Владимир Рубцов
| Вид материала | Рассказ |
- Шестнадцатая серия, 450.3kb.
- Реферат Гель Scarfade форма полисилоксанового геля для нанесения на кожу зарегистрированный, 93.76kb.
- В. В. Рубцов 2010 г, 1197.77kb.
- Программа москва, 23-25 ноября 2011 года В. В. Рубцов (председатель) ректор Московского, 523.84kb.
- Конкурс "Знай и люби родной Владимир" «владимир и владимирцы в великой отечественной, 41.68kb.
- Владимир Маканин. Голоса, 855.51kb.
- В. И. Вернадский – книги и статьи Вернадский, Владимир Иванович. Дневники, 77.32kb.
- Константинов Владимир Андреевич, 59.72kb.
- Тема: Николай Рубцов, 54.7kb.
- Г. С. Батыгин лекции по методологии социологических исследований учебник, 2024.49kb.
Каюмы, как и мастера Верховного Святилища, владели секретом изготовления клинков из особого металла, который современным читателям известен под названием титана. Поэтому их серебристые мечи и кинжалы были несколько легче стальных, но намного прочнее. Они не ржавели и долго не тупились. Таким мечом легко было разрубить обычные стальные доспехи и нанести противнику опасную рану. Именно такой меч достался Глебо в наследство от Соло, потому что каждому гуру по окончании обучения в Святилище преподносили в дар меч из титана, прочность которого служила символом надёжности и силы, а лёгкость — призывом к тому, чтобы с лёгкостью преодолеть все испытания на трудном пути наставника сирот.
Много времени утекло с тех пор, когда первый каюм принёс в жертву свою жизнь ради того, чтобы пролитой кровью навсегда вписать в сердцах всех остальных то, насколько важны для будущего империи их неуязвимость, мастерство, выносливость и сила. Да, ради высочайшего боевого мастерства и исполнения святого долга любой из каюмов всегда был готов пожертвовать собственной жизнью. Это было почётно — умереть во имя долга и священного боевого братства. Именно это делало их каюмами, ибо в переводе с древнего и почти забытого языка слово каюм означало ни что иное, как жертвенный огонь. Сердце каюма всегда пылает неподкупной верностью, оно по-настоящему честно это сердце — жертвенный сосуд, наполненный мужественной жизнью.
За прошедшие века каюмы многого достигли. Вдали от мирской суеты они непрестанно совершенствовались не только на поле брани, но и на ристалище духа, продолжая традиции, установленные ещё основателями клана. Ни один посторонний не мог проникнуть внутрь братства и потревожить спартанское спокойствие этих незаурядных воинов. Лишь сам император мог быть почётным гостем братства и высказывать свои пожелания начальнику каюмов. В обычной обстановке отдавать приказы каюмам мог только их предводитель, и ни один император за всю историю существования клана не осмелился нарушить эту незыблемую традицию. Да в этом и не было нужды, потому что свой священный долг каюмы исполняли преданно и самозабвенно.
Погрузившийся в воспоминания Фархад мысленно вернулся к далёким событиям той последней ночи, которую он провёл со своим предшественником. Сохо был отважным и мудрым воином. За свою долгую жизнь ему не раз приходилось спасать от верной смерти императора и терять своих боевых товарищей, так как на его долю начальника каюмов выпало множество дворцовых интриг и покушений, которые в изобилии прорастали вокруг императорского трона подобно неистребимым сорнякам на пустыре. В ту прощальную ночь Сохо снял с себя кольчугу предводителя, отмеченную несколькими рядами позолоченных колец на коротких рукавах, и с достоинством протянул её тогда ещё молодому Фархаду, принявшему кольчатую бронь с истинным волнением из рук прославленного ветерана. Затем они молча сидели и ужинали. На столе были обычные блюда каюмов — варёная баранина, рисовые лепёшки, ржаной хлеб, салат из пряной зелени и медовый квас. Никаких излишеств, всё предельно скромно. Покончив с ужином и отодвинув от себя высокую глиняную кружку с остатками кваса, Сохо сказал тихо, глядя Фархаду прямо в глаза:
- Вот и всё, Фархад. Я с честью исполнил свой долг. Служи императору во имя пророчества так же, как это делал я. Это наша святая обязанность.
Далее Сохо поведал Фархаду все известные ему подробности истории клана и указал место, где хранилась книга, куда каждый вождь каюмов записывал самые важные события, произошедшие за время его службы. Немало интересного узнал Фархад за эту ночь от Сохо, но одно место из пророчества Горо особенно привлекло его внимание: «Император-воин чудом избежит гибели. Одноглазый защитник закроет его своей грудью. Он же не даст свершиться великому злу намного позднее». Быть может, Бог уже тогда посеял где-то внутри Фархада смутную уверенность, что именно ему предстоит участвовать в исполнении пророчества. Сейчас, спустя много лет, он ощущал это уже явно. Загадочные события неумолимо затягивали его в свой круговорот и продвигали к самому центру. Тридцать лет назад Сохо, перед тем как навсегда удалиться через тайный подземный ход в Верховное Святилище, сказал на прощанье Фархаду:
- Мне кажется, Фархад, что тебе придётся в жизни гораздо труднее, чем мне. Но я в тебя верю. Помни, что быть вождём каюмов — великая честь и громадная ответственность ценою в тысячу лет. Прощай же навеки.
- Прощай, Сохо, и да будешь ты исполнен покоя за великое дело, — ответил ему Фархад.
После этого каюмы обнялись по-братски, и Сохо навсегда скрылся в тайном подземном переходе, секретом которого отныне владел Фархад. Каждый вождь каюмов — это живая легенда, поэтому его исчезновение должно было для всех оставаться призрачной тайной.
До той минуты, когда Фархад всерьёз вспомнил об исполнении пророчества, минули годы полные нелёгких воинских будней. В тот день внезапно вспыхнул тщательно спланированный и хорошо подготовленный мятеж, грозивший закончиться дворцовым переворотом. Предводителем мятежа был родной брат императора и дядя Таллия, который был, в общем-то, неплохим человеком. Если бы каюмам было позволено выбирать императора, которому они призваны служить, то он бы выбрал того отчаянного и смелого мятежника, а не погрязшего в пьянстве и разврате отца нынешнего императора. Но долг есть долг, и тогда, отрешившись от всего и всецело подчиняясь одному лишь долгу, Фархад заслонил собой юного Таллия от шальной стрелы, грозившей ему неминуемой гибелью. Цена этому — левый глаз. Стрела наискось пронзила глаз, глазницу и наполовину вышла наружу над скуловой костью. Если бы она летела хоть немного по-другому, то Фархаду уже никогда бы не пришлось думать о своём преемнике. Под прикрытием отчаянно сопротивлявшихся каюмов, он всё же сумел, истекая кровью, отступить вместе с Таллием к потайной двери за троном и скрыться в проходе. Мятежники жестоко поплатились за свои преступные намерения, но двадцать каюмов в тот день также остались лежать в залитом кровью тронном зале. Двадцать каюмов против более ста пятидесяти мятежников. Да, боевому братству было чем гордиться, но никогда ещё гордыня не затмевала разум ни одного из каюмов.
Позднее, когда пыл жестокой схватки уже угас, а каюм-лекарь извлёк из его изуродованной глазницы стрелу, Фархад неожиданно для себя вспомнил ту самую строчку из пророчества Горо, в которой говорилось об одноглазом защитнике императора. Тут-то в нём и ожило предчувствие, что исполнение пророчества уже близко. Хотя спасённый Фархадом Таллий ещё не был ни императором, ни даже воином, он со временем вполне мог стать и тем и другим. Поэтому Фархад, когда поправился, постепенно и очень осторожно завладел доверием юного принца. Сделать это оказалось не так уж и трудно, потому что мальчик был буквально очарован своим спасителем. К тому же он был крепко сложен и проявлял неподдельный интерес к оружию и приёмам рукопашного боя. За неприступными дверями клана каюмов юный наследник престола нашёл всё, к чему тянулась его мужественная душа. Поскольку император махнул на сына рукой, предаваясь после недавней смерти жены разгульному образу жизни, Фархад стал по-своему воспитывать Таллия, преградив к нему доступ придворных учителей. Он сумел объяснить принцу, что искусный воин обладает не только сильным и ловким телом, но и развитым интеллектом. Всё, что Таллий видел своими глазами, наблюдая за внутренней жизнью клана, как нельзя лучше доказывало абсолютную правдивость слов Фархада. Любой из каюмов не только мастерски владел оружием, но и хорошо разбирался в математике, письменности, истории, астрономии, географии и даже медицине. Каждый из каюмов свободное от ратных трудов время посвящал своему излюбленному увлечению, достигая порою вершин истинного мастерства. Не желая отставать от других, Таллий упорно сидел за книгами и внимательно слушал на уроках, которые давали ему Фархад и другие умудрённые жизнью каюмы. Науки давались принцу сравнительно легко, поэтому за годы, проведённые им с каюмами, он стал не только опытным воином, но и всесторонне образованным человеком. Позднее, когда Таллий после бесславной кончины своего слабовольного отца стал, наконец, законным императором, Фархад стал смотреть на него со скрытой гордостью. Отныне на троне восседал истинный, на его взгляд, император — умный, молодой, красивый, полный сил и стремлений к переменам. Отныне Таллий был императором и воином одновременно, и Фархад всё чаще невольно потирал свою пустую левую глазницу, вспоминая запавшие ему в душу строки пророчества. Но от опытного духовного взора Фархада не скрылись незаметные для других перемены в душе Таллия, которые произошли вскоре после того, как он стал полноправным монархом. Что-то нехорошее, подобно шершавой занозе, вошло в его душу и засело там, терзая Таллия изнутри навязчивыми притязаниями. Фархад вовремя почувствовал зло, которое каким-то неведомым образом просочилось внутрь Таллия. Но долг Фархада как раз и состоит в том, чтобы защитить императора от всякого зла, какое бы обличие оно не приняло. Теперь он уже знает это зло в лицо, и оно поистине ужасно. Как бы то ни было, Фархад никогда не покинет своего императора. И не только потому, что это его священный долг. Фархад верит в Таллия. Пусть душа императора поражена недугом зла, в его груди бьётся пламенное сердце — сердце каюма, способное пожертвовать собой ради других, а значит победить всякое зло.
22
Волшебное ущелье уже давно не радовало Глебо ни райской погодой, ни голубым небом над головой, ни величавыми лесистыми склонами, ни быстротой чистой речки, кишащей благородной форелью, ни ароматными грибами и ягодами, ни даже вкусными кедровыми орешками, которые он то и дело щёлкал по пути. Бесконечная дорога по-прежнему убегала в даль желтоватой лентой, извиваясь в многочисленных изгибах. За каждым крутым поворотом Глебо ожидал увидеть что-либо новое, молясь про себя о скорейшем окончании пути. Но дорога была нескончаема и немногословна. Она уже давно не говорила с Глебо на языке символов, высеченных на камнях-указателях, и вовсе не думала где-либо заканчиваться. Временами на Глебо накатывали приступы бессильной ярости. Тогда он начинал вслух проклинать дорогу и даже с особым усердием топтать её ногами, поднимая клубы дорожной пыли. Но ничего не помогало, и, устыдившись своей минутной слабости, Глебо покорно продолжал путь в далёкое неведомое. По его расчётам ущелье должно было уже давно закончиться, но он по-прежнему шагал всё время вперёд, а Зоне Запрета всё не было конца.
Надо сказать, что Ущелье, по которому Глебо совершал своё путешествие в надежде всё же добыть когда-нибудь Оа Зиис, представляло собой то, что на современном языке называется не иначе как аномальной зоной. Пространство и время были здесь совсем иными по сравнению с привычным миром. Так устроил сам Создатель, дабы на земле существовало особое место, куда бы не распространялась мятежная власть немыслимого людского самомнения. Древние жители империи также назвали это таинственное место зоной — Зоной Запрета. Совсем не случайно сюда изгоняли всех злодеев, тяжко провинившихся перед Законом, а значит и перед Богом, который дал этот Закон людям. Древние мудро решили, что лучше предоставить Богу самому покарать грешников, чем выступать в роли палачей. Это решение было одно из самых толковых за всю историю империи. К тому же в Ущелье преступников ждала совершенно полная, пугающая, жуткая неизвестность, которая уже сама по себе заставляла многих из них жалобно молить о пощаде, раскаиваясь во всех совершённых грехах и искренне сожалея о содеянном. Заметим, что отдельных преступников даже миловали, потому что после перенесённого некоторыми лиходеями шока от пытки неведомым, в их душах совершались коренные перемены к лучшему. Такой помилованный до конца своих дней вёл исключительно праведную жизнь, работая где-нибудь простым служкой в храме за миску еды, чтобы быть поближе к Богу, замаливая грехи. Каждый преступник, ступивший в Ущелье, навсегда исчезал в нём, находя исключительно свою незавидную долю. Каждый получал по заслугам, ибо был судим в Зоне Запрета беспристрастным Судиёй по высшим законам Справедливости. Бог никогда не обидит невинного, но покарает виноватого перед Ним. Таков Закон.
Глебо проводил в Ущелье день за днём, совершенно не зная о том, что по ту сторону неприступных гор время течёт совсем по-другому. За шесть месяцев, которые он уже пробыл в Зоне Запрета, для всего остального мира минуло целых полтора года. Это было чудом, но Глебо уже видел здесь несколько чудес и, признаться, вовсе не был от них в восторге. Ему очень хотелось поскорее найти Оа Зиис и вновь увидеться с Фелой. От одной невинной мысли о ней его грудь наполнялась тревожно-дивным чувством, благоухающим подобно лепестку розы и звучащим возвышенной мелодией, исходящей откуда-то издалека, где живёт лишь самое прекрасное и чистое.
Терпение и упорство, с которыми Глебо проделывал свой путь в надежде поскорее увидеться с Фелой, в конце концов, привели его к странной долине, которая сплошь была покрыта бугорками земли, как если бы здесь обитало целое сонмище гигантских кротов. Вся долина, насколько хватало зрения, была также изрезана бесчисленными, причудливо переплетающимися траншеями и истыкана норами, которые, судя по их миниатюрным размерам, были вырыты не иначе, как руками тысяч детей, решивших вдруг разом поиграть в кротов или землероек. От грандиозности размаха, с которым была перепахана долина, Глебо проникся невольным уважением к неведомым землекопам, которые совершили этот тяжкий труд бесспорно с какой-то стоящей целью. Глебо невольно задумался над тем, кто же мог это сделать, поскольку вокруг не было видно ни гигантских кротов, ни тем более детей с их лопаточками и совками. Но в голову ничего не приходило, и он решил продолжить свой путь, чтобы успеть засветло осмотреть долину и попытаться найти разгадку всему увиденному.
Дорога то и дело прерывалась рытвинами, холмиками, траншеями и уходящими в глубь земли норами. Глебо продвигался крайне осторожно, так как вполне разумно расценил, что, судя по всему, на его пути имеются многочисленные, пересекающиеся под землёй ходы, делающие почву под его ногами ненадёжной. На каждом шагу его мог подстерегать коварный обвал, и только одному Богу было известно, на какую глубину он мог провалиться под землю, грубо нарушив своей тяжестью хрупкую целостность подземных каналов. Чтобы получить хоть какое-то представление о прочности грунта, Глебо, прежде чем сделать следующий шаг, по несколько раз бросал впереди себя свой заплечный мешок с привязанной к нему верёвкой. Если ничего подозрительного на обвал не происходило, он делал осторожный шаг вперёд. Но если имелись хотя бы малейшие подозрения на поджидающую его незримую подземную ловушку, то ему приходилось бросать мешок несколько правее или левее вперёд, чтобы в последующем обойти опасное место. Глебо не спешил, потому что вполне осознавал всю плачевность своего положения, если он, не дай Бог, провалится глубоко под землю. Кого тогда прикажете звать на помощь? Кто его сможет вытащить из-под земли? Уж конечно не птицы небесные или речная форель. Поэтому Глебо передвигался по изрытой долине медленно, то и дело останавливаясь и пытаясь изучить хитрое переплетение траншей и нор, чтобы хоть как-то предугадать опасные места. За два с половиной часа он не продвинулся вперёд и на треть сатара. Незаметно приблизился вечер, и Глебо уже наметил на расстоянии пятнадцати-двадцати метров впереди от себя довольно просторную площадку, где можно было расположиться на ночлег. Рядом с площадкой возвышался небольшой серый камень, чем-то напоминающий те валуны-указатели, которые встречались им с Фелой прежде. Достигнув площадки через десять-пятнадцать минут, Глебо проверил её на прочность с помощью своего мешка-разведчика, после чего вконец обессиливший от бесчисленных бросков увесистой ноши он опустился прямо на землю рядом с камнем. Тут-то его и поджидал сюрприз, поскольку на слегка шероховатой серой поверхности камня брошенный наугад взгляд Глебо сразу же наткнулся на долгожданный рисунок. То, что увидел Глебо, повергло его в такое же искреннее недоумение, как и сама изрытая долина. На рисунке было изображено плачущее солнце, слёзы которого падали на поверхность земли и проходили сквозь неё. Слеза, просочившаяся под землю глубже всех, превращалась в маленькое солнце, окружённое хороводом ликующих человечков, размеры которых были в пять или шесть раз меньше, чем на прежних рисунках. Что это могло означать, Глебо пока не мог даже вообразить. Он решил попытаться найти разгадку рисунку следующим утром, так как сил у него едва хватило, чтобы наспех перекусить вяленой рыбой с грибами и лечь спать прямо на земле, подложив под голову всё тот же многострадальный мешок. Едва его голова опустилась на мешок, им тут же овладел крепкий здоровый сон — неминуемый спутник усталости во времена беспечной юности. Солнце ещё только скрылось за горизонтом, а Глебо уже видел сон. Ему снилось, что он осторожно шагает по испещрённой рытвинами и утыканной норами и земляными холмиками долине в поисках слёз солнца, которые горят под землёй ярким золотистым светом и освещают бесчисленные пещеры и переходы, по которым со смехом бегают радостные маленькие человечки в разноцветных причудливых одеждах. Несмотря на некоторые различия в деталях, все человечки были одеты в облегающие штаны и довольно просторные куртки с капюшонами, которые были плотно натянуты на их головы, оставляя открытыми лишь широкие смуглые лица. На ногах у всех были чёрные сапожки с серебряными пряжками. Человечки были разного возраста и пола. Мужчины носили усы и бороды. Женщин можно было отличить по нежным чертам лица и отсутствию неприсущей им растительности. У стариков усы и бороды были седые и непомерно длинные. Дети были совсем маленькие, величиной с полуторамесячного котёнка. На заострённом конце капюшона у каждого ребёнка был пришит звонкий серебряный колокольчик. Дети непоседливо сновали между ног у взрослых, отчего подземелье наполнялось мелодичным звоном их колокольчиков. В том месте, куда Глебо направлял свой взор, земля становилась как бы прозрачной, и он с нескрываемым интересом продолжал наблюдать за диковинными подземными жителями. Его по-настоящему забавляло их искреннее веселье, и он даже не сразу понял в чём дело, когда земля вдруг обрушилась под ним, и он полетел в какую-то мрачную бездну. Лететь, слава Богу, пришлось совсем недолго, а то бы Глебо разбился насмерть. Рыхлая земля смягчила падение, и он отделался только испугом. Немного придя в себя, Глебо стал всматриваться в кромешную тьму, оглядываясь по сторонам, и едва различил какое-то тусклое свечение, исходящее откуда-то справа. Он ощупью, на четвереньках пополз по направлению к этому призрачному желтоватому свету, и вскоре его руки упёрлись во что-то округлое, холодное и очень твёрдое, величиной с голову лошади. Поверхность светящегося предмета была слегка шероховатой и покрыта многочисленными мелкими углублениями. Глебо попытался поднять этот странный предмет и тут же ощутил его неимоверную тяжесть. В следующую минуту со всех сторон земля задрожала под натиском десятков мелких ударов и вскоре буквально отовсюду в небольшую подземную пещеру, в которой оказался Глебо, стал проникать свет от горящих факелов. Свет проникал через многочисленные отверстия, только что прорытые маленькими подземными жителями. Буквально через минуту они заполонили всю пещеру, окружив Глебо многоликой радостной толпой и озарив всё вокруг светом десятков крошечных факелов, напоминающих обыкновенные лучины. В пещере стало довольно светло и Глебо, наконец, смог рассмотреть таинственный предмет, который продолжали сжимать его испачканные бурой землёй руки. Это был огромный золотой самородок в форме шара величиной примерно с голову крупного скакуна. Все представители маленького народца с восхищением смотрели на громадный самородок и без конца выкрикивали одну фразу: «Слеза Солнца! Слеза Солнца!» Глебо, наконец, догадался отпустить золотой камень и выпрямился во весь свой громадный по здешним меркам рост. Он с интересом смотрел на ликующую толпу подземных человечков, не зная, что же ему делать дальше. В конце концов, из толпы выступил один молодой коротышка с недавно проклюнувшимися усами и необычайно тонким голосом произнёс, не сводя с Глебо восторженных глаз: