Geum.ru

Владимир Рубцов

Вид материалаРассказ
Подобный материал:
1   ...   11   12   13   14   15   16   17   18   ...   29
  • Кто вы и откуда пришли к нам?
  • Мы Глебо и Фела, — не думая и не успев испугаться, автоматически ответил Глебо. — Мы ищем Оа Зиис. Наш покойный гур Соло послал нас.


Если бы Фела сама не слышала вопрошающий голос, то могла подумать, что Глебо ни с того, ни с сего вдруг заговорил сам с собой. Но она слышала и теперь сидела ни жива, ни мертва от охватившего её страха. Глебо тоже почувствовал себя как-то неуютно от того, что с ним разговаривает кто-то невидимый, по его спине от мгновенного испуга поползли противные мурашки, но он быстро взял себя в руки и сидел молча, как и Фела, ожидая что будет дальше.

  • Гле-е-бо-о. Фе-е-ла-а. — неожиданно пропел мелодичный женский голос. — Я выбираю Фе-е-лу-у, у неё имя, которое можно петь. — закончил всё тот же голос.
  • Быть посему! — изъявил свою волю грозный мужской голос.
  • Чему быть? — набрался вдруг смелости спросить Глебо. — Кто вы? Мы вас не видим, покажитесь нам. Зачем вам Фела?
  • Человек, ты смел. — ответил мужской голос. — В награду за твою смелость я скажу тебе кто мы. Мы духи каменного поля. Меня зовут Кам, мою жену Кама. Вот уже многие века мы обитаем здесь и очень давно не видели ни одной живой души. Мы сильно соскучились и теперь не позволим Феле уйти от нас. У неё имя, которое можно петь. Моя жена Камена будет петь её имя тысячу лет и веселить меня. Ты же Глебо можешь идти дальше.


Ошарашенный таким неожиданным поворотом событий Глебо не сразу нашёлся, что ответить на странное заявление духов камней. Поглядев на замеревшую от страха Фелу и проглотив подкативший от внезапного волнения ком к горлу, он попробовал воспротивиться столь несправедливому, на его взгляд, решению:

  • Послушайте, уважаемые и могущественные духи, вы не можете с нами поступить так чудовищно. Ведь мы с сестрой ничем не обидели вас, так зачем же вы хотите нас разлучить? К тому же, мы исполняем последнюю волю нашего недавно почившего гура, а это священный долг. Неисполнение его навлечёт на вас гнев самого Уно. Подумайте об этом хорошенько, прежде чем причинить нам зло.
  • Этот смешной человечек смеет угрожать нам, Кам. Сотри его за это в порошок и развей его среди наших верных камней! — капризно прокричал голос Камы. — Я хочу, чтобы Фела была со мной. Никто не смеет противиться мне на моём поле!
  • Всё так, моя дорогая, но этот юноша ещё слишком неопытен, он ещё так мало знает жизнь. Его дерзость можно простить. Пусть он уходит с миром, всё равно он не сможет нам ничем помешать. — успокоил Кам свою разгневанную супругу.
  • Ладно, так и быть. Пусть уходит, но только быстрее. Моё милостивое терпение не безграничны. К тому же я так хочу поскорее начать петь. — уже гораздо спокойнее отвечала Кама.


Глебо хотел было возразить что-то ещё, но невидимые могучие руки внезапно схватили его и стремительно перенести на другой конец каменного поля, где вновь продолжалась дорога.

  • Иди же, смелый юноша, и не смей возвращаться. Не испытывай больше терпения моей любимой супруги. Её хорошее настроение для меня очень многое значит. Надеюсь, ты меня понимаешь, — сказал Глебо на прощание Кам.


После этого возникший на мгновение лёгкий ветерок поведал оторопевшему юноше, что бесплотный Кам удалился восвояси. Сразу после этого Глебо резко оглянулся назад и стал в надежде обшаривать глазами каменные россыпи в поисках Фелы. Но на том месте, где он таким неожиданным образом расстался с ней, Фелы уже не было. Вместо неё в самом центре поля возвышалась громадная треугольная пирамида из серых камней. От отчаяния Глебо схватился за голову обоими руками и тут-то до него дошёл зловещий смысл высеченного на втором каменном указателе рисунка. Без всякого сомнения, Фела стала пленницей пирамиды и ему придётся изрядно поломать голову над тем, как её вызволить из каменного плена.

Тем временем погружённая в волшебный сон Фела чудесным образом медленно раскачивалась в воздухе внутри пирамиды, а нежный женский голос неустанно баюкал её: «Фе-е-е-ла-а-а, спи-и-и, моё дитя. Ка-а-а-ма-а-а ма-а-а-ть теперь твоя».

17


После того, как духи камней похитили у него Фелу, Глебо несколько раз пробовал добраться до злополучной пирамиды, но все его попытки оказались безуспешными. Он успевал сделать лишь несколько шагов по камням, как всё поле превращалось в волнующееся каменное озеро и волны камней отбрасывали его назад, больно раня при этом. После часа неравной борьбы вконец обессилевший и изрядно пораненный Глебо опустился прямо на землю посреди дороги и горько заплакал. Всё его тело было сплошь покрыто синяками и сильно болело от многочисленных ушибов. Но плакал он вовсе не от боли, вернее не только от неё. Слёзы отчаяния быстро катились по его перепачканным пылью щекам, оставляя светлые дорожки. Время от времени он смахивал предательские слёзы руками, но они наворачивались снова и снова, а неведомая ещё душевная боль сжимала юное сердце своими жгучими клещами. Только сейчас, когда так неожиданно Фелы не стало рядом с ним, Глебо осознал, как дорога ему была на самом деле эта весёлая симпатичная девчонка. Да, только сейчас он понял, что она ему не просто подруга или названная сестра, а нечто гораздо большее. Она стала как бы частью его самого, и оторванная от него таким чудовищным образом она оставила после себя в его душе огромную рану, зияющую тоскливой пустотой безмолвного одиночества. «За что, о Уно?», — отчаянно вопрошал он Бога, — «За что ты позволил каменным истуканам похитить у меня единственную подругу? Что она сделала не так? В чём перед тобой провинилась? Я не знаю сестры нежнее и преданнее, чем она. Пожалуйста, верни мне её обратно!»

Да, немногие в подобной ситуации позавидовали бы Глебо, хотя в жизни и встречаются порой поистине жуткие, пугающие исключения. С другой стороны, ничто, как горечь разлуки не способно сорвать завесу обыденности и через нестерпимую душевную боль открыть нам то, что мы до сих пор каким-то причудливым образом ухитрялись не замечать. Блажен тот, кто прозревает по-настоящему дорогого и близкого человека заранее. Но подобное среди людей встречается настолько редко, что большинству из нас сначала надо потерять, чтобы позднее, возможно, обрести вновь, заплатив за это нестерпимыми душевными муками.

От внезапной разлуки с Фелой Глебо страдал по-настоящему, невыносимая тоска скользкой змеёй вползла в его душу и свернулась там в тошнотворный клубок. Воля юноши оказалась парализованной, тело обмякло, жажда приключений испарилась, священное обещание спасти империю почти утратило свою силу перед навалившейся серой глыбой разлуки. С надломленным духом Глебо продолжал сидеть на земле, согнув ноги в коленях и обхватив их руками. Слёзы его иссякли, покрасневшие глаза блестели лихорадочным блеском. Слегка раскачиваясь взад и вперёд, он тупо, почти не мигая, уставился на недосягаемую пирамиду, за толстыми каменными стенами которой была отныне заточена его подруга. Нет, не подруга — сестра. Нет, не сестра — больше сестры, гораздо больше. А что это значит, больше сестры? Как это? Размышляя надо всем этим, Глебо постепенно погрузился в какое-то дремотное состояние. То, что произошло чуть позднее, он так и не смог потом толком себе объяснить. В какой-то момент всё то, что он видел перед собой, постепенно заволокла какая-то серебристая дымка, а когда она рассеялась, то перед Глебо уже не было ни каменного поля, ни ущелья. Он сидел в просторном шатре на мягких подушках, до него доносился аппетитный запах жареного мяса, которого он уже давно не ел. Это был незабываемый аромат его любимого блюда — маринованных бараньих рёбрышек, испечённых на углях жаровни. Жаровня стояла в центре шатра, исходящий из неё ароматный дымок ровным беловатым столбом поднимался вверх и уходил прочь через широкое отверстие в вершине купола. Рядом с жаровней хлопотал какой-то человек в просторном одеянии небесно-голубого цвета. Вокруг было тихо, лишь изредка величественное безмолвие нарушало шипение падающих на раскалённые угли капелек жира. Человек у жаровни в очередной раз перевернул вертел с кусками мяса и, медленно обернувшись, окинул юношу тёплым отеческим взглядом.

Глебо захотел встать с подушек и вежливо поприветствовать хозяина шатра, но в следующую секунду он так и замер на месте с открытым ртом. Лицо обернувшегося к нему человека сразило его наповал. Оно было до боли знакомо это лицо. Со спокойной улыбкой на него смотрел его старый любимый гур Соло — учитель и друг, наставник и отец. Глебо хотел было что-то сказать своему учителю, но он, сочувственно улыбаясь, остановил его жестом своей натруженной руки:

  • Я знаю всё, о чём ты хочешь мне сказать, мой дорогой Глебо, и даже больше, гораздо больше. Но всё, что тебе нужно знать — это то, что ты действительно избранник Уно и тебе не подобает пренебрегать своим священным долгом перед ним. Несмотря на мучительную разлуку с Фелой, ты должен будешь продолжить свой путь. Я не ошибался, когда говорил вам перед смертью, что настало время вновь напомнить миру о божественной справедливости Оа Зииса.


Отчаянная молодость, больно раненная тяжёлой потерей, вдруг ответила учителю устами всегда послушного и смышлёного юноши:

  • Какая же это справедливость, учитель? — пылко возразил наставнику Глебо. — Почему Уно решил забрать у меня самого дорого человека на свете? За какую такую справедливость я плачу такую страшную цену?


Впервые услышав столь дерзкую речь юноши, Соло ответил ему твёрдым, но всё же поучающим голосом учителя, терпеливо объясняющего своему ученику неусвоенный урок:

  • Уйми свой пыл, юноша. Ты удручён, я знаю. Твоя потеря лишает тебя самого драгоценного дара Бога — разума. Да, Глебо, за разум приходится платить. Бог посылает нам испытания, чтобы, в первую очередь, мы смогли понять, достойны мы быть людьми или нет, ибо человек — высшее существо на земле после Бога и сидящих одёсную с Ним. Испытания никогда не превышают возможностей того, кому они ниспосланы, хотя сам испытуемый, как правило, ропщет на свою судьбу, считая её превратности непреодолимыми. Но если человек сумеет как следует воспользоваться своим божественным даром, или попросту пораскинуть мозгами, то рано или поздно все тяжкие уроки останутся позади, и человек столкнётся с самым важным в своей жизни: он узнает её истинный смысл, поймёт откуда она берёт своё начало и хотя бы на один миг побывает по ту сторону добра и зла, где эти две могучие реки, рождающие саму жизнь, текут в одном русле, струясь единым могучим потоком из самых сокровенных недр вселенной… Но всё это человеку становится под силу осознать лишь тогда, когда он исполнит своё предназначение.
  • Разум, дар Бога, — тихо, как бы сам с собою проговорил Глебо, — Какую же высокую цену требует за тебя Бог.


Заметив, что пыл юноши заметно поубавился, Соло продолжил уже более шутливым тоном:

  • Бог не создавал обезьяну, чтобы она объедалась бананами. Любая бессознательная тварь изначально руководима Богом и только человеку предоставлено право выбора.
  • Выбора чего, учитель? — вновь с жаром воскликнул Глебо, — Что можно выбирать в этом жестоком мире, когда неумолимая длань судьбы в любой момент может отнять у любого то, что ему дороже всего на свете? Как можно быть хозяином своей жизни, когда в твоём собственном доме правят слуги безжалостной судьбы и рушат своими жестокими невидимыми руками все планы и надежды, которые всего лишь мгновение назад казались вполне осуществимыми? Где же справедливость, учитель? Разве это правильно? Неужели это разумно, благородно и честно?


Положив по-отечески свою сияющую истинным светом руку на плечо разгорячённого и разобиженного Глебо, Соло в ответ с величайшим терпением тихим, проникновенным голосом продолжил свои объяснения расстроенному юноше:

  • Кем бы ты предпочёл быть, Глебо, жирной курицей, сидящей на своём загаженном насесте, или орлом, парящим в вышине и расправляющим свои могучие крылья навстречу вольному ветру? Кем бы ты хотел стать, запуганной ланью, спасающей стремительным бегством свою трепетную жизнь, или охотником, скачущим на добром коне и натягивающим свой тугой лук? Кем ты хотел бы себя ощущать, обезьяной, изо дня в день очищающей и пожирающей свои бананы и финики, или человеком, гордо следующим своей судьбе. Ответь мне честно, Глебо, и волею пославшего меня, желание твоё тут же исполнится.


Глебо, отрезвлённый такими тихими, но режущими душу, словно остро отточенным клинком, словами учителя опустил голову долу и пристыжено молчал.

  • То-то, Глебо. Роптать на свою судьбу может всякий, но далеко не каждый может преданно следовать ей. А она ценит в человеке одно только это и вознаграждает его неслыханно, если он до конца делит ней все невзгоды и лишения, посланные человеку Богом, дабы закалить и очистить его душу. Да, Глебо, судьба человека вместе с ним делит ВСЁ. Вместе они сила, сметающая все преграды на пути к цели предназначения. Но судьба свободна как ветер и, только исполнив своё предназначение, выдержав этот единственно важный экзамен, человек становится хозяином свой судьбы, которая с этого самого момента подчиняется ему безропотно, покорно и идёт с ним туда, куда он захочет, во всём предвещая удачу. Исполнив своё предназначение, человек очищается и становится сосудом, способным вместить в себя мудрость Бога. Лишь человек со стойкой в своей чистоте душой сможет, в конце концов, узреть и понять истинные ценности и пути Бога.


Волшебная ночь уже готовилась встретить в своих покоях новорожденный рассвет. Тёмный бархат ночных небес едва тронулся заметной синевой, а сияние звёзд чуть померкло, отдавая дань неминуемо возрождающемуся дню. Глебо нечего было больше сказать своему учителю. Пристыженный он сидел безмолвно, уличённый высшей мудростью в своей минутной слабости, и скорбно переживал, признавая своё поражение. Соло, чувствуя всей своей просветлённой сущностью нерадостные мысли Глебо, тем временем продолжал наставлять своего воспитанника:

  • Мир так устроен, Глебо, что рано или поздно в нём всё начинает идти не так, как надо. Зло время от времени поднимается из своей бездны, чтобы затмить своими убийственными испарениями сияющее солнце добра. Если этому не воспротивиться, то много невинных людей будут принесены в жертву ненасытному злу. Ты знаешь об этом, и просто не можешь остаться равнодушным, потому что твоё сердце — чистое вместилище добра. Исполни свой долг до конца и тогда ты действительно ощутишь на себе справедливую благодарность Бога. Напоследок скажу тебе лишь то, что Фела не всегда будет пленницей пирамиды. Настанет день и… Но об этом ты узнаешь лишь после того, как, пройдя все оставшиеся испытания, добудешь Оа Зиис. К тому же, Фела уже сейчас гораздо свободнее тебя, но у неё также есть свой долг, потому что она тоже избранница. А теперь успокойся, отдохни и отведай, наконец, эти великолепные бараньи рёбрышки, которые я зажарил специально для тебя. К сожалению, я не смогу разделить с тобой этот скромный ужин, поскольку уже принадлежу Богу и мирская пища мне не нужна. Я верю в тебя, мой сын, я слишком хорошо тебя знаю.


Учитель умолк так внезапно, что наступившая вдруг тишина отозвалась в ушах Глебо мышиным писком. Всё, о чём рассказал ему наставник, пока ещё не вполне дошло до его сознания, но отложилось где-то там под ним, готовое в любой подходящий момент вынырнуть из глубины души и осветить разум искрой прозрения. Пока Глебо был не в состоянии полностью понять всё поведанное ему учителем, но он понял главное: его испытания ещё не далеко не закончились. Его душа страдала от невыносимой потери и образ Фелы полностью покрывал его духовный взор, затмевая собой всё великое, необходимое, должное. Но это лишь пока, ибо от самой страшной потери есть только одно лекарство для сильных духом людей — время, которое человек запивает слезами из горькой чаши страданий.

Но насыщенная неземной уверенностью речь Соло немного успокоила Глебо и он, почувствовав голод, с жадностью набросился на ещё дымящиеся румяные рёбрышки, которые Соло поставил перед ним на широком серебряном блюде. Он начисто обгладывал кости, запивая вкусное нежное мясо прохладным виноградным соком, то и дело бросая быстрые взгляды на учителя, боясь, что тот вдруг возьмёт да исчезнет. Насытившись, Глебо почувствовал непреодолимое желание уснуть и протяжно зевнул, прикрывая рот рукой. Он уже открыл было рот, чтобы извиниться перед учителем, но тот приложил палец к своим устам и знаком велел ему ложиться отдыхать. Глебо не стал спорить, прилёг на мягкие подушки и тут же уснул.

Проснулся он на рассвете рядом с дорогой. Вокруг никого не было. В лучах восходящего солнца пирамида и всё каменное поле выглядели розоватыми и уже не такими пугающими. Ощутив в себе спокойную уверенность, он закинул за плечи свой мешок, взглянул последний раз на пирамиду и, резко отвернувшись, решительно зашагал по дороге дальше навстречу своей судьбе, в которой Фела с этой минуты значила для него ничуть не меньше Оа Зииса. Так говорил ему разум, но сердце подсказывало ему совсем другое. Но это другое было настолько личным… Поэтому, оставаясь скромными и соблюдая известные приличия, мы не будем с вами слишком любопытными.

Глебо быстро шагал по дороге, не оглядываясь. Его разум был сосредоточен и спокоен, а исцелённое чудесным образом тело гудело, испытывая невиданный прилив сил. На загоревшем лице не осталось и следа от вчерашних пролитых слёз. В животе чувствовалась приятная сытость, а во рту до сих пор ощущался незабываемый аромат рубиново-красного виноградного сока.


18


Фела не помнила, как очутилась в просторной комнате с полупрозрачными стенами, излучающими приятный тускло-зелёный свет. Вокруг никого не было. Не было также ни окон, ни дверей, ни какой-либо мебели. Со всех сторон её окружали лишь светящиеся стены и ничего больше. Где верх, а где низ было не совсем ясно, поэтому Феле стало казаться, что, возможно, она стоит не на полу, а на потолке или на одной из стен. Из-за всего этого у неё закружилась голова, и она невольно пошатнулась. Первая здравая мысль, пришедшая ей в голову, была о том, где же Глебо. Куда это он подевался, и где очутилась она сама? Изо всех сил Фела старалась припомнить, что же с ней приключилось перед тем, как она оказалась совершенно одна, да ещё в таком странном месте. Но ничего не получалось, она могла вспомнить лишь одного Глебо, который непременно должен был быть рядом с ней. Но его не было, как впрочем, и никого другого.

Испытывая лёгкое головокружение из-за потери ориентации в таком странном помещении, Фела присела на пол, поджала под себя ноги и стала думать, как ей быть дальше. Про себя она знала лишь одно — она Фела, и она существует на самом деле. Зачем она живёт? Для чего она здесь? Кому это нужно? Все эти всплывающие в её туманном сознании вопросы оставались без ответа. Но ей не было плохо, напротив она ощущала себя невероятно спокойной и сильной. Она не чувствовала ни жары, ни холода, ни голода, ни жажды. Она даже не дышала, как прежде. Там, где она находилась теперь, всё это казалось далеким и абсолютно излишним.

Так она и продолжала сидеть посередине комнаты ещё какое-то время, похожая на глубоководную рыбу, внезапно вырванную из мрачной прохлады родной стихии и брошенную на чуждую ей горячую сушу. Да и само время теряло тут своё прежнее значение. Казалось даже, что никакого времени здесь вовсе нет, а лишь одна вечность всюду вокруг раскинула свои бесконечные объятья.

От всех этих мыслей Феле стало немного жутко, но ей нечем было отвлечься, поскольку в голове у неё практически отсутствовали какие-либо воспоминания. На чистом листе её обновлённого сознания было написано лишь два слова — Фела и Глебо. Фелой была она сама, а вот кто такой был Глебо, она так и не могла вспомнить. Все события её прошлой жизни были стёрты чьей-то могущественной рукой, а новая жизнь только ещё началась.

Постепенно свечение стен стало меняться, приобретая сначала желтоватый, а потом беловатый оттенок. Одновременно стены становились прозрачнее, пока не исчезли полностью, обнажив всё чарующее великолепие окружающего Фелу, изумительного мира. Она сидела на вершине высокой горы у самого входа в огромную пещеру. Вдали до самого горизонта тянулись бесконечные горные кряжи с острыми заснеженными пиками, окрашенными лучами заходящего солнца в поразительные синеватые и золотисто-розовые оттенки. Величественное зрелище красоты первобытной природы оставило в девственной душе Фелы неизгладимое впечатление своей незыблемостью, чистотой и спокойствием. Даже сотня великанов за тысячу лет не смогла бы сокрушить эту исполинскую цитадель, которую по силам было возвести одному лишь Богу.

Богу? Это слово также было знакомо Феле. Она повторила его про себя несколько раз, после чего внутри неё родилось почтительное понимание. Бог — это Тот, кто создал всё вокруг, в том числе и её, Фелу. Он — главный. Ему надо повиноваться, Его надлежит слушаться во всём, потому что Он хочет только добра всему и всем тем, кого создал. Он — сущая, бесконечно творящая вечность. Из Него всё исходит, к Нему же всё и возвращается. Из Него рождается жизнь, в Нём же она и продолжается. Так значит жизнь тоже вечная, раз она исходит из Бога? Значит, я тоже вечная и никогда не умру?

  • Здесь никогда, — прервал отвлечённое размышление Фелы чарующий женский голос, раздавшийся прямо в её голове. — Потому что сейчас ты чистая душа, которой понятно всё. Но когда ты вновь вернёшься в мир людей, тебе нужно будет хорошенько напрячь свою память, чтобы вспомнить не только это, но и многое другое.


Фела почему-то не испугалась этого голоса. Он был ей хорошо знаком, как если бы был голосом её матери. Матери? Да, Великой Матери всех живущих, которая заботится о каждом, которая, несмотря ни на что, всегда рядом и в радости, и в горе.

  • О, Великая Мать, — неожиданно для себя ответила Фела, — Я знаю Тебя, хотя никогда не видела. Я чувствую, что многое ещё не знаю или не помню, но Тебя я знаю наверняка, потому что Ты была прежде всех живущих. Скажи мне, кто я. Зачем я здесь? Кто такой Глебо? Почему из других живущих я помню только его?
  • Всему своё время, дитя моё, — отвечала ей, не раскрывая свои уста, Великая Мать. — Хотя время здесь не имеет никакой власти. Так я говорю для того, чтобы тебе было понятнее. Постепенно ты многое вспомнишь, но не всё сразу. Здесь ты для того, чтобы учиться Закону Бога, потому что ты моя Избранница. Я покровительствую империи, носящей моё имя, и я крайне обеспокоена всем тем, что в ней сейчас происходит. Сама империя бесконечно далека отсюда, но настанет час и тебе придётся вернуться туда, чтобы под защитой справедливости Оа Зииса сокрушить преступное беззаконие и послужить своему народу живым воплощением Закона Бога Уно. Это говорю тебе я — Божественная Уни, Душа Империи.


После того, как эти торжественные слова прозвучали в голове Фелы, она встала и медленно обернулась. У входа в пещеру стояло сияющее существо, состоящее из одного лишь чистого бело-голубого света. Свет, излучаемый существом, был настолько ярок, что полностью освещал всю громадную пещеру, но при этом нисколько не ослеплял. Напротив, глядя на него, Фела ощущала какую-то необыкновенную радость. Лучезарная Уни поманила её к себе. Подойдя поближе, Фела различила сквозь божественное свечение, окутывающее Дочь Бога как вуалью, небесной красоты женщину, не имеющую возраста, ибо Она обладала той извечной красотой, которую во все времена пытались и до сих пор пытаются запечатлеть художники или воспеть поэты. Её первозданная женственность была проникновенна и безгранична, а облик время от времени менялся, ибо истинная красота безмерна и многолика. Несмотря на свой изменчивый облик, исходящие из Неё тёплые лучи Любви, Надежды и Веры, проникали в самое средоточие души Фелы, согревая её и высвечивая в самых отдалённых уголках разума непреложную истину — перед ней Великая Мать, Дочь Бога Уно.

Ввергнутая в праведное благолепие, Фела, приблизившись к Уни, рухнула перед ней ниц, не в силах вымолвить ни слова в присутствии Божества. Она пролежала так совсем немного, потому что в её голове вновь раздался сердечный, но в то же время властный голос, породивший в душе Фелы полное доверие и абсолютное повиновение:

  • Полно, дитя моё, ведь мы не в храме. Ты чистый сосуд для Закона Бога, который мне надлежит наполнить до краёв. В недалёком будущем именно ты будешь Верховным Стражем Закона в империи, но прежде тебе надлежит познать его.


После этого Уни повернулась к входу и медленно поплыла вглубь пещеры. Феле не оставалось ничего другого, как последовать за Богиней. Страха не было, но от всего произошедшего её душу охватил священный трепет. Ей по-прежнему не хотелось ни дышать, ни есть, ни пить. Она даже не могла припомнить смысла этих слов. Но слова эти были каким-то странным образом связаны с именем Глебо. Быть может, рядом с ним все они снова когда-нибудь обретут смысл? Кто же он такой, этот Глебо? Пока Фела этого не знала, но что-то внутри ей подсказывало, что быть рядом с Глебо — истинное наслаждение, потому что рядом с ним всё, а не только отдельные слова, обретает свой истинный смысл.

Уни на миг обернулась и одарила свою избранницу очаровательной и обнадёживающей улыбкой. Фела робко улыбнулась ей в ответ и в это мгновение ясно поняла, что ощущает к Глебо не одно праздное любопытство, а нечто большее — прекрасное и волнующее. Рядом с Душой Империи можно было ощущать только правду. Но у этой правды, как у обыкновенной монеты, было две стороны, которые нельзя было видеть одновременно. Сейчас настал черёд встретиться с Законом. Фела шла вслед за Верховной Хранительницей Закона смиреной послушницей. Они всё глубже продвигались в недра горы, чтобы дойти до самого её основания. Именно оттуда она начнёт постигать основы Закона Жизни, чтобы постепенно взойти на самую его вершину, покрытую ослепительно-снежной белизной высшей справедливости. Путь этот долог и труден. Но что стоят знания без напряжённого труда? Во всяком случае, немного. Теперь Фела знала наверняка, что не увидит вновь заснеженную вершину, прежде чем не постигнет всей премудрости Закона. Но она также не сомневалась, что постигнет ее, во что бы то ни стало. И дело здесь не только в божественной избранности, это само собой. Не постигнув Закона, она никогда не сможет перевернуть монету своей судьбы на другую сторону, а значит узнать, наконец, о том, кто же такой этот Глебо, с которым ей непременно захочется, она это знала, и есть, и пить, и дышать. Да, женское любопытство способно порой творить настоящие чудеса, и эти чудеса вот-вот уже начнутся.


19


Таллий с восхищением рассматривал на своей ладони чёрно-серый порошок, который ему только что принёс Клео. Они с ним были одни в личных покоях императора, поэтому общались между собой без излишних церемоний, запросто, как полноправные члены одного клана. Подержав «драконов песок», как называл его Клео, ещё немного, Таллий, стоявший рядом с пылающим камином, плавным движением отправил порошок в огонь, после чего возникла яркая вспышка, сопровождаемая негромким шипящим хлопком и клубами беловато-серого дыма. После этого в комнате запахло серой.

  • Поистине, брат Клео, ты совершил великое открытие, — сказал после некоторого раздумья Таллий, наблюдая за чарующей игрой языков пламени.
  • Я так не считаю, повелитель и брат Таллий, — ответил каюм, — Это всего лишь счастливый случай, который неожиданно выпал на мою долю.
  • Ты скромен, как все каюмы, — продолжил довольным голосом Таллий. — Но я не позволю тебе недооценивать себя. Все мы в нашем славном братстве чего-нибудь да стоим, но ты сейчас для нас особенно важен. Прошу тебя, Клео, отправляйся скорее в ту заброшенную шахту, где ты нашёл этот странный минерал и добудь его побольше, чтобы хватило на пять, нет десять увесистых бочонков «драконова песка». Уже скоро он нам понадобится для одного очень важного дела. Ты даже не представляешь, мой дорогой брат, насколько ты можешь облегчить исполнение моей самой заветной мечты. Ступай скорее, возьми с собой двадцать человек и всё необходимое. На время похода все вы освобождаетесь от любых боевых упражнений, только возвращайтесь скорее, прошу тебя. С помощью твоего открытия мы очень скоро проложим себе дорогу к свободе. Ступай брат, и да будет всё, как я сказал.


Выслушав Таллия, Клео почтительно поклонился и без лишних слов отправился исполнять повеление императора. Таллию не было нужды повторять свой приказ дважды. У каюмов, в отличие от других подданных империи, можно было многому поучиться, в особенности железной дисциплине и кристальной честности. Он нисколько не сомневался, что не позднее, чем через полчаса два десятка каюмов во главе с Клео отправятся под покровом ночи в короткое путешествие к старой заброшенной шахте в горах. Никто не в силах их остановить, никто. От сознания неуязвимости чёрных бойцов, Таллия охватило искреннее чувство гордости за своих братьев. Не пройдёт и недели, как они вернутся с тем, за чем он их послал, и тогда исполнение его плана вступит в завершающую стадию. С помощью «драконова песка» он сокрушит неприступные доныне кряжи барьерного рифа и создаст, наконец, проход, через который выведет свой первый боевой флот из бухты на необозримые просторы открытого океана в поисках ещё невиданной славы.

Он уже отдал приказ свернуть тайные работы каюмов-водолазов, которые под прикрытием его чёрных судов работали подводными каменотёсами, разрушая по крупицам верхушки рифов. Тяжкая и довольно опасная из-за акул работа. Он уже потерял двух человек, да покоятся с миром их отважные души, из-за этих кровожадных морских хищников. Тела братьев по оружию даже не удалось похоронить, так как акулы разорвали их на куски и сожрали дочиста. После этого водолазов стали опускать под воду в специальных защитных клетках, которые очень затрудняли и без того тяжёлую работу. Но теперь всё будет сделано одним махом. Надо лишь суметь выдолбить ниши в подводных скалах, чтобы заложить туда просмоленные бочонки с «драконовым песком», снабжённые длинными непромокаемыми фитилями из пустотелого тростника, внутри которого также будет находиться взрывчатый порошок. Эта идея пришла ему в голову в тот самый день, когда Клео так неожиданно потревожил клан своим «громовым» опытом. Спустя всего лишь день они вместе с Клео изучили все возможные свойства взрывчатой смеси и обнаружили, что она не горит даже в слегка подмоченном состоянии. Это обстоятельство вначале расстроило Таллия, но его незаурядный ум быстро разрешил эту проблему. Маленькая деревянная коробочка с «драконовым песком» преспокойно взорвалась под водой в массивной каменной ёмкости, после того, как просмолили все её швы и полностью преградили доступ воды внутрь. Чтобы осуществить поджог смеси под водой, через просверленное в центре крышки отверстие в коробочку вставили длинный фитиль из тростника, в полость которого насыпали взрывчатый порошок и осторожно законопатили стыки. Вот и всё. Из-за небольшого количества «драконова песка» внутри коробочки взрыв получился небольшой, но его приглушенный булькающий звук и брызги воды наполнили сердце Таллия огромной радостью, ведь всё это означало уже скорое исполнение его плана.

Вся страна вот уже больше года жила на военном положении. За это время в его обновлённую армию вступило уже около пятидесяти тысяч новобранцев, которых опытные инструкторы непрерывно обучали искусству войны на суше и море. Непрерывные сухопутные и морские манёвры должны были закалить воинов и вселить в них уверенность перед лицом реальных сражений, которые были уже не за горами. Он постоянно лично контролировал всё, что творилось в его постоянно увеличивающейся армии. Построено и спущено на воду уже сто пятьдесят кораблей, способных нести на борту по сто бойцов, считая с гребцами. Все случаи произвола в империи со стороны чиновников любого уровня власти были вырваны с корнем благодаря суровым наказаниям провинившихся по законам военного времени. С тех пор, как в стране было объявлено военное положение, а Таллий возложил на себя обязанности верховного главнокомандующего, ни одного преступника не отвезли больше к Лестнице Отверженных. Император считал, что от нарушителей закона будет куда больше пользы, если они хоть чем-то послужат своей стране, а не сгинут бесследно в загадочном ущелье Зоны Запрета. Несмотря на тяжесть преступлений, а также не взирая на происхождение преступивших закон, Таллий всех подряд отправлял на строительство кораблей. Там в тяжких условиях лихорадочно быстрой стройки многие негодяи нашли свой бесславный конец, но было также немало тех, кто стойко преодолевал суровые испытания и даже наполнялся гордым чувством патриотизма и искренней благодарности императору за то, что тот избавил их от кошмара Ущелья.

Итак, в стране царила строгая дисциплина военного времени. Обеспокоенные возможным нападением подданные империи отдавали все свои силы и средства для подготовки к войне. Необычайно возрос престиж военной службы. Все безусые юнцы только и мечтали, что встать под боевые знамёна императорской гвардии и покрыть себя славой в боях за свободу империи. Император Таллий пользовался в народе высочайшей популярностью, которой не удостаивался, пожалуй, ещё ни один его предшественник. Несмотря на то, что Таллий значительно урезал доходы своих придворных, а также всей провинциальной знати, любители дворцовых интриг все как один на время прикусили свои змеиные языки и пока не смели плести коварную паутину дворцового переворота по одной простой причине. Всех жителей империи по- настоящему пугала вымышленная и так талантливо инсценированная императором внешняя угроза.

Таллий прекрасно понимал истинную причину притворного смирения царедворцев и прочей притеснённой им знатной сволочи. Он презирал их всех за их смехотворные, мелочные, недостойные интересы и низменные желания. Все они, на его взгляд, были примитивными капризными вырожденцами, хитроумными лжецами и мерзавцами, для которых не существовало ничего святого в этой жизни. Он, по крайней мере, верил в святость уз своего боевого братства, в котором никто никогда не кривил душой. Погрязшие в разврате, порабощённые властью золота все знатные вельможи и провинциальные землевладельцы представлялись ему полнейшими ничтожествами, которыми можно смело жертвовать ради достижения его великой цели. Он и жертвовал, несмотря на ропот недовольства и косые взгляды. Но этих взглядов становилось всё меньше и меньше, так как все недовольные в скором времени по той или иной причине попадали прямиком на строительство галер, где им, по мнению императора, было самое место. Хватало их не надолго, но он никогда не испытывал чувства жалости к ним. Чем они занимались всю свою жалкую жизнь, ради чего жили? Подумаешь, лишний мешок золота, толпа завистников, капризная красотка или раболепие черни. Разве всё это может по-настоящему наполнить смыслом жизнь человека? Нет, избалованные властью и изнеженные роскошью, годные лишь на обман и подсиживание друг друга благородные отпрыски знатных родов, вы не затяните законного императора в прогнившие сети вашей мерзкой вековой рутины. Он, нынешний император, на официальных церемониях и праздничных обедах лишь пригублял, а не лакал вино громадными кубками, потому что непритворно презирал хмельную власть какого-то презренного перебродившего виноградного сока над светильником человеческого разума. Он ещё ни разу в жизни не возлёг с женщиной, потому что до сих пор не испытал высокого чувства любви ни к одной из них. Грех так прожигать свою жизнь, как это делал его отец — бывший император, бесславно почивший в пьяном угаре в губительных объятьях развратной страсти. И, быть может, прав был его дядя, что хотел свергнуть своего брата с престола, хотя тогда благоприятный исторический момент для этого ещё не наступил. Но теперь это время пришло, его время, и он, Таллий из династии Таллов, наконец, разорвёт заскорузлые оковы постылого островного существования и поведёт своё войско навстречу вольным объятьям новой жизни. Он вдохновит на славные подвиги лучших представителей его нации, отважившихся пойти за ним на край света, и обоснует новую, ещё невиданную империю, над которой всегда будет сиять солнце, и где непрестанно будет дуть свежий ветер благих перемен. Да, его время пришло, и всё вокруг уже ясно говорило ему об этом. Его могучая воля всё легче проворачивала неподатливое колесо истории. Скорыми и долгожданными переменами бредил его разум. Пылкой мечтой о желанной свободе и славе горело его сердце — сердце каюма и великого воина.


20


Совсем недавно, несмотря на тревожное для империи время, повсеместно отметили Праздник Урожая. В качестве главы церкви Фенхей уже несколько раз совершал торжественные шествия по Аллее Героев бок о бок со всегда задумчивым и молчаливым императором. Во время традиционных ежемесячных аудиенций, на которых император и первосвященник обсуждали насущные вопросы духовной и светской власти, Фенхей внимательнейшим образом следил за поведением Таллия, пытаясь нащупать слабые места, через которые незаурядная интуиция понтифика смогла бы, естественно с Божьей помощью, проникнуть в тайну сущности молодого монарха. Но император всегда оставался неуязвимым, как будто его душа была облачена в непроницаемый панцирь. После аудиенций Фенхей возвращался в свои покои, где проводил долгие часы, размышляя наедине с собой. По завершении своих напряжённых, но, увы, безуспешных раздумий, он пребывал в полном недоумении. Почему ему, опытному знатоку человеческих душ, даже краешком своего духовного ока никак не удаётся заглянуть в тщательно скрываемый (он это чувствовал!) внутренний мир Таллия? Время шло, а Фенхей по-прежнему не мог сколько-нибудь продвинуться в разгадке тайны внезапной смерти Веро.

Сейчас в империи всё шло будто бы неплохо. Бесчинства чиновников, стражи и дорожных патрулей канули в лету. Мирные подданные уже не приходили толпами, как прежде, в провинциальные храмы и Верховное Святилище с жалобами на произвол властей. Духовная и светская власть в глазах народа сплотились в единую силу, наводящую строгий порядок и вдохновляющую патриотов на будущие подвиги во имя родины. Подобно Таллию, Фенхей постоянно разъезжал по готовящейся к войне стране, лично отпуская грехи и укрепляя веру во время многолюдных воскресных проповедей. От его внимательного взора не ускользнули настораживающие воинственные перемены, произошедшие в душах прежде мирных людей. Внутренне чутьё подсказывало Фенхею, что близкой войной на морском рубеже империи пока ещё не пахнет. Но было уже очевидно, что основная масса народа с нетерпением ждала этой войны, готовилась к ней отрешенно и самозабвенно, как бы подчиняясь чьей-то высшей и могущественной воле. Ему казалось, что видимый порядок в государстве поддерживается благодаря лишь объявленному императором военному положению, и стоит только исчезнуть внешней угрозе, как произойдёт нечто страшное, способное привести к полному хаосу. От этих тревожных мыслей Фенхей невольно впадал в уныние. Каждый вечер он отчаянно молился Богу, спрашивая у Него совета. Как ему быть, чем помочь империи, зачавшей от какого-то тёмного духа и уже носившей в своём чреве ещё неведомые, но уже близкие перемены, которые могут оказаться весьма вредными и разрушительными? Но Бог молчал, поэтому Фенхей с двойным усердием продолжал наблюдать за Таллием в надежде раскрыть возможный заговор и предотвратить грозящую империи большую беду. Временами его одолевали сомнения. Быть может, он слишком подозрителен и никакого заговора нет? Возможно, Веро выпил настойку спириозы вовсе не для того, чтобы получить знамение от Бога, а просто восстановить свои ежедневно тающие силы? Ведь недаром говорится, что всё есть яд, и всё есть лекарство. Но неумолимая здравая логика Фенхея постоянно твердила ему о том, что череда странных «случайностей» всегда подозрительна на зреющие или уже назревшие большие перемены. Необычная смерть Тархана, внезапная кончина Веро, вражеские корабли у входа в бухту Капля, объявление военного положения и стремительное наведение в стране жёсткого порядка были по глубокому убеждению Фенхея звеньями одной цепи, которая тянулась к рычагу, управляемому чьей-то могущественной рукой с какой-то тайной целью. Но доказать, что в империи назревает опасный заговор, Фенхей не мог. В его распоряжении были одни лишь, пусть гениальные, но домыслы, которые не много значили в глазах народа. Чтобы обвинить в измене императора, на которого народ возлагал большие надежды, в теперешней ситуации необходимо было что-то особенное, из ряда вон выходящее, граничащее с чудом. И вскоре Фенхей получил долгожданное знамение от Того, Кто Единственный может творить чудеса. Было это так.

Как-то вечером после утомительной воскресной службы в Северной провинции, Фенхей, скромно поужинав и оставшись один в своём просторном походном шатре, почувствовал приступ странного головокружения. Невольно он схватился обеими руками за виски и начал быстро растирать их, чтобы хоть немного прийти в себя. Но ничего не помогло. Всё случилось так быстро, что Фенхей даже не успел никого позвать на помощь. Вслед за приступом сильного головокружения, он почувствовал, что проваливается в кромешную темноту. Последнее, что он успел сделать, теряя сознание, так это несколько смягчить своё падение на толстый ковёр, которым был устлан пол шатра. Но темнота недолго окутывала духовный взор Фенхея. Вскоре мрак начал уступать место свету. Одновременно с этим он почувствовал, как какая-то высшая сила возносит его из тёмной бездны на сияющую божественным светом вершину. Самого Бога Фенхей не видел, но всюду рядом ощущал Его присутствие своей трепещущей от излучаемой благодати душой. Вскоре его взору открылось пророческое видение. С высоты птичьего полёта он увидел бухту Каплю, где на рейде выстроились десятки боевых кораблей. Со стороны океана к барьерному рифу быстро приближались три чёрные быстроходные ладьи. Вдруг в самом центре защитной гряды вверх взметнулся громадный фонтан, как если бы великан бросил в воду целую гору. После того, как фонтан исчез так же внезапно, как и появился, Фенхей с ужасом заметил, что в барьерном рифе зияет ужасающая брешь, способная пропустить одновременно до пяти кораблей. В образовавшийся проход на большой скорости вошли чёрные вражеские ладьи, но вскоре развернулись и так же быстро поплыли обратно в открытый океан. Ни один корабль, стоящий на рейде, не снялся с якоря и не стал преследовать неприятеля. Картина, представшая перед взором Фенхея, стала быстро приближаться и вскоре он уже смог различить экипаж вражеских судов. Да, его незаурядная интуиция не подвела его и на этот раз! На носу корабля, плывущего чуть впереди двух остальных, Фенхей чётко различил Таллия, который, скрестив на груди руки, внимательно всматривался вдаль. Его никогда ранее не улыбавшееся лицо светилось улыбкой, и было абсолютно ясно, что он по-настоящему счастлив. Рядом с Таллием защитной тенью стоял его вездесущий Фархад. Экипажи кораблей составляли исключительно каюмы, одетые, как всегда, во всё чёрное. Корабли быстро удалялись в сторону заката и вскоре бесследно скрылись за горизонтом. Последнее, что увидел Фенхей в своём видении, дарованном ему свыше, было то, что высоко в небе над самым императорским дворцом лучезарной звездой горело нечто особенное, освещающее всё вокруг новым светом высшей справедливости и божественной мудрости. Фенхей сразу понял, что это Оа Зиис. Так значит, они с Веро не ошибались, когда однажды пришли к выводу, что грядёт время великих перемен, которые под силу совершить только избранному, добывшему волшебный посох. То, о чём говорило ему сейчас пророческое видение, означало лишь одно — избранный уже в пути, и ему удастся добыть Оа Зиис.

После того, как Фенхей полностью осознал смысл увиденного, видение стало постепенно блекнуть и вскоре бесследно растворилось в вечности. Сознание Фенхея на некоторое время вновь погрузилось во тьму. Когда он очнулся, он почувствовал, что лежит на боку в самом центре шатра в полном одиночестве. Бог предусмотрительно позаботился о том, чтобы пророка никто не побеспокоил во время пророчества. Поднявшись на ноги, Фенхей, всё ещё пребывая в несколько отрешённом состоянии, медленно зашагал к своей раскладной, но очень удобной походной кровати, неторопливо разделся и лёг, закутавшись в мягкое верблюжье одеяло. Впервые за последние три года он спокойно заснул, воздавая Богу благодарственную молитву за дарованное ему утешительное предвидение. Таллий уйдёт сам, над империей воссияет новая звезда справедливости. Ветер перемен не будет столь разрушителен, совсем уже скоро он стихнет, и в истории страны-острова наступит новая эра спокойствия и процветания.

Успокоенный божественным знамением Фенхей мирно спал. Он знал, что избранник уже в пути и вскоре добудет чудесный посох. Пророкам дано прозревать многое, но не всё. Вот и Фенхей узнал лишь то, что захотел открыть ему Бог. На самом же деле избранников было три. О двух, уважаемые читали и читательницы, вам уже известно, и теперь для вас настало время узнать о третьем. Третьим избранником был никто иной, как император Таллий. Хотя сам он, увлечённый страстным порывом самонадеянной молодости и подстрекаемый незримым, исходящим неизвестно откуда злом, пока даже не догадывался об этом. Но в империи всё же имелся один человек, которому уже давно было известно о его избранности. Этот человек неотступно следовал за Таллием сторожевою тенью, осмотрительно опекая его от всяких «неожиданных» происшествий. Настанет миг, и он поможет молодому императору сделать единственно правильный выбор на самом трудном в его жизни распутье. После этого дальнейшая жизнь Таллия потечёт бурным, очищающим потоком. Она будет достойна великого воина эта жизнь, и в конце её он добьётся того, чего так страстно желает сейчас. Мир ещё увидит новую империю Таллия, но это уже совсем другая история.


21


Фархад был не только начальником каюмов, но и духовным хранителем клана. Он во всех подробностях знал тайную историю древнего боевого братства, которую ему поведал его предшественник Сохо, перед тем как уйти навсегда.

За окном была тихая лунная ночь. Таинственный серебристый свет проникал в комнату через небольшое окошко, делая всё вокруг необычным и загадочным. Фархад сидел совершенно один в своей комнате и вспоминал события давно минувших лет. Незыблемая традиция боевого братства гласила, что новым предводителем каюмов может стать лишь полноправный член клана, на которого падёт выбор прежнего вождя. Выбор своего преемника все предводители чёрных бойцов не откладывали в долгий ящик и делали его вполне обдуманно, не дожидаясь того позорного момента, когда настанет пора немощности и слабости ума. Старый вождь в торжественной обстановке слагал с себя обязанности и называл своего преемника в присутствии всех каюмов, построенных по этому случаю на просторном гаревом плацу. Каждый из каюмов своими собственными ушами слышал волеизлияние вождя и этого было достаточно, чтобы на следующее утро бразды правления полностью перешли к новому главе клана.

После официальной церемонии передачи власти, прежний предводитель и его приемник уединялись в комнате вождя, где оставались до самого утра. А наутро к построенным, как всегда, на плацу трём когортам каюмов выходил лишь их новоиспеченный начальник, и жизнь клана входила в прежнее русло.

То, о чём говорили между собой в последнюю ночь старый вождь и его преемник, для всех оставалось тайной. Непонятным было и то, куда девался прежний глава, потому что никто из каюмов его больше никогда не видел.

Фархад, чей возраст перевалил уже за шестьдесят, всерьёз стал задумываться о преемнике. Вернее не о нём самом, а о том, как всё это произойдёт. Лишь предводители клана во всех подробностях знали передаваемое из уст в уста пророчество, исполнение которого, по мнению Фархада, было уже совсем близко. Чему собственно обязано основание клана чёрных телохранителей императора? Почему каюмы имели такой особенный статус при императорском дворе? Всё началось более семи столетий назад, когда легендарному первосвященнику Горо было пророческое видение. Смысл пророчества заключался в том, что когда-то в империи будет царствовать император-воин, которому суждено совершить великий прорыв в многовековой истории страны. Отрывок из пророчества гласил: