Geum.ru

Владимир Рубцов

Вид материалаРассказ
Подобный материал:
1   ...   9   10   11   12   13   14   15   16   ...   29
  • Для меня большая честь приветствовать у себя господ-телохранителей нашего государя. Умоляю вас всего лишь намекнуть на желанные блюда или напитки, чтобы я смог поскорее доставить их моим высоким гостям и от души пожелать им приятного аппетита.


В ответ на столь лестное приветствие каюмы лишь едва кивнули головами. Стражникам слова торговца почему-то пришлись явно не по душе. Не успели каюмы что-либо сказать Таро, как с соседних столов в адрес хозяина заведения полетели колкие остроты, которые в изобилии рождались в разгорячённых вином головах стражников: «Эй, старик, смотри не сломайся пополам!», «Разогни поскорее спину, а не то твоя замарашка не сможет выпрямить тебя даже через колено!», «Вы только поглядите, у него сейчас вырастут крылья и он полетит за угощением для своих любимчиков. А о нас ты не забыл, старый дурень!». Холоднокровные каюмы пропустили мимо ушей все эти колкости и один из них, который выглядел немного старше, молвил, глядя прямо в глаза Таро, спокойным уважительным голосом: «Два яблочных сока, отец, и забудь что мы здесь». Сказав это, каюм извлёк откуда-то мелкую золотую монету и положил на стол. В предчувствии чего-то диковинного Таро без промедления исполнил пожелание каюмов и, покинув их, снова занялся своими шумными, уже порядком надоевшими посетителями.

Между тем стражники продолжали пьянствовать. Тихо сидящие поодаль каюмы ничуть их не смущали. Так прошло около часа, за который вояки вылакали бессчётное количество кувшинов вина, добрая треть которых приходилась уже «за счёт заведения». Каюмы же сидели и, приспустив свои вуали, медленно цедили свой яблочный сок и, казалось, не обращали на бурное веселье никакого внимания. Наконец, какому-то краснолицему детине неожиданно пришла в голову мысль: «А что это они там сидят?». Другой пьяница вмиг развил эту поразительную идею: «Может быть, они брезгуют нашей компанией, не уважают нас, императорских стражников?». Далее опасное возмущение нарастало уже как снежный ком: «Чего это они важничают? Пусть выпьют с нами за знакомство, а не то мы их проучим, покажем, что значит не уважать бравых ребят!». Постепенно вся честная компания ополчилась на сидевших, как ни в чём не бывало каюмов. Одни из гардов, наполнил две кружки разбавленным вином и, пошатываясь, направился к телохранителям. Дойдя неуверенной походкой до своей цели, он с шумом опустил кружки с вином на стол перед каюмами и, подбадриваемый криками своих товарищей, обратился к ним намеренно громким, вызывающим голосом:

  • Это вам от нашего стола! Выпейте за наше здоровье и не важничайте, будто девицы!
  • Так их! Скажи им, Тиро, что мы о них думаем! — раздались одобрительные крики с другого конца зала.

Каюмы даже не посмотрели на него и продолжали всё так же сидеть, не издав ни звука.

  • Мои друзья, — продолжал Тиро, — очень хотят, чтобы вы не жеманничали. Выпейте, пока вам предлагают по-хорошему, окажите нам такую честь. А не то, мы будем считать вас пугливыми бабами.


Воодушевившись своей необычайно удачной, на его взгляд шуткой, Тиро продолжал задираться, обернувшись к своей компании:

  • А что, ребята, может они и впрямь бабы? Ведь там, где они живут настоящих женщин не бывает, даже шлюх! Вот им и приходится того… — Тиро сделал крайне непристойный жест, сопровождаемый недвусмысленным телодвижением, — Я имею в виду друг с другом.


Ответом на пошлый выпад вихляющегося перед каюмами Тиро был взрыв пьяного хохота и улюлюканья стражников. С разных столов стали выкрикивать всякие непристойности: «Скажите, как вы это делаете, ребята, может и нас научите?!», «Каково мужику быть бабой, а?», «Парни, а давайте разденем их и поглядим, действительно ли там мужики под этими чёрными тряпками!».

Несколько гардов стали подниматься из-за столов с явным намерением присоединиться к Тиро. Ситуация всё более грозила стать неуправляемой. Тем временем Тиро взял кружки, к которым молчаливые каюмы так и не притронулись, и с идиотской улыбочкой на лице медленно вылил из них вино на головы черных телохранителей. Всё это сопровождалось очередным взрывом дикого хохота со стороны его товарищей. Каюмы же снова надели свои вуали, оставив открытыми лишь только глаза, в которых вдруг загорелись холодные опасные огоньки.

Дальнейшие события развивались уже стремительно. Затаившись за дубовой стойкой, Таро и Леда с огромным интересом наблюдали за происходящим. Подумать только, столько происшествий за каких-нибудь два часа!

После того, как каюмы поправили свои вуали, они разом встали из-за стола. Ближайший к Тиро телохранитель сделал всего-навсего короткий и быстрый взмах рукой, после чего охальник рухнул как подкошенный лицом вниз. Через несколько мгновений судьбу Тиро разделили ещё пять или шесть подоспевших было к нему на выручку наглецов. Стремительные и беспощадные удары каюмов обрушивались на головы и туловища стражников, не оставляя им ни малейших шансов хотя бы удержаться на ногах. Охмелевшие вояки падали как снопы под градом искусно разящих ударов закалённых в бесчисленных упражнениях, твёрдых как дерево рук и ног чёрных бойцов. После некоторого замешательства, порождённого столь скорой расправой над своими товарищами, остальные охранники разноголосой ревущей толпой бросились на каюмов с кулаками, а некоторые даже обнажили свои мечи. Но что значит толпа, у которой разума меньше даже чем у лягушки, только и знающей, что пожирать на своём болоте комаров и мух. Что может противопоставить слепая, безумная ярость пьяных вояк отточенному мастерству пусть даже двух, но настоящих бойцов, которым судьба поставила в этой жизни одну единственную, но в высшей степени сложную задачу — уметь сражаться или умереть. Каждый каюм — живое воплощение одержанной им когда-то победы над собственной слабостью. Каюм — это настоящее оружие даже без меча или копья. И никто кроме императора, Фархада или самих каюмов не знал того, что каюм живёт, пока побеждает. Никто из придворных или простых жителей империи никогда не видел могил каюмов. Их лица всегда были прикрыты вуалью и никогда нельзя было сказать наверняка, с каким из них доводилось встречаться в тронном зале или дворцовом переходе. Имён каюмом не знал никто, кроме них самих. А между тем, неустанно совершенствуя своё искусство, они ежедневно сражались друг с другом. Это были далеко не шуточные бои. Не считая серьёзных ранений, они иногда заканчивались гибелью одного из бойцов. Но такую смерть каюмы считали великим подарком судьбы. Умереть от более искусной руки своего брата-каюма — великая честь, которая выпадает лишь на долю немногих счастливчиков. Не менее почётным считалось отдать жизнь за своего императора. Каждый каюм мечтал умереть с оружием в руках. У нерушимого чёрного братства были свои, малопонятные для непосвящённых законы. Недаром Таллий, с детства очарованный каюмами, всегда носил исключительно чёрные одежды и всё своё свободное от государственных обязанностей время посвящал боевым искусствам. Император был истинным воином душой и телом, и его беззаветно преданные телохранители во всём поддерживали его тайные планы. Более того, Таллий был тайным членом боевого братства каюмов. Его воинственный дух жаждал вырваться на свободу, воспарить надо всем миром и покрыть его тенью своих необъятных крыльев. Но для этого надо было сделать много, ох как много, невообразимо много.

То, чем были заняты сейчас телохранители императора было лишь малой частицей грандиозного плана, разработанного Таллием и Фархадом. Дворцовые стражники уже не раз были замечены в бесчинствах, воровстве и пренебрежительном несении службы. Обо всём этом императору постоянно докладывали бесчисленные шпионы, разосланные им кругом. Решив раз и навсегда с корнем вырвать эту заразу, Таллий предпочёл полностью заменить дворцовую стражу своими дисциплинированными и преданными гвардейцами. Да и на придворных такие крутые меры должны были подействовать отрезвляюще, в том случае, если кто из них вздумает вдруг роптать, полностью переварив в своём уме то, о чём им заявил император прошлой ночью. Все вокруг должны были хорошенько себе уяснить, что император шутить не намерен и всё будет именно так, как он сказал.

Несмотря на дикие крики и обнажённые мечи, почти две дюжины зарвавшихся, обрюзгших от нездорового образа жизни стражников ровным счётом ничего не могли поделать всего лишь с двумя каюмами, которые разили их направо и налево сокрушительными молниеносными ударами. Скоро всё было кончено. На полу всюду вокруг, вперемежку с перевёрнутыми столами, опрокинутыми скамейками и черепками от разбитой глиняной посуды валялись избитые до полусмерти, бездыханные дворцовые стражи. Больше им не суждено было нести караулы, устраивать пьяные дебоши, терроризировать местных лавочников и торговцев вином. Отныне император нашёл им лучшее применение. Все, кто выживут и не останутся калеками после встречи с его каюмами, займут места гребцов на его боевых галерах. А пока их доставят туда, где они своими собственными руками будут строить корабли, к которым их на всю оставшуюся жизнь прикуют крепкими цепями.

Сделав своё дело, каюмы ненадолго вышли из лавки. За дверью послышался сначала короткий свист, а немного погодя — топот конских копыт и шум колёс подъезжающих телег. Вслед за этим в лаву вошло два десятка гвардейцев, которые в считанные минуты вынесли поверженных стражников и погрузили их вповалку на телеги, устланные соломой. После этого все они молча удалились, прикрыв за собой входную дверь. Возобновившийся через минуту топот копыт и скрип колёс означали, что гвардейцы со стражниками отправились куда-то восвояси.

Через секунду в лавку вновь зашли те же самые двое каюмов. Тот, который казался старше, бесшумно подошёл к Таро, так и застывшего за прилавком с открытым от изумления ртом и сверкающими от возбуждения глазами. Его дочь Леда стояла рядом, также поражённая всем увиденным. Подойдя к прилавку, каюм достал откуда-то довольно увесистый кошелёк и положил его на прилавок перед стариком. После этого он молча развернулся и также бесшумно зашагал прочь. Ещё через мгновение в лавке Таро уже никого не было.

Придя немного в себя от ошеломляющего зрелища и пересчитав оставленные ему в кошельке золотые, Таро решил, что, во-первых, прожил свою жизнь не зря, во-вторых, может быть спокоен за будущее своей единственной дочери, в третьих, чего это он сидит в своей долбанной лавке, когда у него есть такая потрясающая новость. Велев Леде запереть за ним дверь и прибраться в разгромленной лавке, Таро поспешил к своему знакомому торговцу вином. Ему не терпелось поскорее поделиться с ним своей грандиозной вестью. Каково же было его разочарование, когда, буквально вбежав в распахнутую настежь дверь магазинчика виноторговца, он застал там полный погром и увидел в слегка дрожащих руках хозяина точно такой же кошелёк с золотыми, какой каюм оставил Таро около четверти часа назад. Взглянув друг на друга, старые товарищи поняли всё без лишних слов.

В этот памятный день многие возбужденные лавочники, трактирщики и торговцы, живущие неподалёку от дворца, торопились друг к другу с одной и той же радостной вестью. С тех пор день каюмова побоища они отмечали как праздник.


8


Возвратившись к себе после столь неприятной аудиенции у государя, первосвященник Веро уединился в своей богато убранной, просторной келье и попросил служителей оставить его одного. Он погрузился в тягостное раздумье о том, что же ему доложить на Совете Святилища. Как рассказать своим братьям о том страшном открытии, которое он совершил? Что будет с империей и её подданными, если по вине их безумного правителя от них отвернётся Бог Уно? Каково будет ближайшее и отдалённое будущее, если из под относительного, но всё же благополучия империи будут выбиты духовные опоры? Как такое вообще могло случиться? Откуда вдруг взялся этот глубочайший и губительный по своим возможным последствиям раскол между духовной и светской властью? Как, когда, почему?

Вопросы, на которые Веро пока не знал ответов, гудели в его голове досадным, мучительным роем, от которого она буквально раскалывалась пополам. Почувствовав себя неважно от всех этих неразрешимых проблем, Веро с трудом встал и шаркающей походкой, тяжело дыша, направился к потайной нише в дальнем углу кельи. Нажав на неприметный камешек в вековой кладке, он открыл тайник и извлёк оттуда небольшую тёмную склянку, наполовину заполненную какой-то коричневатой маслянистой жидкостью. Подойдя к круглому, изящной работы ясеневевому столу в центре кельи, на котором стояли графин со свежей родниковой водой и пара стаканов из горного хрусталя, старец открыл склянку и накапал из неё в стакан несколько капель. После этого он добавил в стакан до половины родниковой воды и быстро выпил его содержимое. Слегка поморщившись от выпитой жидкости, Веро вернул склянку обратно в тайник, запер его, и опять занял место в своём удобном кожаном кресле. Накрыв пледом свои зябнущие в каменном помещении ноги, он медленно закрыл глаза и принялся молиться про себя Богу в надежде получить от Него совет, как быть дальше. Принятые им несколько капель настойки спириозы могли убить его, но старый священник не видел иного выхода, так как создавшаяся ситуация была чрезвычайно сложной. Он не имел права отказаться от этого единственного средства, способного помочь ему узнать истину. Прежде чем впервые за последние пять веков призвать смельчаков на поиски Оа Зииса, Веро хотел узнать от самого Уно, действительно ли настал тот час, когда лишь божественный посох способен восстановить благодатный мир и спокойствие в империи. Одно дело соблюдать традиции и сохранять память о давно минувших, переломных днях в истории империи. Совсем другое — самому быть участником легендарных событий и принимать судьбоносные решения. Будучи первосвященником, Веро не мог, да и не имел права не посоветоваться с Богом, прежде чем объявить Совету Верховного Святилища и всему народу империи, что пришло время уповать лишь на божественную справедливость — Оа Зиис.

Веро неподвижно сидел в кресле и истово молился Уно, чтобы тот послал ему спасительный знак. Постепенно под действием спириозы он погрузился в глубокий транс. Неведомая сила влекла его сознание ввысь навстречу правде и свету, где скрыты ответы на все возможные вопросы. Старец ощущал, что его душа, потерявшая связь с телом, свободно парит в каком-то таинственном бытии, где всегда чувствуешь себя молодым и полным сил, знающим всё и способным вершить великие дела. Это значит, что твой дух, наконец, достиг божественного дыхания Уно и скоро ты узнаешь правду обо всём на свете. Но Веро нужен был ответ всего лишь на один вопрос. Он уже почувствовал, что вот-вот увидит желанное знамение или может быть даже услышит вразумляющий голос самого Бога… Как вдруг в том месте, где у человека помещается сердце, его пронзила мгновенная острая боль, сменившаяся разливающейся по телу прохладой. Веро почему-то перестал думать о своих мирских заботах, перед его глазами с чудовищной скоростью стали проноситься события его нелёгкой земной жизни с самого детства и до последней встречи с императором. После этого он испытал невероятное облегчение, как будто многотонный груз его мирских забот взвалил на свои могучие плечи кто-то другой. Всё вокруг парящего неизвестно где Веро заливал ослепительный и в то же время приятный свет, источник которого исходил, казалось, из самой вечности. Грудь Веро переполняло необыкновенное, восторженное чувство безграничной благодати. Подчиняясь какому-то сверхъестественному влечению, он медленно поплыл навстречу источнику божественного света. Вдруг перед ним возник Соло — гур, о недавней смерти которого в Святилище пришло известие с почтовым голубем. Соло медленно шёл ему навстречу с распростёртыми объятьями, лицо гура лучилось какой-то неземной улыбкой и выражало благодатное радушие. Поравнявшись с Веро, Соло заключил его в свои лёгкие, воздушные объятия, от которых ему стало тепло и радостно. После этого Соло немного отстранил от себя первосвященника и сказал благозвучным, проникающим в самое сердце души голосом: «Добро пожаловать в истинный мир, достойный Веро. Отныне твои земные дела и заботы — более не твой удел. Бог Уно позаботится обо всём сам. Идём, брат, я представлю тебя нашему Богу». Веро безропотно подчинился и две призрачные фигуры, взявшись за руки, медленно пошли навстречу Сущему Свету.

Когда служители, не на шутку обеспокоенные чересчур затянувшимся отдыхом первосвященника, вошли, наконец, в его келью, он предстал перед ними мирно спящим в своём кресле. Успокоившиеся поначалу монахи подошли к Веро поближе, чтобы поправить свалившийся с его ног плед. И лишь тогда, к своему неописуемому горю, они, в конце концов, уразумели, что первосвященник действительно погружён в сон. Только, увы, сон этот оказался вечным.


9


День уже начинал клониться к закату, когда на пыльной кольцевой дороге показался небольшой караван, состоявший из шести всадников на низкорослых степных лошадях и четырёх верблюдов, навьюченных порожними дорожными коробами, плетёнными из тростника. По мере приближения к дому Соло сначала более чуткие животные, а затем и люди стали ощущать витающий в воздухе запах разлагающегося тела гура. Смрад стал почти невыносимым, как только четверо гвардейцев и двое монахов вплотную подъехали к злополучному дому. Их лица невольно исказила гримаса отвращения, так что они поспешили завязать свои носы платками, чтобы хоть как-то ослабить омерзительный запах гниющей плоти. Но долг есть долг, а они явились сюда именно для того, чтобы отдать последнюю дань уважения праведному гуру — совершить обряд сожжения.

Спешившись и оставив лошадей и верблюдов у небольшой коновязи во дворе, гвардейцы и священники, скрепя сердце, вошли в дом, в спешном порядке стали выносить наружу всё ценное и укладывать в дорожные короба, притороченные к верблюдам. Они забирали с собой всё то, что ещё могло пригодиться сиротам в других домах гуров. Подгоняемые тлетворным запахом они действовали быстро и уже через полчаса полностью загрузили верблюдов всяким домашним скарбом. Покончив с этим, двое гвардейцев подняли верблюдов, отвязали лошадей и в поводу повели уставших животных к реке на водопой. После нескольких часов отдыха они должны уже будут отправиться в обратный путь по ночной прохладе. Теперь можно было путешествовать лишь нежаркими вечерами и росистыми ночами. Длительные переходы в дневную жару были просто невыносимы. Если бы воины и священники знали заранее, что не застанут здесь ни одной живой души, а лишь труп гура, то они бы не спешили сюда, сломя голову, рискуя зажариться живьём под беспощадными лучами палящего солнца. Странное дело, но они не заметили здесь ни одного воспитанника. Их встретили лишь стая ворон, слетевшаяся на запах мертвечины, да юркие ящерицы, греющиеся на раскалённых камнях. Кто же тогда отправил известие в Город Власти о кончине гура? Не мог же он сам написать о своей собственной смерти? Или мог? Чудеса, да и только.

Оставшиеся у дома гвардейцы и священники, не татя время попусту, приступили к обряду сожжения. Монахи вполголоса принялись читать заупокойные молитвы, а воины — прилаживать к своим стрелам смолёную паклю. Как только все положенные молитвы были прочитаны, монахи утвердительно кивнули гвардейцам. Те тут же разожгли небольшой, заранее приготовленный костёр и уже в следующую секунду послали из своих тугих луков горящие стрелы в соломенную кровлю последнего пристанища гура. Вскоре из неё повалил густой белый дым, а вслед за этим показались танцующие оранжевые языки пламени. Всего через несколько минут беснующийся огонь пожрал уже всю крышу, принялся за стропилы, а затем и дубовые стены дома, стремительно перебрасываясь на пристройки послушников.

Не дожидаясь, пока дом сгорит полностью, священники и гвардейцы отвернулись от бушующего пожара и нехотя поплелись по направлению к реке, где их уже поджидали товарищи. Тем временем дом Соло продолжал ярко пылать, выбрасывая временами клубы сероватого едкого дыма. Неистовый огонь яростно уничтожал все следы пребывания прежнего владельца, очищая место для нового хозяина. Новый гур — новый дом. Таков закон.

Уже на закате один из гвардейцев, помня тайное поручение Тархана, отправил с почтовым голубем записку главному советнику, в которой сообщалось, что никаких послушников как в доме гура, так и вблизи него обнаружено не было. После этого, довольный собой, гвардеец прилёг немного отдохнуть перед близящимся ночным переходом. Утомлённый, он быстро заснул, но то, что ожидало его с товарищами по возвращении в Город Власти, ему даже не снилось.


10


Пробудившись ото сна в знойный полдень, Глебо и Фела ещё с полчаса продолжали валяться в высокой и сочной прибрежной траве, не в силах заставить себя встать сразу. Четыре ночных путешествия подряд сказывались сейчас истомной квелостью в теле и болезненностью в изрядно натруженных мышцах спины и ног. Приятно потягиваясь и ворочаясь время от времени сбоку на бок, беглецы мало-помалу пришли в себя и стали шутливо переговариваться о том, кто на сей раз будет готовить завтрак. Глебо, притворно хныкал и уговаривал девочку сжалиться над ним:

  • Фела, вспомни о том, что говорил нам о еде наш гур: «Пища должна быть простой, но здоровой и вкусной». Сегодня же я не здоров, поэтому завтрак, приготовленный мною, не прибавит нам обоим здоровья. Ты должна приготовить еду и покормить меня, чтобы ко мне вернулись силы для дальнейшего путешествия.
  • Мой бедный, вконец обессилевший Глебо, — подхватила в том же духе Фела. — Всё дело в том, что я тоже страшно больна. Мои ноги ноют и мозжат, как у семидесятилетней старухи. Поэтому я должна полежать ещё часок-другой на солнышке и прогреть мои старые косточки. Иначе я не смогу даже сдвинуться с места.
  • Бедная старушка, — продолжал шутить Глебо, — тебе действительно нужно прогреть свои старые косточки, но не часок-другой, а минуту-другую. Затем тебе следует поторопиться, чтобы успеть накормить своего внучка, а не то он умрёт от голода.


Последнюю фразу Глебо произнёс нарочно изменённым голосом, изображая крайнее изнеможение. При этом он так смешно закатил глаза, что Фела не выдержала и залилась своим звонким заразительным смехом. Глебо захохотал вслед за ней, и ещё минуты три они то и дело продолжали посмеиваться, лёжа на животах и глядя друг другу в глаза. Насмеявшись вдоволь, они окончательно пробудились и почувствовали себя намного бодрее.

Умывшись в реке, они вместе быстро приготовили свой нехитрый завтрак, состоявший из уже чёрствого хлеба, пряной солонины с вялым луком и тёпловатой, порядком застоявшейся в их походных флягах воды, которая не испортилась лишь потому, что к ней была добавлена настойка специальных трав из аптечки Фелы. Соло настойчиво преподавал целительство всем своим воспитанницам, теперь полученные знания пригодились. Другой воды пригодной для питься у них не было, так как поблизости не оказалось ни одного чистого источника. В реке же, на берегу которой они расположились, вода была мутная и сильно пахла тиной.

После завтрака ребята собрали все свои вещи в заплечные мешки, надели их и, взявшись за руки, медленно двинулись к Лестнице Отверженных. При свете дня гранитное ответвление от кольцевой дороги, ведущее к роковым ступенькам, не казалось таким зловещим как при таинственном свете луны. Дорога как дорога, гладкая, прочная, камень к камню. Не успели они опомниться, как брусчатка закончилась, и они очутились прямо перед ровными, убегающими вниз к ущелью ступенями древней лестницы из того же гранита. Как справедливо заметил Глебо, лестницей пользовались редко, о чём говорило отсутствие характерной истёртости посередине — результата своеобразной длительной шлифовки камня бесчисленными стопами ног, спешащих по своим делам людей в оживлённых районах города. Да, на эту лестницу пока ещё никто не ступал по собственной воле…

Тем не менее, идти было надо. Затаив дыхание и взявшись покрепче за руки, юноша и девочка начали неторопливо спускаться вниз к ущелью. Медленно, но неминуемо приближалась последняя ступенька, которая невольно вызывала у Глебо и Фелы чувство страха из-за полного неведения того, что ожидало их за ней. Неизвестность всегда мучительнее и страшнее любой определённости. В этом не было ничего постыдного, так как Бог ещё до рождения закладывает в душу каждого человека весьма полезное и осмотрительное чувство самосохранения, без которого безрассудная храбрость грозила бы человечеству губительной эпидемией фатальных несчастных случаев.

Зона Запрета. Само это название вызывало неестественное напряжение в душе у законопослушных воспитанников. Очутившись на жуткой ступеньке, они ещё раз вспомнили о последней воле Соло. Это придало им немного уверенности. Тем более, впереди в ущелье ничто, казалось, не предвещало плохого. Зажмурив глаза, они вдохнули полной грудью и, затаив дыхание, разом шагнули в неизвестность. Когда, разомкнув веки, они вновь прозрели, то искренне удивились, потому что, как будто, ничего не произошло. Перед ними по-прежнему было величественное ущелье, высокие склоны которого были почти сплошь покрыты густым хвойным лесом. Слева текла не мелкая и мутная, а довольно глубокая, быстрая, хрустально прозрачная речка, от которой веяло необыкновенно приятной прохладой. Да, они явно ощутили, что нестерпимая дневная жара бесследно исчезла. Окружающий воздух был прохладным и немного влажным, в нём витал приятный смолистый запах кедровых сосен и елей. Между склонами по дну ущелья, петляя, убегала в даль неширокая песчаная дорога, обильно усыпанная желтоватой прошлогодней хвоей и сухими шишками. Отовсюду доносились до слуха всевозможные голоса лесных птиц, а также жужжание и стрекотание насекомых, снующих в воздухе и в траве между деревьями. Глебо и Фела посмотрели друг на друга и облегчённо улыбнулись. Выходит, что их старый гур был прав и им нечего бояться в Зоне Запрета, где всё выглядит таким привлекательным. Здесь всё блистало бесподобной чистотой и прямо-таки манило с головой окунуться в благодатное лоно первозданной природы: и быстрая прозрачная речка, и благоуханный хвойный лес, и сладкозвучное птичье многоголосье, и ярко-голубое небо в вышине, и даже серая шершавая скала позади… Скала?! Резко обернувшись, Глебо и Фела испуганно застыли в замешательстве. Там, где ещё минуту назад была гранитная лестница, оканчивающаяся проходом в ущелье, теперь возвышалась лишь сплошная, высоченная, серая каменная стена вровень с окружающими горами. Никакого выхода из ущелья больше не было, оставалось идти только вперёд. Они и пошли.


11


Оказавшись запертыми в ущелье как в ловушке, Глебо и Фела не упали духом. Пройдя по песчаной дороге около сатара, наши путешественники успокоились, благодаря естественному состоянию юности, в котором они счастливо пребывали. Только младая душа, атакованная внезапным несчастьем, способна в считанные минуты, часы или, на худой конец, дни впасть в спасительное полузабытьё и вскоре очнуться, пробуждённая другими событиями суетной жизни. Потом, когда человек безвозвратно покидает страну своего рассвета, всё уже совсем по-другому: на то, что в юности уходят всего лишь часы или дни, в зрелые годы требуется бог весть сколько времени.

Всюду вокруг девственная природа, казалось, раскрывала им свои целомудренные и благоуханные объятья. На склонах гор возвышались величественные кедры и пушистые ели. В воздухе щебетали неугомонные птицы, жужжали труженицы-пчёлы и порхали пёстрокрылые бабочки. В прозрачной быстротечной речке то и дело плескалась стремительная форель, хватая с поверхности насекомых, которые имели несчастье каким-то образом свалиться в воду. Идти было легко, да ничего другого им не оставалось делать, как только двигаться вперёд, навстречу своей неведомой судьбе. Что-то внутри подсказывало им идти именно по дороге, а не карабкаться на склоны окружающих гор. Зачастую люди получают советы свыше, но даже не догадываются об их истинной природе, приписывая всё чему-то, живущему в глубине души. А между тем, высшие силы гораздо чаще, чем принято думать, стремятся помочь своим советом достойным. Редкий человек, если он не пророк, способен напрямую услышать голос высшего разума. В сознание большинства из нас смысл горнего гласа проникает лишь после прохождения через невидимое сито человеческой души, и если оно забито скверной пороков и непристойных вожделений, спасительный голос Бога никогда не будет услышан.

Решив пополнить запасы свежей питьевой воды, вчерашние послушники свернули с дороги влево, где, как уже говорилось, вдоль подножья лесистого горного склона весело журчали, искрясь в лучах яркого солнца, струи самой чистой речки, которую им когда-либо приходилось видеть. По мере приближения к реке в голове у Глебо ожила недавняя мысль о рыбалке. По пути он поймал в траве здоровенного зелёного кузнечика и сунул его в карман. Дойдя до реки и скинув порядком надоевшие заплечные мешки, каждый из ребят занялся своим делом. Фела вылила из фляг застоявшуюся воду, ополоснула их и теперь набирала прохладную свежую воду. Глебо достал из своего мешка моток суровых ниток и привязал к свободному концу рыболовный крючок, а чуть повыше — ровный кусочек желтовато-коричневой древесной коры. После этого он отмотал побольше нити, сунул моток в карман, а из другого достал пойманного ранее кузнечика. Быстрым привычным движением Глебо насадил кузнечика на крючок и, размахнувшись, изо всей силы закинул свою снасть почти на середину неширокой реки. Кусочек коры, служащий поплавком, быстро поплыл по течению, увлекая за собой приманку, то и дело кружась в мелких водоворотах стремнины. Не успел Глебо пробежать и пятнадцати шагов, внимательно наблюдая за поплавком, как тот вначале внезапно остановился, а затем резко ушёл под воду. Заметив верную поклёвку, Глебо сразу же подсёк, и на другом конце натянувшейся как струна нити ощутилась знакомая любому рыбаку, вибрирующая тяжесть. Вслед за этим отяжелевшая нить заходила из стороны в сторону, и он стал осторожно и вместе с тем уверенно выуживать из воды рыбу. После двух-трёх минут отчаянного сопротивления рыбина, оказавшаяся превосходной крупной форелью с пятнистой тёмно-серой спинкой, наконец, оказалась на берегу. Выудив форель, Глебо схватил её за жабры и, торжественно подняв над головой, побежал с ней обратно к Феле, которая уже закончила хлопотать с флягами и ожидала его, сидя на берегу и мечтая о чём-то своём. Радостный крик юноши застал её врасплох, и она вздрогнула от неожиданности.