждал: «Христиане должны страдать и скорбеть в этом мире, ибо им принадлежит вечная жизнь».2 Святой Киприан, живший в III веке н. э. считал, что «ничто так не полезно христианину, как близкая смерть».3 А вот слова самого апостола Петра: «Итак, как Христос пострадал за нас плотию, то и вы вооружитесь тою же мыслию; ибо страдающий плотию перестаёт грешить».1

Такая точка зрения выражает свойственный для религиозного мировоззрения дуализм в понимании человеческого бытия. Все мировые религии ставят перед собой потусторонние, мистические цели и задачи в ущерб целям и задачам земным, социальным, посюсторонним. При этом они и по-разному формулируют их. Даже христианские конфессии, одинаково говоря о «спасении души» и объединенные, вроде бы, верой в одного бога, расходятся в понимании способов этого спасения. И ни одно из религиозных учений не ставит перед собой цель сделать человека счастливым, улучшить его существование уже в посюстороннем, земном, социальном мире. Скорее наоборот: ортодоксальные направления главных религиозных конфессий (в том числе и христианских), например, недвусмысленно учат о тщетности всяких попыток достижения этой цели, предлагая взамен сомнительные с общественной точки зрения ценности смирения с «земной участью», послушания перед власть придержащими, любви к своим врагам и несущественности материальных (в том числе так называемых «плотских») проблем. Проблем, решение которых составляет обязательный элемент гармоничного развития человека (которое, конечно, к нему не сводится).

Очевидно, что цели и задачи современной социальной работы, борющейся с нищетой, с некомфортным существованием инвалидов, «страдающих плотью», и с другими последствиями и проявлениями социального неравенства и социального отчуждения, противоречат сим «божественным установлениям». Если посмотреть на социальную работу глазами этих богословов, она предстанет как практическое опровержение их взглядов, как практическое «богохульство», как дело, по самой своей сути, «не богоугодное».

Дело в том, что, заняв доминирующие позиции в обществе, мировые религии, и, в частности, христианство, забывали о социально-критическом, революционном пафосе своих проповедей первых лет своего существования. Их адепты слились в социальном и идейном отношении с господствующим классом (так, например, православная церковь в феодальной России вскоре сама превратилась в крупнейшего земельного собственника, став идеологом существующего репрессивного режима) и заняли консервативные, откровенно конформистские позиции. Такая социальная позиция церкви называется «сервилизмом».

Проповедь милостыни, благотворительности, милосердия по отношению к нищим и слабым в своем абстрактном выражении, конечно, обладает непреходящей ценностью. Но суть дела в том, что в общем идейном контексте церковного конформистского мировоззрения она соседствует с обоснованием и защитой социальных порядков, порождающих нищету и другие социальные проблемы. Последние объявляются церковью принципиально неразрешимыми, а всякая попытка их решить — «греховным посягательством на божественный миропорядок». Так абстрактное морализаторство в рамках религиозной догматики дополняется на первый взгляд парадоксально, а на самом деле закономерно, аморализмом. Реакцией на подобную инверсию религиозной нравственности стала разоблачительная, антиклерикальная литература, представленная выдающимися писателями, такими как, например, живший во II веке н. э. Лукиан из Самосаты, представитель французского Возрождения Франсуа Рабле, мыслители эпохи Просвещения Дени Дидро и Вольтер, романисты XIX века Марк Твен и Лев Толстой, философы ХХ столетия Бертран Рассел и Корнелий Ламотт.

Заявления богословов, подобные вышеприведенным рассуждениям, нуждаются, конечно, не просто в критике, а в исторической оценке. Они отражают уровень понимания социальных проблем, свойственный той эпохе, когда они были высказаны. И было бы ненаучно упрекать апостола Петра, св. Киприана, Оригену или Иоанна Златоуста в сознательном цинизме. Но именно такого упрека достойны те1, кто тащит это устаревшее мировоззрение в наше время и объявляет религиозные ценности идейной основой социальной работы, призванной как раз преобразовывать не слишком совершенный социальный мир, практически решать его проблемы, а не потворствовать его ограниченности и порокам.

Что касается феодальной Древней Руси, то законодательная база социальной защиты в этом обществе развивалась довольно медленно. В первом русском письменном своде законов — в Русской Правде Ярослава Мудрого (XI век) — содержатся только нормы, определяющие судьбу одного из социально незащищенных слоев феодального общества — вдов: вдову никто не имел права прогнать со двора или отнять то, что было передано ей умершим супругом. Да еще 8 из 37 статей этого древнего памятника посвящены вопросам детской защищенности.

При царе Иване Грозном, в 1551 г., в Постановлении Стоглавого Собора «попечение о бедных» было объявлено «делом общества». Распределение разнообразных благ в пользу неимущих слоев было возложено на священников и на тех лиц, которые занимали выборную должность целовальников. При чем, в эту эпоху уже имеет место дифференцированный («адресный») подход к клиентам социальной помощи: прокаженные и престарелые должны были быть устроены в богадельни, а «здравые» — «питаться по дворам». Но самое главное в том, что нуждающиеся слои в это время становятся уже объектом заботы государства, а не частных лиц вне его структур.

Однако более или менее развитая государственная система призрения в России появилась только при Петре I, в начале XVIII века. В нее входили учреждения «закрытого» призрения, в которых содержались разного рода «убогие»: незаконнорожденные («зазорные») дети, престарелые и увечные, бывшие военнослужащие, душевнобольные и прочие. Кроме того, появляются новые типы заведений: «гошпитали» для сирот, инвалидные дома, поселки для пленных. Все это дополняется «открытым» призрением: пенсиями, кормовыми деньгами, обеспечением землей и промыслами. Благодаря развитию этой системы модернизированное Петром I феодальное государство начинает оттеснять на вторые роли в социальной политике церковь. Но это было только началом создания системы общественного призрения и обеспечения.

В середине XVIII века, при императрице Екатерине II, возникают специализированные учреждения для воспитания и образования детей: воспитательные дома в Москве и Петербурге для подкидышей, «незаконнорожденных», а так же «законных» детей, брошенных родителями из-за бедности, госпитали для бедных рожениц с анонимным отделением, где можно было рожать в масках, ссудные и вдовьи кассы и так далее. Екатерина II издала несколько указов, облегчивших участь арестантов и каторжников, отменила смертную казнь (правда, не надолго). Все эти прогрессивные меры были вдохновлены идеями Просвещения: образованная императрица лично переписывалась с властителями дум той эпохи французскими просветителями-вольнодумцами Вольтером и Дидро, призывавшими к улучшению народного быта и смягчению общественных нравов.

Губернская реформа 1775 г. создала новые для России учреждения: губернские приказы общественного призрения, сиротские ссуды, дворянские опеки.

Все эти меры, однако, были ограниченны феодальным характером российского общества и, в конечном итоге, только укрепляли феодальные порядки. Это выражалось в том, что социальная политика российского самодержавия включала в себя не только пряник, но и кнут. При чем, кнут, как правило, преобладал. Например, Петр I свою социальную политику начал с указа 1691 года «О забирании нищих, притворяющихся увечными, и о наказании их». Согласно ему, симулянты ссылались на каторгу и в «смирительные дома», мало чем от каторги отличающиеся. В 1765 году дворяне получают из рук «просвещенной» Екатериной II право ссылать своих крестьян на каторгу (до этого им позволено было ссылать их только на поселение в Сибирь). А с 1767 года она запрещает крепостным крестьянам подавать жалобы на своих помещиков.

Проводимая в рамках крепостнической системы церковная благотворительность допетровской эпохи, так же, как и петровская система государственного призрения, усовершенствованная Екатериной II, не спасли Россию от целой череды крестьянских восстаний и войн: «соляного бунта» 1648 года, «медного бунта» 1662 г., войны под руководством Степана Разина (1670-1671 гг.), Астраханского восстания 1705-1706 гг., восстания на Дону под предводительством Кондратия Булавина (1707-1708 гг.), волнения приписных крестьян на Урале и в Приуралье 1760-1763 гг., и, наконец, грандиозной крестьянской войны под предводительством Емельяна Пугачева (1773-1775 гг.). В контексте этих событий все благотворительные мероприятия православной церкви и самодержавия выглядят как капля в море перед лицом накапливающихся, как снежный ком, социальных проблем. Самыми важными из них были бесправие и нищета непосредственных производителей — крестьян и городского «работного люда». Со своей участью господских рабов последние никак не хотели мириться. Передовые мыслители того времени, такие, к примеру, как А. Радищев, декабристы, М. В. Буташевич-Петрашевский, А. И. Герцен, Н. Г. Чернышевский и другие, совершенно справедливо считали причиной воспроизводящейся социальной напряженности крепостное право, на страже которого стояли феодально-бюрократическое государство и православная церковь, препятствовавшие развитию гражданского общества и правовых, демократических форм государственности. Таким образом социальные, политические, экономические и идеологические проблемы Российского государства сплетались в единый клубок. И во многом этому способствовали несистемные, неразвитые формы социальной работы.

Б \ Доинституциональный этап развития социальной работы; эпоха капитализма

Капитализм, чья история начинается в Западной Европе примерно в период с XVI по XVII век, а в России — в XIX веке, разрушил крестьянскую и ремесленную общину, а вместе с ней — и свойственную ей культуру общественных отношений, смягчавших социальные конфликты. Если раньше индивид был защищен от их разрушительных последствий барьером коллективной солидарности, взаимовыручки (что, с другой стороны, делало его зависимым от коллектива и не в меньшей степени препятствовало личностному развитию), то теперь он уже лицом к лицу встретился с хаосом социального развития и оказался вовлеченным в него.

Первые века капиталистического развития — эпоха так называемого «первоначального накопления капитала» (Маркс) — ознаменована повсюду (история не знает исключений) массовым обнищанием населения капитализирующихся стран. Классическим примером этого являются «огораживание» в Англии XVI века — превращение крестьянской земли лендлордами (земельными собственниками) в овечьи пастбища. Результатом чего, наряду с появлением на рынке дешевого сырья, стали массовая пролетаризация и пауперизация (обнищание) населения, а так же бурный рост текстильной промышленности. («Овцы съели людей», — так прокомментировал эту ситуацию Томас Мор, выдающийся гуманист, представитель утопического социализма и вместе с тем лорд-канцлер Англии.)

Разложение общинных отношений вследствие развития капитализма в Европе, подорвало земную, социальную основу христианского социализма. Христианские проповеди общественно-значимых норм человеческого общежития, лишившись своей зримой опоры в системе социальных отношений, зависают в воздухе. И, наоборот, очевидной становится как раз консервативная роль официальных христианских церквей, в ситуации обостряющейся классовой борьбы все чаще встающих на сторону господствующей власти. Как реакция на это в общественном сознании начинается процесс секуляризации, обмирщения: проблемы общественной жизни осмысляются уже не с помощью религиозных догматов, не на языке религии, а в рамках светского мировоззрения. В результате коммунистические (или социалистические; для той эпохи эти понятия можно употреблять в качестве синонимов) принципы (такие как общественная собственность, человеческие отношения, не опосредованные денежным обращением, социальная справедливость, социальная солидарность и т. д.) из религиозной сферы переносятся в сферу светского сознания, отождествившись с принципами светского гуманизма. Эта идейная эволюция начинается в эпоху Возрождения и продолжается в век Просвещения (XVI-XVIII века), породив разнообразную просветительскую и светскую социалистическую литературу. Наряду с философскими трактатами и романами просветителей, складывается и начинает бурно развиваться особый литературный жанр, традиционно называемый «утопическим социализмом». Представителями его в Западной Европе являются Франсуа Рабле, Томас Мор, Томмазо Компанелла, Жан Мелье, Этьен Кабе, Гракх Бабёф, Анри де Сен-Симон, Шарль Фурье, Роберт Оуэн, П.-Ж. Прудон, в России — М. А. Бакунин, П. Н. Ткачев, П. Л. Лавров, В. Г. Белинский, Н. Г. Чернышевский, А. И. Герцен, Н. А. Добролюбов. Заслугами этой литературы является острая постановка социальных вопросов и призыв к их практическому решению. Утопизм взглядов этих мыслителей заключался либо в предлагаемом способе достижения желаемого будущего, либо в том, что они просто уходили от вопроса как его достичь. Но их социальные утопии не имели ничего общего с мистическими видениями религиозных адептов, хотя нередко были мотивированы теми же морально-нравственными идеалами. Их утопии были все же нечто большим, чем фантазии: они служили негативным символом реальности, отражая социальную действительность со стороны ее недостатков, но так, как если бы эти недостатки были уже преодолены.

Социальная программа мыслителей Просвещения (Ш. Монтескье, К.-А. Гельвеций, Вольтер, Ж.-Ж. Руссо, П. Гольбах и др.) включала в себя идеи народного образования, улучшения быта народных низов, рационализации общественных отношений, гуманизации педагогики, развития институтов парламентской демократии. В рамках просветительского мировоззрения возникает светская идеология социальной поддержки и социальной помощи. Социалисты (коммунисты) дополняли эту программу требованием изменения отношений собственности и создания органов прямой демократии (народовластия в форме коммун или общин).

Под влиянием просветительских идей уже в XIX веке возникают отдельные элементы институализированной, регулярной социальной работы, такие, например, как участковые врачи во Франции, занимавшиеся, кроме лечения, еще и «социальным устроением» больных, а так же система социального страхования при Бисмарке в Германии. Однако их роль в деле разрешения социальных проблем остается незначительной. В эту эпоху преобладают такие формы помощи бедным, применение которых трудно отличить от репрессий против них. Например, в Англии, в стране с самыми передовыми общественными отношениями той эпохи, в 1834 году был принят «закон о бедных», допускавший только одну форму помощи им — работные дома, где их занимали непроизводительной и изнурительной работой более 10 часов в сутки за мизерную плату. Рабочие называли эти учреждения «Бастилиями для бедных». Отношение господствующего класса того времени к социальным низам отразила теория, автором которой явился шотландский священник Дж. Мальтус. Причиной социальных проблем Мальтус видел в избытке рабочего населения. Следовательно, полагал он, средством разрешения их является стерилизация рабочих. Не трудно в этом рассуждении увидеть экономическое выражение общехристианской догмы о противоположности духа и природы, и, стало быть, об испорченности последней. Первым научную критику этой теории дал Энгельс в статье 1840-х годов «Наброски к критике политической экономии», углубленную позже Марксом. Источником социальной напряженности и общественных диспропорций, по их мнению, является не то, что рабочие слишком много внимания уделяют деторождению и семейным отношениям, и не то, что они регулярно хотят есть, а стихийное развитие капиталистического производства, которое любое количество рабочего населения делает избыточным, чтобы удешевить рабочую силу.

Разгул неуправляемого капиталистического рынка закономерно породил освободительное движение класса, в наибольшей степени от этого страдающего — пролетариата. Под влиянием интеллигенции, исповедующей социалистические и просветительские взгляды, его экономическая и политическая борьба обретает организованные формы.

Ранние социалистические (рабочие) движения в Западной Европе, такие, например, как чартизм в Англии, дают прообраз поздних профсоюзов и пролетарских политических партий. В практике экономической и политической борьбы рабочего класса вызревают практические принципы и идеология социального реформирования, которое приведет позже к созданию института социальной работы.

Наиболее сложный путь в этом направлении был у России.

Отмена в России крепостного права в 1861 г. и последующие реформы обозначили новые подходы в социальной политике самодержавного государства, на что, несомненно, повлиял подъем демократического движения в стране, рост влияния просветительского и социалистического мировоззрений. Основными из этих подходов можно считать децентрализацию социального призрения и обеспечения, рациональный подход к профилактике бедности.

Большое значение имело образование в 1864 г. земства как органа городского и сельского самоуправления. Именно на него самодержавное государство теперь переложило всю тяжесть социальной помощи и социального обеспечения. В функции земских учреждений входила борьба с бедностью, организация и управление лечебными заведениями, народное просвещение. С возникновением земств родилась и земская интеллигенция, знакомая нам по произведениям А. П. Чехова, Л. Н. Толстого, других русских писателей-демократов, как слой, обладающий своей специфической культурой и высоким духовно-нравственным обликом. Именно земство становится той социальной почвой, из которой выходят критически мыслящие индивиды, пополняющие революционную и демократическую среду. Объясняется это высоким уровнем образованности и самосознания представителей земской интеллигенции, с одной стороны, а с другой, практическим знанием социальных проблем и косности имперской системы общественного управления. К тому же, многие земские деятели сами в своей повседневной жизни разделяли тяготы тех, чьи проблемы они были призваны решать. Популярной в среде земской интеллигенции была так же «теория малых дел», пропагандировавшая культурно-просветительскую работу среди социальных низов, создание касс взаимопомощи среди рабочих и т. д. — российский аналог популярного в Англии той же эпохи «фабианского социализма». Хотя ее авторов верно критиковали представители революционного социализма (в частности, Ленин) за то, что они противопоставляли свою теорию и свою «мелкотравчатую» деятельность более широким и глубоким социальным преобразованиям, тем не менее, следует признать, что им удалось создать оригинальное идейное выражение социальной работы в России тех лет.

Однако все эти реформистские новшества в социальной политике Российской империи, по большому счету, оказались не эффективными. В ситуации стихийного рыночного развития, массового обнищания крестьянства, освобожденного по реформе 1861 года без земли и загнанного в долговое рабство, и, как следствие этого, пролетаризации бывших крестьян, эти реформы не могли снять остроту социальных конфликтов. Традиционные механизмы «гуманитарного успокоения», вроде монаршей благотворительности и развития монастырских богаделен, на что продолжало делать ставку самодержавие, открывшее клапан капитализма, не спасли Российскую империю от социальных потрясений. В начале XX века она пережила три революции, первой вступив в новую мировую эпоху — эпоху глобального кризиса капитализма и его структурной перестройки.

Что касается Зарубежной Европы, то там, на протяжении всего XIX века, элементы регулярной социальной помощи и социального обслуживания оставались только довеском к таким формам социальной поддержки, как благотворительность и филантропия власть имущих. Но, так же, как и в России, эти последние не способствовали социальной стабильности. Испания и Франция, например, в XIX столетии пережили каждая по пять социальных революций. Во Франции, в 1870 г. произошла так же и первая революция, имевшая открыто антибуржуазный характер — Парижская Коммуна, потопленная в крови войсками правительства Тьера. И, как показал рубеж XIX-XX веков, ситуация в европейских странах продолжила обостряться, что главным образом обусловливалось нерешенными общественными проблемами.

Социальная политика государств эпохи восходящего развития капитализма, таким образом, характеризуется общими чертами, что позволяет выделить ее в особую модель социальной политики — остаточную. Она характеризуется, как уже видно по названию, остаточным принципом частного и государственного финансирования социальной сферы. По тому же принципу кормят домашних животных — остатками с человечьего стола. В данную эпоху этот принцип доминировал не случайно, а в силу того, что в обществе отсутствовали системные, регулярные механизмы распределения общественных благ и потому, что подавляющее большинство нуждающегося населения не имели возможности прямо или косвенно контролировать это распределение. В этих условиях власть имущими декларируется, что социальная помощь оказывается ими только тогда, когда удовлетворение нужд представителей общественных низов невозможно через поддержку семьи, либо когда затруднена продажа рабочей силы на рынке труда по объективным обстоятельствам (например, вследствие инвалидности).

Подчеркнем, что воплощением остаточного принципа является преобладание нерегулярных, фрагментарных по своему объему и случайных по исполнению форм социальной поддержки, таких, как благотворительность и филантропия. Социальная работа, основанная на церковной, частной и государственной, несистемной благотворительности, и на филантропическом настроении представителей господствующего класса, не является таким общественным институтом, чья деятельность охватывает все общество в целом. Ограниченная этими формами, она охватывает только те группы или лица, которые филантроп или благотворитель считает «своими», нередко требуя в качестве вознаграждения за помощь политическую или идеологическую поддержку. При этом проблемы других нуждающихся слоев населения просто игнорируются. Все это, вместе взятое, объясняет, почему благотворительность и филантропия мало эффективны в деле разрешения серьезных социальных проблем. В действительности они служат способом их консервации. Так, например, милостыня не только спасает нищих от голодной смерти, но, при отсутствии соответствующих социальных реформ, поощряет нищенство как стереотип социального поведения и способ добывания материальных благ, служит воспроизводству маргинального слоя профессиональных нищих, а значит, в конечном итоге, способствует социальной нестабильности. Для конкретного нищего милостыня приносит пользу, для общества в целом — вред, который, в конечном итоге, является вредом и для нищего, коль скоро милостыня оставляет его в прежнем состоянии. Сказанное отнюдь не означает, что нищим не надо подавать милостыню. Скорее, это имеет тот смысл, что: 1. они должны получать не случайную, а регулярную помощь, но при этом 2. борьба с бедностью должна быть так же регулярной и не сводиться к обособленным акциям, ничего в принципе не меняющим в жизни нуждающихся. Она должна дополнятся соответствующими социальными преобразованиями.

К этому нужно добавить следующее. Часто считают благотворительность формой социальной работы. Но это не верно по той простой причине, что она не является собственно работой. Когда мы даем милостыню нищему, какой работой, какой производительной деятельностью мы занимаемся? Мы просто предоставляем ему возможность прожить еще один день без голода. Мы будем заниматься социальной работой только в том случае, когда, например, начнем трудоустраивать этого нищего, решать его жилищные проблемы и тому подобное. Иначе говоря, когда станем создавать для него какое-то новое состояние его социальных связей. То же самое можно сказать, если мы перечисляем деньги в пользу какого-нибудь благотворительного фонда, что от милостыни отличается только размерами и/или способом подаяния.

Одним словом, социальная работа в своих развитых формах — это не просто распределение общественных средств, но, главным образом, деятельность, реализующая эти средства на благо нуждающегося человека.

В настоящее время остаточная модель социальной политики наиболее полно представлена в США. Связано это как с историческими и культурными особенностями этой страны, менталитетом ее граждан, так и с тем, что в последние десятилетия американская экономика не знала серьезных потрясений и переживала стабильный подъем. А в эпоху промышленного роста остаточная модель проявляет то свое положительное качество, что поощряет частную инициативу. Но и в современной Америке общественная благотворительность и филантропия представителей обеспеченных классов не являются единственными источниками социальной поддержки. Они дополнены системой государственного страхования и социальной помощи. Социальное страхование образуется за счет целевого налога, который взимается с трудящихся и предпринимателей. Социальная помощь осуществляется за счет государственных ассигнований. Вместе с тем, как показали события, связанные с ураганом «Катрина» и с замедлением экономического развития при президенте Дж. Буше-младшем, модель социальной политики, утвердившаяся в США, недостаточно эффективна в деле мобильного разрешения социальных проблем. Постепенно в стране намечается отход от «остаточных» методов социальной политики в сторону усиления методов государственно-распределительных. В настоящее время эта тенденция, продолжающая традиции государственного регулирования Ф. Рузвельта, представлена демократической партией. Так, например, при администрации президента от демократов Дж. Клинтона были сделаны существенные шаги к ее воскрешению и укреплению.

Итак, если иметь в виду эпоху, объединяющую и «общинную» и капиталистическую формацию, то нужно признать, что на всем ее протяжении господствовали неразвитые формы распределения общественного продукта — благотворительность, филантропия, милостыня. Религиозная идеология социальной работы соответствовала всем этим ее неразвитым формам и поощряла их. Основанная на них социальная помощь и социальная защита имели случайный, фрагментарный и нерегулярный характер. С разложением общинных отношений в условиях восходящего развития капитализма становится очевидным, что подобная финансовая и идейная основа социальной работы не позволяет ей достигать своей цели — решать конкретные общественные проблемы.

Доминирование ограниченных форм социальной помощи и социальной работы имеет свои экономические, политические и культурные причины. Решение такой задачи, как, например, повсеместная ликвидация бедности, предполагает не только высокий уровень производительности труда, но и особое состояние производительных сил общества в целом, особые формы государственности и особую общественную культуру. Достичь всего этого общество смогло только во второй половине XX века, да и то поначалу лишь в некоторых индустриально-развитых странах.