Geum.ru

Владимир Рубцов

Вид материалаРассказ
Подобный материал:
1   ...   7   8   9   10   11   12   13   14   ...   29

Пролог



Бог Уно хранит империю Уни. В незапамятные времена премудрый Бог сотворил империю своей всемогущей волей. Он создал её на благо людям и повелел Дочери Своей Уни сойти с небес и стать душой империи. Он дал Ей наказ заботиться о людях, наставлять их на пути добра. Для этого Он дал Уни мудрые законы. Исполняя их, люди могли бы достичь многого, очень многого. Но Уно не хотел, чтобы люди были лишь послушными игрушками в его руках. Чтобы они по-настоящему обладали свободой, он дал им её. Воля человека осталась свободной как птица и могла лететь ввысь навстречу своему Богу или падать в мрачную бездну, где в клокочущей ярости обитали силы Зла.

Уни, будучи бессмертным духом и хранительницей законов, извечно обитала в Зоне Запрета. Она одушевляла империю, поэтому знала обо всём, что творится в любой части её гигантского тела. Всякий, преступивший закон, рано или поздно испытывал на себе справедливый гнев Уно. Бесчестные люди неминуемо становились заложниками своих собственных пороков, которые однажды увлекали их за собой в бездонную пропасть Зла. Никто не мог ослушаться законов Уно и остаться безнаказанным, даже сам император.

Временами, когда над империей сгущались тёмные тучи, находился смелый человек с добрым, чистым сердцем, которому волею Уно открывалась дорога в Зону Запрета. Там в горном святилище, где обитал дух империи, хранился мистический посох справедливости и мудрости — легендарный Оа Зиис. Взять посох с хрустального алтаря просто так и уйти было невозможно. Смельчак, отважившийся добыть посох, получал его из рук самой Уни, если был достоин этого.

Найти Оа Зиис суждено было далеко не каждому. Лишь избранный мог преодолеть все испытания. Добывший посох пускался с ним в обратный путь, чтобы вручить его злодею-императору. Горе тому, кто попытался бы встать у него на пути.

То, что было дальше, легенда известная в Уни каждому мальчишке или девчонке мудро умалчивает. Лишь немногие старые священники из Верховного Святилища Уно знают эту тайну, и их долг — сообщить её императору, творящему беззаконие. Это действенная мера, благодаря ей нередко удавалось вразумить зарвавшегося правителя. Но если и это не поможет оградить жителей империи от вопиющего властного произвола, тогда перед владыкой, ступившим на путь зла, в конце концов, должен появиться избранный и вручить ему сияющую справедливость — Оа Зиис. Так гласит легенда.

В последний раз это было так давно, что нынешние жители империи заговаривали об Оа Зиисе, разве что как о доброй сказке, в которой Зло непременно бывает наказанным. Но сказка эта звучала всё чаще и чаще, невольно рождая в душах людей призрачную надежду. А единственной причиной всеобщего оживления разговоров о волшебном посохе было то, что невидимый тонкий ручеёк Зла вновь просочился в императорский дворец, и незаметно за его стенами образовалось целое тёмное озеро. Ещё немного и Зло ринется через края дворцовых стен, растекаясь по империи неумолимым жестоким потоком. И тогда остановить его сможет лишь избранный, сжимающий в своей руке Оа Зиис.

Да, страшно стало жить в империи Уни. Никто из мирных жителей не мог толком сказать, когда хорошо налаженная, счастливая жизнь оступилась и, хромая всё сильнее, заковыляла по давно забытому скользкому пути. Об этом знал лишь один первосвященник Веро, на долю которого за последние девятьсот лет выпал незавидный жребий — открыть императору Таллию из династии Таллов тайну справедливости Оа Зииса.


1


Хижину гура всегда строят на окраине империи, чтобы его воспитанники не могли общаться с законнорожденными. Это древний обычай, а обычаи и законы превыше всего в империи Уни. Перед ними якобы бессилен даже сам император Таллий, хотя ни один из его подданных не стал бы спорить по этому поводу даже на медный грош. На то в последнее время были свои причины, но всему свой черёд.

В то время, о котором идёт речь, у гура Соло осталось всего двое воспитанников. То ли граждане Уни были на редкость законопослушными, то ли хитрости знахарок позволяли незаметно избавляться от нежеланных плодов грешной любви, только на протяжении нескольких последних лет незаконнорожденных детей в империи едва хватало, чтобы в каждом из ста двадцати домов гуров было одновременно по пять-шесть воспитанников. А ведь их бывало порой по тридцать-сорок и даже больше. Поэтому дом гура лишь по древней традиции назывался хижиной. На самом деле он больше напоминал казарму, разделённую на две половины просторным двором, посередине которого на высоком шесте развевалось разноцветное знамя гура. Обе половины соединялись переходами с довольно крупным двухэтажным зданием из крепкого дуба. На первом этаже дубового дома находилась столовая и кухня, а на втором — жилище самого гура. Его воспитанниками или же послушниками были как мальчики, так и девочки, которым судьба без разбора дозволяла появляться на свет вне законных брачных уз их родителей. Поэтому жилые помещения, по вполне понятной причине, разделялись на два крыла. Попасть в дом гура могли и законнорожденные, если волею злого рока становились вдруг круглыми сиротами.

Гуром мог стать только мужчина, прошедший длительное специальное обучение в Верховном Святилище Уно. Никто из послушников толком не представлял, как много знает и умеет их гур. Всем казалось, что его познания безграничны, а умения столь разнообразны, что с таким человеком не пропадёшь даже в Зоне Запрета.

Но все люди смертны, а гуры — тоже люди. Как только гур умирал, его прежних воспитанников рассылали к другим наставникам, а дом сжигали вместе с его телом. Ритуал сожжения исполняли императорские гвардейцы под духовным руководством трёх монахов из Верховного Святилища, которые при этом читали возвышенные молитвы за упокой души праведного наставника, посвятившего всю свою жизнь беспризорным детям. Сожжение дома гура — ритуальная жертва богу Уно в знак того, что все знания и мудрость, которые гур позаимствовал на время у Бога, в конце концов, возвращаются к Нему обратно. Ровно через год на пепелище начинали строить новый дом, где впоследствии поселялся молодой новоиспечённый гур. Со свежими силами он принимался за воспитание сирот, доставляемых ему из приютов, где они содержались до семилетнего возраста.

Каким образом избирались сами гуры, всем оставалось непонятным. Обязать поступить на обучение могли любого мужчину империи в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет. Поэтому молодые люди, заметив монахов в чёрных одеяниях, идущих в их сторону, всегда умолкали и стояли, потупив взор, пока те не проходили мимо и не удалялись на почтительное расстояние. Никому не улыбалась перспектива провести в Верховном Святилище ближайшие десять лет, не покидая территорию храма, вдали от родных и близких. «Стать гуром — умереть заживо», — поговаривали меж собой юнцы, головы которых вечно были забиты всякой всячиной и уж конечно не заботами о воспитании детей.

Гур Соло был стар и уже давно тяжело болен. Может быть, именно поэтому к нему вот уже несколько последних лет не присылали новых учеников. Тяжелая болезнь, как надоедливая сварливая спутница, почти совсем доконала его. Несмотря на постоянные боли в груди и усталость, на его испещрённом морщинами благородном лице нередко можно было увидеть светлую улыбку, от которой на несколько мгновений он становился как бы моложе и, казалось даже, что тяжкий недуг, наконец, отступил. В эти минуты Соло вспоминал какие-нибудь радостные события из своей долгой нелёгкой жизни, полной постоянной отеческой заботы об одиноких детях. И было много хорошего, что хотелось бы вспомнить, пережить ещё раз и ещё… Быть может именно эти радостные воспоминания помогали ему сопротивляться неминуемо приближающейся смерти, отвоёвывать у неё минуты, часы, дни.

Но всему есть предел. Жизненная сила в его измождённом старческом теле почти иссякла. Соло чувствовал приближение конца, и во сне бог Уно уже открыл ему тайну дня его кончины. В своём доме он прожил более пятидесяти лет и повидал за эти годы много послушников, которых учил премудростям жизни до наступления их совершеннолетия. В империи Уни молодые люди по закону становятся самостоятельными в восемнадцать лет. После этого юношей обычно забирали в армию, а девушек — в дома к богатым горожанам, где им поручалось воспитывать детей или заниматься домашним хозяйством, пока кто-нибудь не возьмёт их замуж. После замужества девушки становились свободными и жили уже своей собственной жизнью. Юноши, чтобы стать свободными, должны были отслужить в армии десять лет. Но многие из них, привыкнув к армейской жизни, навсегда оставались в императорском войске. Нередко прежние воспитанники гуров зачислялись в императорскую гвардию и даже становились известными военачальниками. Гуры по праву гордились такими высокими достижениями своих бывших послушников, потому что именно они, в своё время, дали им первые уроки воинского искусства.

Были и такие воспитанники, которые становились священниками, избрав своей дальнейшей судьбой не силу оружия, а служение богу Уно. Но таких было очень мало, хотя по закону послушник сам выбирал, кем он впоследствии хочет стать — воином или монахом. Молодость инстинктивно тянулась к доблестным подвигам и приключениям, а не к скучной молитвенной жизни в каком-нибудь храме на окраине империи.

Для Соло всё это теперь было в прошлом. Жизнь приближалась к концу. В эти последние часы с ним оставались всего двое воспитанников — Глебо и Фела. Глебо скоро будет семнадцать, а Фела достигла уже пятнадцати лет. Именно им предстоит проводить своего гура в последний путь. А потом… А вот про «потом» Соло думать вовсе не хотелось. Он, как и все гуры, искренне любил всех своих благовоспитанных учеников, а этих последних особенно. Его душа разрывалась от одной мысли, что будет с его детьми после того, как он умрёт. Несмотря на многолетнее почитание законов империи Уни, Соло впервые в жизни, на самом исходе её решил нарушить один из них.

Закрыв глаза, старец молча лежал в кровати, непрестанно размышляя над своей почти прошедшей жизнью. Многое ему хотелось изменить, ох как многое. Но теперь, когда песчинки в больших настольных часах отсчитывали его последние минуты, уже невозможно было что-либо изменить, кроме одного. И Соло невольно задумался о том, чему он должен помешать случиться.

В последние годы до него доходили слухи от заезжих торговцев, которые привозили провизию и одежду, что худо становится жить в империи. Они сетовали на непомерно большие пошлины на товары и поборы стражников на дорогах. Прошло всего несколько месяцев и к дому Соло, расположенному как и все дома гуров, неподалёку от кольцевой дороги на окраине империи, стал приезжать лишь один единственный торговец — его старый знакомый Таро. Он с глазу на глаз вполголоса поведал Соло о том, что нынче во дворце императора Таллия с бывшими учениками гуров творятся странные вещи. Те якобы бесследно исчезают в подземных лабиринтах императорского дворца. Таро клялся, что узнал эту недобрую новость, подслушав разговор двух пьяных дворцовых стражников. Они неожиданно развязали свои языки после двух кувшинов крепкого вина, которые отобрали у него в счёт какой-то выдуманной их пьяными головами подати. Таро, не в силах сопротивляться произволу, который уже повсеместно творился в империи, ждал лишь, когда стражники вернут ему пустые кувшины. Посреди их пьяной болтовни Таро, притворившийся, что занят лишь своими делами в лавке, краем уха невольно уловил обрывок разговора о каких-то жертвоприношениях, которые император Таллий будто бы совершает в угоду давно забытому древнему божеству в надежде получить от него взамен всю полноту власти не только в империи, но и далеко за её пределами. Услышав рассказ Таро, Соло всем сердцем почувствовал беду. Поначалу он гнал прочь от себя страшные мысли. В его сознание никак не могла уместиться вся чудовищность преступления императора. Богоотступничество — самый тяжкий грех. Затем, насилу свыкшись с этими мыслями, Соло решил, что всемогущий бог Уно непременно покарает отрекшегося от Него императора, но время шло, а Таллий продолжал царствовать, как ни в чём не бывало. Казалось, что всё идёт по-прежнему, но это Соло только казалось.

Подозрения о жертвоприношениях и поклонении императора тёмным силам вскоре обрели под собой реальную почву. Соло в течение года не получил никаких известий от двух своих последних выпускников, поступивших, в чём он не сомневался, на службу в императорскую армию. Будь они солдатами, они бы уже давно нашли возможность и время сообщить ему о своих успехах. Но письма так и не пришли, что лишь подтвердило тревожные подозрения Соло. А месяц назад он получил от Таро медальон одного из них, с которым тот не расставался с самого рождения. Торговец сказал, что выменял его на кувшин вина у захмелевшего дворцового стражника. Соло в тот же день пристально изучил медальон в ярких лучах полуденного солнца. Сначала он не заметил ничего странного, но при дальнейшем внимательном рассмотрении он обнаружил, что одна из резных бороздок серебряного медальона несколько темнее остальных. Взяв иглу, Соло сделал осторожный соскоб и получил крошечное количество какого-то тёмного вещества. С сильно бьющимся от волнения сердцем, он удалился в свою лабораторию, где втайне от Глебо и Фелы провёл хитроумный химический эксперимент. Результаты сразили его наповал: на медальоне была запекшаяся кровь. С этого момента страшная истина горьким потоком затопила его душу. Весь остаток дня Соло был безутешен и даже не спустился ни к обеду, ни к ужину, сказавшись больным. На следующее утро он, наконец, взял себя в руки, но так ничего и не открыл тогда двум последним в его жизни ученикам.

И вот теперь, буквально за полчаса до своей кончины, он подозвал к себе Глебо и Фелу тихим, но полным решимости голосом. Решение это далось ему нелегко, но он был готов на всё, даже на преступление в глазах закона, чтобы спасти ни в чём не повинных и ни о чём не подозревающих детей. Стройный юноша и девочка, которая вот-вот превратится в прекрасную девушку, в последние дни не оставляли своего наставника одного. Они по очереди дежурили у его постели, помогая принимать скудную пищу и справлять нужду, потому что вот уже неделю Соло совсем не вставал, а лишь с трудом поворачивался с боку на бок, когда ему массировали затёкшие спину и ягодицы. Глебо и Фела прекрасно всё понимали. Им было очень грустно оттого, что вскоре они навсегда расстанутся со своим старым добрым гуром и уже никогда его больше не увидят. На виду у гура они всегда вели себя сдержанно и достойно, как и подобает благовоспитанным послушникам. Но когда они поочерёдно оставались наедине с собой, то их глаза сразу же наполнялись слезами, которые безутешными ручейками стекали по их щекам и, задержавшись на подбородке, падали вниз крупными солёными каплями. Даже Глебо не стеснялся своих слёз. Им было от чего плакать: грядущая невосполнимая утрата острыми когтями чёрной птицы скорби терзала их молодые пылкие сердца.

Времени оставалось совсем мало. Собрав оставшиеся у него силы, Соло знаком поманил обоих ребят подойти к нему поближе и медленно начал говорить тихим, то и дело прерывающимся голосом, похожим на громкий шёпот:

  • Дети мои, я ухожу к Уно. Прошу вас внимательно слушать и не перебивать меня, ибо минуты мои уже сочтены и не будет возможности повторить рассказ. Я завещаю вам не дожидаться ритуала сожжения и вообще не попадаться никому на глаза, особенно императорским гвардейцам. У меня есть веские основания подозревать императора в богоотступничестве и ещё более страшных делах. Вы можете погибнуть, став невинными жертвами идолопоклонничества. Поэтому, как только я умру, вы должны сделать следующее. Сначала отправьте двух почтовых голубей с известием о моей кончине. Один голубь полетит во дворец, а другой — в Верховное Святилище Уно. Через три дня здесь уже будут священники и гвардейцы, чтобы совершить ритуал сожжения моего дома. Именем Уно я заклинаю вас уйти отсюда, как только вы отправите голубей. Направляйтесь по кольцевой дороге в сторону Зоны Запрета. Трёх или четырёх дней вам должно хватить, чтобы достигнуть Лестницы Отверженных, которая приведёт вас прямо к входу в Зону. Там, где обрываются ступени Лестницы, начинается Зона Запрета. Не бойтесь войти туда, ибо настало время отыскать Оа Зиис. Не удивляйтесь и не думайте, что на смертном одре с вами говорит безумец. Волшебный посох, оставленный нам самим Уно, действительно существует и надёжно спрятан в Затерянных Горах. В ваших руках находятся судьбы тысяч простых людей нашей древней империи. В сердце императора ядовитой змеёй вползло зло и свило там себе гнездо. Поэтому я призываю вас попытаться отыскать Оа Зиис и сделать для этого всё возможное. Это будет совсем не просто, но я верю в вас, потому что, стоя одной ногой на пороге вечности, я прозреваю истину. Ваши помыслы честны, а в сердцах горит чистое пламя добра и справедливости. Другого пути у вас нет, это ваша судьба, дети мои.

На минуту голос Соло прервался и в воздухе повисло тягостное молчание. Гур закрыл глаза, но, передохнув немного, снова открыл их и, постоянно облизывая пересохшие губы, продолжил свою таинственную прощальную речь:

  • Если вы не послушаете меня и останетесь здесь, то вам грозит неминуемая гибель в тайных лабиринтах дворца. Над империей Уни снова сгустились тёмные тучи, но вам суждено рассеять их или же погибнуть во имя справедливости. Не бойтесь идти в Зону Запрета, не верьте в пустую болтовню о том, что превратитесь в пепел, лишь только ступите шаг по запретной земле. Таким как вы нечего бояться гнева Уно, вы чисты перед ним. Не тратьте время понапрасну, оплакивая меня, а отправляйтесь в путешествие за Оа Зиисом сразу же, как только голуби со скорбным известием скроются из глаз в небесной выси. Не грустите обо мне, дети мои, мой дух будет наблюдать за вами с небес и даже помогать, когда вам придётся туго. Трудности и опасности на пути к Оа Зиису неизбежны, но это ваш жребий, я убеждён в этом. Заклинаю вас отыскать посох Уно и победить зло. Да здравствует Уно во веки веков. Аминь.


Наконец Соло умолк и будто заснул. Постепенно дыхание его стало поверхностным и очень тихим. На какое-то время его доброе, измученное заботами и страданиями лицо просветлело, обретя какую-то неземную торжественность в этот скорбный час. Немного спустя дыхание его стало вовсе неуловимым, а блаженное сияние стало меркнуть и вскоре исчезло совсем. В этот миг душа Соло наконец-то освободилась от своего дряхлого тела и, пылая святостью, устремилась к своему Богу. Перед плачущими навзрыд детьми отныне лежало лишь остывающее бренное тело.


2


Достав почтовых голубей из резных клеток, Глебо и Фела прикрепили к их лапкам по горестной записке и, помедлив мгновение, выпустили в небо птиц, стосковавшихся по вольному полёту. Взглянув друг на друга, юноша и девочка, не сговариваясь, взялись за руки и молча покинули комнату гура. Здесь им больше нечего было делать. По пути Глебо снял со стены небольшой изогнутый меч, сделанный из какого-то неизвестного ему тёмного металла. Ещё неделю назад Соло завещал ему своё личное оружие. Теперь завещание вступило в силу. Меч был несколько легче стального, но намного прочнее и поразительно острый. Его несравненная острота поражала Глебо с тех самых пор, как он впервые появился в доме Соло. Не раз он видел, как гур легко рассекал своим мечом платки из воздушной ткани или пряди волос, подброшенные в воздух. Теперь этот меч принадлежал Глебо. Без позволения гура он ни за что бы не посмел даже прикоснуться к оружию. Гордый своим новым приобретением Глебо взглянул на Фелу, всё ещё держа её за руку. Она стояла задумчивая и отрешённая и смотрела куда-то в неведомую даль их общей и необычайной судьбы. Подумать только: Оа Зиис — это не просто миф или легенда! Это божественная реальность, зовущая голосом умирающего гура соприкоснуться с ней. Они должны, ведь завещание гура имеет законную силу, а может даже избранны самим Уно, отправиться на поиски волшебного посоха, о котором до сих пор слышали лишь всем известную легенду и воспринимали как красивую сказку для малышей. Всю их короткую сознательную жизнь Соло твердил им о послушании императору, священникам и незыблемым справедливым законам империи. За всё время, что они провели в доме Соло, он ни с кем из учеников ни разу не заговаривал о Зоне Запрета, разве что о Лестнице Отверженных, куда силой доставляли преступников, совершивших жестокие злодеяния. Все в доме гура знали, какое наказание ждёт всех тяжко провинившихся в глазах закона. Под охраной гвардейцев их доставляли к злополучной лестнице, ведущей в неведомое. Под угрозой копий и стрел преступники, осуждённые на смерть, вынуждены были спускаться по ступеням к узкому входу в горное ущелье. С этого ущелья собственно и начиналась Зона Запрета. Солдаты пристально следили за тем, чтобы все заслужившие высшую кару, спустившись по лестнице, вошли в ущелье. На этом видимая часть свершения приговора оканчивалась. Никто из осуждённых не возвращался назад из Зоны Запрета. Это была великая и страшная тайна.

Отныне завет гура связывает их священными узами долга. Неисполнение такого завета означает проклятие, исходящее от самого Уно. Глебо и Фела не могли даже подумать о том, чтобы не исполнить последнюю волю Соло. Но им стало по-настоящему страшно. Всё ещё ошарашенные, сбитые с толку противоречивыми чувствами, они стали рассеянно собираться в долгий путь. Фела хлопотала то на кухне, то в кладовой, где находила нехитрые съестные припасы и укладывала их в дорожную суму, где уже нашли себе пристанище пара солидных кусков солонины, вяленая рыба, три каравая хлеба, немного овощей и большая фляга воды. Не забыла Фела и о сладостях: кувшинчик с густым ароматным мёдом был уже в её руках, готовый присоединиться к другим продуктам на дне сумы. Фела знала также, что мёд помогает при простуде и других болезнях, которые, не дай Бог, могут приключиться на их опасном пути. Глебо укладывал во вместительный заплечный мешок с лямками верблюжьи одеяла, тёплую одежду и обувь. Хотя на дворе лето ещё в самом разгаре, никто не знает, сколько времени они проведут в пути, а также что и когда им предстоит претерпеть на нём. Поверх всего он уложил два лёгких дождевых плаща, куда завернул запасные огниво и трут. Через полчаса нехитрые сборы были закончены.

Перед тем, как навсегда покинуть дом гура, где они прожили много лет, Глебо и Фела поднялись в комнату Соло, чтобы в последний раз проститься с ним. Тело Соло лежало с ещё не прикрытым лицом. Они долго стояли подле него, вспоминая всё то хорошее, что они видели, живя с гуром. Ничего плохого вспомнить они не могли, потому что ни один гур не может причинить зла своим ученикам. Они искренне любили Соло и теперь на их глаза невольно навернулись слёзы и побежали по щекам солёными ручейками. Наконец Глебо глубоко вздохнул, взял тяжёлое покрывало и накрыл им с головой тело Соло. После этого они с Фелой они отвернулись и неуверенно зашагали прочь. Спотыкаясь, они спустились по лестнице на первый этаж, взяли каждый свою ношу и нехотя вышли из дома.

День уже клонился к закату, но это было даже к лучшему, потому что днём стояла сильная жара и не было ни малейшего дуновения ветерка. Летом путешествовать пешком можно было лишь ранним утром, вечером или же ночью. Отойдя на насколько десятков метров от своего недавнего пристанища, Глебо и Фела остановились и в последний раз обернулись. Они долго стояли молча и смотрели на дом Соло, где прожили счастливо большую часть своей жизни. Каждый старался запечатлеть в своей памяти мельчайшие подробности ставшего за долгие годы родным места. Через три дня здесь не останется ничего, кроме чёрного уродливого пепелища. «Прощай, Соло! Прощай наш отец и друг! Прощай наш дом и да будет исполнена последняя воля гура!» — торжественным хором произнесли повзрослевшие за последнюю неделю на несколько лет воспитанники. Со слезами на глазах и смятением в сердцах они, наконец, отвернулись и зашагали прочь по пыльной кольцевой дороге империи. Больше они никогда не вернутся сюда.


3


С самого утра главному советнику императора Тархану не везло. Лишь только он встал с постели, как угодил правой ногой в свой собственный ночной горшок. Благо дело горшок был пуст и его спальничий получил всего лишь двадцать плетей. А мог бы лишиться головы, знаете ли. «Слуга сам виноват, пусть исполняет свои обязанности лучше», — подумал про себя Тархан , более чем уверенный в собственной правоте. На самом же деле ночью Тархану приснился сон, что он ищет горшок с золотом: неведомый голос манил его в подземелье, где в укромном месте он, наконец, нашёл заветный горшок, извлёк его из тайника и… Его ждало разочарование, потому что горшок, увы, оказался совершенно пуст. Выбросив в сердцах безделицу куда попало, Тархан устремился в другую часть своего сна. Многое бы дали его завистники, чтобы посмотреть, как в ночь полнолуния главный императорский советник встаёт со своей постели с остекленелыми глазами, становится на четвереньки и шарит рукой под кроватью в поисках горшка… Но никто не узнал обо этом и наверное к лучшему.

Второе и более чувствительное несчастье произошло с Тарханом за завтраком. Будучи, на его взгляд, совсем ещё не старым ( шестьдесят с небольшим — вовсе не возраст для мужчины его положения), он, приступив к десерту, решил лихо раскусить крупный лесной орех и… Вместо ореха сломался зуб Тархана, после чего над советником долго хлопотал придворный зубодёр с трясущимися от страха руками и ногами. Дабы успокоить и умилостивить разгневанного вельможу в ход пошли опиумная настойка, втирание порошка чудодейственной травы коку, а также масса всяческих любезностей и извинений, расточаемых зубодёром и другими слугами. В результате всего в полдень Тархан, подпёртый со всех сторон пуховыми подушками и пуфиками, уже лежал на своей широкой резной кровати из чёрного дерева. Миловидный стройный юноша непрерывно овевал его плавными струями воздуха, умело орудуя опахалом из павлиньих перьев. Он совсем недавно поступил на службу в императорский дворец от одного из гуров, потому что приглянулся Тархану, впервые увидевшего его среди гвардейских новобранцев. «Да уж, пусть машет лучше, а не то он не задержится надолго во дворце, да и вообще в этой жизни», — сварливо брюзжал про себя советник.

Во рту Тархана тупо ныла рана, где ещё утром был вполне приличный зуб. Тупым было и выражение лица правой руки императора, когда он, безразличный к чужим бедам, молча выслушал недавно прибывшее известие о смерти гура Соло. Главный придворный писарь уже в третий раз зачитывал ему содержимое записки, доставленной почтовым голубем, когда Тархан, наконец, поднял правую руку, что означало «Довольно». После этого писарь счёл за лучшее немедленно удалиться, многократно кланяясь и рассыпаясь в льстивых любезностях и пожеланиях скорейшего выздоровления. «Болван!» — раздражённо подумал Тархан. — «А впрочем, известие действительно важное. Умер гур, да и бог с ним, через год из Верховного Святилища пришлют другого. А вот оставшиеся воспитанники действительно важны. Император обрадуется, когда узнает, что в ближайший праздник сможет принести дополнительную жертву своему повелителю. А это значит, что к тому, кто доставит ему этих жертвенных агнцев, император будет более милостив, чем к остальным». Умиротворённый собственными страшными мыслями Тархан задремал с довольной улыбкой на его мясистом красном лице. «Наконец-то за всё это распроклятое утро я получил хотя бы одно радостное известие», — успел подумать он, проваливаясь в сон.

Кроме самого императора никто не смел тревожить отдых главного советника, тем более сейчас после перенесенных им треволнений. Развалившись на подушках, Тархан шумно храпел, и казалось, что с каждым своим вдохом он втягивает в себя жизнь, а с каждым выдохом оскверняет окружающий воздух нечистотами своих злобных помыслов.


4


Взор императора Таллия был устремлён в сторону моря. Он стоял один на облицованном белым мрамором каменном балконе, одетый во всё чёрное и погружённый в глубокое торжественное раздумье. Его воображение было полностью занято захватывающим зрелищем — тысячи боевых кораблей с его непобедимой армией на борту бороздят далёкие морские просторы. Раздутые ветром бесчисленные паруса несут его армаду навстречу бессмертным подвигам и вечной славе (разумеется, его славе, потому что он единственный достоин её). Как наяву, он видит себя во главе своего плавучего войска, гордо возвышающимся на носу флагманского корабля, окованного металлом и ощетинившегося таранами и катапультами. Только он знает, куда плыть. Только он способен выбрать верный путь. Только ему подчинены десятки, а может сотни тысяч неустрашимых, беззаветно преданных воинов. Он сумеет привести их к победе. Над кем? Какая разница, над всеми, кто только встретится на его пути. Все должны преклонить колени перед Таллием из династии Таллов, никто не должен испытывать его терпения и сомневаться в его могуществе, ни один жалкий народ не имеет права усомниться в его высочайшем предназначении на этой земле — властвовать всюду. Где-то на горизонте вот-вот станут видны неведомые ранее земли, на которые впервые за всю историю империи он ступит ногой завоевателя, огнём и мечом расширит пределы своих владений, чтобы властвовать, упиваться властью, быть властелином не только этого жалкого клочка земли, который местные святоши и лизоблюды называют империей, а всего мира, всей земли от края до края…

Он Таллий из династии Таллов сделает это, потому что знает великую тайну, неизвестную даже святым старцам из Верховного Святилища. Все эти безмозглые святоши до смерти надоели Таллию своими никчёмными, глупыми советами. Император должен то, император должен это, Уно не позволит, Уно не понравится, Уно разгневается и так далее. Противно и тошно слушать этих дуралеев, которые только и знают, что от зари до зари гнуть выю перед своим Уно. Кто этот Уно? Кто его видел? Где ты, Уно? Отзовись хоть раз, покажись, если ты мужчина! А если нет, то не смей прятаться за своим божественным происхождением. Ты никто, Уно. Тебя нет. Богов вообще не существует, ни плохих, ни хороших. Это выдумка хитроумных говнюков-священников, воняющих своим ладаном и протирающих коленями дыры на своих рясах в неустанных дурацких молитвах. Ох как зря он, окутанный обманчивой тьмой смехотворных суеверий, приносил в жертву, смешно сказать, какому-то могущественному тёмному богу воспитанников гуров. Такого досадного промаха он — будущий властелин мира — никогда больше не допустит. Сколько крепких молодых людей он погубил, идя на поводу у лжепророков. Он помнил все их лица, это были его новобранцы-гвардейцы и прелестные юные девы, ещё не знавшие мужчину. Они были преданы ему, смотрели на него как на бога… А может они были правы, и он действительно бог? Хотя нет, богов не бывает ни на земле, ни где-либо ещё. Какая непростительная глупость… А всё этот Тархан, будь он проклят, со своими советами… Ничего, скоро всё переменится, и тогда ему Таллию больше не понадобятся бездарные советники, только и знающие, что даром пожирать пищу с его царственного стола, да распускать друг о друге гнусные сплетни. Скоро, очень скоро он со всем этим покончит раз и навсегда.

Один он Таллий знает великую тайну, которая даже не снилась всем этим олухам. Только ему за всю историю этой жалкой империи дано было прозреть, что Богов нет! Нет Богов! Бог на земле тот, кто захочет им стать, кто способен сотворить из себя Бога, кому от рождения по силам править миром. Он всем сердцем ощущал своё предназначение — править всем миром, править безраздельно, самолично и упоённо.

Воспаривший в безоблачные высоты своих великих замыслов, Таллий стоял неподвижно, словно статуя, скрестив на груди свои могучие руки. Его огромный рост, богатырское сложение, суровые черты лица и грозный взгляд с головой выдавали в нём прирождённого жестокого воителя. Тонкая скорлупа законов и традиций империи не имели более над ним власти. В любой день и даже час Таллий был способен порвать хрупкие узы смиренного благоразумия и неукротимым, лязгающим доспехами губительным потоком разлиться далеко за пределы империи, сметая на своём пути всё, способное оказать сопротивление его могучей воле властелина-завоевателя. Каждой клеточкой своего сильного тела он ощущал своё великое предназначение и не было на свете никого способного убедить его в обратном.

Погружённый в заманчивые грёзы, Таллий не сразу осознал, что доложил ему дворецкий, тихо вошедший в уединённые покои императора и смиренно склонивший голову в ожидании его указаний. Всё дело заключалось в том, что на аудиенцию к императору явился первосвященник Веро. Он презирал Веро, как впрочем, и всех остальных священников. На его взгляд, все они своими постными молитвенными бреднями распространяли в его народе опасную заразу мягкотелости, делая из мужчин ранимых кроликов вместо воинов, а из женщин — домашних наседок вместо боевых подруг. По закону Таллий не мог отказать первосвященнику в аудиенции, поэтому он состроил неприятную гримасу и ледяным голосом отрывисто приказал застывшему перед ним в поклоне дворецкому: «Зови». Тот, привыкший к лаконичным фразам своего господина, тут же удалился за почтенным посетителем.

Через минуту к императору вошёл Веро. Старец был в парадной жёлтой мантии, поблёскивающей в тусклом свете свечей, что вместе с положенным по этикету приветствием означало ни что иное, как официальную и очень важную встречу. На приветствие первосвященника Таллий ответил пристальным тяжёлым взглядом, а затем, не соблюдая этикета, глухо промолвил: «Говори».

Веро, обескураженный таким неприветливым поведением императора, не сразу нашёлся что сказать. Несколько секунд он приходил в себя, собираясь с мыслями, затем начал: