Владимир Рубцов

Вид материала

Рассказ

Содержание Гуатерно и его семь кошек

Подобный материал:

• Шестнадцатая серия, 450.3kb.
• Реферат Гель Scarfade форма полисилоксанового геля для нанесения на кожу зарегистрированный, 93.76kb.
• В. В. Рубцов 2010 г, 1197.77kb.
• Программа москва, 23-25 ноября 2011 года В. В. Рубцов (председатель) ректор Московского, 523.84kb.
• Конкурс "Знай и люби родной Владимир" «владимир и владимирцы в великой отечественной, 41.68kb.
• Владимир Маканин. Голоса, 855.51kb.
• В. И. Вернадский – книги и статьи Вернадский, Владимир Иванович. Дневники, 77.32kb.
• Константинов Владимир Андреевич, 59.72kb.
• Тема: Николай Рубцов, 54.7kb.
• Г. С. Батыгин лекции по методологии социологических исследований учебник, 2024.49kb.

БУТЫЛКА

Когда-то мы вместе учились. Он был моим другом и лучшим среди нас. На пирушке по поводу окончания института он, как всегда, был душой компании и восседал за столом в её центре с бокалом шампанского в руке, окружённый восхищёнными и соблазнительными девицами с блестящими глазами. Все внимали его речам, следили за его жестами и шумно восторгались им. В памяти моей навсегда запечатлён тот образ моего друга — красивого, умного, смелого, подающего большие надежды. Увы, как оказалось потом, надеждам этим не суждено было сбыться даже наполовину.

Позднее я был на его свадьбе. Невеста — само очарование и скромность, жених — предмет зависти всех незамужних девушек. Он был весел и вполне счастлив, она — задумчива и ранима, как бы в предчувствии чего-то нехорошего, что уже притаилось где-то поблизости и ожидало лишь подходящего момента, чтобы отвратительной гадиной вползти в их жизнь. Она не выглядела счастливой, я это помню. Гости шумно праздновали, охотно наполнялись бокалы, веселье бурной рекой перехлёстывало через край. Он чаще, чем нужно, наполнял свой бокал хмельным и опрокидывал его внутрь себя с какой-то неуместной торопливой радостью. Я молча наблюдал за этим, мне это совсем не нравилось, хотя никто и не спрашивал моего мнения. Все были веселы и пьяны, дурачились и расслаблялись на всю катушку. Их затуманенные зельем взоры блуждали в шумном полумраке и, в конце концов, находили на какое-то время, на чём остановиться. Я тоже был выпивши, но не настолько, чтобы не заметить, как случилось ЭТО.

ЭТО произошло тихо и призрачно. Я сначала подумал, что всё это мне попросту привиделось. Когда он в очередной раз наполнял свой бокал водкой и под развесёлое улюлюканье захмелевших гостей смешивал её с шампанским, я заметил, как из бутылки водки в его рюмку упало что-то блестящее, напоминающее сверкающую в лучах солнца капельку росы. Вначале я подумал, что это лишь игра граней хрустального бокала в свете люстр, но эта сверкающая точка, попав в бокал, стала двигаться в нём, уподобляясь маленькому кусочку шоколада, играющему с пузырьками шампанского. Она (я буду называть её Она, поскольку именно Ей Она и оказалась в последующем) медленно, переливаясь и поблёскивая, поднималась с пузырьками к поверхности напитка. А потом также медленно опускалась вниз на самое дно, где, притаившись на секунду, вновь начинала свой блистательный и неторопливый подъём. «Что же Это?» — подумал я вслух про себя. Но никто тогда не обратил ни малейшего внимания на мои тихие слова. Безрассудная молодость отрешённо кружала нас, праздных, в своём стремительном водовороте, чтобы рано или поздно выбросить каждого на свой необитаемый остров, на котором, отрезвевшие и повзрослевшие мы вдруг осознаем, что, в сущности своей, мы так же одиноки, как острова в безбрежном океане. О молодость — страна искренних иллюзий, грандиозных планов и призрачных надежд! Как я тоскую по тебе и посещаю вновь лишь в самых лучших из моих снов.

Маленькая блёстка, живущая в стакане какой-то непонятной жизнью, в одно мгновение исчезла внутри моего друга, когда он лихо, по-гусарски, опрокинул в себя «белого медведя» или «северное сияние», точно не помню, как правильно называется этот коктейль. Он ничего не заметил, но Она уже жила в нём, купаясь в зелье и вознося благодарственные молитвы своему тёмному Творцу. Он ещё долго не замечал ничего, потом не хотел замечать ЭТОГО, а в самом конце уже не в силах был ничего понять. В этом то всё и дело — суметь всё понять вовремя, пока ещё не слишком поздно.

Свадьба, медовый месяц, короткая счастливая жизнь без забот, а потом ребёнок, суета, будничная жизнь… Жить надо уметь, чтобы не сломаться до срока, не опошлить смысл своей жизни, не растерять самых близких людей да и самого себя. Какое-то время всё было хорошо, как у всех. Но Она жила в нём, требуя своего, как паразит, доводящий своего хозяина до безумия, лишь бы, во что бы то ни стало, заполучить своё. Ей нужно было зелье, а ему до срока всё было невдомёк. Он уже не был лучшим, но пока ещё ничем не хуже других, короче как все. Я изредка виделся с ним, приходил в гости. Мы беседовали, нередко выпивали, чтобы оживить беседу, но всё равно неотвратно отдалялись друг от друга, ибо, взрослея, человек всё более становится одиноким, отгораживаясь от окружающих, даже недавних друзей, в поисках смысла собственной жизни. Конечно, мысли далеко не всех людей следуют подобным путём. Но я ступил на этот путь, после чего повернуть назад стало совершенно невозможным. Уже тогда мой бедный друг стал наполнять фужер водкой полнее, чем обычно, да и фужер стал заметно больше. Он как бы не замечал этого, но я всё понимал и даже несколько раз попытался завести с ним об этом осторожный разговор. Сначала он всё лишь обращал в шутку, а позднее стал озлобленно замыкаться в себе, не желая, чтобы кто-либо учил его жизни. Сначала он беззаботно и искренне заблуждался, позднее уже ничего не хотел слышать, обезумевший от пьянства. Во время наших уединённых застолий (уже тогда количество его «друзей» заметно поубавилось) я раз или два ощущал присутствие кого-то или чего-то давящего, гнетущего, сосущего саму жизнь, постепенно превращая её в настоящий кошмар. От этого мне становилось не по себе, но он ничего не замечал и ничего не хотел слушать. Его жена, женщина добродетельная и терпеливая, отдала много сил в борьбе за своего мужа, но он ничем не мог ей в этом помочь. Позднее она, обессилевшая, тихо отступила, инстинктивно спасая жизнь своего ребёнка — сына, которого подарил им Бог. Когда жизнь превращается в кошмар, желание спастись любой ценой — самое естественное желание.

Какое-то время, год или два, мы не виделись. Как-то вечером я увидел его в сгущающихся сумерках. Он выходил из магазина, зажав в руках неприкрытую бутылку водки. Он уже не был лучшим. Увы, но он уже даже не был, как все. Его заплетающиеся ноги неуверенно ступали по асфальту в направлении к его дому. Что-то неясное, продолговатое путалось в его ногах, едва не достигая его колен и мешая твёрдой походке. Это нечто тускло поблескивало в свете уличных фонарей и не отставало от моего приятеля, как преданный пёс. Я потихоньку последовал за ними до самого его дома и с удивлением наблюдал за этой странной парой — пьяного в сопровождении странного поблескивающего спутника, следующего за ним по пятам. В тот день я не захотел встретиться с ним. Мы отдалились настолько, что нам просто-напросто не о чем было поговорить, а пить с ним для поддержания бессмысленной и примитивной беседы мне не хотелось. Уже тогда я был на необитаемом острове второй половины моей жизни и находился в мучительных поисках оправдания собственного существования. Я сам решал свои проблемы и двигался собственным путём. Мне казалось неприличным вмешиваться в чью-то жизнь, когда в своей собственной пока ещё ни хрена не разобрался. Но в тот день, видя странное существо, увивающееся за моим бывшим другом, мне почему-то вспомнилась капелька-искорка, медленно плавающая в его стакане с коктейлем.

Дальнейшие события разворачивались довольно стремительно. Через несколько месяцев с момента нашей случайной встречи у магазина он позвонил мне среди ночи и умолял тотчас придти к нему. «Вопрос жизни и смерти!» — кричал он в трубку пьяным безумным голосом. Я нехотя оделся, что-то пробормотал сонной жене и уныло поплёлся в ночь. Когда я пришёл к нему, я сразу увидел Её. Она охватывала его ноги сверкающим коконом, упираясь горлышком чуть ниже пояса. Это была огромная живая бутылка! Он не видел Её, не замечал ничего своим затуманенным взором, ничего не осознавал помутнённым разумом и уже не в силах был Ей противостоять. Мой бедный бывший друг, встретив меня на пороге, лишь кивнул в ответ на моё приветствие и знаком предложил войти. В квартире царил полный беспорядок, свойственный подросткам и одиноким алкоголикам. Он, обессилев, плюхнулся в кресло. Вид его оставлял желать лучшего. Она полностью повторяла изгибы его тела, не отрываясь от него, как рыба-прилипала и даже более — она окружала его со всех сторон почти до пояса и едва заметно вибрировала, мрачно поблёскивая в тусклом свете комнаты. Видел ли он Её? Наверное, нет, поскольку Она была, по сути, лишь призрачным видением, почему-то улавливаемым мной и больше никем, как я понял потом. Говорить об этом с ним я не стал, да и о чём можно было говорить с жалким, всеми покинутым, вечно пьяным и озлобленным человеком. Он гневно жаловался мне на жизнь, на гнусных подонков, которые его окружают, на неблагодарных женщин, которые все его бросили. При последних словах Она чуть шевельнула своим горлышком, находящимся как раз на уровне того места, где теперь вяло обвисла некогда воинственная и непобедимая мужская гордость. Почти под утро он сидя заснул в своём скрипучем кресле, в грязной полупустой обшарпанной квартире — одинокий слепец, не видящий и не осознающий своего ужасного падения. Мне стало страшно, и я тихо ушёл, плотно затворив за собой дверь. Больше он мне не звонил.

В последний раз я увидел его в больнице. Всё, что от него осталось, вряд ли походило на человека. Выкуренный почти до фильтра чинарик, вымоченный в дешёвом вине — вот что я увидел, а не былого красавца и кумира сверстников. Всё его будущее было уже позади, жизнь в этом теле отсчитывала свои последние мгновения, которые тихо удалялись в вечность, кружа, как одинокие снежинки. Он задыхался в бреду, уже ничего не осознавая. Она охватывала его полностью, как тусклый полупрозрачный кокон — блестящая и чуть подрагивающая дымка в форме гигантской бутылки, поглотившей человека. Её горлышко находилось прямо над его макушкой и казалось, что он судорожно дышит именно через это отверстие, а не через пересохший рот, поскольку звук его уже автоматического бессознательного дыхания напоминал тот, который получается, если подуть в горлышко обыкновенной бутылки. Мне стало грустно, но что я мог поделать сейчас или прежде, когда мы ещё были друзьями. Ведь каждый из нас сам движется по пути жизни, выбирая свою единственную и неповторимую дорогу. После того, как его не стало, наши бывшие и взаимно отдалившиеся друзья-приятели разное говорили по этому поводу. Кто-то сетовал на его непомерные амбиции, кто-то на эгоизм, а кто-то на беспутный образ жизни. Я же придерживаюсь другого мнения. Теперь я точно знаю и даже видел причину его болезни. Но можно ли было исцелить его от Неё? Не знаю, возможно. Во всяком случае, стоило бы попытаться. Но я не смог, да и кто сможет вылечить от Неё, если сам заболевший не желает слушать ни о чём подобном. Именно в этом Её коварство и сила — в незримости, доверительной вкрадчивости, инфантильной беззаботности, ощущении призрачной радости и блаженной отрешённости от всего.

Я видел, как он умер. Всё происходило на моих глазах, потому что в тот день я дежурил в клинике. Горлышко гигантской и видимой лишь мне бутылки, наконец, выпустило его последний выдох, а потом закрылось, будто его кто-то спаял незримой рукой. Всё было кончено. Я накрыл его лицо простынею и какое-то время стоял, молча наблюдая за тем, что творилось после его смерти. Бутылка стала постепенно уменьшаться в размерах, пока, в конце концов, не превратилась в сверкающую белую точку, напоминающую бриллиант или капельку росы. После этого она бесшумно поднялась в воздух, а затем также бесшумно вылетела в окно и растворилась в темноте ночи. Я, конечно же, вспомнил, когда впервые увидел Её, но что я мог тогда поделать — глупый и хмельной юнец с разыгравшимся от выпитого воображением? Теперь я всё понимал, но от этого мне не становилось легче, ибо я знал, что в это сумасшествие никто не поверит.

В тот день я попросил своего коллегу подменить меня на дежурстве. Работать не было сил. Открывшееся знание угнетало и душило меня. Я вышел на улицу и медленно пошёл вдоль оживлённого проспекта, минуя витрины магазинов. Немного успокоившись, я стал присматриваться к окружающим меня пешеходам, и ужасная правда открылась мне во всей своей чудовищной реальности — множество разнокалиберных существ в форме разнообразных бутылок семенили за многими пешеходами, путались у них в ногах или сжимали их в своих цепких объятиях. Но это было ещё не всё! Помимо Бутылок в головах некоторых пешеходов я смутно различал Шприцы, безжалостно пронзавших их мозг. Видеть Шприцы было намного труднее Бутылок. Я в ужасе помчался домой в нетерпении встретиться со своими близкими и взглянуть на них вновь обретённым взором. Открывшийся во мне дар сжигал моё сердце. «Только бы не опоздать!», — твердил я себе, — «Только бы не опоздать!».


ГУАТЕРНО И ЕГО СЕМЬ КОШЕК


Совсем немного в сельской местности Андалусии достопримечательностей, которые могут быть удостоены внимания просвещённого разума. Всё, как и везде – трава, пыль, петушиный крик, блеяние овец, лай собак и редкие дожди. Но всё-таки есть в одном горном районе Андалусии одна достойная всякого внимания примечательность. Попробуйте отгадать, что это?! Не можете? Не расстраивайтесь, потому что это невероятно сложно даже для очкарика-интеллектуала с высоким IQ. Не буду вас томить и раскрою этот секрет, потому что просто не могу долго молчать о Гуатерно, его отважном коте Карабасе и его шести кошачьих жёнах. Здесь очень важно рассказать всё, как есть, а это лучше меня сделает любимая всеми бабушка Луиза из самой отдалённой горной деревушки. Вот уже вечереет и к её маленькому, почти бездымному костру, как мотыльки на ночной огонёк, со всех сторон сбегаются местные ребятишки в надежде услышать почти сказочную, но вместе с тем правдивую историю, чтобы затем отправиться спать и видеть удивительные сны, которые могут рождаться лишь в беззаботном детстве.

Вы только прислушайтесь – старая Луиза зовёт как своих, так и вовсе не своих внуков, чтобы в очередной раз неподражаемым бабушкиным голосом рассказать поучительную историю о пастухе Гуатерно и его семи любимых кошках. Этот рассказ особенно нравится детворе, потому что Гуатерно никакая не выдумка. Он также реален, как этот сказочный вечер, как начинающие загораться звёзды на медленно темнеющем небе, как этот небольшой костёр в нехотя сгущающихся летних сумерках, как все мы, дышащие и живущие в этот день и час. К тому же как раз завтра Гуатерно и его семь маленьких кошачьих друзей… Но это будет завтра, а пока предлагаю мысленно поуютней пристроиться вместе с любопытными ребятишками и послушать незабываемый рассказ об удивительной дружбе простого пастуха и самых независимых существ на всей земле – кошек.

«Эй, Вероника, перестань тайком щипать маленького Хуанито, а то он того гляди расплачется. А ты Педро, что расселся на бревне, как престарелый дон! А ну-ка, живо подвинь свою маленькую задницу и освободи место сестричкам Изабелле и Марии, негоже им сидеть на земле, хоть на дворе и лето. Карлос, Кристиан, Роберто, сейчас же перестаньте корчить свои страшные рожи и пугать девочек, а то я расскажу вам сегодня совсем другую историю, не ту, которую собиралась, а как раз про одного мальчика, который чересчур любил кривляться и что из того, в конце концов, получилось». – Так или почти так бабушка Луиза каждый божий вечер успокаивает детвору, прежде чем поудобней пристроить свои старые косточки на крепком дубовом стуле с удобной спинкой, обтянутым мягкой овчиной. Ну вот тонкие ребячьи голоса превратились в шелестящие шепотки, а им на смену вскоре пришли тихое посапывание и нетерпеливое ёрзанье на разбросанных вокруг костра аккуратных брёвнышках со стёсанным верхом, отполированных не одним поколением маленьких слушателей. В воздухе повисает напряжённое молчание. В этот самый момент, как большой артист, добрая старая женщина начинает свой рассказ.

Вы можете мне не поверить, мои золотые и яхонтовые, но то, что я сейчас вам расскажу, случилось на самом деле. Это я знаю точно, потому что знакома с самим пастухом Гуатерно, о котором пойдёт речь. Правда, сейчас он уже не пастух, но в те далёкие времена был им и пас всех наших овец на отдалённых, известных одному ему горных пастбищах. Овцы очень любили Гуатерно за то, что он всегда приводил их в тихие укромные места, где в изобилии росла вкусная и сочная трава, и потому беспрекословно следовали за ним повсюду без всякого кнута, собак и прочих овечьих страстей. Не знаю точно по какой причине, хотя лично мне кажется что это самый настоящий дар Божий, но волки никогда не нападали на стадо Гуатерно. Одним словом, овцы жили и паслись с Гуатерно, как у Христа за пазухой. Да он и был для них настоящим богом – щедрым, заботливым, праведным пастырем.

Доброта Гуатерно была и есть та подлинная добродетель, которой Господь наградил его от рождения. За всю мою долгую жизнь я больше не встречала ни одного человека, в котором добро нашло себе воистину тёплый приют. Именно по причине его неподкупной доброты, Гуатерно до сих пор по-настоящему любят не только люди, но и все до единого животные, которые встречаются в наших местах. Но любимцами самого Гуатерно были и остаются кошки. Именно кошки спасли Гуатерно от той горькой участи, которую приготовила для него ревнивая судьба. Наверное, она ему сильно позавидовала за всеобщую любовь и почитание, если приготовила такой коварный сюрприз. Но обо всём по порядку.

Как я уже сказала, Гуатерно был пастухом от Бога и всё лето водил за собой по горам сельское стадо. К осени овцы заботами Гуатерно становились жирными, а их шерсть отличалась особой мягкостью и шелковистостью. Поговаривали, что Гуатерно знает особые места, где растут редкие чудодейственные травы, но точно это до сих пор никому не известно, а сам Гуатерно, после всего, что с ним произошло, сказал, что отныне путь в горы ему заказан. С тех пор, как Гуатерно перестал быть пастухом, никогда у наших овец больше не было такой восхитительной шерсти. После стрижки излишки этой шерсти всегда были нарасхват на осенней ярмарке, поэтому в каждой семье стараниями Гуатерно случался кое-какой прибыток.

В конце весны он, как всегда, отправился со своим стадом в длительное путешествие по горам. Весна и лето в тот год выдались необычайно дождливыми, поэтому тайные горные пастбища Гуатерно изобиловали сочной травой. За плечами Гуатерно, как всегда, был мешок с маленькой палаткой и скромными съестными припасами – несколько буханок хлеба, сыр, сухари, чай и сахар. Мясо животных, насколько я знаю, он никогда не ел. Всё остальное для пропитания ему давали овечье молоко, полевые ягоды, а также горные реки, изобилующие форелью. Может быть, именно поэтому с ним всегда путешествовал важный кот по кличке Карабас, который больше всего в жизни любил Гуатерно и красновато-сладкое мясо форели. Впервые Гуатерно подобрал Карабаса ещё котёнком, подброшенным как-то по осени к дверям его ветхой приземистой хижины. Тогда в задрипанном живом комочке шерсти с большими глазами трудно было угадать будущего холёного и на удивление крупного кота тигровой масти. Но заботами Гуатерно, как по волшебству, жалобно мяукающий хилый котёнок превратился в настоящего красавца-кота с пышными усами и бакенбардами, сильными лапами и острыми когтями, оставившими свои неповторимые отметины на мордах и шкурах всех котов в округе, которые когда-либо посмели с ним сразиться. Благодаря необычайной ловкости для кота такого крупного размера, а также недюжинной силе и выносливости, Карабас неизменно выходил победителем из всех кошачьих стычек, которых было не счесть. Именно поэтому, вопреки обычному порядку природы, не кошки выбирали Карабаса в свои мужья, а наоборот, он брал их в жёны. В то памятное лето у Карабаса было ровно шесть кошачьих жён, которые увязались за ним в далёкое путешествие, признав его могущество и власть. Карабас, с молчаливого согласия Гуатерно, великодушно позволил своим жёнам следовать за ними и помогать следить за порядком в овечьем стаде. Да-да, вы не ослышались, сахарные мои, Карабас со своими жёнами-кошками вовсе не бездельничали в компании Гуатерно. Они помогали ему в его нехитром пастушьем труде так, как обычно помогают пастухам собаки-овчарки. Но это были кошки, понимаете, кошки! И мне, как и всем другим односельчанам Гуатерно, это казалось настоящим чудом.

Гуатерно любил всё живое на свете, и Природа отвечала ему взаимностью, предоставляя в изобилии свои естественные дары. Но Гуатерно никогда ничего не брал сверх меры, всегда довольствовался тем малым, что было необходимо для пропитания его самого, овечьего стада и, конечно же, его любимых друзей – кошек. Прелюбопытную картину можно было увидеть рано поутру или на вечерней зорьке, когда пастух Гуатерно оставлял своё вечно жующее стадо на лоне сочной травы, а сам в сопровождении своих кошек отправлялся удить форель на берег очередной быстротечной горной речки. Наладив свою нехитрую снасть и насадив наживку, он ловко забрасывал удочку и зорко следил за поклёвкой. Но помимо него за каждой поклёвкой с нетерпеливой надеждой следили ещё четырнадцать пар кошачьих глаз. Кошки возлегали на самом краю берега поровну по правую и левую руку от Гуатерно, а кот Карабас всегда занимал почётное место в ногах у пастуха и неотрывно глядел на воду, как будто гипнотизируя шуструю рыбу, чтобы она поскорей попалась на крючок. Ритуал ловли форели всегда оставался неизменным. Когда Гуатерно удавалось удачно подсечь и выудить из быстрого потока извивающуюся рыбку с пёстрыми боками, он снимал её с крючка и бросал Карабасу. Кот ловко хватал рыбу своими лапами с выпущенными острыми когтями, прижимал её к земле и подзывал, соблюдая известный одному ему ритуал, ту или иную кошку, позволял ей схватить зубами живую рыбу и великодушно отпускал, велев удалиться от берега и спокойно насытиться трапезой в излюбленном кошачьем уединении. Так Гуатерно терпеливо удил рыбу, а кот Карабас, как справедливый правитель, раздавал улов кошкам, пока все они с рыбой в зубах не покидали берег и не оставляли закадычных друзей в строго мужской компании. После этого Гуатерно вылавливал ещё три-четыре рыбы и сматывал удочку. На законных правах первого помощника пастуха Карабас выбирал себе из оставшегося улова самую крупную форель и, держа хвост трубой, важно удалялся, чтобы насытиться, без спешки смакуя красноватое сочное мясо. Правда, особо крупной форели в местных горных речках не водилось, поэтому кот Карабас и кошки всегда ели рыбу в меру, как и сам Гуатерно. Дни рыбалки были самыми любимыми днями не только для кошек, но и для пастуха, который искренне радовался, когда ему удавалось вкусно угостить своих маленьких друзей в награду за их преданную службу.

Жизнь Гуатерно на лоне Природы не была ни скучной, ни однообразной, ведь каждый божий день происходило что-то новое. Дел было много, например, разнять драчливых баранов, которым вдруг взбрело в голову в очередной раз поспорить друг с другом. Или надоить молока для себя и кошек, смастерить небольшой шалаш из кустарника и травы, чтобы защититься от полуденного зноя. И, конечно же, надо было как следует приглядывать за резвыми ягнятами, которые, как все дети на белом свете, играли от восхода до заката. Вот по милости одного такого шаловливого беленького ягнёнка всё и началось.

Однажды вскоре после полудня Гуатерно задремал, укрывшись от знойного солнца в сделанном на скорую руку шалашике. Половина кошек дремала вместе с ним, а другая половина тем временем приглядывала за стадом вместе с котом Карабасом. Немало утомившись утром с бестолковыми овцами, Гуатерно безмятежно дремал, и ему грезились большие дождевые облака на прохладном осеннем небе. Вдруг сквозь дрёму он расслышал чьё-то отчаянное жалобное блеяние. Не в привычке было у Гуатерно разлёживаться, когда в стаде что-то не так. Всё обязательно должно быть в полном порядке, а иначе, какой же он пастух?! Выбравшись из шалашика и прикрыв от солнца ладонью прищуренные спросонья глаза, Гуатерно стал пристально вглядываться в ту сторону, откуда доносилось жалостное ягнячье блеяние. Вскоре к Гуатерно подбежал обеспокоенный Карабас, и они кинулись бегом выручать из нежданной беды несчастного маленького барашка.

Был день, светило солнце, в воздухе повис аромат разнотравья без малейшего намёка на запах волка, поэтому всё стадо предавалось священному для овец обряду –бесконечному жеванию сочной зелёной травы. На отчаянное блеяние ягнёнка отзывалась только его бедная мама-овечка, бестолково суетящаяся у густого куста колючего кустарника, приютившегося на самом краю скалы вблизи быстрого ручья. Хотя скала казалась совсем невысокой на фоне величавых горных хребтов, она, тем не менее, была опасным и коварным противником для неискушённых альпинистов. Из-за ниспадающего со скалы ручейного водопада её почти лишённая уступов, покрытая зеленоватым мхом гранитная поверхность всегда была влажной и скользкой. Взобраться на вершину такой скользкой скалы было практически невозможно и крайне опасно, несмотря на то, что возвышалась она над подножьем всего на какие-нибудь десять-двенадцать метров. В бороздящих скалистую твердыню морщинах-трещинах бурно разросся предательский мох, поджидающий свою жертву – наивного скалолаза, прельстившегося видимой лёгкостью восхождения. Эта скала была настоящим сухопутным айсбергом, скрывающим губительную суть паутины своих трещин. От такой скалы всегда надо держаться подальше. Но вышло так, что одного беленького как маленькое облачко ягнёнка в тот злополучный день угораздило запутался в ветвях колючего кустарника, растущего вблизи скользкого обрыва этой вероломной скалы.

Прибежав на место происшествия, Гуатерно сразу оценил ситуацию. Положение ягнёнка действительно было отчаянным. Голова маленького барашка каким-то образом застряла между причудливо переплетающимися колючими стеблями, которые, словно живые, сомкнулись на тощей шее свой жертвы и не хотели её отпускать. Ягнёнок жалобно блеял и одновременно рывками пятился назад вдоль скользкого обрыва, рискуя в любой момент сорваться вниз. Падение на острые камни с такой высоты означало для ягнёнка верную гибель. С другой стороны, он рисковал задохнуться, если при падении его головка не освободилась бы от ветвей. В конце концов, несчастному малышу было ужасно больно, так как беспощадные острые шипы успели ранить его нежную шейку и на белой шёрстке ярко алели кровавые пятнышки. Эх, белый глупыш, что же ты разглядел такое интересное среди колких ветвей горного кустарника?!

Несмотря на большой риск, Гуатерно всё-таки решил попытаться помочь попавшему в беду овечьему малышу. Обмотав ладони грубой тканью своего кушака, чтобы не поранить руки о колкие ветки, пастух встал на четвереньки и медленно пополз вдоль скользкого обрыва вызволять маленького пленника. Когда он вплотную приблизился к дёргающемуся, орущему до хрипоты ягнёнку, Гуатерно слегка приподнялся, чтобы освободить руки и тучей навис над испуганным овечьим детёнышем. Несмотря на близость помощи, барашек не переставал жалобно блеять и дёргаться назад. Им полностью овладела бесконтрольная паника, терзающая отчаяньем бешено колотящееся сердечко. Как только Гуатерно склонился над ягнёнком в надежде освободить его, Карабас тут же поднырнул под его левую руку и так грозно зашипел на повисшее ушко измученного животного, что ягнёнок со страху тут же замолчал и перестал дёргаться. Гуатерно вслух ласково поблагодарил своего полосатого помощника за вовремя оказанную любезность, а про себя с гордостью подумал, какой же у него замечательный и умный кот, который ради него даже научился разговаривать с овцами. Тем временем Карабас не спускал своих горящих гипнотизмом хищника зелёных глаз с беленького барашка и, как принято теперь говорить в больших городах, удерживал ситуацию под контролем. Ухватившись обмотанными тканью руками за колючие ветви, Гуатерно с трудом раздвинул их, чтобы освободить голову ягнёнка. Наконец, долгожданное избавление могло быть осуществлено, но, увы, насмерть перепуганный всем случившимся и сердитым видом Карабаса ягнёнок замер как вкопанный. Гуатерно с трудом удерживал раздвинутые упругие ветви и ласково уговаривал ягнёнка вынуть голову из терновой удавки и идти по добру по здорову. Но тот ни в какую не хотел даже пошевелиться и только боязливо косился на сердитого Карабаса. Гуатерно с надеждой в голосе обратился к коту за помощью, так как силы его были уже на пределе, и он едва удерживал сильные ветви в нужном для освобождения положении. Умный кот сразу понял, что хочет от него хозяин. Он быстро обогнул ягнёнка сзади, схватил его зубами за хвост и потянул на себя. Взяв самую высокую ноту испуганного блеяния, маленький беленький барашек с такой силой вырвался из древесного плена, что всем своим тщедушным тельцем буквально впечатался в живот Гуатерно, а затем отскочил от него, словно мячик, и что было прыти помчался к своей стоявшей неподалёку и монотонно блеющей овечке-маме, чтобы уткнуться своей головкой в её спасительное вымя.

От неожиданного рывка ягнёнка и удара в живот у Гуатерно вначале перехватило дыхание, а затем случилось самое неприятное. После удара пастух невольно выпустил ветви из рук и потерял равновесие. Он балансировал на краю скользкого обрыва всего две-три секунды, которые показались ему вечностью, а затем быстро соскользнул вниз по влажной стене утёса. Всё произошло неожиданно быстро и даже прыткий Карабас не успел ничего предпринять для спасения своего хозяина. Чуткое ухо кота уловило лишь неприятно-шипящий звук скольжения и глухой удар упавшего вниз тела. Когда он с кошачьей ловкостью быстро метнулся к краю обрыва и посмотрел вниз, его маленькое сердечко сделалось ещё меньше, потому что сжалось от страха за жизнь хозяина, который неподвижно лежал внизу у подножия скалы. Капли от маленького ручейного водопада попадали ему на лицо и казалось, что Гуатерно тихо плачет во сне. О Господи, если бы это и в самом деле был сон! Но случившееся несчастье было горькой правдой.

Больно ударившись о твёрдые камни у подножия скалы, Гуатерно не закричал и даже не заплакал, так как на его счастье сразу потерял сознание. Обмотанными тканью руками он попытался хоть как-то притормозить падение, но борьба с притяжением земли была слишком неравной на такой скользкой арене, какой была почти отвесная мокрая скала. Все полученные многочисленные ушибы о камни были не опасны для жизни, за исключением одного самого сильного, который переломил пополам обе кости правой голени Гуатерно, и теперь их окровавленные обломки, с лёгкостью порвавшие кожу, безмолвно скалились в небо, как зубы какого-нибудь доисторического хищного зверя. Задранная штанина быстро пропитывалась кровью. В общем, во всём этом не было ничего хорошего.

Когда Гуатерно очнулся, солнце уже клонилось к закату. Он не сразу вспомнил, где он и что с ним произошло, но когда попытался встать, острая боль в обезображенной переломом голени сразу же, восстановила ему память и развязала язык, как искусный палач-инквизитор на допросе еретика. Да, Гуатерно закричал, а потом застонал от нестерпимой боли. Из глаз его невольно хлынули слёзы, и он зарыдал. Но плакал Гуатерно не столько от боли, сколько от своей беспомощности. Что он сможет сделать теперь со своей изувеченной ногой вдали от людей, ведь до ближайшего селения было не меньше двух дней пути? Так наш добрый пастух лежал и долго плакал, сокрушаясь о своей незавидной судьбе. Хотя кровь, слава Богу, остановилась, но любое, даже самое малое движение правой ногой вызывало острейшую боль. Поэтому Гуатерно лежал неподвижно и слёзно молил Бога о помощи. И Бог услышал мольбы доброго пастуха и послал ему на помощь, кого бы вы думали? Кота Карабаса и его кошек.

Вам, наверное, удивительно это слышать. Ну какая может быть помощь от кошек, пусть даже и семи, в такой трагической ситуации? А вот и может, скажу я вам, да ещё какая помощь. Кошки – удивительно умные существа, и если они кого-то любят, а они, уж вы поверьте мне на слово, умею любить, то способны на многое и даже, казалось бы, на невозможное. Вот и сейчас, кошки, найдя, наконец, узкий горный проход к месту падения их любимого Гуатерно, прикрыли его влажное от брызг водопада, зябнущее в сгущающихся сумерках тело своими мягкими тёплыми мурлыкающими тельцами и так разделили с ним до утра его горе. Карабас пристроился у искалеченной ноги, едва коснувшись её своей короткой полосатой шерстью, глубоко вздохнул, замурлыкал и погрузился в дрёму. Постепенно слёзы у Гуатерно иссякли, боль значительно стихла, а в душе затеплилась хоть и призрачная, но всё-таки надежда. Кошки Гуатерно согревали не только его тело, но и саму душу. Самоотверженность и преданность маленьких друзей настолько успокоили Гуатерно, что он, согретый их заботливыми тёплыми тельцами и убаюканный приятным мурлыканием, постепенно погрузился в сон, не без основания решив, что утро вечера мудренее. Надо заметить, мои дорогие ребятки, что утро всегда мудренее вечера. Помните эту нехитрую истину и расскажите о ней когда-нибудь своим детям.

Проснувшись рано утром в тёплой компании кошек-сиделок, Гуатерно почувствовал себя гораздо лучше. Осторожно освободившись из цепких объятий своих тёплых подруг, он, невольно морщась от боли, попробовал присесть с помощью рук, и это ему, в конце концов, удалось. Жалкое зрелище представляла собой его ещё совсем недавно здоровая и сильная правая нога. Покрытая запёкшейся кровью голень заметно опухла, но, несмотря на уродливо торчащие наружу кровавые обломки костей, боль при осторожных движениях ногой стала значительно меньше. При виде этого душераздирающего зрелища, в горле у Гуатерно стал нарастать противный ком, а на глаза опять навернулись слёзы. Но стоило ему только взглянуть на обступивших его, невозмутимых кошек, как он устыдился своей слабости, перестал плакать и начал делать то, что должен был делать в подобной ситуации сильный духом человек – думать.

Сначала его мысли были несуразные и спутанные, но вот постепенно они стали выстраиваться по порядку, и в голове у Гуатерно сложился вполне реальный план действий. Во-первых, он сильно хотел пить. Оказывается, жажда буквально иссушала его изнутри, а он до сей поры этого как-то не замечал. Прозрачный горный ручей, ниспадающий маленьким водопадом с роковой скалы, был совсем рядом, но Гуатерно потребовалось не меньше получаса, прежде чем он смог вплотную приблизиться к воде и утолить жажду, черпая спасительную ледяную влагу сложенной «лодочкой» ладонью. Вволю напившись, Гуатерно сначала хорошенько прополоскал в проточной воде полоски грубой материи, которые он снял со своих израненных, но, к счастью, не сломанных рук. Чистые полоски материи он разложил на плоском камне, чтобы их хорошенько просушило набирающее палящую силу солнце. После этого, он аккуратно засучил штанину на сломанной голени и стал осторожно смывать с кожи засохшую кровь, стараясь не потревожить страшную зияющую рану. Ценой немалых усилий это ему, в конце концов, удалось. Затем он предоставил свою рану целебному воздействию солнечных лучей, зная, что они каким-то образом убивают микробов. После получасовой солнечной ванны Гуатерно с величайшей осторожностью перебинтовал раненую голень высушенными на жарком испанском солнце полосами материи, чтобы закрыть её от пыли и назойливых мух, которые уже слетелись полакомиться к лужице запекшейся крови. Всё это он проделал с единственной целью – предупредить заражение раны, от которого его бы ждала неминуемая гибель на лоне чарующей природы гор.

Сделав себе перевязку, Гуатерно поудобнее устроился в тени скалы и стал думать, что же ему делать дальше. Голод пока ещё не мучил пастуха, привыкшего к простой, полной лишений жизни, но мысли о хлебе насущном первые пришли ему в голову. Размышляя над своей печальной судьбой, Гуатерно перебрал в голове все главные проблемы: пища, тёплая куртка для ночлега под открытым небом, лубок для сломанной голени, лекарственные травы, помогающие при воспалении. Глубоко задумавшись и даже задремав, он совсем не заметил, как сторожившие его кошки одна за другой вдруг вскакивали со своего места и убегали в сторону единственной ведущей в небольшое ущелье звериной тропы. Когда ослабевший от потери крови, утренней стирки и перевязки Гуатерно заснул, рядом с ним не осталось ни одной из шести кошек. Карабаса тоже нигде не было видно. Жаркое полуденное солнце хорошо прогревало воздух даже в тени, где устроился Гуатерно. Негромкий шум маленького водопада убаюкивал, а чистый горный воздух целительным потоком устремлялся в лёгкие с каждым вдохом пастуха, привнося в его израненное тело нечто особенное, пока ещё неизвестное всяким важным учёным господам. Природа любила и лечила, как могла, своё бедное пострадавшее дитя. И делала она это во сне – спасительном забвении, так необходимом каждому живому раненому существу.

Проснулся Гуатерно только в жаркий полдень следующего дня от тихого овечьего блеянья. Его немного лихорадило, но сломанная голень почти совсем не болела, если не двигать ногой. Спасительные чары сна медленно уступали первенство пробуждающемуся сознанию. Каково же было удивление Гуатерно, когда он, окончательно придя в себя ото сна, увидел следующую картину. Справа почти вплотную к нему стояла та самая молодая и бестолковая мама-овечка, не уследившая за своим единственным беленьким ягнёнком, по чьей милости, собственно, Гуатерно и превратился в раненого пленника небольшого, узкого, напоминающего каменный мешок ущелья. Вымя овечки так и лопалось от переполнявшего его молока, а сама она виновато косилась на пастуха и тихо блеяла, как будто прося прощения за всё случившееся. Заметив такое искреннее раскаяние, Гуатерно невольно улыбнулся и погладил овечку по голове.

Но неожиданное явление виновницы-овцы было далеко не самым удивительным, что предстало перед взором Гуатерно. Рядом с овцой небольшим полукругом сидели все шесть кошек и как будто охраняли Бог весть как здесь очутившееся имущество Гуатерно – тёплую куртку из грубого сукна, большую подкопченную алюминиевую кружку, широкополую фетровую шляпу и холщовую пастушью сумку со всякой всячиной. Отдельной кучкой лежала надранная кошачьими когтями ивовая кора, наверняка с той единственной ивы, которая росла на берегу ручья в дальнем конке пастбища.

Как ни сдерживал себя растроганный Гуатерно, но всё же расплакался, и это было самой большой благодарностью его заботливым маленьким друзьям. Овладев собой некоторое время спустя, он дотянулся до кружки, ловкими привычными движениями надоил в неё овечьего молока и с удовольствием выпил парную питательную жидкость. Затем он наполнил кружку ещё раз, поставил её на землю возле себя и, улыбнувшись, пригласил полакомиться молоком своих заботливых сиделок-кошек. Те с удовольствием, но без всякой суеты приняли угощение. Овечка, чьё вымя заметно поубавилось в размерах, спокойно отправилась пастись вдоль ручья, по краям которого зеленела сочная трава. Карабаса нигде поблизости не было.

После сытного молока Гуатерно почувствовал себя значительно бодрее и начал думать над загадкой, которую представляла для него небольшая кучка свежей, коры ивы. Почуяв его нерешительность, одна из кошек подбежала к ивовой кучке, взяла зубами кусочек коры и принялась тщательно жевать, время от времени поглядывая хитрыми жёлто-зелёными глазами на своего озадаченного хозяина. Делать нечего, пришлось Гуатерно взять несколько полосок коры, засунуть в рот и жевать. Кора была горьковатой, но не настолько, чтобы сразу её выплюнуть. Поэтому Гуатерно послушно жевал кору и временами проглатывал пропитанную ивовой горечью слюну, мысленно успокаивая себя тем, что лекарство часто бывает горьким.

Вы когда-нибудь бегали по-настоящему, мои сладкие? Не так, как вы бегаете, играя в горелки или салочки, а по-настоящему, целый день напролёт? Нет, конечно же! Так бегать вам ещё не приходилось, и не дай Бог, чтобы когда-нибудь пришлось.

Пока кошки заботливо ухаживали за раненым Гуатерно, кот Карабас бежал, что было духу. Он мчался не переставая всю ночь напролёт и первую половину дня, следуя своему диковинному кошачьему инстинкту, благодаря которому все до единой кошки на свете умеют находить обратную дорогу домой. Но целью Карабаса было не родное селение Гуатерно, а ближайшая горная деревушка, куда они заходили с пастухом неделю назад, чтобы пополнить запасы хлеба и сухарей. Необычайно крупным, сильным и выносливым Карабасом двигало самое прекрасное чувство на свете – беззаветная любовь к Гуатерно. И ради этой самой любви преданный кот не щадил живота своего, каким-то образом зная, что именно от него зависит сейчас жизнь его обожаемого хозяина, как когда-то от Гуатерно зависела жизнь слабенького брошенного котёнка, превратившегося в могучего кота Карабаса. Расстояние, которое они прошли с Гуатерно и стадом за два дня, Карабас пробежал всего за двенадцать часов.

Жители деревушки, куда вскоре после полудня стремительно ворвался громадный, безумно орущий кот Гуатерно, сразу же поняли, что с пастухом стряслось что-то неладное. Огромный кот тигровой масти буквально не находил себе места, метался от одного жителя деревни к другому и непрерывно кричал. Начавшие было брехать на кота деревенские собаки быстро затихли, уловив своими чуткими собачьими ушами нечто чрезвычайно важное, из ряда вон выходящее в отчаянных криках Карабаса, зовущего на помощь людей. И люди его поняли, и люди на помощь пришли.

Обратный путь Карабас также проделал бегом, но уже не в одиночестве, а впереди трёх лошадей, несущих на себе трёх дюжих мужчин и нехитрое спасательное снаряжение, которое только удалось найти в деревне. Всадники едва поспевали за неутомимым котом, который то и дело останавливался, оборачивался и устремлял на спасателей красноречивый взгляд умоляющий поторопиться.

Спасательный отряд во главе с котом Карабасом достиг места трагедии уже заполночь. Сельчане стреножили лошадей, развели на краю обрыва костёр и кое-как осветили то место внизу, куда уставился с обрыва хрипло мяукающий, безмерно утомлённый кот. Наконец они заметили внизу Гуатерно, лежащего тёмной, едва шевелящейся кучей среди чёрных камней. Перемолвившись с раненым пастухом и успокоив его, они договорились с ним начать спасение с первыми лучами солнца. Когда спасатели стали устраиваться на короткий ночлег, они вдруг поняли, что больше не слышат требовательного мяуканья кота. И не удивительно, потому что самый отважный и верный кот в мире лежал замертво на краю обрыва вблизи от ручья и, казалось, не подавал признаков жизни. Искренне опечаленные сельчане подняли изнурённое непосильным бегом, заметно исхудавшее тельце преданного животного и грусть на их лицах тут же сменилась тёплыми улыбками радости. Карабас вовсе не умер, он просто спал мёртвым сном, потому что мертвецки устал.

Дальше всё было так, как должно было быть. Гуатерно спасли. После этого он долго лечился в больнице в городе, а его мужественный и храбрый кот терпеливо ждал его возвращения и, конечно же, дождался. После случившейся с ним трагедии, Гуатерно перестал быть пастухом. Он всецело посвятил свою жизнь своим маленьким спасителям – кошкам. Уж и не знаю, как это у него получилось, но вышло так, что в один прекрасный день Гуатерно устроил в деревне настоящее представление, где артистами были его кошки. Они ходили на задних лапах, кувыркались, смешно подпрыгивали и проделывали другие удивительные трюки. Всем нам настолько понравилось то первое выступление Гуатерно и его семи кошек, что вскоре слухи об удивительных артистах распространились по всей округе. С тех пор Гуатерно всё время гастролирует со своим кошачьим цирком по всей Андалусии и даже за её пределами. Он и его маленькие артисты стали настоящими знаменитостями. Они всегда желанные гости в любой деревне, где непременно живут любопытные ребятишки, такие как вы, сахарные мои. И вот как раз завтра Гуатерно и его замечательные артисты-кошки прибудут в нашу деревню, чтобы устроить для вас интереснейшее представление. Но только при условии, что все вы, мои дорогие детишки, сейчас же отправитесь спать в свои маленькие кроватки. Спокойной вам ночи и сладких снов.

Бабушка Луиза, наконец, умолкла, и ребятишки стали нехотя расходиться. Вместе с незабываемыми впечатлениями от бабушкиного рассказа дети уносили с собой радостное предвкушение завтрашнего представления. И все они были счастливы от этого, как могут быть счастливы только дети.

А тем временем пожилой, но ещё полный сил Гуатерно уже прибыл со своей кошачьей труппой в эту деревушку. Он сытно кормил и хлопотливо устраивал на ночлег своих маленьких друзей, которым завтра предстояло порадовать местных ребятишек. С особой заботой он обращался с огромным старым котом, дремавшем в отдельной просторной корзине, выстланной мягкой шерстью. Это был некогда могучий кот Карабас. Несмотря на свой почтенный возраст, насчитывающий без малого двадцать пять лет, Карабас отказывался оставлять Гуатерно одного на бренной земле, потому что искренне любил его. Гуатерно тоже всей душой любил своего Карабаса и неустанно молил Бога лишь об одном. И справедливый Бог ежедневно внимал его скромной молитве.